 |
| Татьянин день | Архимандрит Эмилиан (Вафидис) | 30.10.2006 |
Да знаем ли мы, что такое молитва, и умеем ли мы молиться? С детских лет нас учили молиться, но идет ли наше моление по правильной дороге? Молитва — это путь души к Богу, она имеет своей целью достижение Его и соединение с Ним. Если маршрут выбран неверно, то автомобиль или судно никогда не придут к пункту своего назначения. Если наша душа во время молитвы ступит на неправильный путь, она никогда не придет к Богу и будет подобна лодочнику, который не занимается ничем другим, кроме гребли, но в результате кружится вокруг одного и того же места. То же можем испытать, сами того не осознавая, и мы. Так давайте разберемся, достигает ли цели наша молитва?
Совершенно очевидно, что не наученный молитве человек по сути дела несчастен. У него нет возможности преуспеть в жизни. Даже став монахом, он все равно будет земным, а не Небесным человеком; более того, он не сможет уподобиться ангелам, не овладев правилами пользования молитвой — этим замечательным средством передвижения и мореплавания по ангельскому миру.
Сколь неизмерима наша беда, и вы это чувствуете, если мы не умеем молиться! Неизмерима! Это наибольшее из всех зол для нас. Его невозможно сравнить с каким-либо другим. Если предположить, что взорвутся звезды и миры между ними, и все, вверху и внизу, обратится в обломки, то эта катастрофа будет меньшей по сравнению с той, которой подвергаемся мы, когда не умеем молиться. Опасность неминуема для нас в случае такого духовного невежества.
Что такое молитва? Это колесница души, сказали мы. Давайте скажем еще и так: это та атмосфера, внутри которой живет душа. Как легкие вдыхают воздух? Точно так же и душа дышит молитвой. Почему мы пришли в монастырь? Потому что здесь царит молитвенная атмосфера, и все совершается через молитву. Если же молитва не творится или творится неправильно, то как нам стать людьми духовными? Правильная молитва все приводит в порядок, отгоняет любые трудности, проблемы, мучения, грехи — все улаживает; и еще она способна творить чудеса на нашем пути, в подвиге и в жизни.
Если мы не имеем внутри себя богатств Духа, радости и мира, если у нас нет немедленно осязаемых, явных, великих плодов, то причиной этому наше собственное нежелание этих плодов либо неумение молиться. Вы желаете — и не имеете, как дивно сказал брат Христов Иаков, а не имеете, потому что не просите (Иак. 4, 2). Дело в том, что мы не просим, а если и просим, то плохо. Вы просите не на добро (Иак. 4, 3), — продолжает апостол.
Нам, монахам, более, чем другим, свойственно умное делание, Иисусова молитва. С особым усердием творим ее мы в дни Великого поста. Сегодняшняя проповедь имеет вводный характер, поэтому прежде, чем углубиться в теорию умного делания, давайте скажем о молитве в целом. Ибо молитва — это все. Коль скоро я не умею молиться, как я уже говорил, то ничего не умею. Все заканчивается для меня катастрофически, то есть самокатастрофой.
Позвольте мне сказать еще вот о чем. Мне кажется, отцы мои и братья, что мы не молимся истинно, а если молимся, то не в полной мере. Наша молитва неумела, бессильна, невдохновенна, лишена Святого Духа. А только Он, молящийся внутри нас, возводит наши молитвы на Небо. Молитва творится в Духе Святом, Который воспринимает дух человека, соединяясь с ним, а не с бренным телом. Обычно нас привораживают и увлекают нашу душу другие вещи, которые сегодня для нас имеют первостепенное значение, и в конечном итоге мы забываем о том, что монах прежде всего — молитвенник.
Что же есть истинная молитва? Сегодня мы постараемся объяснить, как она происходит, чтобы приступить к самому деланию. Особенно для тех из нас, кто пришел из Больших Метеор (Отец Эмилиан имеет в виду своих духовных чад, братию монастыря Большие Метеоры, пришедшую вместе с ним в 1973 году в находившийся тогда в запустении святогорский монастырь Симонопетра. — Прим. ред.), это имеет большое значение. Ведь мы покинули насиженные места из-за отсутствия условий и возможностей для духовного возрастания, из-за препятствий к молитве. И хотя мы так ее желали, помните, что в конце концов прекратили беседы о ней, потому что было столько трудностей, препятствующих молитве.
Теперь же на Святой Горе уже ничто не оправдает наше небрежение к молитве. Наш уход из Метеор потеряет всякий смысл, если мы не посвятим себя умному деланию, а наше прибытие на Афон будет не более, чем самообманом и лукавством перед Богом. Поэтому я попросил бы отнестись с сугубым вниманием к сегодняшней беседе.
Прежде всего, говоря о молитве, следует отметить, что она никогда не бывает сама по себе. Я не могу сказать, что молюсь, если моя молитва не связана с другими вещами, ей сопутствующими. Ты не можешь отделить одно от другого; например, когда апостол Павел говорит о вере (Рим. 4, 3 и далее), то он говорит не только о вере, но и о делах, имея в виду такую веру, которая бывает являема делами. Когда Иаков рассуждает о делах (Иак. 2, 14−26), то говорит, что без них вера не имеет никакого значения. Он постоянно рассуждает о делах. Почему? Потому что они являются проявлением веры. Эти две вещи взаимосвязаны.
Так и во многом другом. Молитва соединена с богослужением и особенно с Божественным Причащением. Без них молитва невозможна. Без них она лжива. С другой стороны, посещение богослужения и Божественное Причащение сделаются тщетными без напряженной духовной молитвы — внутренней, сильной, вырывающейся из глубины души, и будут всего лишь метанием грязи в лицо Господа, притворством в любви к Нему. И поскольку мы к Богу никакого отношения иметь не будем, то однажды услышим от Него: Не знаю вас (Мф. 25, 12; Лк. 13, 25).
Две этих составляющих духовной жизни идут рука об руку. Первая — жизнь в таинствах; вторая — та, что мы анализируем сегодня, корень, ствол, центральная точка мистической жизни, то есть молитва. Божественное Причащение — это главное в богослужении. Почему оно необходимо человеку? Потому что когда мы молимся, то подразумеваем, что молимся кому-то, и это заложено в семантике слова (1).
Когда мы говорим о внутреннем, умном делании, то называем его не «умной молитвой», но просто молением. Когда речь идет о молитве за какого-нибудь человека, то к греческому слову «молитва» прибавляется приставка «к, для"(2), и сразу становится ясно, что оно осмысляется как путь по направлению к конкретному лицу с целью соединения с ним. В то время, как «моление» — это, если можно так сказать, состояние и получение наслаждения там, где есть Бог.
Молитва, таким образом, является обращением к кому-то. Следовательно, для осуществления молитвы необходимо наличие этого лица. И для того, чтобы я мог сказать, что молюсь за него, требуется его реальное, мною ощущаемое присутствие. Христос, Сущий, «иже везде сый», являет Себя в моей жизни через участие в богослужении, и особенно в Божественной Евхаристии.
В церковной богослужебной жизни я соединяюсь со Христом и становлюсь членом Его Тела. Если я, частичка Христа, хочу быть живым Его членом, то мне необходимо соучаствовать и в Христовых свойствах для их вмещения и обмена качествами подобно тому, как это происходило в двух природах Христа. Это возможно через приобщение Божественных Тайн, которое делает меня причастным свойств моего Главы — Христа.
Поэтому богослужение и Божественное Причащение неразрывно связаны. Что они нам дают? Помогают почувствовать присутствие живого Бога. Что Он ждет от нас? Чтобы я говорил с Ним и прямо обращался к Нему, приходящему ко мне. И так через богослужение Он протягивает мне Свою руку, а я через молитву тянусь к Нему до тех пор, пока не произойдет наше полное единение.
Это собственное мое обращение идет по мистическому непрерывному пути и фактически осуществляется, как я уже сказал, благодаря молитве. Совершаемое в церкви на вечерне или на литургии во время Божественного Причащения продолжается затем молитвой. Я не могу сказать, что я пойду в церковь, если я перед этим не молился. Не стоит бывать на литургии и бесполезно причащаться, если ты не молишься постоянно; и не поможет усердная молитва, если ты не принимаешь участия во всем том, о чем мы только что сказали.
Молитва имеет свое, совершенно особенное и таинственное место, где она культивируется. Чтобы вырастить цветок, нужно вскопать землю, положить удобрения и все необходимое. Если ты позабудешь об удобрении или выберешь неподходящую, к примеру, песчаную почву, то бессмысленно высаживать рассаду. Так и молитва не принесет плода и не поднимется выше твоей головы (а должна превзойти облака и небеса), не обретя своего таинственного места и не подкормленная удобрением бдения, усердия и поста.
Если я сам не совершаю бдений (я не имею в виду бдение в урочные, отведенные под монашеское служение в церкви часы, ибо это дело особое и относится к богослужению, а не к молитве), то молюсь себе в осуждение. Если я не бодрствую, не соблюдаю непрерывно поста, не усердствую, то есть не делаю того, что заполняет совершенно особое пространство молитвы, то молюсь себе в осуждение. Итак, после этого разъяснения давайте более пристально вглядимся в молитву — предмет нашей беседы — и сделаем шаг вперед.
Что такое молитва? Я не дам вам никакого строгого ее определения. Раскройте святого Иоанна Лествичника или Дамаскина, творения любых Святых отцов, и мы увидим, что каждый из них имеет превосходные определения, которые для нас очень полезны. Но я расскажу вам о том, что такое молитва и как мы ее переживаем в борениях нашей души, то есть не объективно, что есть молитва, но субъективно: как мы проживаем молитву, что чувствует тот, кто молится.
Мы уже говорили о том, что молитва — это путь к Богу. Но Бог невидим. Он на небесах, а я внизу, на земле. Он есть свет, а я тьма. Ты знаешь, как это страшно, если тьма одержит победу над светом! Возможно ли, чтобы мрак уничтожил свет, подобно тому, как свет уничтожает мрак?! В молитве необходимо уничтожить мрак своей души, непременно при содействии Бога, для того, чтобы вступить в место света и самим сделаться светом. Знаешь ли ты, что означает для плоти войти в сферу Духа? Для плоти, которая не наследует Царствия Божия (1 Кор. 15, 50), войти в Божественное? Осознаешь ли ты, как не вмещаемый ничем1 Бог может поместиться внутри человеческой души, которая мало того, что невелика, да еще и загрязнена, наполнена страстями, помыслами, желаниями!
Поэтому, начиная молиться, я тотчас ощущаю непреодолимое препятствие, отделяющее меня от Бога, чувствую себя плотью, плотским человеком (я употребляю слово «плоть» в евангельском смысле, а не в том, что у нас нет души), понимаю, что я — плоть, а Он — Дух. В сравнении с трансцендентностью Бога, святостью и сиянием Его славы я сразу же осознаю свое бессилие и вступаю в страшную битву, в состязание, так хорошо описанное в Ветхом Завете в картинах сражения Иакова (Быт. 32, 24 — 30) на знаменитой его лествице. Я, ничтожный человек, должен покорить Небеса и начать осаду крепостей Господа, завоевать Его расположение и подчинить своему желанию и устремлению, запрятанному в моей душе!
Таким образом, вначале мы переживаем молитву как борьбу. Но обратите внимание, я не имею в виду борьбу с одолевающими мыслями (что мне тяжело молиться, что я с трудом собираю воедино свои помышления или силюсь победить свой сон или боль в коленях, что у меня начинается чесотка, и я не знаю, что мне делать, стараясь не чесаться) и не борьбу с голодом, когда мне хочется пойти поесть, но я говорю: «Нет, я продолжаю молиться!» Это просто упражнения для духа и ничто другое — не о них речь. Я имею в виду борьбу, которую мы ведем не с собой, но ту, что мы ведем с Богом. Я сражаюсь с Богом. Абсолютно точно.(Ср. подобное описание переживания молитвы как борьбы в трудах митрополита Сурожского Антония.)
Я начинаю мучительное, быть может, не имеющее конца состязание с Самим Богом. Когда апостол Павел говорил: «Состязайтесь со мною в молитвах (Рим. 15, 30)», то имел в виду нечто подобное. Он чувствовал, что борется с Богом — то ли за себя, то ли за церкви, которые взял на себя, и говорил: «Боритесь и вы с Богом молитвами вашими, так, чтобы соединились наши совместные борения. Итак, все вместе станем бороться, чтобы Его победить». Ведь когда мне не удается одержать над кем-либо верх, я призываю на помощь других.
Таким образом, первым моим переживанием является ощущение непреодолимости препятствия, стоящего передо мной, собственного ничтожества, и, как следствие, — осознание трансцендентности Бога и переживание драматической борьбы, которую я веду с Ним. Представьте: некий человек бьет воздух. При отсутствии противника он с легкостью может направить свои удары куда захочет. Когда он дерется с пустотой, то не встречает ни малейшего сопротивления. Однако при наличии противника он мгновенно собирается, его кулаки сжимаются, мышцы напрягаются. Встретив сопротивление, он понимает, что не только он бьет, но и его бьют. Если у меня не возникает ощущения такой борьбы с Богом, то это значит, что я еще даже не приступил к молитве.
Но предположим, мы стали молиться и начинаем битву с Ним. Он сопротивляется, борюсь и я, и вопрос теперь в том, победит Он или я. Нет другой возможности, кроме как упасть мне, залитому кровью, или одержать над Ним верх и услышать: «Ты победил Меня». Именно это слышали святые, которые Его делали своим послушником.
Если я остановлюсь, то буду сокрушен и навсегда останусь неудачником. Я не смогу сказать, что работаю, живу, молюсь, если не одержу победы в этой брани, а тем более, если даже не приступлю к ней. Но предположим, у меня уже есть подобные ощущения и переживания. Я вышел на поле боя, я вступил в сражение с Богом, во время которого осознал, что веду борьбу не кулаками, не руками, не ногами, но своим умом. Брань осуществляется с помощью моего духа, то есть ведется мысленно.
То, что может соединить меня с Богом, — это мой дух, однако наш дух становится плотью в повседневной нашей жизни, потому что они, говорит Бог, есть плоть (Быт. 6, 3). Духу свойственно возноситься, тянуться вверх, устремляться к Духу Святому и соединяться с Ним — только тогда наполнится его ипостась. На земле же его занимает моя воля: ему нужно знать, чем я буду питаться или что напишу в документе, как решу проблему, где прокладывать дороги по Святой Горе, как-то, как это… И так мой дух сам уподобляется документу, дороге, воле, чему угодно еще. Он поглощается плотью, моими душевными силами, и я все больше отделяюсь от Бога, Который делается для меня абсолютно неприступным.
Поэтому необходимо возделывать духовные силы, духовную природу моего бытия, дарованного от Бога, должно говорить с Ним, культивировать духовные ощущения, называемые «умными», ибо именно они прикасаются к Богу. Ум направляется к Богу, Его достигает и, можно даже сказать, беседует с Ним. Так ум, всецело соединенный с разумом, поворачивает духовное бытие моего существования к Богу.
А у меня тотчас складывается ощущение диалога с Ним, вернее, крика, ибо я борюсь, но еще не победил. Бог — далеко. Я здесь, а Бог наверху, на Небесах. Я тленный, а Он нетленный. Я — земля, а Он — эфир. Он — Небесное. Он — что-то иное. Как мне соединиться с Богом, заговорить с Ним? Я не могу Его просто позвать! Поэтому кричу. Когда я не вижу, где собеседник, то выхожу на балкон и зову: «Отец Феоктист!» И если он где-то рядом, то ответит. Услышав его, я обращусь к нему со своей просьбой.
Пока мы находимся в таком месте, откуда не видим Бога, не слышим Его, не помышляем о Боге и не узнаем Его. Мы живем в полном невежестве, в совершенном, по сути, забвении. Я не помню Бога и не знаю. Поэтому и кричу Ему постоянно, чтобы Он сжалился надо мною и ответил. Когда Он мне ответит, я смогу вступить в диалог. Так начинается молитва! Теперь мы узнали о переживаниях, которые испытывает человек перед началом молитвы.
Но как вы понимаете, мы еще не начали по-настоящему молиться. Мы переживаем молитву в ее движении; вначале она подобна крику, вырвавшемуся из глубины души. Молиться можно губами, а можно вслух. Иногда молитва происходит между ртом, нёбом и горлом. А иногда — внутри сердца. Тогда вместо голосовых связок работают сердечные. Не в этом суть, но в том, что молитву мы исторгаем из глубины. Тот, кто вступил в брань, тот поймет это, различит и увидит: когда он говорит устами, когда — сердцем; в идеале дух глаголет в сердце. Постепенно душа постигает такое состояние и научается ему. Когда я вижу человека много раз, то уже сам узнаю его. Так же и здесь. Движутся губы или нет, важно только то, чтобы из глубины вырывался крик, подобный громкому гулу, землетрясению, колеблющему небеса, и в конце концов вынуждающему Бога ответить словами: Что ты вопиешь ко Мне?(Исх. 14, 15).
Можно стоять прямо, выказывая свое напряжение, порыв, волнение, готовность. Или преклонить колени в знак смирения и недостоинства. Можно упасть ниц от раскаяния в своей прежней суетности, чтобы Господь поскорее сжалился. Или ходить, перебирая четки, молясь вслух или про себя, стараясь побороть свою слабость и сон. Можно трудиться, чтобы развеять свое уныние. Или взбираться на гору и спускаться с нее, переносить камни ради упражнения своей тщедушной плоти (ведь в противном случае, когда дух уже будет готов, плоть по-прежнему останется немощной). Можно использовать любой вид и образ молитвы, но необходимо ощущать вырывающийся из глубины души крик к Богу. Я много раз повторяю: «Отец Феоктист!.. Отец Феоктист!..» — и только на пятый, десятый, двадцатый раз до него дойдет мой голос, потому что, находясь за какой-нибудь горкой, или молясь в тот час, или распевая псалмы, он не слышит меня.
Мне надо будет разбудить его, как это сделал апостол, который подошел ко Господу со словами: «Господи, Ты спишь? (см.: Мф. 8, 24 — 25), разве Ты не видишь, какая здесь буря?» И поднялся Господь (а ведь Он и не спал) и сказал ему: «Успокойся»; и сказал морю: умолкни, перестань (Мк. 4, 39), — и тут же прекратилась буря. Нечто подобное и с молитвой — наши тревожные крики должны быть столь сильными, что вот-вот разорвется от них грудь. Этого хочет от нас Господь.
Но разве и без того не слышит нас Бог, разве Он не знает о всех наших нуждах? Конечно же, слышит и знает! Он требует от нас молитвы, во-первых, для того, чтобы мы четко смогли осознать собственные желания, во-вторых, чтобы почувствовали свою беспомощность и потребность в Боге и, в-третьих, с тем, чтобы научились просить у Бога. Если Он станет давать нам все желаемое немедленно, еще до того, как мы осознанно попросим, то с той же легкостью, с какой мы получили от Него просимое, его и потеряем (3). Если отец дает тебе миллионы, ты можешь легко выбросить их на ветер. Однако если ты сам прольешь пот, чтобы зарабатывать по пятьдесят драхм (4) в день за свою работу, то поймешь, как экономить, и почувствуешь, чего стоят деньги. Ты не станешь необдуманно расточать их. Точно так и здесь. Чтобы мы не пускали на ветер благодеяния Бога, Он дает нам почувствовать Его через сильнейшее напряжение и исходящий из глубины души крик.
2. По-гречески два разных слова: «euhe» («моление») и «proseuhe» («молитва к кому-то»). — Прим. ред.
3. Сравните со сказанным в пятом Слове Исаака Сирина: «Если просишь у Бога молитвою чего-либо, и Он медлит, не исполняя прошения твоего, — не скорби об этом… так делается потому, что настроение твоего сердца не соответствует прошению твоему, или потому, что ты не достиг надлежащей меры для принятия дара… все, полученное легко, легко и теряется, все, приобретенное с болезнью сердца, хранится тщательно». (Цит. по: Святитель Игнатий (Брянчанинов). Плач инока. СПб., 1997. С.62). — Прим. ред.
4. Драхма — мелкая греческая монета. — Прим. ред.
Перевод М. Ю. Грацианского
http://www.st-tatiana.ru/index.html?did=2944
