 |
| Правая.Ru | Аркадий Малер | 13.11.2006 |
Официальная идеология любого государства отражается в небольшом наборе абсолютно неизбежных и необходимых признаков. Эти признаки вообще свидетельствуют о том, что у этого государства есть хоть какая-то идеология, во всяком случае, на их основании можно выявить и описать идеологическую доминанту даже в том государстве, где никакой идеологии в принципе не предвидится, как это было в России в 90-е годы. То есть идеологии может и не быть, а признаки ее имеются, и среди первых — флаг, герб, гимн, конституция, государственные праздники. Последние в жизни населения играют определяющую роль — они свидетельствуют о его постоянном самовосприятия в качестве Нации. Минимальная лояльность государственному режиму выражается через участие в его официальных праздниках, поэтому когда праздники противоречат друг другу, это совсем не способствует стабилизации общества. Точно так же, как если бы противоречили друг другу государственные символы и статьи конституции. В традиционном обществе праздники отмечали собой узловые точки единого, сакрального годового цикла — и в таком цикле и сейчас пытаются жить религиозные люди. Безусловно, для православного человека церковный календарь несравнимо значительнее светского, но и светские праздники могут выражать религиозные смыслы. Именно такой смысл, прежде всего, выражает наш новый праздник — День Народного единства 4 ноября. С поверхностной точки зрения этот праздник призван заменить собой 7 ноября, хотя определенный смысл в этом есть. Отказ от выходного 7 ноября — это принципиальная, историософская акция политического режима 2000-х. Если Россия хочет мыслить себя устойчивым государством с тысячелетней историей, то отмечать в качестве общенационального праздника день очередного исторического разрыва, недопустимо. Любое, нейтрально-положительное отношение к факту двух государственных переворотов 1917 года, явленное, в частности, большевистской топонимикой и бесконечными памятниками большевистским кумирам, заведомо легитимирует любые революционные настроения в нашем обществе, потому вопрос их ликвидация — это вопрос национального самосознания. Здесь можно сравнить исторический опыт консервативной Англии и революционной Франции — если последняя возвела день свержения монархического режима в главный праздник страны и фактически отсчитывает свою историю с этого дня, а потому и пережила столько переворотов за последующие два века, то Англия отказалась романтизировать свои революции и, тем самым, положила предел любым политическим потрясениям в своей истории. Поэтому идея замены 7 ноября на другой день выглядит вполне оправданно и, как бы это не смешно звучало, вполне оправдана идея подобрать день, близкий к этой дате. Бессмысленно отрицать неслучайный характер этого совпадения. Начало ноября — это время, когда после лета прошло уже два месяца и еще два месяца осталось до рождественских праздников, это время первого снега и первых заморозков — в это время люди в России неизбежно хотят выйти из трудового цикла, хотят праздника, и спасибо мистической истории России, подарившей русским людям такой праздник. Органические циклы человеческого существования неизменны и именно этим объясняется взаимное наложение различных календарных праздников в разных системах.
Нет более удачной даты в качестве главного национального праздника, чем 4 ноября 1612 года. Это день начала выхода из первой русской Смуты, архетипическое событие национального возрождения, причем, не просто очередное восстановление порядка в стране, а восстановление уже состоявшейся, полноценной русской государственности, Московского Царства при наличии и участии его необходимого начала — Московского Патриаршества, восстановление Третьего Рима. У этого события есть прямой аналог в истории Второго Рима — восстановление православной Ромейской Империи в 1261 году, когда император Михаил VIII Палеолог возродил Византию, свергнув почти шестидесятилетнюю (!) католическую оккупацию. Кстати, это очень важный сюжет для сравнения — советская власть в России просуществовала 74 года и мы, как невольные свидетели ее падения, возводим этот период в огромный историософский цикл, часто говорим о невозможности восстановления многих до-советских признаков российской государственности. А тысячелетнюю историю Византии изучают в целом, вспоминая о шестидесяти годах «латинской империи» как о временном и хорошо преодоленном недоразумении — вот как влияет историческая оптика! И если наше государство продолжит свое историческое возрождение, то когда-нибудь о семидесяти годах советской власти будут говорить как об очередной смуте, очередном, небольшом «фрагменте» всей русской истории. От начала первой Русской Смуты до начала выхода из нее прошло 14 лет. Также от начала новой, третьей Русской Смуты (по удачному определению Виталия Аверьянова) прошло 14 лет и был установлен День Народного единства в честь 4 ноября 1612 года. Поэтому 4 ноября 1995 года можно считать символическим началом выхода из затянувшейся на четырнадцать лет, третьей Русской Смуты. Россия обретает саму себя — и это объективный исторический факт.
Два маршрута у Правого марша
Однако наш политический режим, подаривший народу этот необходимый и давно ожидаемый праздник, сам к нему еще не совсем готов. Не готов, потому что далеко не все представители нашей политической элиты вообще принимают этот праздник и даже просто понимают его значение. К этому фатальному факту мы еще вернемся, а пока отметим лишь, что поменяв 7 ноября на 4 ноября, наше государство не добавило к этой контрреформе необходимый элемент — праздничные парады по центральным магистралям русских городов. Но на то у нас и демократия, хоть какая-то, но все же демократия, что за эти же 14 лет политически активная часть народа проявила инициативу и по улицам Москвы прошел Правый марш — первое массовое шествие российских граждан право-консервативных убеждений. Конечно, подобные инициативы, при всем их стихийном, а значит естественном, органическом характере, всегда имеют конкретных носителей и в 2005 году им стал Евразийский Союз Молодежи (ЕСМ) при явном руководстве философа-неоевразийца Александра Дугина. Можно по-разному относиться к феномену Дугина и его политических проектов, но факт его инициативы в Правом марше неудивителен — его неоевразийская линия всегда была в авангарде наиболее позитивных тенденций постсоветской государственности, всегда угадывала самые правильные интенции существующего режима. Основополагающая роль неоевразийцев в организации Правого марша, с одной стороны, определяла, а с другой стороны, отвечала закономерной идеологической природе праздника 4 ноября как явления принципиально имперского, великодержавного. Закономерно также непосредственное активное соучастие в организации этого мероприятия таких имперских организаций как Союз Православных Граждан Кирилла Фролова, Консервативное Совещание Егора Холмогорова, Православно-политический портал Правая.Ру Ильи Бражникова и наш Византистский Клуб «Катехон». Конечно же, естественная имперская идеология Правого марша по умолчанию предполагала православную религиозную доминанту, тем более потому, что 4 ноября — день восстановления православной государственности от католической оккупации, день православного церковного праздника иконы Казанской Божией Матери, почему именно эта икона предводила все шествие. И, конечно, этот Правый марш отмечал собою долгожданное единство — единство всех политических сил и граждан, признающих ценности Православия и Империи как основополагающие для русской цивилизации. Между тем, не все из называющих себя русскими патриотами и даже «правыми» принимали эти негласные принципы и решили не только участвовать в Правом марше, но даже попытались сделать его своим. В идеологическом плане речь идет об этнических изоляционистах — попытаемся подобрать наиболее точное и одновременно наиболее корректное определение этим элементам. Сами себя они, конечно, могут называть «русскими националистами», но на этот титул претендует так много таких разных сил, что требуется уточнение.Тема русского этнического национализма в актуальной публицистике до сих пор носит неприкрыто-истерический характер, по меньшей мере потому, что такова природа любого этнического национализма — нейтральное отношение к нему невозможно, оно всегда либо однозначно «за», либо однозначно «против». И чем более актуальной становится сама тема, тем более повышается градус истерики. Однако, без более-менее объективного анализа этого явления, никакая политическая работа с ним невозможна. Можно, как минимум, констатировать объективный факт — за последние годы в России наблюдается рост русского национализма и, в частности, русского этнического национализма. Причем, очень трудно говорить о его возрождении, в истории нашей страны полноценного национализма, тем более этнического, никогда не было. Русские патриотические движения всегда исходили из самых разных оснований, но никогда не из националистических, и поэтому можно говорить не возрождении, а именно о рождении русского национализма, ab ovo. Это рождение происходит именно сейчас, потому что для этого сложились необходимые условия — вот уже 15 лет мы формально живем в национальном государстве, скроенном по лекалам новоевропейского Государства-Нации, при том, что национальная идентичность и интересы этнического большинства до сих пор не уважаются должны образом и вообще не имеются в виду «веймарской» политикой еще сохраняющих свои позиции либералов и невнимательных к этой проблеме чиновников.
Таким образом, заявка на национальное государство есть, нация есть, но никакой национальной политики нет — идеальная ситуация для роста агрессивного, низового национализма. При этом нужно все-таки успокоить особо встревоженных этой тенденцией, тревога которых не позволяет им трезво оценить перспективы этой тенденции: ни о каком возможном приходе к власти в России этнических националистов и речи быть не может, нет такой опасности. Эта опасность аннулируется тремя причинами.
Во-первых, это невозможно ввиду очень сложной, полиэтнической природе российской элиты — культурной, медийной, политической, экономической и т. д., изменить которую можно только путем фантастических усилий, на которые новоявленные этнические националисты просто неспособны.
Во-вторых, именно неспособность русского этнического национализма к полноценному политическому самооформлению не позволяет политикам соответствующих убеждений реализовать свои цели — и это связано вовсе не с какими-то особенностями русской этнической психологии, как может кто-то подумать, а именно с социальной природой русского общежития, которое, как минимум, со времен Московского Великого Княжества завязано на великодержавной, евразийской имперской идентичности — именно эта идентичность, определяющая волю к Большому Пространству и Большому Государству, позволяла русским не раз «воскресать» в качестве сильной державы в ситуации, когда иные нации просто сворачивались к этническому анклаву. Этой принципиальной, интегрирующей и экспансивной особенности русского национального самосознания как раз не понимают наши этнонационалисты, пытающиеся создать русскую нацию заново.
В-третьих, именно эта, имперская идентичность русских, в отличие от многих иных, изоляционистских типов национального самосознания, весьма удачно укладывается в поликультурные, постмодернистские («постевропейские») условия современной цивилизации, окончательно закрывая любую возможность для проектов «одномерного» форматирования русской идентичности. Этнонационалистам в России не повезло не только с географией, но и с историей — сейчас XXI век Постмодерна, а не XVIII век Модерна, генезис «одномерных» светских наций завершен и переходит в другую фазу.
Говорить об угрозе этнического национализма или «нацизма» в России как идеологии, претендующей на власть, нельзя, но это не значит, что в России невозможно формирование полустихийного-полуискусственного движения великоросского этнонационализма — этот вариант вполне возможен, вполне возможно появление такого сегмента российского политического пространства, со своей инфраструктурой и своим лобби. Основная проблема такого движения будет заключаться в том, что каким бы оно ни было адекватным современным «мировым стандартам», оно будет принципиально неорганичным, принципиально неадекватным самой России, самим русским. В этом вообще проблема любого национализма, но русского национализма в особенности. Любой национализм всегда не совсем адекватен собственной нации, потому что пытается форматировать ее по своим трафаретам, выявить в ней признаки и смыслы, которых у нее, как правило, нет. Всем остальным идеологическим движениям легко — они не выступают от имени нации, они предлагают нации определенные идеи, отдавая себе отчет в трансцендентности и партикулярности собственной позиции по отношению к имманентному большинству. Националисты же всегда выступают от имени этого имманентного большинства, и потому часто бывает очевиден демагогический характер их пропаганды, националисты не осознают элитарность и партийность своей позиции. Кроме этой изначальной, внутренней проблемы несоответствия своей собственной нации, националисты ограничены внешней проблемой не то что несоответствия, а прямой конфликтности своих позиций со всем окружающим миром.
Дело в том, что тот или иной национализм, в данном случае русский национализм может вызывать сочувствие только у тех, кто готов себя с ним идентифицировать, его референтная группа всегда жестко ограничена. Во-первых, это только русские, точнее даже те, кто активно переживает свою национальную идентичность в качестве русских: совершенно очевидно, что это далеко не все русские — это не бытийно русские, а сознательно русские. В-вторых, среди самих сознательно русских это только те, кто готов по тем или иным причинам назвать себя «русским националистом». И в-третьих, поскольку любой национализм несамодостаточен, а требует уточнения, то это только те русские националисты, которые готовы принять именно эту, а не другую версию русского национализма. В итоге можно говорить об очень ограниченной партии русских, по-своему определяющих русскость и Россию в целом.
В чем конечная цель последовательного русского этнического национализма? Как минимум в том, чтобы отождествить понятие этноса и нации, и свести Россию к сугубо этническому государству, с этнически пропорциональным представительством во власти и элиминацией всех факторов, мешающих такой цели. В частности, этнический национализм готов отказаться от иноэтнических территорий России, причем, степень политической радикальности этнического национализма равна степени этого отказа. До сих пор русский этнический национализм, ограниченный только своей этничностью, не мог найти себе относительно корректное политическое выражение, встречающее понимание среди широких, аполитичных слоев самих русских людей и соблюдающее видимость правовой адекватности. Однако к середине 2000-х такое выражение было найдено в животрепещущей проблеме нелегальной этнической иммиграции, и так было создано Движение против нелегальной иммиграции (ДПНИ), возглавляемое Александром Поткиным (Беловым). На первый взгляд это движение казалось абсолютно адекватным.
Действительно, тема нелегальной иммиграции, а если говорить совсем точно — широкой этнической иммиграции из стран Кавказа, Средней и Юго-Восточной Азии в Россию, стала крайне актуальной для многих рядовых российских граждан, которые не хотят разбираться в легальности или нелегальности этого процесса, а также в том, откуда прибывают мигранты — из российских или нероссийских территорий, но просто хотят жить и работать с людьми, вызывающих у них этническую идентичность, то есть с «белым», славянским населением России. И дело не только и не столько в цвете кожи, а в том, что мигранты с Юга несут в Россию свою культуру, прежде всего, исламскую культуру, об угрозе которой говорят даже наиболее толерантные евразийцы. Следовательно, ДПНИ нашло тот удачный ключ к сознанию многих русских людей, который так долго искали наши националисты. Политическая ниша ДПНИ изначально была очень востребованной и перспективной, и при грамотной политике эта организация имела много шансов на временное лидерство среди русских правых. Однако, очень скоро выяснилось, что генеральная линия ДПНИ не коррелирует с устоявшейся идеологической доминантой русской правой: слишком рано арлекин снял маску.
Оформление национал-оранжизма
4 ноября 2005 года группа православных интеллектуалов с портала Правая.Ру и колонна ЕСМ возглавила внушительное шествие из более, чем четырех тысяч человек от метро «Чистые пруды» до Славянской площади. Казалось, что почти все правые организации города Москвы вывели на Правый марш свой актив, хотя всех, по определению, вывести нельзя. Это принципиальный момент для понимания основных проблем любого объединительного действия: всех объединить невозможно. Всегда стоит вопрос о том, под каким знаменем объединяться, и по этому главному и вполне законному вопросу начинаются существенные расхождения. Поэтому нет смысла объединять всех вообще, например, всех русских патриотов или всех русских националистов — гораздо реальнее объединить всех представителей определенного понимания русского патриотизма и русского национализма. Иначе неизбежны травматические расколы и громкие разводы, и взаимные обвинения в «выносе мусора из избы», в то время как нет никакой «одной избы», а есть две «избы» и, кстати, два «мусора». Желание объединить всех во что бы то ни стало отдает, в лучшем случае, политическим инфантилизмом, а в худшем откровенной провокацией. Так и участие в Правом марше колонны ДПНИ и близких нему организаций, о необходимости которой с самого начала шли серьезные споры среди организаторов, показало, что чисто физически прошел один марш, а духовно и идеологически — два марша: православных имперцев и этнических националистов. Натянутая струна взаимного недопнимания лопнула, когда Поткин-Белов заявил на трибуне Славянской площади, что ему плевать на геополитические интересы России, если из-за них открыта граница с Таджикистаном, откуда в Россию идут наркотики. Понятно, что для любого, обычного этнонационалиста и даже простого обывателя эта риторика кажется убедительной, но для знакомого с историей Россией государственника встает вопрос: зачем же тогда с самого начала русские строили огромную евразийскую Империю, чтобы в начале XXI века отказаться от имперостроительства из-за такой проблемы как наркотрафик? Здесь можно было бы задать еще много вопросов, но зачем устраивать идеологическую полемику в конце марша, когда это нужно было делать с самого начала? Кроме этого идеологического противоречия, необходимо учесть еще и чисто политическое противоречие двух сторон. Правый марш-2005 задумывался организаторами как принципиально надпартийное, неоппозиционное и строго антиоранжистское действие. Позиция ДПНИ и других этнонационалистических организаций была совершенно иной: они идеально вписывались в национал-оранжистский контекст, неслучайна их открытая связь с так называемым «Институтом национальной стратегии» политтехнологов Белковского и Милитарева. Налицо две позиции, две идеологии, два разных видения России, два понимания русского национализма и русской Правой. Можно даже попытаться составить примерную сравнительную таблицу двух идеологий:| позиции
критерии | идеология Правого марша | идеология национал-оранжистской колонны |
| религиозная
доминанта | Каноническое Православие
РПЦ МП | неоязычество
сектантское псевдоправославие (всех типов) |
| интерпретация
русского национализма | мессианский и имперский национализм
Третьего Рима
«национал-византизм» | этнический национализм
«национал-европеизм» |
| геополитическая
ориентация | империализм
православное «евразийство»
проект восстановления Российской Империи | этноизоляционизм
«европеизм»
проект установления «Республики Русь» |
| отношение
к режиму Путина | право-консервативный лояльность | лево-оранжистская
оппозиция |
Очевидно, что по всем основным пунктам между этими идеологиями существует принципиальное противоречие, так что не очень понятно, что же общего между ними, кроме апелляции к русским национальным интересам, понимаемым совершенно по-разному. Сами слова «Россия», «русские», «русскость» употребляются в обеих идеологических контекстах, но это лишь одно означаемое с принципиально разными означающими. Этот момент очень важен для понимания глубинной природы любого раскола: из того, что люди на уровне слов выступают за одни и те же ценности, еще не следует, что эти ценности у них действительно одни и те же. Между традиционным, православно-имперским русским консерватизмом и новоявленным национал-оранжизмом нет ничего общего, и их размежевание состоит вовсе не в выборе различных путей для достижения одной и той же цели (условно «революционного» и «эволюционного»), а в выборе различных целей. Насколько действительно новым остается для России явление «национал-оранжизма»? Разве не очевидно, что речь идет о сугубо сиюминутном политтехнологическом симулякре, который должен исчезнуть с концом текущего президентского цикла? На первый взгляд — да, очень возможно, что через несколько лет мы все забудем это словосочетание «национал-оранжизм», но ведь дело не в слове, а в его значении. Национал-оранжизм нельзя свести к какой-то одной содержательной идеологической позиции, его доктринальная сущность все время ускользает от нашего внимания, ибо это не столько идеология, сколько политтехнология, а точнее сказать — политическая идеология, основанная на политической технологии. Обратите внимание на основной пафос рассуждения самих национал-оранжистов — они с подчеркнутым презрениям относятся к идеям и идеологиям, они вообще не любят говорить на темы аксиоматических ценностей и говорят только об одном — о Власти и о способах ее захвата.
Для национал-оранжиста главное — не утвердить какую-либо ценность, а захватить власть, поэтому все разговоры на идеологические темы национал-оранжист воспринимает как помеху для решения главного вопроса — вопроса о Власти. [1] Откуда же тогда возможно хоть какое-то аксиологическое описание национал-оранжистской позиции? От того, что ради решения вопроса о Власти национал-оранжизм составляет определенный идеологический фон из всех возможных идей, которые способствуют делегитимации существующей власти как таковой. У этого «творческого» процесса всегда есть заказчик — это иная, альтернативная Власть, которая только и способна составить реальную конкуренцию российской Власти и заинтересована в ее уничтожении. Если есть Третий Рим, то есть и Третий Карфаген. Поэтому национал-оранжизм не имеет никакого отношения к идеям «национальной революции», хотя может во всю использовать подобные идеи, но все-таки есть идеи, наиболее подходящие для его целей — это только те идеи, которые в принципе отказывают любой российской власти в праве на историческую преемственность, это идеи кардинального исторического разрыва, идеи полного «обнуления» российской истории, которая якобы была сплошной неудачей и должна начаться с нуля, если в продолжении Российского Государства вообще есть какой-то смысл.
Идеологи национал-оранжизма часто признают, что своеобразным политтехнологическим секретом России является глубоко укорененная в ее история идея сильной, централизованной Власти, неизбежно персонифицированной в фигуре Властвующего («Царя»). [2] Неизбывный монархизм и, даже можно сказать, цезаризм русской политической культуры основан на совершенно объективных потребностях удерживать гигантские территории России и ее сложносоставное население в условиях перманентной конфронтации с Западом, Югом и Востоком. Необходимо понимать, что своеобразный «цезаризм» русских является прямым следствием объективных потребностей самой России как государства. Поэтому вопрос о метафизической преемственности Власти в России — это вопрос жизни и смерти русских как государствообразующей Нации, поэтому моменты разрыва этой преемственности — периоды Смуты — это самые страшные моменты русской истории. Нужно подчеркнуть, что говоря о преемственности, мы имеем в виду не только и столько чисто правовой трансфер Власти от одного главы государства к другому, мы имеем в виду сверхправовую, ментальную укорененность этой власти в русской истории. Ситуация трагически осложняется тем, что ментальная укорененность еще не означает подлинную сакральную легитимность, это два разных критерия, и для сиюминутной политики первый, к сожалению, бывает более действенным. Следовательно, главным оружием национал-оранжистов является полная демифологизация российской власти, а следовательно, ее делигитимация в сознании русского народа. Конкретнее: все, что связывает власть нынешнего президента с прошлым российской власти вообще, должно быть уничтожено в национал-оранжистской стратегии: история России и русских должна быть написана заново, «с нуля». До сих пор этой катастрофической ревизии способствовали только две «просвещенческие» идеи — левая и либеральная, породившие 1917 и 1991 годы русской истории, годы Второй и Третьей Смуты. Сегодня агенты Третьего Карфагена прекрасно осознают, что никакие левые и либеральные идеи уже не смогут положить конец Третьему Риму, поэтому ставка делается на последний сегмент идеологии «Просвещения» — новоевропейский национализм для русских.
Буквально за день до Правого марша-2006 Станислав Белковский опубликовал на своем сайте АПН.ру программную статью «Национал-оранжизм как стратегия русского возрождения», примечательную, прежде всего, тем, что автор полностью принимает на себя то идеологическое клише, которое пишущий эти строки придумал чуть более года назад. Явление, осознавшее себя в качестве имени, переходит на новый уровень существования. Весь шарм национал-оранжистов заключался в том, что они не признавали себя в качестве таковых, они как бы не знали о том, что они так называются — теперь они вынуждены принять эту формулу и начать более открытую игру. В этой же статье изложено главное идеологическое содержание национал-оранжизма: «национальное возрождение + справедливость + свобода — на этой триаде и должна быть, и будет построена программа объединенной российской оппозиции в 2008 году"… На первый взгляд, эта триада кажется пошлейшим популизмом, да и сложно придумать что-то более расплывчатое. Однако, даже неискушенный в политологических анализах читатель сразу заметит, что фактически речь идет о сопряжении трех основных политических идеологий Модерна: либерализма, социализма и национализма. Причем, последний понимается в самом плоском, ДПНИ-шном значении, что явствует из самой статьи: «Пока на этом политическом поле есть лишь серьезная структура. Это ДПНИ».
Таким образом, С.А.Белковский мало того, что признает свою приверженность национал-оранжизму, от которого многие его подопечные до сих пор нервно открещивались, так он еще и признает ДПНИ ведущей национал-оранжистской силой. У меня в данном случае нет вопросов к автору — его позиция кристально ясна, даже спасибо за такое откровенное прояснение. У меня вопрос к тем русским националистам, которые готовы составить собой обозначенную политтехнологическую триаду: вы действительно считаете, что нынешняя российская власть настолько ужасна, что лучше уж в союзе с либералами и левыми штурмовать Кремль на деньги очередного Парвуса? И вот именно по этому вопросу начинается подлинное «различение духов». Одно дело — заблуждаться «по молодости» или просто «по глупости» и оставаться обычным оппозиционером, а другое дело, осознавая все эти расклады, в очередной раз рисковать жизнью Нации? Но если вы идете на риск такого масштаба, тогда откуда жалобы на риск всего-навсего получить охранительской дубинкой по пустой голове? Мышление рядового национал-оранжиста — это мышление инфантильного Буратино, готового за скудный хлеб и дешевые зрелища ввергнуться в очередную криминальную авантюру Карабаса Барабаса, за которую ему, вполне возможно, придется отсидеть неусловный срок или быть неиллюзорно покалеченным, в то время как сам Карабас Барабас вовремя смоется куда-нибудь подальше, в сторону Третьего Карфагена.
[2] Об этом очень часто говорит главный идеолог национал-оранжизма С.А.Белковский, когда объясняет успех оранжевой революции на Украине, где не было традиции собственной государственности, в сравнении с Россией, где эта глубоко укорененная традиция не позволяет легко совершить очередной государственный переворот.
