 |
| Фома | 03.11.2006 |
Опасный и искусительный ход
Религиозная тема звучит в нашем кинематографе очень слабо, а церковная вообще не звучит. Пожалуй, только два российских художественных фильма заслуживают в этом смысле серьезного разговора. Это «Мусульманин» Владимира Хотиненко (1995 год), и «Свадьба» Павла Лунгина (2000 год). В «Свадьбе» представитель Церкви, попав на свадебное торжество, выполняет, по сути, все те функции, которые в сознании современного общества призвана выполнять Церковь: он удовлетворяет весьма неразвитые духовные потребности нашего общества, очень хорошо строит отношения со спонсорами и с начальством. Но когда этот священник, следуя стихии всеобщего веселья, становится наконец самим собой, он снимает с себя подрясник, берет в руки гармошку и начинает вместе со своей матушкой горланить похабные песни. То есть священнослужитель предстает перед нами как ряженый, хотя на самом деле это каноничный, благодатный священник. Конечно, это не значит, что все духовенство у нас такое, хотя есть, безусловно, и такие священники. Но в сознании нашего общества священник предстает именно таким, и фильм Лунгина очень ярко это показывает, создает убедительный образ. Поэтому, когда я услышал, что Лунгин снял фильм, в котором церковная тема является доминирующей и дается в другом ракурсе, нельзя было этим не заинтересоваться.Лично у меня фильм оставил глубокое, но в то же время очень двойственное впечатление. Очень сильно показана военная линия в самом начале картины. Мы видим, что любая война — это, прежде всего, стихия, в которой происходит испытание человека. И воюют не немецкие и советские солдаты, а конкретные люди, оказавшиеся в экстремальной ситуации. В этих условиях любой эпизод может определить всю человеческую судьбу, что и происходит с главным героем. И вот после военной сцены мы переносимся в семидесятые годы, где перед нами возникает полуразрушенный монастырь. Состояние развала и опустошенности в нем ярко подчеркнуто. Это наша страна, наша душа, в которой нет места вере в Бога. Но может ли быть в стране, пережившей страшную войну и годы гонений, благолепная Церковь, благолепная религиозность с блеском риз, колокольным звоном и запахом ладана? Главный герой фильма являет нам образ совсем другой Церкви.
Я член Синодальной комиссии по канонизации, и я очень устал от того, что в народе высшим типом святости зачастую считается юродство. В своеобразном «народном рейтинге» святых именно юродивые занимают первое место! Даже мученики, отдавшие жизнь за Христа, на этом фоне отходят на второй план. Однако юродство главного героя фильма, монаха Анатолия, не совсем обычное. Перед нами — кающийся грешник, который идет к Богу церковным путем, но не тем, которым, строя храмы и золотя купола, пытаются идти сегодня многие. Образ кающегося предстает перед нами на фоне реального развала, который происходит в стране, и на фоне других монахов, которые этой разрухи как бы не замечают. И ведь действительно, занимаясь сегодня церковной работой, многие из нас делают вид, будто не было церковного Апокалипсиса XX века. А главный герой, монах Анатолий, как раз олицетворяет другую духовную жизнь, убедительную для жителя России, страны, которая столько пережила.
Но роли оппонентов Анатолия — игумена и иеромонаха — выглядят провальными на фоне образа юродивого старца.
Почему же в «Свадьбе» у Лунгина получился жуткий и в то же время убедительный священник, а в «Острове» лучше всех смотрится юродивый монах Анатолий, и столь неприглядно показаны другие насельники обители? Главный герой постоянно эпатирует официальную Церковь, но у меня возникает вопрос: а что может предложить он сам? Иными словами, этот фильм очень легко может вызвать у зрителя ощущение, что некое индивидуальное, харизматическое христианство намного выше традиционной церковности. Безусловно, такой путь свойственен некоторым святым в разные времена, но предлагать его через кинематограф как единственный образец, достойный подражания — значит покушаться на устои. И я считаю, что это — очень опасный и искусительный ход режиссера. У нас и так слишком многие готовы бежать за первым попавшимся Грабовым только из-за того, что священник на приходе пьет водку. А большинство современных юродивых — это, к сожалению, не Анатолии, а Григории Распутины!
Протоиерей Александр СТЕПАНОВ, главный редактор радио Санкт-Петербургской митрополии «Град Петров»
Набор ярких чудес
После просмотра «Острова» у меня осталось ощущение китча. Что ожидают сейчас от Церкви люди, которые еще не пришли в нее и не живут церковной жизнью? Они ожидают ярких чудес, изгнания бесов и других знамений, целый набор которых мы и видим в фильме. Христос здесь как-то не подразумевается. Не Его ищут в монастыре те, кто туда приезжает, и не Его открывает им старец Анатолий. Так же можно было бы приезжать к экстрасенсу. Меня как священника настораживает такой православный монастырь. В то же время мне показался интересным образ старца Анатолия. Он показан не благостным светящимся преподобным (пусть даже и юродствующим), а очень реальным, в чем-то страстным, внутренне не успокоенным, колючим человеком. И в то же время творит чудеса. Возможно ли такое? Автор утверждает, что да. И в основе этого парадокса — сила и глубина покаяния героя. В этом я вижу определенную тонкость сценария и игры Петра Мамонова. Священник Константин СЛЕПИНИН
Чтобы не возникло иллюзии
Главный герой фильма сострадает людям, которые приходят к нему, остро чувствует их горе и стремится помочь им своей молитвой. Но когда по этой молитве совершается чудо, он настаивает на том, чтобы исцелённые приступали к исповеди и Причастию. Это очень важный момент, который меня порадовал; Анатолий не «заменяет собой Христа», а направляет страждущих ко Христу, к Евхаристии.Большое упущение авторов фильма — то, что не показаны какие-то вехи духовного роста главного героя. Только что это был трясущийся от страха матрос, стреляющий в своего капитана, и буквально тут же мы видим человека незаурядных духовных дарований, чудотворца. У зрителя может возникнуть иллюзия, что такое превращение может произойти очень просто, как бы само по себе. А ведь этому должны были предшествовать годы тяжкого аскетического труда.
Для меня загадка, каким образом этот фильм будет восприниматься широкой аудиторией. Такое количество молитв, церковнославянских выражений, которое звучит с экрана — для нашего кинематографа неслыханно. Православному зрителю не составит труда понимать церковнославянскую речь, а вот человеку неподготовленному может быть очень трудно.
Иеромонах НЕКТАРИЙ (Соколов)
Трудности перевода
Можно было бы много говорить о достоинствах и недостатках этого фильма — и уже само по себе это является его достоинством, ведь о совершенно пустой и безвкусной вещи говорить не захочется. И мне кажется, что в оценке его предпочтение следовало бы отдать суждениям не священнослужителей, а мирян — для которых он и снимался. Священнослужителю, тем паче, знакомому с монастырским укладом, невольно бросятся в глаза неизбежные неточности и недостоверности — в передаче монастырского быта, поведения героев и их характеров, времени действия фильма. Кроме того, для священника здесь не будет той новизны и неизвестности, которые могут заинтересовать человека «свежего», не слишком вхожего во внутреннюю жизнь монастырей и вообще далекого от этой культуры.Тем не менее, нельзя не признать, что фильм «Остров» — явление очень примечательное для кинематографа. Это, наверное, первый фильм, в котором сделана попытка показать современный монастырь «изнутри» — причем не просто поместив типичного мятущегося интеллигента 70-х в исторический антураж, как в «Андрее Рублеве», а достаточно органично.
И здесь обнаружилась очень существенная проблема. Проблема самой принципиальной возможности говорить о Православии и тем более — о жизни духовной и жизни монашеской языком художественного кинематографа. За свою историю Православие «воцерковило» различные виды творческой деятельности и искусств. Есть христианская литература, живопись, музыка, отчасти даже театр. Но художественное кино — еще очень «молодое» искусство. По ряду вполне понятных причин Православие имело не слишком много возможностей влиять на кинематограф. И для киноискусства Православие — по большей части «terra incognita». Еще не сложилось того «языка», на котором можно рассказывать о нем при помощи кино, нет такого жанра «киноагиографии».
Более того, есть существенные препятствия для этого, диктуемые кино самим по себе, его внутренними законами.
Чтобы человеку было интересно, он должен во время просмотра переживать достаточно сильные эмоции, страсти. А это как раз то, чем должна быть скудна настоящая монашеская жизнь. Очень трудно показать покаяние, молитву, подлинную духовную жизнь — в них мало внешнего, они художественно бледны и невыразительны.
Я однажды пытался пересказать детям в Воскресной школе житие преподобного старца Силуана. У меня ничего не вышло — в нем не оказалось ничего внешне яркого, способного заинтересовать ребенка. Можно пойти путем Лескова и превратить монастырь в шарж и собрание околоцерковных анекдотцев. Можно использовать уже почти фольклорный образ сусального «святого старца» (прозорливца, чудотворца, утешителя, целителя, и, желательно, еще и юродивого). Можно наполнить повествование патетикой, героикой, чудесами, спецэффектами. Все это ничего не скажет о монашеской жизни как таковой, неизбежно приведет к искажениям, утрированию, неправде.
До сих пор единственным способом говорить о духовных предметах средствами кино была и остается только притча, иносказание. С этими «трудностями перевода» на язык кино столкнулись, похоже, и создатели фильма «Остров», попытавшиеся поднять тему духовной жизни, монашества прямо, без иносказаний. Лично мне далеко не все в этом фильме кажется удачным. Но, наверное, хорошо, что такая попытка была сделана.
Священник Георгий ИОФФЕ, сотрудник миссионерского отдела петербургской епархии
Сильные места неровного фильма
В фильме имеется лишь намек на духовный путь отца Анатолия: на протяжении всей картины герой вычерпывает уголь с той самой старой баржи, немой свидетельницы его военного предательства. В течение тридцати с лишним лет он носит этот уголь и сжигает его. В «Острове» есть очень сильные символы и это, безусловно, заслуга режиссера и оператора. Мне очень запомнился эпизод, когда игумен проводит губкой по старой иконе, и на ней проступает лик Христа. Так, через покаяние, в человеке высветляется образ Божий. Очень красиво показана скупая северная природа, которая вызывает у зрителя, знакомого с житиями русских преподобных, образ Северной Фиваиды.Опять же, контраст между вечно холодным ландшафтом и вечно пылающей топкой котельной передает состояние души отца Анатолия. Однако диссонансом с такой нарочитой эстетичностью звучат надуманные диалоги между главным героем и иеромонахом Иовом. Да и вся линия отношений внутри монастыря очень искусственно стилизована под жанр патерика. Иными словами, фильм воспринимается очень неровным, хотя в нем есть, бесспорно, сильные места. Больше всех, конечно, сопереживает фильму исполнитель главной роли Петр Мамонов. Он очень органичен как человек и играет, как мне показалось, не монаха и прозорливца, а самого себя в заданных авторами обстоятельствах.
Денис МАХАНЬКО
http://pravoslavye.org.ua/index.php?r_type=news&action=fullinfo&id=13 088
