 |
| Правая.Ru | Валерия Ефанова | 10.11.2006 |
О спорности социологических опросов и подсчетов говорено немало. Тем не менее, статистика остается непременным атрибутом любой ленты религиозных новостей. По данным социологических опросов, к православным причисляет себя то 80%, то еще сколько-то респондентов. Цифрами этими с одинаковым удовольствием оперируют как православные, так неправославные, как противники введения ОПК, так и их оппоненты. Кто-то бурно радуется («нас всё больше!»), кто-то ехидно посмеивается («считать-то себя можно кем угодно»). Вот и Людмила Улицкая говорит, что «в реальности мы сталкиваемся с огромным количеством людей, которые формально считают себя христианами, хотя их жизнь ни в коей мере не соответствует десяти заповедям». То есть, будьте любезны, други православные, рассчитайтесь по порядку: направо и налево. И вообще, не называйте себя православными, это не модно и не политкорректно. Вот интересно, если хоть в «коей мере» соответствует — можно считать себя православным? А если одну заповедь нарушил? А если две? А можно я буду считать себя православным на 30%?
Будем справедливы: не одна Улицкая упрекает христиан в лицемерии, найдутся и другие честные люди. Зато, какой хороший пиар-ход: говоря о новой книге заранее ждать, что кто-то обязательно оторвет автору голову за резкие высказывания «о культурном облике официальной религии, принятой в России». Просто по учебнику. Хочешь глобального резонанса — брось камень в чужой огород и вовремя прими позу невинно оскорбленного. Можно заранее подать на всех в суд. Желательно в Страсбургский.
Любимый полемический ход борцов с «официальной идеологией Кремля» это цитировать Новый завет. Чаще всего звучит фраза «не судите"… Чувствуете юридический подтекст? Недаром мы Страсбург вспоминали. Не суди меня, дорогой христианин, не имеешь морального права. А я имею. Только не моральное, а юридическое. И идут процесс за процессом, подают в суд то на протоиереев, то на профессоров. Правильно, ведь они и отвечать-то не должны, а подставлять другую щеку.
Если внимательно присмотреться к тому, как сортируют защитники прав человека своих верующих сограждан, возникает легкое недоумение: а на какие критерии отбора, собственно говоря, неверующий человек опирается, если все это для него «темный лес» и вообще «мракобесие»? На две фразы, вырванные из контекста Нового Завета? На Кормчую, на Типикон?
Достаточно вспомнить, где и когда звучит фраза про суд, и, главное, Кто ее произносит? Это Нагорная проповедь Спасителя (Мф. 7:1, Лк. 6:37), Того, кому Отец отдал право суда над людьми. Судья совершенно справедливо просит подсудимых не оспаривать его полномочий. Поэтому в устах любого другого человека эта фраза лишена своей полновесности и основательности. Если вы не причисляете себя к числу учеников Христа, то стоит ли апеллировать к Его словам? А если причисляете — возьмете ли на себя смелость повторить их всуе?
Вспомним и другую цитату: «Верующий в Него не судится, а неверующий уже осужден, потому что не уверовал во имя Единородного Сына Божия». (Ин. 3:17). Может ли христианин судить? Да может, и будет судить не только мир, но и ангелов, как пишет Первом послании к Коринфянам апостол Павел (1 Кор. 6:2−3).
Но пока судят только нас. Обмеривают, подсчитывают, составляют диаграммы. Как будто бы это действительно важно — одним православным процентом больше или меньше. Как будто бы, если нас будет больше, это по справедливости будет учтено: построят так необходимые в спальных районах Москвы храмы, введут требуемые факультативы, запретят богохульство в искусстве и рекламе. Позвольте, разве мы ведем речь о демократии, о белых и черных камушках? Ее и в масштабах Агоры соблюдать не удавалось, где уж тут, на просторах самой большой страны мира.
А если меньше? Если истинных православных так мало, что и во всей столице не сыскать даже десяти праведников?
По большому счету, это неважно. Соотношение большинства и меньшинства выходит за рамки справедливости и несправедливости. В высших сферах реальности слово остается не за массой. Но, даже меняя перспективу обзора, увидим, что, сколько бы ни осталось на русской земле православных, их здесь все равно больше. Здесь, буквально, в этой земле, во всем, что создано в нашем государстве за много столетий. А память крови это удивительная вещь. Как говорил один знакомый священник, мы даже не подозреваем, сколько столетий сокрыто в наших душах. Сколько бы прерывистый видеоряд ни расщеплял сознание, заставляя нас верить в сконструированные очевидности, там, за границей сиюминутного, живет память более древняя, чем учебник 1980 года.
Пытаясь разобраться, где же у нас православные, какие они, сколько их, рискуешь очень легко прогадать. Был ли человек христианином, решить может только Христос. Поэтому я радуюсь, если человек хотя бы называет себя православным, поскольку верю, что слова не окончательно утратили свой смысл, и никто не станет говорить о себе что-либо, не имея на то оснований.
Сколько уже говорилось о том, что, находясь вне церковной ограды, невозможно делать выводы о том, что происходит внутри. Да, впрочем, и не разглядеть ничего. Входят, выходят, плачут, спорят о чём-то, свечки жгут, кадилом машут… Как перевести эти жесты и символы на понятный обывателю язык? Здесь, внутри, это сделать бесконечно трудно, что уж говорить обо всем прочем…
Возвращаясь к критериям отбора, процитирую упоминавшуюся уже Людмилу Улицкую. Рассказывая о прототипе героя своего нового романа, писательница говорит, что «он считал, что важна не ортодоксия, а ортопраксия, то есть не правильное мышление, а правильные поступки».
Логически мне сложно понять, как можно последовательно совершать правильные поступки, не руководствуясь при этом правильным мышлением. Даже Форрест Гамп следовал не душевным порывам, а четкой линии, что уж говорить о реальных людях. Гораздо проще представить себе ситуацию, когда правильное мышление диктует внешне необъяснимый в рамках моральных установок поступок (вы тоже вспомнили о юродстве?).
Можно, конечно, придраться к словам, и пояснить, что речь идет о ситуации, когда человек внешне исповедует красивую мораль, а на самом деле… А что на самом деле? Мы-то этого никогда и не узнаем. По крайней мере, здесь и сейчас. Мне почему-то кажется, что прицел здесь далеко не на персону, соблюдающую или не соблюдающую моральные нормы, а на источник самих этих норм и запретов внутри человека. А это-то как раз — самое подсудное дело (Мф. 12:31).
Так что, как ни жаль, автомат, осуществляющий правильное поведение, не руководствуясь при всем том правильным мышлением, — странная умственная конструкция.
Самое важное, пожалуй, в констатации иного факта. Как нам, существам речи, не сбежать из пространства языка, так и не отменить иной системы координат, каждая попытка взлома которой оборачивается только ее расширением. И сама Людмила Улицкая даже не спорит с этим:
— Вы признаете, что эта личность на вас сильно повлияла, констатируете кризис христианства, но в письмах к Елене Костюкович, интегрированных в роман, четко говорите, что сами все же остаетесь в чисто религиозной системе координат.
— Да, я, по-видимому, пока что остаюсь там. Поскольку мы живые люди, я не знаю, чем я закончу.
Остановимся пока на этом и мы.
