 |
| Православие и современность | Протоиерей Михаил Воробьев | 31.10.2006 |
7 января 1598 года смертью московского царя Феодора Иоанновича пресеклась первая русская династия Рюриковичей, стоявшая во главе государства в течение семи с половиной столетий. Имя преемника было очевидным. Боярин Борис Годунов был фактическим царем Руси на протяжении всего четырнадцатилетнего правления сына Иоанна Грозного. Царствование Феодора рассматривалось современниками как царствование счастливое. Успехи его были несомненными в глазах всего русского народа. Страна, получившая передышку от ужасов опричнины, уверенно восстанавливала свое хозяйство. Мир с Польшей, отвоеванные у шведов города Ям, Иван-город, Копорье и Корелла, победа над крымским ханом Казы-Гиреем, строительство новых городов Цивильска, Уржума, Царева, Кокшайска, Яицка, Самары, Саратова и Царицына, укрепление южной степной границы крепостями в Ливнах, Кромах, Воронеже, Белгороде, Осколе, восстановление утраченного было господства русских в Сибири, прикрепление крестьян к земле, учреждение Патриаршества, уравнявшего Русскую Церковь с древнейшими Восточными Патриархатами, — все это было свидетельством незаурядных способностей Бориса Годунова.
Однако избрание новой династии представлялось слишком ответственным делом, и вставший во главе Московского правительства первый русский Патриарх Иов созывает Земский собор, который и называет ожидаемого царя. Борис не боялся народа, и его избрание Земским собором было, на первый взгляд, вполне легитимным. Однако в действительности Земский собор 1598 года состоял в основном из государевой думы, духовенства, представителей приказной и дворцовой администрации и столичных дворян. Выборные городов, которые в предыдущее царствование были во множестве построены на значительно увеличившейся территории страны, оказались представлены в числе всего лишь 34 человек, то есть составляли менее 8% от общего числа участников Собора. Вероятно, это обстоятельство во многом предопределило все неудачи царствования Годунова, которое многим представлялось не вполне законным. Сыграли свою роль и подозрения в причастности Бориса к убийству последнего сына Иоанна Грозного царевича Дмитрия.
Намерения Годунова были самыми возвышенными. Во время венчания на царство 1 сентября 1598 года под влиянием радостного чувства у осторожного, сдержанного Бориса вырвались слова, поразившие современников: «Отче великий патриарх Иов! Бог свидетель сему, никто же убо будет в моем царствии нищ, или беден!». Держась за ворот своей сорочки, царь прибавил: «И сию последнюю разделю со всеми».
Однако последовавший ряд неурожайных лет, жестокость в подавлении боярской оппозиции, поощрение доносов, неуспехи в борьбе с коррупцией, невозможность искоренить разбои, воровство, кормчество вызывали все большее недоверие к новому царю.
Древнее русское слово «смута» на современном русском языке означает гражданскую войну. В начале XVII столетия она была вызвана не столько различиями в видении будущего страны у разных политических группировок, сколько частными интересами отдельных боярских семей, привыкших бояться за свою жизнь и свое имущество при грозном царе Иоанне и не освободившихся от этого страха при Борисе.
Объявившийся под именем Дмитрия Гришка Отрепьев и стоявшие за ним поляки хорошо понимали, что для завоевания Русского государства необходимо, прежде всего, уничтожить Русскую Православную Церковь, разрушить неоспоримую нравственную силу, которая объединяла народ в самые критические моменты истории. При самых первых слухах о самозванце Патриарх Иов начал рассылать грамоты, в которых убеждал православный народ не верить «Гришке расстриге», служить царю Борису, а после его смерти — сыну Феодору. Первый удар по Церкви нанесли не поляки-католики, а сами русские, московские предатели бояре, сторонники самозванца, которые сразу же после скоропостижной смерти царя Бориса низложили Иова. Во время литургии с оружием в руках русские изменники ворвались в алтарь Успенского собор Кремля, вытащили престарелого Патриарха, положившего свою панагию у Владимирской иконы, на Соборную площадь и, «позориша многими позоры», в рясе простого чернеца в разбитой телеге увезли в Старицкий монастырь.
По требованию самозванца на патриарший престол был поспешно возведен Рязанский архиепископ Игнатий, принятый в России кипрский епископ, бежавший от турок и питавший надежды на унию с Римом. В 1605 году Игнатий первым из русских архиереев встретил Лжедимитрия в Туле как царя. В Риме знали расположение Игнатия к унии и убедили самозванца сделать его русским Патриархом. Желая представить нового Игнатия законным Первоиерархом Церкви в глазах верующего народа, Лжедимитрий посылал его испросить благословения у сверженного Патриарха Иова, но Иов отказался благословить, «ведая в нем римския веры мудрование».
20 июня 1605 года вместе с наемным польско-литовским войском при поддержке значительной части русского населения, обольщенного милостями нового царя, под колокольный звон древних церквей самозванец вошел в Москву. В Польше он обещал всего лишь за год обратить Московское царство в католическую веру. Первым шагом на этом пути стало его торжественное бракосочетание с Мариной Мнишек, совершенное в Успенском соборе Кремля лжепатриархом Игнатием по особо измышленному чину, лишь слегка скрывавшему католический обряд. На защиту Святого Православия встали мужественные русские священнослужители, и в первую очередь Казанский митрополит Ермоген, которого самозванец приказал подвергнуть лишению сана и заточению в монастыре.
Господство первого Лжедмитрия было недолгим. Через 15 месяцев после своего воцарения на Руси он был свергнут и убит восставшим московским народом, не потерпевшим надругательства над своей верой.
Избрание Василия Шуйского в обстановке этого московского восстания было еще более поспешным. Люди, боявшиеся смуты, требовали, чтобы на место низверженного Игнатия выбрали нового Патриарха, которого думали, до избрания законным порядком царя, поставить во главе временного правительства. Но этого-то и боялся Шуйский; его приверженцы кричали на Красной площади, что царь нужнее Патриарха. Ни о каком Земском соборе московские бояре не хотели и слышать, так что Василий оказался посаженным на престол прямым обманом. По Москве распространялась составленная новым царем грамота о том, что его просили занять престол митрополиты, архиепископы, епископы и весь освященный собор, также бояре, дворяне, дети боярские и всякие люди Московского государства. При этом под Московским государством, как это часто бывало и впоследствии, подразумевалась одна Москва.
Однако государство не хотело жить без Патриарха. Поэтому 3 июля 1606 года митрополит Казанский Ермоген, ревностный защитник Православия во время первого самозванца, собором духовенства был поставлен во главе Русской Церкви.
Смута, однако, не прекратилась. Законность поставления царя Василия многим представлялась сомнительной. Поэтому очень скоро появился второй самозванец, «Тушинский вор», именовавший себя царем Дмитрием, а следом за ним появились едва ли не десятки авантюристов, претендовавших на царский престол. В Астрахани объявился царевич Август, потом князь Иван, потом царевич Лаврентий, назвавшийся внуком Грозного, от царевича Ивана; в степях являлись царевичи: Федор, Клементий, Савелий, Семен, Василий, Ерошка, Гаврилка, Мартынка, все мнимые сыновья царя Феодора Иоанновича. Смута охватила огромную территорию. Половина страны находилась во власти иноземцев. Поляки и литовцы, приведенные вторым Лжедмитрием, беззастенчиво грабили Русскую землю. Отряд поляков под предводительством Сапеги и Лисовского в течение полутора лет безуспешно осаждал Троице-Сергиев монастырь.
В это время русские люди в основной своей массе оставались равнодушными к решению вопроса, кто победит: «Тушинский вор» или боярский царь. Василий в Москве очутился в осаде и предложил желающим удалиться, пока есть время. Москвичи, только что присягнувшие царю, на другой же день толпой повалили в Тушино.
Среди них были боярские дети и стольники, стряпчие, дворяне, жильцы, дьяки и подьячие. Переметнулись к самозванцу знатные люди: Бутурлин, князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой, князь Черкасский, князья Сицкие, Засекины. Все шли с надеждою получить деньги и власть. Русские, служившие самозванцу, свирепствовали с особенным ожесточением; сторонники царя Василия, взятые в плен, умерщвлялись с беспощадной жестокостью. При этом русские тушинцы и казаки не только хладнокровно смотрели на осквернение церквей, поругание сана священников и монахов, но и сами помогали иноверцам в этом святотатстве. Явились так называемые «перелеты», которые сегодня служили в Тушине, завтра царю Василию, потом — снова Вору и опять царю. Семьи нарочно делились: одни члены семей были на стороне Вора, другие — царя, чтобы в случае торжества того или другого и там и тут иметь опору.
В то время, когда политическая власть в стране оказалась полностью деморализованной, только Церковь оставалась опорой государственности. Патриарх Ермоген до последнего твердо стоял за царя Василия, которого не мог уважать, но должен был поддерживать, чтобы избежать большего зла. Однако бездарность московского царя делалась все более очевидной. 17 июля 1610 года, несмотря на сопротивление Патриарха, он был низложен, а еще через два дня насильственно пострижен в монахи, чтобы навсегда лишиться права претендовать на светскую власть.
В условиях образовавшегося безвластия московские бояре, искавшие исключительно личной выгоды, решились на новый шаг национального предательства. Вслед за «Тушинским вором» они решили утвердить на московском престоле польского королевича Владислава, сына Сигизмунда III, не прекращавшего войны с Московским государством.
Партиарх Ермоген согласился на избрание Владислава только при условии обращения его в православную веру и сам писал об этом польскому королю. Однако Патриарх хорошо знал, что это условие никогда не будет выполнено. Он наотрез отказался подписывать грамоту, составленную боярами, которая предписывала послам, ехавшим к Сигизмунду, во всем положиться на волю короля.
В сентябре 1610 года поляки вошли в Москву, открытую для них боярами, и расположились в Кремле, Китай-городе, Новодевичьем монастыре. Только теперь предательство бояр, сделавшееся очевидным, возмутило русских людей, впервые, может быть, задумавшихся о судьбе страны. Патриарх Ермоген рассылает грамоты в свободные от неприятеля города северной Руси, призывая народ собирать ополчение и освобождать страну. Когда к Москве подошло ополчение Прокофия Ляпунова, поляки и державшие их сторону русские бояре потребовали от Патриарха, чтобы он приказал ополчению разойтись, угрожая ему в противном случае смертью. Патриарх Ермоген отказался это сделать и был подвергнут тяжелому заключению в Чудовом монастыре. После убийства казаками Ляпунова, когда атаман Заруцкий провозгласил царем сына Марины Мнишек, патриарх Ермоген посылает грамоту в Нижний Новгород с протестом против таких действий казацкой «атаманьи». «Отнюдь, — писал Патриарх, — Маринкин на царство не надобен: проклят от святого собора и от нас». 25 августа 1611 года эта грамота верными Патриарху людьми была принесена в Нижний Новгород и отсюда переслана в другие города, в значительной степени воодушевив подготовку нового земского ополчения под Москву. Когда в Москве получены были первые вести о сборах Минина и Пожарского, сидевшие в Москве бояре и поляки потребовали вновь от патриарха Ермогена, чтобы он убедил нижегородцев оставаться верными присяге Владиславу, но встретили с его стороны решительный отказ. «Да будет над ними, — отвечал Патриарх, — милость от Бога и благословение от нашего смирения! А на изменников да излиется гнев Божий и да будут они прокляты в сем веке и в будущем».
Два посла, чудом пробившиеся к Патриарху Ермогену в заточение Чудова монастыря, принесли в Нижний Новгород последнее повеление Первоиерарха Русской Церкви: взять в ополчение тот самый чудотворный образ, который был обретен в пору его священнического служения в «новопросвещенном граде Казани». Повеление это было незамедлительно выполнено. Чудотворный образ, явленный за четверть века до начала Смуты, встал во главе народного войска.
Призыв к созданию земского ополчения был поддержан архимандритом Троице-Сергиевского монастыря Дионисием и Казанским митрополитом Ефремом, который писал в Пермь: «Всякие люди Казанского государства — и князи, и мурзы, и служилые новокрещены, и татарове, и чюваша, и черемисы, и вотяки… - за истинную крестьянскую веру на разорители нашея християнския веры, на польских и на литовских людей, и на русских воров стоять с вами готовы… И митрополит, и мы, и всякия люди Казанского государства <…> сослалися с Нижним Новгородом и со всеми городами Повольскими, и с Горными, и с Луговыми татары, и с Луговою черемисою, чтоб нам бытии всем в совете и в соединенье и за Московское и за Казанское государство стояти…».
Все сословия русского общества откликнулись на призыв Церкви. Соединились казаки с земскими людьми, бояре со служивыми, соединились люди разных религий и наций. Нижегородский мясной торговец Кузьма Минин, выбранный городом в земские старосты, побуждаемый трижды явившимся ему преподобным Сергием, призывает сограждан собирать деньги в общественную казну на вооружение ополчения. Ему помогает протопоп Спасо-Преображенского собора Савва Ефимьев.
Перед началом этого второго народного ополчения стало ясно, что без правильной, прочной, законной центральной власти нельзя жить наособицу, невозможно никаким образом организовать жизнь в отдаленных от столицы землях.
Нижегородский летописец сообщает, какие средства жертвовали обнищавшие во время Смуты люди на ополчение: с посадских людей нижнего брали «пятую деньгу» — двадцать процентов объявленного состояния, столько же отдавали окрестные города, монастыри и монастырские вотчины. Главой войска был выбран князь Дмитрий Михайлович Пожарский. После многих страданий и распрей Смутного времени русские люди впервые начали объединяться, независимо от своего имущественного положения, сословной принадлежности и национальности.
17 февраля 1612 года в подземелье Чудова монастыря в Кремле умирает от голода Патриарх Ермоген. Но великое дело объединения народа было уже совершено. Собравшееся под Москвою ополчение наложило на себя трехдневный пост, от которого не были освобождены даже грудные младенцы. 24 августа был первый и великий бой, в котором пал племянник Минина великий богатырь Фотин Сремкин. Еще два месяца продолжалась осада Москвы, во время которой затворившихся в городе интервентов и изменников постиг ужасающий голод. По свидетельству очевидца, польского хорунжего Осипа Будилы «не стало трав, корней, мышей, собак, кошек, падали… осажденные съели пленных, съели умершие тела, вырывая их из земли: пехота сама себя съела и ела других, ловя людей. Пехотный поручик Трусковский съел своих сыновей; один гайдук тоже съел своего сына, другой съел свою мать… Об умершем родственнике или товарище, если кто другой съедал такового, судились как о наследстве и доказывали, что его съесть следовало ближайшему родственнику, а не кому другому… Иной пожирал землю под собой, грыз свои руки, ноги, свое тело и, что всего хуже, желал поскорее умереть и не мог, — грыз камень или кирпич, умоляя Бога превратить в хлеб, но не мог откусить…».
22 октября 1612 года приступом был взят Китай-город, а еще через несколько дней сдался Кремль. После освобождения Москвы грамотой от 15 ноября Пожарский созвал представителей от городов по 10 человек на Земский собор для выбора царя. В январе 1613 года съехались выборные. Собор был одним из самых многолюдных и наиболее полных: на нем были представители всех сословий, за исключением крестьян, всех русских городов и даже черных волостей, чего не бывало прежде. Выставлено было четыре кандидата: В.И. Шуйский, И.М. Воротынский, Д.Т. Трубецкой и М.Ф. Романов. Выбран был Михаил Феодорович Романов, юный боярин, по малолетству не запятнавший себя предательством во время Смуты. Избрание состоялось 7 февраля, но официальное объявление было отложено до 21-го, чтобы за это время выведать, как примет народ нового царя. В воскресный день 11 июля 1613 года в Успенском соборе Кремля митрополит Казанский Ефрем венчал Михаила Феодоровича на царство. Скипетр держал в руках князь Д.Т. Трубецкой, а державу князь Д.М. Пожарский. С избранием нового царя кончилась Смута, так как теперь была власть, законность которой признавали все.
После избрания царя Земский собор не разошелся, а продолжал свои заседания еще около двух лет, вместе с царем работая над восстановлением порядка в потрясенном смутою государстве. Значение Собора не устанавливалось никаким юридическим актом, но вытекало из самого положения дел в государстве. Расшатанная, ослабленная в своем авторитете, лишенная прежних материальных средств, принужденная считаться с целым рядом серьезных затруднений, верховная власть для успеха своих действий нуждалась в постоянной поддержке всей земли и не могла обойтись без содействия ее представителей.
Земские соборы созывались на протяжении всего царствования Михаила Феодоровича: эта традиция, хотя и в неполном виде, продолжалась до конца царствования его внука, Феодора Алексеевича. В XVII столетии Земский собор созывался, по меньшей мере, тринадцать раз. Власть чувствовала необходимость постоянно опираться на своих подданных, разделять с ними ответственность за важные решения, стремилась поддерживать единство народа.
Для верующего человека «осенняя Казанская» — любимый праздник, посвященный одной из самых почитаемых икон. Наряду с праздником 21 июля, установленным в память обретения этого чудотворного образа, он входит в церковный календарь вскоре после освобождения Москвы. В первый праздник «осенней Казанской» 22 октября 1613 года служили в приходской Введенской церкви князя Д.М. Пожарского на Лубянке, где был поставлен чудотворный список иконы, принесенный в Москву народным ополчением. Впоследствии он был перенесен в построенный в 1636 году на Красной площади Казанский храм. Благодарность народа Божией Матери за прекращение Смуты была настолько велика, что большинство храмов и монастырей, основанных на Руси в XVII столетии, было освящено в честь Казанской иконы. Так, например, первый монастырь перенесенного в конце XVII века на правый берег Волги Саратова был Казанским. В честь Казанской иконы был освящен первый деревянный храм сельца Малыковки (нынешний Вольск), построенный примерно в это же время переселенными на Волгу крестьянами Московского Новоспасского монастыря.
Церковный праздник возвратился в гражданский календарь. Нужен ли он современной России? Ответ на этот вопрос может быть только положительным. Распад Советской империи, совершившийся тихо и буднично, без природных катаклизмов и нашествия иноплеменников, доказывает, что подлинная сила государства заключается не в мощи его армии, не в вездесущии репрессивного аппарата, а в духе народного единства, в ощущении правоты общего дела, объединяющего все сословия, соединяющего власть и народ прочнее любой другой силы. День народного единства — напоминание власти о ее ответственности перед народом, напоминание об актуальности парламентаризма и гражданского общества. С другой стороны, это напоминание каждому гражданину России — от политика до «олигарха» — о том, что, помимо сословных, национальных и иных частных интересов, существует главный — общенародный, гражданский — интерес, с которым должна быть согласована жизнь каждого человека.
Но может ли быть подлинно общенародным праздником в стране с многонациональным населением конфессиональный праздник одной Православной Церкви? И на этот вопрос неизбежен положительный ответ. Победа 1612 года не была победой только над литовцами и поляками; их привели на Русь распри между русскими боярами. Освобождение Москвы стало победой над самой гражданской войной, в которой обычно не бывает победителей, победой над духом распри и разделения, помрачившим умы россиян на полтора десятилетия. Единение людей разных сословий и разных вероисповеданий на основе жертвенной любви к стране и всем людям, ее населяющим, помогло создать государство, в котором не было ущемлено право ни одного народа, живущего в нем, и ни одной конфессии, которая в нем исторически существовала.
Противники нового праздника указывают на его историческую неточность: 22 октября (4 ноября) 1612 года был освобожден только Китай-город, в то время как Кремль — оплот государственности — сопротивлялся еще неделю; к тому же окончательное подавление поляков и шведов затянулось еще на несколько лет. Однако ни у кого не возникает вопроса, отчего в победе над монгольскими завоевателями битва на Куликовом поле считается куда более важной исторической датой, чем стояние на Угре, подведшее черту под игом, длившимся два с половиной столетия? В народной памяти остается прежде всего первая победа, которая воспринимается как победа духа над кажущейся несокрушимой силой зла.
Новый праздник тем и хорош, что, по сути, он совсем не новый. Это устоявшаяся веха истории, символ духовного здоровья российского народа, его мудрости и исторической прозорливости, символ его национального достоинства, уважения к Церкви и подвигу предков. Всего этого нам все еще очень не хватает….
http://www.eparhia-saratov.ru/txts/journal/articles/02society/20 061 030.html
