 |
| Фома | Андрей Решетин, Сергей Щураков | 03.11.2006 |
Помню, говорили: «Аквариум» — это стиль жизни. Интересно, а как он повлиял на тех, кто играл в этой легендарной группе, а потом ушел из нее? Об этом мы решили узнать у них самих — музыкантов «Аквариума» первого созыва. Сергей Щураков, композитор и руководитель оркестра «Вермишель», начал писать музыку еще в «Аквариуме», и когда этой музыки накопилось на целый альбом, создал свой коллектив. Андрей Решетин ушел из группы, увлекшись старинной музыкой, и сделал из этого, казалось бы, музейного направления модный Early music фестиваль.
Посмотрите, какие разные наши собеседники. Один — прекрасный ритор, он легко находит великолепные метафоры, его сравнения изящны и точны. Он прост и открыт в общении, а его футболка и рваные джинсы вполне сочетаются с блестящей карьерой академического музыканта. Второй — молчалив, с трудом подбирает слова и явно стесняется говорить на «высокие» темы. Его маленький оркестр не обладает широкой известностью, а музыка не совсем вписывается в какой-то определенный стиль. Единственные привлекающие внимание атрибуты — темные стекла поверх очков и складная белая трость — вовсе не модные аксессуары, а жизненная необходимость. На вопросы, связанные с верой, он обычно отвечает, что все его знания почерпнуты из «Добротолюбия», и добавить от себя ему нечего.
9−30 утра, немыслимо рано для Петербурга. Одно из немногих отремонтированных помещений в изуродованном храме в центре города, длинные столы и скамейки: здесь занимается воскресная школа. Офисные чашки, крепкий кофе, нехитрое угощение на пластиковой тарелке и попытка поговорить «по душам"…
«Ты уверен, что верен твой путь"*
— Очень хочется сразу же начать с «Аквариума». Чем он был для вас?Сергей Щураков: Но это в прошлом… Сейчас для меня это просто хорошие воспоминания.
— А чем, вообще, тогда был рок-н-ролл?
Андрей Решетин: Тот рок-н-ролл можно, наверное, сравнить с плесенью. Но эта плесень на такой гнили,… что она здоровая, как пенициллин.
— Но для поколения 80-х «Аквариум» был откровением. С его текстов для многих начались поиски религии: буддизм, индуизм… Порой этот путь приводил человека к православной вере и Церкви.
Сергей Щураков: У меня было по-другому. Все-таки это был очень важный период в моей жизни. Борис (Борис, Боб, БГ — Борис Гребенщиков, лидер группы «Аквариум» и автор практически всех текстов группы — А.Е.) человек необыкновенный, я многому научился, общаясь с ним. Но был и другой человек, который тоже сильно на меня повлиял, — это Сева Гаккель. Сева глубоко укоренен в Православии, а поскольку в «Аквариум» меня привел именно он, то я и воспринимал «Аквариум» через призму христианства… Показательно даже то, как я познакомился с Борей. Был 1984 год. Мы договорились с моим другом пойти на Пасху в Духовную академию, а он предложил сначала зайти к Борису. Вот такое получилось у нас первое знакомство: мы всю ночь стояли вместе в церкви на службе… Это был как раз начальный период моей веры: полгода назад я крестился. Тогда было такое время, когда хлынул поток синкретизма — буддизм, даосизм, — все это занимало огромное место в творчестве Бори, и все это было очень красиво. Но для меня это были не религии, а, скорее, культурные пласты, из которых можно черпать вдохновение. Религия же для меня была только одна. И альтернативы в этом не было.
Андрей Решетин: Все мы читали «Хроники Нарнии» Клайва Льюиса. Там он важнейшие христианские истины пересказал своим языком. Не просто повторил евангельскую историю, а переплавив ее в своем сердце, выразил суть через сказку. С этой точки зрения, возьмите любую песню «Аквариума» тех лет — и вы поймете, что в ней скрыто…
— Андрей, а Вам «Аквариум» дал какое-то новое знание или…
Андрей Решетин: Дело в том, что у меня очень хорошее академическое образование, но оно сугубо нотное. Восприятие музыки в чистом виде, когда все на слух, когда однажды найденную фигуру нужно немедленно запомнить, — вот что для меня было самым главным опытом того времени. К тому же для академического музыканта очень размыто понятие «ритм», оно заменяется словом «счет». А ритм — это то, на что реагирует твое тело. Вот этим вещам я и учился в «Аквариуме». Эти знания я и сейчас использую.
Что же касается веры — то я попал в «Аквариум» из мансарды Акселя (Борис Аксельрод, художник и философ — А.Е.). Его мансарда на набережной Фонтанки в 80-е годы была по-настоящему волшебным местом. И то, что происходило в «Аквариуме», было для меня не столько откровением, сколько отсветом того мира…
— Говорят, что творческий человек все время находится в духовном поиске. Он широкомыслящий, незашоренный… Как вы считаете, остановиться на Православии — это значит остановиться?
Сергей Щураков: Может, кто-то действительно что-то ищет на стороне, но я уверен, что у нас, в России, все уже найдено в Православии. Я читал у архимандрита Софрония (Сахарова), что он тоже около десяти лет занимался медитацией, но постепенно понял, что это — путь в пустоту, к некоей абстракции. А потом он просто нашел своего Бога — Иисуса Христа. Поиск закончился, и начался Путь. И, наверное, это путь бесконечный.
Андрей Решетин: Я не настолько воцерковленный человек, как Серега, но с очень большим уважением отношусь к воцерковленным людям. И когда мне говорят: ты посмотри, как он нетерпимо относится ко всему, что не входит в его Церковь, как он узок в суждениях, — я всегда отвечаю: а ты способен простоять хотя бы две службы в неделю? Ты способен выдержать хоть один пост? Религия — это, конечно, не только свод правил, но и правила чрезвычайно важны, без них нет никакой религии. Православие ни в коем случае не должно быть адаптировано под современность. Если служба идет долго — она не должна быть короче. Если люди при этом стоят — не надо их усаживать. Сохранение религии — это сохранение всех ее установок, и те, кто может их выполнять, спасают всех нас, молясь за нас. Поэтому таким людям можно простить даже определенную нетерпимость: они способны делать то, на что я, такой замечательный, с таким широким кругозором и такой терпимый, — не способен.
— Но ведь это только внешняя форма религии. А как же содержание?…
Андрей Решетин: Человек не может без определенных внутренних мотиваций соблюдать форму, а без определенной формы оставаться верным одной сути.
— Но чтобы соблюдать форму, нужно немало потрудиться. Какая же свобода в этом труде?
Андрей Решетин: Одна из величайших иллюзий, которыми нас кормят, это иллюзия свободы. Я могу дать человеку скрипку в руки и сказать: ну ты свободен, играй! И он ничего не сможет извлечь из инструмента, кроме каких-то гадких звуков. Для того чтобы стать свободным, надо пройти через очень долгий период добровольного рабства. Никакого другого пути к свободе не существует. Именно поэтому выполнять все канонические предписания сейчас мне представляется крайне важным для возрождения нашей Церкви. То, что делают сейчас православные верующие, даже если многие из них кажутся мирским людям ограниченными, нетерпимыми, приведет в конечном итоге к гораздо большему расширению кругозора и гораздо большей терпимости.
— Сергей, а как Вы считаете, — не ограничивает ли Православие как религия, как свод законов свободу духа, свободу Вашего пути?
Сергей Щураков: Любые формы ограничивают, но я бы разобрался, что именно. Дух ограничить невозможно. А вот какие-то несовершенные движения души, вероятно, ограничивать нужно. Лично мне нужна дисциплина. Мне это дает… свободу. Свободу от греха. А ведь это и есть истинная свобода.
«Стучаться в двери травы…»
— Есть такая индейская притча: шестилетний малыш стоит у кроватки новорожденной сестры и говорит — ну, давай, расскажи мне о Боге, а то я уже начинаю забывать… Как вы считаете, знают ли дети о Боге больше взрослых? И если да, то стоит ли их воспитывать в религиозных традициях или пускай себе растут, как трава?Андрей Решетин: В детях есть какой-то удивительный свет. Когда стоишь у кроватки, то чувствуешь настоящую благодать. С другой стороны, не надо ничего идеализировать. Дети все время тебя проверяют на тему — что можно, что нельзя, и как это нарушить. И они бывают крайне жестоки… Понимаете, дети — это, в первую очередь, призыв к нашему вниманию. Мы должны им внимать. Наблюдать и включать свой опыт, свою голову, свое сердце. Тогда станет понятно, как действовать. А иначе можно их просто покалечить, причем как воспитанием, так и невоспитанием.
Сергей Щураков: Ребенок же инстинктивно повторяет родителей. Я знаю культуры, где детям ничего не запрещают, и вырастают хорошие люди. Например, это в традиции Чувашии, где народ тоже православный. Вообще, понятие «воспитание» очень широкое. Мне нравится, как об этом говорит митрополит Сурожский Антоний. Смысл отношений духовного отца и духовного чада не в том, чтобы чадо (в данном случае, ребенок) скопировал своего родителя, а в том, чтобы родитель помог развиться тем качествам, которые присущи именно этому человеку.
— А были у вас случаи, когда дети говорили: папа, я не хочу идти в церковь, не хочу причащаться?.. Что тогда делать?
Сергей Щураков: Слава Богу, у меня не было. Я дочке никогда ничего не навязывал, не заставлял. Крестили ее совсем маленькой, и до сих пор она в Церкви. К счастью, наша семья в этом вопросе единодушна.
Андрей Решетин: А у меня не раз бывало. Для моего сына это большая проблема. Он не хочет в церковь, плохо стоит, ему тяжело. На дочерей действует самое простое — убеждение. А с сыном, в связи с его болезненностью, с особенностями его развития, это не проходит. И такая ситуация — проверка твоей собственной религиозности. Наверное, привести его в церковь можно, просто молясь за него. Ведь что такое молитва? Это очень действенное проявление любви. Потому что она идет от сердца… Я вообще отношусь к таким папашам, которые мало занимаются своими детьми и сконцентрированы на профессии. Но я все время держу их в сердце и молюсь о них…
«Все, что я пел — упражнения в любви…»
— Трудно назвать вашу работу «работой». Она больше похожа на любимое хобби. Творческие профессии вообще интересны тем, что человек постоянно что-то придумывает, движется дальше. Но что делать, если вдруг понимаешь, что ничего нового уже не происходит, и можно просто «дудеть в свою дудку» и получать за это деньги, когда работа становится ремеслом?..— Ну, а если все-таки это случилось, ты погряз в рутине, и у слушателей нет никакого интереса к твоему творчеству… Смогли бы вы остаться музыкантами в такой ситуации? Или лучше — в дворники?
Андрей Решетин: Мысли все бросить и стать немузыкантом часто приходили, особенно в 90-е, когда я прекрасно понимал, что занимаюсь тем, что вообще никому не нужно. Старинная музыка тогда не интересовала никого. Но мы как-то выжили, и даже развили навык: волка ноги кормят. С музыкантами ведь как: ты лет десять вкладываешь безо всякой отдачи — как бы ты хорошо ни играл, в социуме это резонанса не производит. А лет через десять — двенадцать у тебя появляется имя, и имя начинает на тебя работать. Вот здесь и наступает проверка: если ты настоящий музыкант, ты не остановишься, не начнешь собирать урожай со своего имени. И это даже труднее, чем те десять лет, когда ты должен жить в очень стесненных материальных условиях и пробивать стену головой…
Представим себе крестьянина в деревне. Ему, чтобы выжить, надо заготовить на зиму дрова, достать еду, лекарства. То есть нужно что-то делать вне зависимости от того, будет он за это поощрен или нет. Вот и в нашей профессии требуется столько же труда. Это притом, что музыкант, с практической точки зрения, — какое-то излишество в социуме (ведь прожить можно и без музыки). Но если это твоя сущность, ты будешь этим заниматься и все. Вне зависимости от известности, поощрений или рутинности.
Сергей Щураков: А мне вообще трудно представить, что бы мы делали, если бы моя работа стала нетворческой. Ведь наш оркестр играет ту музыку, которую я пишу… А иначе нам просто нечего было бы играть… Но если бы мне вдруг пришлось перестать быть музыкантом, я был бы шофером или машинистом. Мне нравится дорога, мне нравится смотреть вдаль. Когда у меня было все в порядке с глазами, я очень любил путешествовать…
— А еще творческая профессия подразумевает некий романтизм. Ведь человек должен творить ради творчества, а не ради денег… Но ведь надо как-то и семью кормить?
Андрей Решетин: Вообще-то большинство людей научилось, по Пушкину, разделять: «не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Ведь именно Пушкин был первым профессиональным литератором, который стал зарабатывать своим творчеством.
— Но к работе на заказ принято относиться с предубеждением…
Андрей Решетин: На заказ или нет — мне это кажется совершеннейшей ерундой. Я однажды получил заказ на «Времена года» Вивальди, которые никогда не собирался играть, потому что их играют все, и это страшно скучно. Но когда ты берешься за эту работу, то, как ты работаешь с материалом, и то, что ты делаешь из этой музыки — собственно и является творчеством. Почему нет? Почему заказ должен исключать творчество?
Сергей Щураков: Нисколько не исключает. А иногда даже подхлестывает. Когда мне пришлось сделать несколько заказов — написать музыку к кинофильмам, мне это понравилось: ведь то, что происходит в фильме, то, что хочет сказать режиссер, — все это новые идеи, которые будят воображение и направляют мысль в новое русло.
— А как вы относитесь к так называемым халтурам?
Андрей Решетин: Вот у нас недавно была халтура: мы играли для Министерства обороны, причем нужно было играть через микрофон, к тому же «под еду». За это неплохо платили. Но тут все дело в нашем собственном подходе. С нашей стороны это ни в коей мере не было халтурой. Мы играли с максимальной отдачей, играли так, чтобы показать одному невидимому Слушателю, что мы здесь, и что мы хорошо работаем. И произошла удивительная вещь: людей, которые никогда старинную музыку не слушали, которые вообще пришли сюда не за этим, реально «пробило». И когда я возвращался с этой халтуры, я думал — ведь это чистой воды XVIII век: тогда музыкантов тоже часто звали играть на улице или в домах знатных вельмож, чтобы они своей игрой «создавали атмосферу на мероприятии"… И вот сейчас, в XXI веке, ты идешь в час пик и думаешь, что всем этим людям глубоко безразлична вся твоя старинная музыка, но вдруг кто-то откладывает свои дела, заботы, столовые приборы и начинает тебя слушать. И оказывается, что этому человеку это как раз и нужно. Вот и получается: ты-то играешь просто «наверх», а не для толпы, но «сверху» резонирует в чьи-то сердца, и все обретает смысл…
— Сергей, а Вы стали бы играть бесплатно?
Сергей Щураков: Конечно, стал бы, причем где угодно! Практика благотворительных концертов — это большое дело. К таким концертам, правда, у музыкантов есть недоверие: они не всегда уверены, куда пойдут эти деньги. Но мне кажется, все равно нужно в них участвовать.
— А как убедить своих коллег, что и на бесплатных концертах, и на халтурах, где нет настоящих ценителей, — все равно нужно играть с полной отдачей?
Сергей Щураков: Как-то я разговорился со скрипачами о том, почему один известный в городе оркестр играет не очень хорошо. Мне ответили: а кто за такие деньги будет хорошо играть? Тогда я сказал: а почему, когда вы сдаете экзамен в Консерватории, вы стараетесь изо всех сил, ведь вам же там вообще денег не платят?..
Нужно стараться всегда все делать хорошо. Почему? Ну, это вопрос известный… Тут ответственность перед Богом, прежде всего. Ну, и перед людьми. Может, это — высокие фразы, но я не знаю, как по-другому объяснить.
— Кстати, о высоких фразах. Часто говорят, что мотивация искусства — это некая миссия, послание человечеству и т. п. Для вас это только красивые слова или в них есть доля истины?
Сергей Щураков: У меня раньше, когда я сочинял музыку, было сильное желание поделиться. Проанализировать глубже это желание мне сложно. Словами вообще трудно рассказывать о творчестве, можно впасть в пафос. Поэтому я предпочитаю это не определять. Мне просто кажется, что это — что-то светлое…
— Есть ли какая-то предопределенность в том, что вы стали музыкантами?
Андрей Решетин: Хочется ответить: да, я родился быть скрипачом. Но это не так. Я стал скрипачом, причем не только в результате своих действий, но и в результате действий других людей, которые относились ко мне с огромной любовью. И это нас программирует совершенно определенным образом. Я иногда думаю, почему я перестал играть в «Аквариуме» (подчеркиваю: не ушел из него, потому что мы никуда из «Аквариума» не можем уйти, а перестал играть и стал заниматься старинной музыкой)? То, что от меня требовалось в «Аквариуме», было гораздо меньше того, что в меня вложили учителя. И эти их вложения постучали в мое сердце и сказали: смотри, вот это ты уже разучиваешься делать, вот это ты не совершенствуешь… Ведь все в мире подчинено причинно-следственным связям, и мы, какие мы есть, — следствие очень больших вложений любви в нас, со стороны окружающего мира, людей, событий. И все это в нас резонирует, и мы не можем просто от этого отмахнуться…
И, возвращаясь к предыдущему вопросу: жизнь наша будет просто ужасной, если мы не будем что-то отдавать этому миру. Поэтому есть концерты, за которые я хочу получить как можно больше денег, но есть концерты, которые я готов играть бесплатно.
Сергей Щураков: Мне очень понравилась мысль Андрея, что он не родился скрипачом, хотя Андрей великолепный скрипач. Я про себя тоже могу сказать: я не родился для того, чтобы стать аккордеонистом, композитором, чтобы что-то сыграть, чтобы заниматься творчеством… Я надеюсь, не в этом смысл моего рождения… Думаю, что это все-таки вещи сопутствующие.
— Сопутствующие чему?
Сергей Щураков: Жизни. И тому, самому главному, что в этой жизни мы должны сделать. Может быть, пока мы играем на аккордеоне или на скрипке, или занимаемся чем-то другим, мы как раз к этому самому главному дорожку нащупываем.
Я не знаю, каков замысел Бога в отношении меня. Но, конечно же, цель каждого человека — это возвращение в лоно Божие. Мне сложно представить другую цель.
— Принято считать, что искусство — это то, что отрывает от суеты и приближает к Небу. Можете ли вы сказать так про свое творчество или это слишком «высоко» для вас?
Сергей Щураков: Для меня это вопрос вопросов. На эту тему трудно говорить. Иногда кажется, что, может, это действительно какой-то путь, что я тут делаю какое-то свое, маленькое, но нужное дельце. А иногда — что все это лишь мои заблуждения… Я думаю, что искусство — это лишь искусство. Находясь много лет в среде музыкантов, могу сказать, что, может, такой путь и возможен, но пройти его очень тяжело. В такой суетной среде сложно совершенствоваться.
Андрей Решетин: Очень часто мы сталкиваемся с тем, что люди через искусство хотят поговорить «о духовности». Например, семейство Рерихов. Они очень много говорили «о духовности» и многие им поверили. Но на самом деле их разговоры — это банальный запрос рынка. Трудно представить себе Эль Греко, Веласкеса или Рембрандта авторами «Агни Йоги». Но если у человека отсутствует элементарное чувство цвета, то, чтобы продать свои картины, ему нужно как можно больше говорить о духовности или как-то иначе интриговать публику. В искусстве надо заниматься искусством. Для скрипача гораздо больше духовности в умении играть чисто, чем во всех тех словах, которые можно вокруг этого наплести. А если ты хочешь специально «нести какую-то миссию» и что-то кому-то возвестить, получается отвратительная вещь, потому что все становится враньем и пошлостью.
Сергей Щураков: Вот это совершенно точно. Именно по этой причине вопросы типа «что вы хотите сказать своим творчеством?» — не имеют ответа…
«Время вернуться домой…»
— Мне бы хотелось все-таки задать «запретный вопрос» о БГ. Судя по его творчеству, ему-то как раз Православие показалось тесным, и он пошел дальше. Но куда?Андрей Решетин: Боб, конечно, религиозный человек, и это проявляется в его творчестве. Что касается формы его «говорения» и вообще внимания к культурным традициям других климатических поясов — пусть это никого не смущает. Мне кажется, что христианство — такая прививка, такое зерно, которое, если уж попало в наше сердце, непременно начинает развиваться. И о том, насколько оно развилось и какие плоды принесло, надо судить по поступкам человека.
В какой степени Боб христианин, если он постоянно говорит о буддизме? Да в той же, что и маленькие дети. Ведь мы говорим, как много божественного в младенцах, которые лежат в колыбели, хотя они не понимают ни слова из Евангелия. Их духовность невербальна, они чувствуют Бога сердцем. Нам вообще очень трудно судить друг о друге, потому что Господь испытует сердца, а сердца — скрыты. По-настоящему можно быть приобщенным ко Христу, когда тебе на ушко твоего сердца шепнут то, от чего ты не сможешь ни при каких обстоятельствах отказаться. У Боба это есть. А о том, как это проявляется и к чему это приведет, не нужно судить поспешно.
Христианство — такое дерево, к которому не так просто прислониться, это я по себе знаю. Дело не в том, что люди не хотят его принять. Просто им нужно найти ответы на свои вопросы, у них есть какие-то внутренние нераспутанные узлы, которые не позволяют этого сделать. И это толкает их на приобретение других жизненных опытов.
Слова Христа «никто не приходит к Отцу, как только через Меня» можно понимать так — что люди, которые не исповедуют христианство, не в состоянии достичь Царствия Небесного. Но их можно понимать и иначе: люди, которые достигли Царствия Небесного, даже если принадлежали к другим религиям, тоже приняли Его, но через какой-то другой опыт. У блаженного Августина есть чудесная рождественская проповедь. Он говорит: «Вот, родился Христос, и мы все спасены. Но что мне с того, если я не чувствую себя спасенным?"… И дальше начинает описывать, как Господь раскрывается в сердце человека. И это откровение Творца в индивидуальном человеческом сердце и есть рождение Сына. А уж как это Рождество происходит с каждым из нас — мы знать не можем. Ведь оно происходит в сокровенной глубине души…
Не всегда получается обрести Христа, идя к Нему по прямой. Душа совершает конвульсивные движения — и вверх, и вниз, и во все стороны… Она то взлетает, то на части разрывается, но тоскует о Боге, вне зависимости от того, знает она сама об этом или нет… И вообще, знает ли она это слово. Ведь главное — найти ответ на вопрос. Но его не найти во тьме, нужно, чтобы нам кто-то посветил. Тогда только мы увидим — ясно…?
Андрей Решетин принадлежит к числу первых российских музыкантов, начавших заниматься историческим исполнительством. Закончив Петербургскую консерваторию, а до того специализированную музыкальную школу при консерватории, Решетин воспитывался у художника и философа Акселя и музицировал с Феликсом Равдоникасом — ученым и мастером музыкальных инструментов, основоположником исторического исполнительства в России. С 1987 по 1992 год он был скрипачом в рок-группе «Аквариум», с 1990 по 2003 годы — первой скрипкой российского барочного ансамбля Musica Petropolitana.
Как солист и в составе ансамбля принимал участие в различных фестивалях, его концерты записывались известными мировыми радиостанциями, были выпущены несколько дисков.
В 1998 году вместе с Марком де Мони и Элизабет Уайт Решетин основал фестиваль Early music, ставший крупнейшим в восточной Европе; позже ими был основан «Русский фонд возрождения старинной музыки» и «Оркестр Екатерины Великой».
Оркестр много выступает в России и в Европе, кроме этого Андрей Решетин продолжает концертировать соло и с камерным ансамблем, записывается на российском лейбле EMR, а также курирует издание серии теоретических трактатов по старинной музыке, выпускаемых фондом; является художественным руководителем Международного фестиваля Early music.
Сергей Щураков — композитор, музыкант, один из ярких представителей некогда андеграундной, а теперь современной музыкальной культуры — родился в 1960 году в Ленинграде. Учился игре на баяне и композиции сначала в музыкальной школе, а затем в Музыкальном училище им. Мусоргского. Работал в различных оркестрах, в Ленконцерте, преподавал в музыкальной школе, был концертмейстером в Музыкальном училище им. Мусоргского и в Институте культуры. С 1987 по 1997 год играл в группе «Аквариум» (аккордеон, мандолина, фортепиано), кроме того, в группах «Трилистник» и «Популярная механика». В 1996 году после двух лет экспериментов и творческих исканий возник «Оркестр Вермишель» — инструментальный проект Сергея Щуракова, который выступает в нем в роли автора музыки, аранжировщика, продюсера и сам играет на аккордеоне. Музыка группы — эклектичная, полистилистическая, с элементами романтизма, барокко, этнических мотивов и рок-н-ролльными ритмами. «Оркестр Вермишель» ведет активную исполнительскую деятельность, выступает инициатором новых творческих проектов, записал три диска.
Щураков пишет музыку к кинофильмам, выступает сольно и с зарубежными коллективами, участвует в различных фестивалях.
Женат, имеет дочь. Отец троих детей.
Анна ЕРШОВА
