Холодное сердце

Как-то случайно, по ошибке, один человек, Владимир Кузин, прислал нам этот маленький, но очень страшный рассказ, точнее — зарисовку из жизни.

«В конце декабря я стал свидетелем такого случая.

В окне шестого этажа одной из малосемеек по улице Тракторная показался маленький ребенок. Он влез на подоконник и принялся барабанить ручонками по стеклу, отчего… рама подалась, и окно распахнулось настежь… Я замер от ужаса. Проходившая мимо женщина в сером пальто, тоже увидев малыша в окне, вскрикнула: „Батюшки!..“. Мы привлекли внимание прохожих, и вскоре возле дома образовалась толпа. Одни из собравшихся качали головами, другие что-то горячо обсуждали. Были и просто зеваки, молча и с любопытством наблюдавшие происходящее.

— Как же оно раскрылось, неужели нельзя было как следует закрыть на задвижку? — обратилась к присутствующим женщина в сером пальто.

— А я удивляюсь: где родители ребенка?- пожал плечами мужчина в очках.- Наверное, бегают по магазинам, продукты к празднику закупают…

Тем временем малыш наклонил головку и посмотрел вниз. Толпа как один ахнула.

— Если встанет на жестянку, как пить дать поскользнется и брякнется, — сделал вывод подросток.

— Глупыш, хоть бы за ручку рамы взялся…- вторила ему его подруга.

А подошедший к дому молодой человек в кожаной куртке, посмотрев вместе с присутствующими наверх, внезапно кинулся в подъезд.

— Случайно, не отец? — полюбопытствовал мужчина в очках.- Если нет, то как он дверь откроет?

— Да пускай хоть выломает, — ответила ему женщина в сером пальто.- Все равно молодец! Ведь нужно что-то делать!

Толпа замерла в ожидании развязки…

Минут через пять молодой человек в кожанке выбежал из подъезда со связкой ключей в руках и кинулся к стоявшему у стены дома „Москвичу“. Быстро сев за руль, он включил двигатель и, дав газу, отъехал немного в сторону. После чего, заглушив мотор и выйдя из машины, еще раз поглядел на открытое окно с ребенком.

— Ну что, Дима?! — раздался с балкона второго этажа женский голос.

— Теперь нормально, — ответил хозяин „Москвича“.- Если что — не заденет! А то бы лобовое стекло, наверное, вдребезги!..

И в этот момент показавшаяся в злополучном окне шестого этажа молодая женщина с мокрыми волосами и в банном халате схватила малыша.

— Очевидно, мамаша, — отозвались из толпы.- Видать, плескалась под душем…

— Хорош был бы ей подарочек к Новому году, если б ее сорванец сделал хотя бы шаг вперед, — заметил кто-то из присутствующих…

Постепенно толпа рассеялась… И только молодой человек в кожаной куртке еще долго и напряженно всматривался то вверх, то вниз — очевидно, прикидывая, угодил бы ребенок на лобовое стекло его автомашины или нет, если б все же вывалился из окна».

Тут даже и комментировать что-либо трудно. Но по какой-то ассоциативной связи вспомнилась другая — в чем-то очень похожая и в то же время совсем непохожая ситуация, рассказанная человеком иного поколения.

Москва шестидесятых годов, большой многоподъездный дом на Кутузовском проспекте. И вдруг на его крыше появляется женщина. Это так странно, что ни у кого нет сомнения: она хочет броситься вниз. Хочет — но ей страшно, она не решается прервать жизнь вот так, сразу. И это колебание дает шанс — не ей, а людям, захотевшим ее спасти. Откуда-то появилось одеяло, растянутое в разные стороны руками нескольких мужчин… И до тех пор, пока она все-таки не прыгнула вниз, они ждали, забыв про личные дела и обстоятельства. У них в этот момент было одно личное дело и одно личное обстоятельство: спасти человека. И они ее действительно спасли. Каким-то чудом поймали в это самое одеяло, женщина осталась жива.

Вряд ли, только сравнив два этих эпизода, можно говорить о том, как изменились люди, какими холодными и безразличными к чужой боли они стали. Но таких эпизодов — множество, из них буквально соткана серая и жесткая ткань нашей действительности. И только изредка на ней мелькнет неожиданная, яркая «заплатка» сострадания и участия. Не люди — мы, мы сами становимся холодными и безразличными, и оттого так часто жестокими, причем даже к самым близким и родным людям. Это и вправду одна из самых страшных примет нашего времени, именно поэтому так тяжело становится зачастую жить.

Есть такая сказка у Вильгельма Гауфа — «Холодное сердце». Она невелика, и сюжет ее достаточно прост. Бедный угольщик из Шварцвальда, Петер Мунк, «малый неглупый», начал тяготиться малодоходным и, кажется, совсем непочетным ремеслом, унаследованным от отца. В какой-то момент, наблюдая за людьми, которые, как виделось ему, преуспели, он даже сказал себе: «Так дальше не пойдет!». Но дальше этого и сам не пошел, потому что из всех мыслей о том, как вдруг заполучить много денег, ему не нравилась ни одна.

Однако появляется дух-искуситель, некто загадочный, известный в этих краях как Михель-голландец. Он обещает золотые горы, а взамен просит пустяк — сердце Петера, живое, умеющее биться и болеть сердце. «Зачем оно тебе, зачем тебе его тревоги и страхи, его трепет?» — спрашивает Михель угольщика. И перед взором ошеломленного Петера разворачивается поразительная панорама: целая выставка человеческих сердец, которые в склянках с прозрачной жидкостью хранятся в страшном доме Михеля. Может быть, он бы и испугался, и отступил. Но… он увидел, чьи это сердца — самых известных, самых уважаемых, самых богатых людей в округе. И он сдался, отдал свое сердце, получив взамен сердце каменное, сердце холодное, совершенно нечувствительное ни к радости, ни к горю — к своему или к чужому.

Голландец сдержал свое обещание. Петер разбогател, приобрел положение, поездил по свету… Он получил все, о чем мечтал. Но был ли он счастлив? Нет, потому что каменное сердце оставалось бесчувственным. Он не мог испытывать боли. Зато пресыщенность, скука стали его уделом.

Чем-то надо было наполнить эту образовавшуюся вдруг пустоту. И Петер стал работать, сделался, как бы мы теперь сказали, финансовым гением. Но главным в его бизнесе было ростовщичество. И десятки обездоленных, всего лишившихся людей, их жены плакали у него перед домом, умоляя простить долг, спасти, вернуть их к жизни. Однако каменное сердце не знало жалости, с каждым днем оно становилось все холоднее и жестче. Петер спускал с цепи собак, и люди разбегались в страхе.

Его не трогал вид нищей матери, которая, опираясь на палку, преодолевая тот же страх, все-таки приходила иногда к его сияющему огнями дому. Порой он бросал ей какую-то мелкую монету, порой — не давал ничего, но раз за разом его все больше и больше раздражала эта настолько знакомая сгорбленная фигура, эти когда-то такие родные черты лица.

Он наконец женился — на Лизбет, самой красивой и самой добродетельной девушке в Шварцвальде. Ее отец, даже не спросив дочери, поспешил ответить согласием знаменитому богачу. А она была так смиренна и послушна, что не сказала ни слова вопреки.

Жизнь ее превратилась в сущий ад. Ее — живое — сердце разрывалось, когда она, не удержавшись, подавала какой-нибудь несчастный пфенниг бедняку, а муж разражался проклятиями, словно его лишили всего состояния. И однажды произошла трагедия. Подав втайне от Петера кружку вина и кусок хлеба какому-то старику, она попалась: муж увидел все это. В гневе он ударил Лизбет по лицу, и она упала бездыханной… И тогда начался его ад. Да, у него было каменное сердце, но сам он все-таки остался живым человеком.

Сказка есть сказка. Петер в конце концов получил назад свое сердце. А когда он горько плакал, вспоминая свою жестокость, тех бедняков, которых разорил, преданную мать, убитую жену, то Господь смилостивился над ним. Пришли живая Лизбет и мать, простившие его. И он был счастлив в своем обычном деревянном доме, с любимой женой и детьми и часто повторял: «Лучше довольствоваться малым, чем иметь золото и всякое добро, но при этом холодное сердце».

Как часто страшное «чудо» потери живого сердца совершается сегодня! И совсем не обязательно, чтобы происходило это с политиками или олигархами, с теми, кто решился ради достижения поставленной цели пойти на все. Эти люди «не ведают, что творят», но притом зачастую знают, что делают, какой ценой платят — они, а чаще другие — за желанный успех.

Важнее другое: мы все сегодня рискуем ощутить однажды холод камня в своей груди. Жизнь человека в наши дни превращается в жалкий и бесцельный бег белки в колесе. Колесо крутится, и только поэтому надо бежать. И трудно поверить, что надо всего лишь остановиться, чтобы остановилось и оно, и уже самостоятельно регулировать скорость движения впредь. Но кто-то раскручивает колесо. Кто-то… Об этом «ком-то» замечательно сказал преподобный Макарий Египетский: «Сатана просеивает нас в своем решете, словно пшеницу».

Этот бег лишает нас возможности думать глубоко и всерьез, чувствовать по-настоящему, лишает, по сути, возможности жить. И жизнь становится выживанием, скольжением по блестящей ледяной поверхности, под толщей которой лишь угадываются неясные очертания чего-то важного, так и не понятого, даже и не увиденного как следует. И не только важное для нас там, под спудом льда. Туда загнано и страшное: нищие старушки с пенсией, похожей на насмешку, умирающие на улицах люди, давно уже потерявшие человеческий облик, но оставшиеся людьми, там война, там смерть, там же — оправдывающая все это ложь. И мы спешим мимо этих картин, как бы не замечая их.

И сердце… атрофируется, что ли? Да, делается точно искусственным, может, не всегда каменным: иногда резиновым, иногда пластиковым, иногда каким-то еще. И мы делаемся такими, какие мы есть: людьми XXI века, способными беспокоиться о том, чтобы ничего не случилось с нашей машиной (домом, дачей), и равнодушно глядящими на ребенка, который вот-вот выпадет из окна. И в искусственное, мертвое сердце не входит Господь.

Как сохраниться, как уберечься от такой беды, которая тем-то и страшна, что когда она приходит, то уже и не понимаешь, что это — беда? Ведь трудно противостоять общему течению, общему бегу, подмене жизни — выживанием. И реальность — лучшее тому свидетельство.

Наверное, есть только один такой способ, простой и многими забытый -довериться Богу, отдать Ему свою жизнь, свое сердце, чтобы Он Сам сохранил его для нас. И не требовать чего-то «конкретного» взамен, а принимать, что даст Господь. Ведь только Он знает, что нам на самом деле нужно. Решиться прекратить бег и просто начать жить, не боясь куда-то не успеть, отстать. Жить по совести, по-Божьему, но без этой несчастной спешки. Жить и «искать прежде всего Царствия Небесного», твердо веря, что прочее приложится.

И еще. Мы не можем спасти всех погибающих, не можем помочь всем нищим, не можем исцелить всех страждущих. Но мы верующие люди, и мы имеем возможность откликнуться на любое несчастье, на любую боль. Потому что есть Господь, видящий и знающий все это. И есть мы, могущие сострадать и молиться. И Господь ждет нашей молитвы, словно «повода», чтобы оказать кому-то милость.

http://www.eparhia-saratov.ru/txts/journal/articles/02society/20 061 020.html