Русская линия / Библиотека периодической печати / Политическая традиция в России

В условиях беспечно меняющемся политическом вертепе общественного устройства России был организован и проведен Круглый стол «Русская политическая традиция: история и современность» Всемирным Русским Народным Собором, Союзом писателей России совместно и Фондом эффективной политики. В работе приняли участие члены Общественной палаты РФ В. Ганичев и А. Чадаев, депутаты ГД РФ Н. Нарочницкая и А. Фомин, профессора С. Сулакшин, Ф. Шелов-Коведяев, С. Перезенцев, В. Гуминский, М. Мусин, публицисты К. Фролов, Е. Чуганов, А. Казинцев, священник Александр Макаров и мн. др. Выступления и сообщения участников на Круглом столе предлагаем вашему вниманию сегодня.

Из выступления Валерия Ганичева, председателя Союза писателей России, заместителя Главы Всемирного Русского Народного Собора, члена Общественной палаты РФ: «Мне хотелось бы начать с цитаты нашего известного философа, к сожалению, покойного, ученого Александра Панарина, из его книги «Народ без элиты»: «Изгнание нашего современника из большого духовного поля, отлучение его от собственной большой традиции представляет в стратегическом отношении еще более опасный вызов национальному бытию, чем даже собственно территориальное экспроприаторство. Территорию можно утратить и завоевать заново, а духовная традиция может быть невосстановима». Мне кажется, это очень глубокие и очень важные слова. Действительно, вопросы, которые сегодня мы собираемся обсудить, взаимосвязаны и взаимозависимы. Еще несколько лет назад казались непоколебимы некие постулаты, обозначенные как либеральные демократические, глобалистская основа всех обществ, ныне их ценность подвергается серьезному переосмыслению и переоценке. Происходит это в силу разных причин и от их порой практической несостоятельности, несовместимой с глубинной духовной природой нашего масштабного и многогранного мира, с крахом надежд некоторых глобалистов на безропотность тех, кто подвергается довольно изнуряющему эксперименту под видом глобалистского цивилизационного процесса. Связано это и с тем колоссальным невежеством, к сожалению, и незнанием истории, опыта, достижений и трагических заблуждений, которое обнаруживают политические силы и высшие слои элит многих государств. Связано и с тем, что народ перестал быть предметом осмысления, поклонения, заботы этих сил, и они во многих случаях, по существу, стали антагонистами. Связано это и с тем, что из поля провозглашенных, отчасти привнесенных ценностей почти выведены традиционные исторические, нравственные и религиозные мотивы. Об этом убедительно говорилось на последнем 10-м Всемирном русском народном соборе, соучредителем которого является Союз писателей России, и, по-видимому, поэтому мы и собрались здесь, в нашем союзе.

Какие вопросы, как мы предварительно обсуждали, следовало бы, может быть, сегодня нам представить на этот разговор. Действительно политическая традиция в России — это понятие очень широкое, ибо самих традиций в политической мысли и в практическом политическом устройстве в России было немало. Причем эти традиции не только соперничали друг с другом, но и вполне плодотворно осуществляли, дополняли и развивали друг друга. К примеру, в той же Российской империи, когда была официальная государственная твердая власть со всеми ее мощными структурами и институтами, тем не менее, сосуществовала она с традиционной для России и совершенно не систематизированной местной властью, властью крестьянских общин, устраивающих жизнь села и деревень на основе обычного права. Наверное, можно сказать и о советской традиции Советов, которые на каких-то участках в какие-то периоды занимали очень серьезное место в государственном устройстве, или скорее в общественном даже. Поэтому, наверное, одна из главных проблем, о которой обязательно нужно говорить сегодня и о которой, возможно, и следует поразмышлять звучит следующим образом: какая или какие политические традиции могут нам помочь организовать политическую жизнь страны в наше время. Ведь далеко не все политические традиции сводились к ныне модному консерватизму или менее модному сейчас либерализму, мир вообще действительно бывает многоцветный, и в этом смысле, на что нам стоит опираться и от чего, возможно, следует отказываться.

Второе: еще одна проблема, которая достойна сегодняшнего обсуждения и вообще широкого общественного обсуждения, не только нашего круглого стола: с какого исторического периода надо начинать отсчитывать русскую политическую традицию? В советское время очень четко было: с 1917 года, затем нижний рубеж опустился до Петра I, потом, в 90-е годы вдруг внимание стало обращаться как-то больше на XIX век, с периода отмены крепостного права, именно на время возникновения либеральных политических концепций. Но ведь история России, конечно, не ограничивается ни началом XX века, ни второй половиной XIX века, ни даже XVIII веком. А разве не должны мы, допустим, опереться, осмыслить политические уроки XVI и XVII века, где было много различных подходов, или политическую традицию Древней Руси? Наши друзи на Украине хотят всю русскую правду и Ярослава Мудрого, и все традиции Древней Руси обозначить как чисто украинские политические традиции. Ясно, что это антиисторично, но тем не менее, это утверждается. Разве мы не обязаны рассматривать отечественную историю в ее целостности?

И третья проблема — это проблема политической исторической мифологии. Наверное, от исторических мифов никуда не уйдешь, они воссоздаются, воссоздаются как в научном мире, так и в мире некоего народного взгляда, и в той или иной степени используется традиционная историческая мифология на различных этапах. Активно творятся какие-то новые мифы в сугубо политических целях. Достаточно вспомнить, еще совсем недавно, когда период Великой Отечественной войны превращался в сплошное крошево наших поражений, трупов, тот же маршал Жуков низводился до уровня какого-то костолома. А вообще-то мы прекрасно понимаем, что подобного рода новая мифология служила цели отнять у наших людей, у наших детей их историю, разорвать их тесную связь с предками. Слава богу, в этом зале была встреча победителей с нашими учениками от 3-го до 10-го классов, которые писали сочинение о Великой Отечественной войне к юбилею, 60-летию Великой Победы, мы проводили этот конкурс. И, слава богу, это юное, молодое поколение преподнесло урок: оно захотело видеть своих дедов и прадедов победителями, оно захотело жить в стране, которая победила. И были такого рода сочинения, такого рода здесь модели были представлены, которые убеждают, что не удалось внедрить те мифы.

И, думаю, четвертая проблема, над которой можно и полезно сегодня поразмышлять: что такое традиция и какова ее роль в политической жизни русского общества. В самом деле, мы, доказывая истинность тех или иных собственных взглядов, частенько говорим о традиционности или обращаемся к традиции как к авторитету. А, может, эта череда явлений и событий, которые являются традицией, и закрепление ее в памяти, в генной памяти людей — вот это может составлять границы этой традиции. И обычно оказывается, что осмысление традиции, самой ее сущности совершенно различно. И решение современной политической проблемы во многом зависит от того, как мы понимаем, что мы подразумеваем под традицией.

Из выступления Степана Сулакшина, доктора физико-математических наук, доктора политологических наук, профессора, генерального директора Центра проблемного анализа и государственного управленческого проектирования: «Хочется понять, что можно и нужно сегодня делать, как делать, чтобы некие инвариантные исторические ценности русского, российского общежития, государственности, государственного строительства и реальной, актуальной, практической политической практики соединить. Этот вопрос, наверное, самый актуальный для нас и как для ученых, и как для граждан, и как для людей, которые хотят соединить представление о политической культуре, о политической традиции с реальной политической практикой.

Мне хочется доложить о некоторых наших работах, которые, мне кажется, отвечают на заданные вопросы — что и как делать и как соединять наши ценностные, поколенческие, исторические накопления с актуальными вызовами политической практики сегодняшнего дня. И попытаюсь это сделать следующим образом. Есть актуальный вызов, он в том числе и правящей группировкой обозначен: это проблема депопуляции, вымирания страны, демографии, рождаемость, смертность, продолжительность жизни. Вот вызов, в том числе политической практике, и мы в нашем исследовании пришли к удивительным, для нас, по крайней мере, открытиям, насколько этот вопрос связан с российской традицией, с русскими культурными, ментальными, историческими многопоколенческими накоплениями. Насколько беспомощно и неэффективно сводить проблему демографической депопуляции России только к материальному фактору, только к поощрению рождаемости через субсидии, премии за ребенка и так далее. Больше того, наши данные показывают, что это ошибочное представление. Российская специфика, цивилизационная специфика говорит о том, что повышая материальный фактор, можно уменьшить рождаемость и не только не решать, а усугублять эту проблему.

Поэтому несколько, может быть, нетрадиционных для исторической области знаний иллюстраций я хотел бы привести. Прежде всего, получается так, что сама российская политика, как и существование государственности, конечно, связана с российским населением, с русским ядром, и количественно, и духовно, культурологически, в языковом смысле, в поведенческом смысле, ценностных социальной шкал и матриц и так далее. Не будет государственности — не будет ничего другого. И вот когда на исторической шкале мы построили вот такую своеобразную историческую пилу русской государственности и демографических показателей, то мы увидели, что они очень взаимосвязаны друг с другом. Первый коллапс 17-го года, оказывается, сопровождается снижением доли русского этноса в российском населении. Второй коллапс 90-х годов связан с тем же самым. И вызов сегодняшних дней заключается в том, что третий зуб пилы начался. Этнические состав с точки зрения русскости эрозирует, но это было лишь введением в проблему связи потенциалов государственности российского государства и русскости, русскости традиций, русскости государственной политики, которая в общемировом, цивилизационном склонении именуется как национальная идентичность или цивилизационная идентичность этого географического локалитета, этого демографического обеспечения данной территории.

Возникло несколько предположения о том, что не только прочности и потенциалы государственности России, но и сами демографические показатели, такие, как рождаемость, смертность и продолжительность жизни связаны с факторами, причинами. Идейное, духовное состояние, социально-психологический тонус общества — раз, русскость или национальная идентичность российской государственности — два, естественно, что и материально-социальные условия демографических показателей — три. И самый, наверное, важный, актуализирующий наши политические и историко-духовно-политические изыскания показатель — это качество и содержание государственной политики в обеспечении вышеуказанных кондиций, государственности и демографических показателей, государственная политика. И в этом, кстати, тоже перекликание с вводным словом председателя о том, что российская политическая традиция — это исключительная роль государственного управления. Мы как люди, занимающиеся разработкой государственных практик, понимаем политику как государственное управление, и разорвать эти понятия никому не дано. Государственное управление — это меры, решения и действия по достижению некоторых целей, установленных властной группировкой, в лучшем случае согласованных с общественными интересами, групповыми, индивидуально-личностными и так далее.

Совершенно практическое поле, в котором надо отвечать на вопрос: как достичь требуемых и желаемых для нас показателей популяции в нашей стране? И вот что в этом отношении удалось выяснить. Если вы посмотрите на показатели — это XX век и современность — рождаемости, смертности, продолжительности жизни, то кривые выглядят как очень сложные, хаотизировнные, с трудом поддающиеся качественному анализу и выводу, в чем причины, на какие чувствительные точки нужно подействовать, чтобы вымирание прекратилось, повысилась рождаемость и так далее. И коль скоро мы выдвинули такую четырехфакторую модель причин, влияющих на демографию, то мы исследовали значение этих факторов с точки зрения доказательства значимости фактора на популяционные показатели. Для этого пришлось, первое: свести воедино три различных, разной природы, разной реализации фактора — это рождаемость, смертность и продолжительность жизни. Они противоположно действуют, и некоторые важные факторы, как материальный, например, действуют противоположным образом. Могу показать так называемую цивилизационную зависимость рождаемости от уровня материального благосостояния. Вы видите, что есть, по крайней мере, два участка с отрицательной производной, где повышение материального блага приводит к снижению рождаемости. Таким образом, материальный фактор, идейно-духовное состояние российского общества, русскость российской государственности, могу уточнить по каким показателям она идентифицируется, их около 70-ти, таких показателей, кстати, как и факторов управленческого воздействия. И ими можно управлять, в итоге интегрально управлять русскостью и в итоге интегрально решать гуманитарную задачу депопуляции Российской Федерации.

Значимость этих факторов для демографии определялась с помощью математического аппарата, который позволяет количественно установить причинно-следственную связь — мы воображаем эту причинно-следственную связь или она действительно существует в природе? Четыре фактора я перечислил. Единый объединенный фактор демографии, который пришлось сконструировать в математическом смысле — это трехчленный фактор, который учитывает рождаемость — раз, смертность — два и, прошу понять правильно, эффективную человеческую жизнь. Возникла даже дискуссия: как перевести продолжительность жизни, ожидаемую, фиксируемую в демографическом мониторинге, с высшей ценностью, которая вытекает из российской православной ценностной традиции: жизнь человека — это высший дар Божий, никто не вправе его отнять, никто не вправе им распорядиться, кроме высшей воли. И как перевести продолжительность жизни, изменяемую в годах, в оценку этой высшей ценности — человеческой жизни? Математически это делается таким образом: это производная от продолжительности жизни, деленная на продолжительность жизни, умноженная на количество населения в стране — и мы получим воплощение того ценностного представления, что каждый день, каждый час, прожитый каждым человеком в этом мире — это есть высшая ценность, высший критерий любой государственной политики. Вот такая математическая конструкция была построена, и применительно к ней рождаемость, смертность и высшее мерило — это человеческая жизнь. Мы измерили в историческом контексте России, ее цивилизационного процесса значение этих факторов, и что получили. Выводы нас удивили, они впервые обнародуются, я прошу возможной критики и сомнений в этом, потому что на самом деле выводы нам кажутся чрезвычайно важными. Не смущайтесь математических изысков, все это имеет очень естественную, натуральную природу и интерпретацию.

Здесь показан уровень значимости факторов русскости государства, духовности общества, материального благосостояния и качества государственной в этой сфере в зависимости от лага времени. Нам ведь понятно, что, накормив сегодня, мы получим отклик в рождаемости завтра или послезавтра. Или, вдохнув в людей веру в будущее, энергетику к свершениям, мы получим отклик тоже с некоторым запаздыванием по времени, называемым лагом или фазовым сдвигом, не важно. Важно следующее: что положительное значение в сегодняшний день максимально имеет духовность российского общества для этого демографического показателя, минимальное значение имеет материальный фактор. И больше того, детали показывают, что он будет уменьшать рождаемость по мере роста материального фактора в конкретных исторических условиях нашей российской цивилизации на сегодня. Но дальше следуют еще более важные выводы: по времени — обратите внимание, здесь десятки лет, 20 лет, 40 лет, 60 лет, это время смены поколений — видно, что перечисленные факторы максимальны в актуальном детородном возрасте, в сегодняшнем. Но потом видно, что есть еще один пик — на возрасте 35−40 лет, это родительское поколение, ценности которого, передаваемые детям, позволяют увидеть, что они вновь срабатывают. И следующий пик, 60−70 и далее лет — это следующее поколение, дедушки-бабушки.

Это та самая трехпоколенческая российская семья, через посредство которой максимальным образом решаются в нашей российской практике, в нашей российской истории, в цивилизационных накоплениях, которые, может, нам и понять-то не дано. Но по факту причинно-следственной связи получается, что семья, трехпоколенческая конструкция, духовные ценности, государственная политика, русскость российской государственности — эти вещи определяют цивилизационное будущее российского общества и государства. И напротив, обратим внимание, как ведет себя материальный фактор. Он ведет себя прямо противоположным образом: если он действительно работает в отношении демографии в плюсе, это надо понимать: если ты не поешь, ты жить не можешь. Но в цивилизационном смысле этого пролонгированного, временного характера воздействия мы видим, что он действует прямо противоположным образом. На самом деле это приговор идеи об абсолютизации всеобщности ценностного полагания о материальном прогрессе человечества. Это контрпункт западной модели развития, унифицирующий глобализацию, как собрание некоторых ценностных и поведенческих матриц предлагается, навязывается в том числе в нашу российскую жизнь. Я не знаю, для немца будет ли это хорошо, но для России это смерть. Предстоит еще исследование этих цивилизационных обстоятельств для других стран, но мы почему-то уверены, что те страны, которые находятся в сходных с Россией цивилизационно-ценностных построениях, основанных на российской православной и культуре, и цивилизации, будут испытывать ровно такое же воздействие или отклик на попытки навязывать другие цивилизационные модели. А, вообще говоря, мне кажется иногда, что очень умные люди точно так же, как мы, знают далеко за океаном об этих расхождениях. Они очень хорошо это знают, и они строят цивилизацию потребления, культуру жвачного стада, которая в том числе через информацию, воспитательные стандарты, кинематограф, телевидение, достаточно посмотреть контент взгляда на российские сферы воспитательно-образовательного и культурного воздействия на российское общество, что делается это весьма осознанно и весьма целенаправленно.

А отсюда простой вывод: если мы начинаем понимать глубинную природу, глубинные взаимосвязи российской цивилизации, этой политической культуры и традиции, то, понимая их, мы должны, обязаны перевести это понимание в практику государственного управления, для того чтобы достичь желаемых нами ценностных полаганий и целей. И, завершая последней фразой, хотел бы просто информировать уважаемых коллег, что этот перевод в актуальные политические практики мы делаем. Я упомянул около 70-ти показателей, которые по степени значимости исследованы, но они также факторы государственного управления. И перевод заключается в следующем, это профессиональная, очень непростая работа, перевод заключается в следующем: анализ нормативно-правового поля России, законодательства, законов, самой Конституции, в которой заложена мина в виде многонационального народа, хотя он мононациональный, и там совершенно другая проблематика должна быть отражена, в поправках к этим законам. На сегодня около двух десятков проектов таких законов, начиная от поправок к Конституции, закона об управляемой миграции, поправки к закону об образовании, научно-технической политике, общественном контроле за нравственностью в СМИ и так далее, выписываются юристами на уровне кондиций, приходных для реализации в реальном государственном управлении. И, возвращаясь к своей первоначальной мысли, мне кажется, все-таки наша ответственность, гражданская, профессиональная, заключается в том, чтобы, поняв, проанализировав эти ценностные пространства, пробросить все-таки нашу энергетику в активные действия, выйти за эти четыре стены, выйти, не знаю, в Государственную Думу, выйти в СМИ, выйти в издательскую деятельность. Если мы этого не сделаем, то умные дяди свои планы реализуют.

Из выступления Марата Мусина, заведующего кафедрой информационных технологий РГТЭУ, д.т.н., профессора: «Я хотел бы рассмотреть понятие русской политической традиции в разрезе того глобального мирового кризиса, который, естественно, мы с вами все наблюдаем и последствия которого приведут не только к отмене либеральной концепции и доктрины, но и к применению силы, в том числе и военной. Недавно аудитор в США опубликовал суммарный долг, не обеспеченный США — 43 трлн. долларов, это — пирамида, которая начинает рушиться. В экономике сегодня научные методы позволяют сделать прозрачным любой процесс, как мы шутим — все, что больше чемодана, все это ловится, не важно, за границей и так далее. Так вот, в нашей стране процессы нарушения интересов не только труда, капитала со стороны управленцев таковы, что речь идет о выявленном криминальном замещении по объему, сравнимому с объемом Стабилизационного фонда. И если бы политическая система позволяла запустить механизм, мы в течение недели могли бы запустить процедуру по возвращению в бюджет такого рода сумму. Речь идет о коррупции правительства Касьянова, эти цифры все опубликованы, во всех разрезах — региональных, отраслевых — мы видим реальные цифры, реальную ситуацию. И отсюда вывод: вызов таков, что те деньги, которые заставляют принимать те или иные политические решения, применять силу, слишком велики для того, чтобы мы закрывали себе на это глаза.

Поэтому первый вывод какой: нам нужно урегулировать, найти гармонию, консолидировать интересы в обществе, если мы говорим о национально-государственном образовании. Есть ли пример в мировой истории, когда какая-то политическая система, социально-экономическая, соответствующая этой системе, позволила сохранить и нацию, и территории, то есть, например, все народы независимо от их вероисповедания? Кроме русской православной цивилизации мы такого примера не имеем. С большой натяжкой можно взять арабов, которых было 300 млн., и на примере Сирии, где мирно уживаются и христиане, и мусульмане, и еврейские кварталы есть, можно сказать, что и в рамках такой социально-экономической концепции тоже люди могут выживать.

Давайте рассмотрим, какие политические концепции принципиально друг другу противостоят в нашей истории. Период, когда собирали земли и преумножался народ, а под нацией я понимаю не только просто национальный признак, это культура, традиции, это вера — это, естественно, то, что сформулировал Уваров как формулу «православие, самодержавие, народность». Когда мы начали терять территории и население? Когда мы попытались противопоставить политической системе, в основе которой лежала духовно-нравственная система, традиционная для нашего общества, рациональную доктрину. То есть в конце XIX века порождение пролетариата получается следующее: либеральная концепция, которая была уже тогда несостоятельна, была подменена другой рациональной доктриной — марксистской. Сегодня мы переживаем удивительное, уникальное в мировой истории сочетание этих двух доктрин, я бы это условно назвал большевистский либерализм. Но то, что было очевидно в конце XIX века — несостоятельность либеральной доктрины — сегодня просто получает зримое материальное воплощение, когда по счетам эти десятки триллионов долларов никто платить не собирается. А это средства пенсионных фондов, это все сбережения населения во всех странах.

Отсюда получается: мы видим противопоставление двух систем. Мы должны выжить с вами, и все народы должны сохраниться. Мы видим, что угрозы таковы, что наша власть пытается заимствовать политические решения, а я вижу, например, что право просто переписывается с американской системы, что бессмысленно. Почему? Если либеральная доктрина, основанная на смертном грехе лихоимства, несостоятельна, и мы это видим в цифрах, соответственно, продолжать сохранять концепцию политического устройства, заимствованную из этих режимов смысла не имеет, это губительный путь. Попытка, например, Венесуэлы, Боливии сейчас возродить марксистскую доктрину тоже бессмысленна по одной простой причине: две концепции рациональных, Хомяков 150 лет назад на это ответил четко и ясно. Он говорил, что рационализм в идеализме — доля протестантов, рационализм в материализме — доля латинян. Суть в чем: эти концепции пытаются многомерное измерение — духовное, нравственное, традиции культурные, институциональные нормы системы, я просто по уровням вам раскладываю, это закон незаменяемости социальных норм, системы права, институциональные нормы, политическую систему и в конечном счете экономическую свести к очень простому регулятору, чисто экономическому. Например, в либеральной доктрине что в основе было? Я не согласен с тем, что рынок будет долго жить, ничего подобного. Основа лежит в частной собственности. То есть вместо согласования интересов мы говорим, что все частное, мы говорим: как вы будете согласовывать интересы? Никак, рынок, рынок ничего не регулирует. Марксистская доктрина: они тоже подменяют проблемы согласования и консолидации интересов в обществе. Мы говорим: оттого, что вы проблему не замечаете, проблема экономического интереса, в частности, а это получение преимущества в праве на ограниченный ресурс с возложением на себя обязательств определяемых принципов социальной справедливости. То есть, говоря об экономических интересах, мы тут же попадаем из материальной политической и другой сферы в духовную область.

Православная вера всегда была той скрепой, которая скрепляла все государство и сохраняла и эллина, и иудея, условно говоря, в нашей стране. Значит, это вещь, которая незаменима писаной нормой, по крайней мере, институционально прописанная Конституцией или правовой системой, законами. Если морально-этическое измерение играет колоссальную роль как регулятор наших отношений, если все это основано на традиции, на культуре, соответственно, эти все регуляторы должны органично входить в систему политической традиции. Мы должны восстанавливать, хотя я, естественно, не являюсь сторонником Кремля, меня как гражданина страны ужасает именно интеллектуальная немощь режима, потому что те противоречия, которые есть, попытка заимствовать из прошлого, либо XIX века либерального, либо марксистского чего-то ни к чему хорошему не приведет, потому что весь труд по построению всей обвязки, в частности, правовой и так далее, бессмыслен, эти нормы работать не будут, эти регуляторы не сработают. Соответственно, мы должны вернуться к этим истокам, и это я просто уже говорю с точки зрения научной логики, потому что мы подходим к одним и тем же регуляторам, к одним и тем же ценностям.

Я просто хочу сказать, что и нобелевские лауреаты по экономике… Вот пример простейший: например, у нас больше 10 тысяч студентов. Они, к сожалению, сдают государственные экзамены, и то, что для Гаравардской школы экономики является каноном — это, например, пирамида потребности Маслова. Я говорю: скажите, пожалуйста, вот если человек в своих дневниках пишет, что основой его философии является ненависть ко всему, что связано с именем его матери, или который говорит, что нравственность, мораль, духовные переживания — все это признаки психопатологии, такая система потребностей, на которой строится либеральный концепт и рыночная экономика, будет ли это истиной? И дети отвечают: конечно, это неправда. И такие же вещи можно найти практически у любого адепта, который позволял строить эту систему негласного перераспределения, но уже, в отличие от марксистской, без крови, без расстрелов. То есть это называется закон замещения интересов, когда интересы управления полностью замещают интересы все, включая интересы труда, капитала. И на Западе это выражено в формуле Томаса Гоббса: все, что не запрещено, разрешено. Поэтому раз только Россия может дать выход из этого цивилизационного тупика, раз конкурентным преимуществом является не территория, а то, что позволило ее собрать, а это именно православная вера, определяемая православной традицией морально-этическая концепция, русская культура великая и все традиции, проверенные столетиями».

Из выступления Федора Шелова-Коведяева, профессора Высшей школы экономики: «Наша культура изначально являлась универсалистской и такой остается до сих пор. Поэтому задачи, связанные с мировым развитием в целом — это органически наши задачи. Стало достаточной банальностью говорить о том, это проанализировано, и аргументация здесь хорошо известна, поэтому повторять я ее не буду, действительно стало банальностью говорить о том, что эпоха национальных государств, во всяком случае, на данном этапе подошла к концу, и новый шанс, новое дыхание получают имперские структуры. И в этом смысле одна из ключевых проблем современности, мне представляется, в том, что, несмотря на то, что запрос на империю существует, империй как таковых в мире не осталось. Потому что неудачи Соединенных Штатов последних пятнадцати лет во внешней политике связаны именно с тем, что они пытаются проводить имперскую политику, а получается у них все время местечковая, и я объясню, почему, чуть дальше. Неуспех Европейского Союза, который, еще не успев состояться, начал сразу впадать в то те, то другие кризисы, связан тоже с тем, что, имея все шансы стать полноценной империей, Европейский Союз благодаря упорству и упрямству брюссельской администрации куется по лекалам жесткого национального государства, еще более жесткого, чем, скажем, те же самые Соединенные Штаты.

Почему я вижу и считаю, что сейчас у России появляется уникальный шанс сыграть совершенно специальную, если так можно сказать, роль на международной арене, роль в мире? Потому что, не впадая ни в какой фатализм и все такое прочее, тем не менее, надо констатировать, что русская нация изначально формировалась как та, которая предощущала свое будущее имперское предназначение. Поскольку само по себе славянство уже возникло из метизации двух различных этносов, один из которых был носителем того языка, который потом стал известен как славянский, другая часть наших прапредков была носителем культуры, которая известна как славянская, но зато не была носителем языка, там язык был другой, как известно. В результате демографического взрыва в Славянии как нож в масло до Пелопонеса и уже на обратном пути интегрировали в себя часть греков, остатки кельтов, даков, фракийцев, иранцев и так далее, и так далее, потом были инкорпорированы угры, балты. Если говорить о Киевской Руси, о периоде Московии, то происходила опять же метизация с монголами, с новыми волнами тюрок, с западными славянами, с Литвой, с Венгрией, с выходцами из германского мира и так далее, и так далее. И в дальнейшем в состав русской нации постоянно вливались все новые и новые иноэтничные элементы, которые через поколения становились русскими и приобретали русское сознание.

Это, собственно, и есть один из показателей имперской нации, когда она не противопоставляет себя так называемым инородцам, а включает не только элиты, но и иные социальные слои в состав единой имперской нации. Поэтому совершенно органично было возникновение именно имперских структур в России тогда, когда они возникли, и можно даже считать, что они возникли раньше, чем это, условно говоря, было объявлено и сформулировано в официальной идеологии. Не говоря уже о XVIII и XIX веках, когда этот плавильный котел заработал еще более мощно. Здесь можно вспоминать огромное количество фамилий деятелей русской культуры, русской политики, которые были потомками во втором-третьем поколении выходцев из других стран. И я думаю, что одна из важнейших сторон трагедии России в XX веке, заключалась именно в том, что из русских упорно вытравливали понимание этой своей имперской сущности. Вместо политики интеграции элит большевики, провозгласив право наций, то есть этносов на самоопределение и, проводя политику формирования обособленных национальных элит, разрушали этот имперский характер русской нации, то есть заменили интеграцию этих региональных элит в состав единой политической нации их обособлением. И это один из важнейших факторов распада Советского Союза. Поэтому в этом смысле, то есть в фундаментальном смысле Советский Союз империей, конечно, не был, и мы должны себе это четко понимать.

И сейчас одна из важнейших задач — это возвращение русским понимания своего имперского национального статуса, что исключает всякого рода ксенофобию, всякого рода этническое самолюбование. Ведь что такое империя? Когда мы сейчас сталкиваемся с обсуждением этих вопросов, то чаще всего лично у меня создается впечатление, что ораторы и те, кто об этом пишут, воспринимают империю как некую волшебную палочку или манну небесную, которая решит все наши проблемы. На самом деле империя — это колоссальная ответственность. Опять же, говоря об империях, обсуждают какие-то внешние ее признаки — разомкнутость границ, внутренние, внешние империи и так далее, и так далее. Нет, все империи, начиная с Персидской, а поскольку я получил классическое образование, древнегреческий и латинский языки, то я могу об этом говорить достаточно профессионально, я работал более пятнадцати лет по этим тематикам. И Персидская, и Римская, и Византийская, и халифат, и Монгольская империя — все строились по принципу того, что империя берет на себя ответственность за мир и благоденствие подданных, а подданные в обмен на это признают статус империи и платят налоги. И за пределами этой функции безопасности, то есть военной, полицейской и фискальной, которая обеспечивает эту функцию безопасности, то есть сбор налогов, империя не навязывает своим подданным никакой идеологии и никаких институтов. Мы знаем, что была попытка навязать свои институты один раз в Римской империи, что закончилось Иудейской войной. Это показывает, что империям так себя вести несвойственно. Именно поэтому я говорю, что и современные Соединенные Штаты перестали быть империей, потому что они навязывают свои институты и они навязывают идеологию, а уже не обеспечивают безопасность своим сателлитам. Более того, пытаются всячески спихнуть с себя ответственность за безопасность и мир на других — то на НАТО, то на Европейский Союз, то на коалицию так называемую и так далее, и так далее. То есть они утеряли статус империи.

И мне думается, что в этом смысле у России открывается совершенно уникальный шанс выступить совершенно по-новому, осознав эту свою историческую миссию, свою историческую роль. Другое дело, что надо понимать именно то, о чем я сказал — что это колоссальная ответственность, это не радость, это не подарок, это огромный груз, это огромная ответственность, огромная повинность, если угодно, заботиться о тех, кого мы приручили или кого мы собираемся приручить. И для этого, конечно, должна быть совершенно иная политика прежде всего внутри страны, то есть политика интеграции элит. А, к сожалению, вся современная система образования построена на других принципах, на противопоставлении. А поскольку весь культурный компонент передан на уровень субъектов Федерации, то не только в республиках, но и во многих областях это образование ведется по принципу противопоставления: мы — они, то есть по принципу дезинтеграции, по принципу порцеляции, фрагментации единой нации уже в рамках современной Российской Федерации. Вот это надо, безусловно, немедленно и самым решительным образом прекратить.

Здесь звучала тема монархии. Еще в начале 90-х годов я вбрасывал на самом деле эту идею, правда, тогда это невозможно было обсуждать серьезно, а скорее в рамках шутки я вбрасывал эту идею, что вообще-то самая идеальная форма государственного устройства — монархия. Поскольку, если мы посмотрим на Европу, скажем, самые стабильные государства — это конституционные монархии. И в этом смысле это тоже не противоречит нашей традиции, поскольку Россия пошла в начале XX века по пути трансформации самодержавия, которое уже со многими функциями не справлялось, в конституционную монархию. И здесь у нас появляется на самом деле, как мне тоже кажется, в рамках этой концепции глобальной роли России возможность исправить одну ошибку, которая состоялась почти 170 лет тому назад, и, возможно, получить новый шанс на реализацию наших вселенских универсальных задач. Я имею в виду то, что во время пребывания цесаревича Александра в Лондоне личная симпатия с королевой Викторией была на грани того, чтобы состоялась личная уния между ним и королевой Великобритании. Об этом писал посол в Петербург и настоятельно рекомендовал государю дать на это согласие. Из Питера последовал резкий окрик: немедленно в Дармштадт! И после этого Николай почему-то удивлялся, почему его идеи по поводу Турции натыкаются на глубокое непонимание Британии и вообще почему вдруг начинается Крымская война. Как известно, такие оскорбления не прощаются. Так вот, сейчас, если мы будем размышлять в рамках конституционной монархии, у нас появляется шанс рассмотреть такой вариант, как принц Майкл Кентский, который одновременно и потомок Романовых, и потомок королевы Виктории, русскоговорящий, и во многом смысле русскомыслящий и особо эмоционально относящийся к России британский принц. И здесь, я думаю, это сильно оптимизировало бы наши шансы в развитии тех тенденций, о которых я сказал выше.

И последнее замечание касательно того, что, понимая, конечно, наше своеобразие, думая о нем и стараясь его укреплять, мы все-таки должны одновременно отдавать себе отчет в том, что мы не одни такие в мире, мы не должны впадать в аутизм. Потому что, когда мы говорим о том, что русская политическая мысль, духовно-политическая мысль активно обсуждала вопросы права и справедливости, вопросы политического идеала, то мы должны понимать, что не менее остро, хотя, может быть, и по-другому, с другими акцентами, но не менее остро это все обсуждалось и в Западной Европе. Иначе оно и быть не могло, потому что Аристотеля и Платона читали как у нас, так и у них, хотя у нас, пожалуй, начали читать раньше, чем у них благодаря византийскому наследию, потому что святоотеческую традицию читали и там, и здесь и ценили. И в этом смысле мы просто, повторяю, не должны впадать в самообаяние и считать, что мы уж совсем уникальны. Другое дело, что многое из того, что состоялось в Западной Европе, состоялось в Америке, нас совершенно не устраивает. Ну так и что же? Поэтому мы и должны, освобождаясь от собственных комплексов, в том числе от комплексов аутизма, сейчас выйти в мир с новыми инициативами, по-настоящему осознав, кто мы такие, что мы можем и какие на самом деле модели мы можем предложить миру, потому что мир нуждается в новом устройстве. А, повторяю, нет механизмов, которые бы это новое устройство сейчас могли бы предложить».

Из выступления Александра Фоменко, депутата Государственной Думы: «Мы постоянно рассматриваем русскую политическую культуру в сравнении с Европой или с англосаксами. Это объяснимо исторически, но непонятно, исходя из сегодняшней реальности. Дело в том, что империя Китай, который находится рядом, живет и побеждает. В отличие от других имперских проектов, у них уже в конце 90-х годов был потенциал второго удара. А, судя по темпам, он у них уже есть и потенциал первого удара. Я имею в виду ядерный. В отличие от Римской империи и других европейских так называемых проектов, Китайская империя оказалась гораздо более живучей. Может быть, в связи с тем, что она строилась несколько по иному принципу. Если Рим включал в себя, инкорпорировал местные элиты новых территорий, создавал заново местную аристократию, делал ее аристократией имперской, то Китай традиционно строился на прямом налогообложении крестьян, и центральное правительство всегда боролось против создания, попыток возникновения аристократии. Прямые оклады чиновникам, прямые трансферты территориям и никаких возможностей для появления региональных баронов, местной аристократии. Как только они с этого пути стали сходить, Китай тут же начал сыпаться, и благополучная китайская империя была замещена империей Мао. Я думаю, что нужно рассматривать нашу политическую культуру именно в сравнении не только с Западом, но и с востоком, брать примеры и отталкиваться от этих примеров. Кстати, по тому же принципу китайской империи сегодня, очевидно, строится и империя капитала, тут Соединенные Штаты и сателлиты на разнообразных территориях также легко получают трансферты, достаточно легко получают оклады, но и не дается возможность создать что-то самостоятельное. Я не имею в виду, конечно, попытку Чавеса и других, но это только попытки. И сегодня мировая элита, это, по всей видимости, все-таки уже не американцы, поскольку американцы, также как и Европа, входят в клуб вымирающих наций. Положительная динамика рождаемости только у мексиканцев на территории Соединенных Штатов, а мексиканские лидеры, в том числе входящие в американский истеблишмент, откровенно говорят о проекте Аслана, о создании новой большой Мексики. И прямо формулируют в открытой печати, что их цель — отвоевание назад Калифорнии и Техаса. Хочу заметить, что в Российской империи не было ксенофобии, с которой боремся мы сегодня, видимо, просто потому, что русских было достаточно много. И их должно быть больше, для того чтобы ксенофобии не было. О том же самом говорит и пример Франции, где проблема мятежей связана, прежде всего, с демографией. И как следствие идет процесс дехристинизации Европы. Даже в самом национальном фронте Люпена некоторые члены политического бюро происходят из какой-нибудь французской Гвианы, они совершенно черного цвета. А председателя Парижского горкома национального фронта зовут Фарид Спаи. Вполне имперский подход к созданию партии «Национальный фронт». Но проблема именно в рождаемости. Рождаемость сегодня перестает уже быть вопросом культурного или даже религиозного выбора. Это вопрос выживания Европы и нас. Если мы хотим, чтобы наши внуки, а может быть и дети жили в той же культурной среде, в которой живем мы, то, разумеется, рождаемость должна стать приоритетом и государственной политики, и личных размышлений граждан, если они считают себя политически ангажированными. Но когда говорят о том, что нам грозит какая-то чуть ли не религиозная революция, экспансия и что-то вроде шиитской революции на русский лад, то ответом является, на мой взгляд, констатация того факта, что для Ирана шиитская революция вовсе не была таким уж тяжелым испытанием. Все свидетельствует о том, что страна стала жить лучше и веселее. И сегодня Европа, как я уже сказал, будучи клубом вымирающих наций, имеет охрану этого клуба, называемую НАТО, но эта охрана должна будет опираться не на европейских бойцов в своей экспансии на восток, запад, север и юг, а это автоматически приводит к последствиям, к которым привела передача ракет Стингер Усама Бен Ладену. Ведь европейцам это могло быть непонятно десять, пятнадцать лет назад, но теперь, слава Богу, все очевидно. То, что раньше говорил только Люпен, теперь говорит даже потомок венгерских эмигрантов Саркози. И то, что начиналось с восхитительных для некоторых сцен в романе Рабле, смены верха и низа и всего этого возрожденческого гуманизма, заканчивается погромами во Франции. Последствия этого раблезианства становятся очевидны для тех, кто никогда не задумывался. Мне кажется, что для нас сегодня единственным выходом является клерикализация образования и клерикализация культуры, если мы хотим бороться с ксенофобией и всеми остальными ужасами, о которых нам говорят борцы с ксенофобией. Русских должно быть больше, и они должны получать то культурное воспитание, которое они получали в те благословенные времена, когда большая часть населения не слышала слово «ксенофобия». Ведь ксенофобия, кстати, означает не ненависть к иностранцам, а всего лишь страх их. А этот страх возникает, только когда их больше. У нашей церкви отсутствует сейчас экономическая доктрина, по-настоящему разработанная. Потому что в той же самой Римской церкви экономическая доктрина представляет собой толстенный том. Но у нас дальше нескольких постулатов в брошюрах дело не идет. И как сказал в диалоге со мной высокопоставленный сотрудник отдела внешних церковных отношений — нам это не нужно, наша церковь должна быть одинаково близка и Чубайсу, и бомжу. Из такой позиции происходит то прискорбное состояние, когда люди, даже являющиеся оцерковленными, очень удивляются, когда узнают о существовании смертного греха лихоимства. И, к сожалению, той мифологии свободного рынка, который мы испытывали все последние 10−15 лет, ничего не было противопоставлено. Людям до сих пор непонятно, что отсутствие денег у государства — это бред, если в государстве есть рабочие руки и есть потребительский спрос. Просвещенические проекты в его коммунистической либеральной ипостаси мертвы, это всем очевидно. И, несмотря на то, что события, прошедшие на протяжении всего ХХ столетия и происходящие сейчас, не доказывают возможности создания единого человечества, ни в том, ни в другом варианте, ни в российском, ни фукуямовском, но, однако, мы все еще дискутируем с тем самым проектом, который уже ушел. Мне кажется, что в диалоге как с инославными, так и с иностранными партнерами мы должны настаивать на культурно-политическом плюрализме, как единственном выходе для сегодняшнего времени, для возможности сосуществования разнообразных проектов. Иначе между идеей нового халифата или бушевской свободы демократии по-американски нам просто не найти места. И все это может закончиться весьма плачевно. Надежды на то, что мы сможем в нашем православно-цивилизационном реале создать некие интеграционные структуры, всевозможные православные конференции, православные планки и тому подобное, мне кажется нереальным, по той простой причине, что сегодня православно-цилизационного реала не существует. Существует Россия. И все, больше ничего. Все остальные страны той же религиозной традиции являются частью других цивилизационных реалов. Некоторые из них чувствуют себя там некомфортно, некоторые вполне комфортно. Если Россия станет сильной и привлекательной, я не имею в виду материальный успех, о котором говорил господин Сурков в своих последних выступлениях, то тогда, может быть, православные реалы будут созданы. Но сегодня нужно говорить только о нас, и в этом смысле, нам, может быть, стоит посидеть немножко, наконец, у реки, то, чего мы раньше не делали, подождать, когда мимо проплывет кто-нибудь из наших противников. Потому что наша политическая культура очень сильно отличается от культуры, как китайской, так и европейской. Тот факт, что мы, наконец, сейчас научаемся вести себя по-новому и по-современному, потихоньку начинаем использовать так называемую «мягкую силу», «мягкую власть», о которой столько говорилось. Нам не надо влиять на весь мир, нам достаточно влиять на территорию бывшего Союза, бывшей империи. На это у нас силы, как очевидно, находятся. Слава Богу, мы научаемся получать выгоды от использования нетрадиционных и негосударственных средств в политике, в том числе, во внешней политике. Потому что, конечно, без братков в Крыму никто не смог так хорошо организовать нынешнее противостояние. Слава Богу, что там не видно следов работы наших спецслужб, потому что это ведь очень опасно, чтобы не случилось того, что случилось с центральной разведкой Соединенных Штатов, когда они заключили контракт с мафией в борьбе за Сицилию в 1944».

Из выступления Кирилла Фролова, заведующего отделом Украины Института стран СНГ: «Современная борьба за лидерство во всем имеет свой политический и религиозный аспект — это конкуренция идей американского протестансткого миссионизма, глобального ислама, католические и секулярные проекты. Брюссель и Ватикан, которые сами по себе враждебны друг другу, но их религиозная или антирелигиозная подоснова, как в случае с воинствующим секуляризмом, налицо. И единственный ареал, где Россия сохранила свои столичные функции — это ареал восточно-христианской цивилизации. Только здесь мы столица, восточно-христианская цивилизация не выживет без России, мы видим, какой удар был нанесен по ней делением Черногории. Ясно, что все остальные страны православной традиции останутся таковыми, только опираясь на нас. И если мы видим, как исламский мир консолидируется, что есть международные панисламистские структуры, такие, как международная организация «Исламская конференция», лидер которой сейчас пребывает в России, то, несомненно, для укрепления столичной функции России в ее естественном геополитическом ареале, православном ареале необходима и православный аналог, этакая организация «Православная конференция», которая имела бы свои экономические, культурные структуры. Напомню, что в организации «Исламская конференция» есть Совет глав государств исламского мира, есть Совет глав правительств исламского мира, есть Международный исламский банк, Совет министров культуры, образования, информации и так далее. Вот нечто подобное, мне кажется, давно пора создать и в православном цивилизационном ареале.

И другая проблема, о которой здесь говорилось — это демографическая проблема. Можно достаточно долго и эффективно ее теоретизировать, но если уж Президент выдвинул этот национальный проект, и надо говорить о нем в том числе потому, что его выдвинула государственная власть, потому что для нас это важно и значимо, что она осознает всю важность и глубину проблемы, это хороший знак и добрый знак. Несомненно, сказав «а», нужно сказать и «б»: нет никакой иной мотивации для рождения детей, кроме как религиозной. Опыт постхристианских стран Запада показывает, что решение самих по себе экономических проблема ситуацию не улучшает. Таким образом, проблему эту невозможно решить без социального партнерства церкви и государства. Конкретно оно должно заключаться в том, что церковь получает нормальный доступ в систему образования, воспитания и средства массовой информации. У нас нет ни одной православной телепрограммы в прайм-тайм, в Москве до сих пор запрещены основы православной культуры, и министр образования Фурсенко публично считает для себя возможным отвечать Патриарху несогласием по этому вопросу. Естественно, любой эффективный православный проповедник сможет сделать больше в вопросе рождаемости, в вопросе демографии, чем огромное количество пустых и сухих неубедительных пособий или обычных психологов, психотерапевтов, как сейчас у нас пытаются доказать, что именно эти люди способны изменить психологию людей. Нет, пустите отца Дмитрия Смирнова, который возглавляет центр «Жизнь», который прочитал сотни тысяч лекций против абортов на телевидении, и тогда ситуация начнет реально меняться. И это политическая реальность, а не просто теоретические выкладки.

Геополитика постсоветского пространства, исторической России: Русская православная церковь является единственной нерасчлененной структурой на постсоветском пространстве. На ее основе должно происходить воссоединение России и Белоруссии, которое является категорическим императивом российской политики. И в этом смысле упрек нынешней власти — это лукофобия части медиакратии. Нравится, не нравится, если уж мы с Кадыровым договорились, с человеком, который боролся с Москвой, то не договориться с Лукашенко, не затянуть его, не дать ему соответствующих шансов, мне кажется, было бы стратегической ошибкой. И опять же православная подоснова этого очевидна, великий белорусский православный просветитель Михаил Коялович является автором стратегического труда «Лекции по истории Западной России», где он показывает, что Белоруссия является Западной Россией, белорусы — западно-русским народом, самобытной, но неотделимой частью русского народа. И эта книга сейчас, я убежден, должна быть переиздана и стать настольной книгой для политической элиты Москвы и Минска. Может быть, издательство «Европа» нам в этом поможет, текст есть. На территории Юго-Западной Руси применительно к тому, что сейчас происходит, Украинская православная церковь Московского патриархата является последним оплотом России. А сейчас параллельно с вторжением НАТО в Крым происходит попытка открыть подворье Константинопольского патриархата во Львове, это вторая духовная составляющая трансформации Украины в антироссийское государство, и эта вторая составляющая до сих пор должным образом не отмечена экспертным сообществом. В Крыму высаживается морпех НАТО, во Львове открывается подворье Константинопольского патриархата, который зависит от США.

В области внутренней политики, несомненно, нужно четко прописать, что главный национальный проект церковно-государственный — это национальная модернизация на основе традиции. Модернизация без традиции — это растворение в мире и в море глобализма, традиция без модернизации — это превращение в индейскую резервацию, которая будет очень быстро оккупирована технологически развитыми конкурентами. И образцом такой национальной модернизации пора внести в наше политическое сообщество, историческое, экспертное сообщество фигуру не Петра Первого, а фигуру оболганную, фигуру патриарха Никона, того самого человека, благодаря которому произошло воссоединение Малороссии, который пытался сделать из Москвы действительно Третий Рим, центр мирового православия. Вспомним, что одной из главных задач создания Ново-Иерусалимского монастыря была подготовка православной интеллектуальной элиты всех стран мира, такой экспорт православия. Там были свои школы для представителей каждого православного народа, которые потом должны были отправляться и нести православие. Национальная православная этика в рыночной экономике. Да, альтернативы рыночной модернизации нет, весь вопрос в том, какая она будет — национальная или компрадорская, и здесь православный опыт чрезвычайно значим. Вспомним, что один из последних величайших русских святых Серафим Саровский перед тем, как уйти в монастырь, был образцом православного предпринимателя, который действительно приносил начала православия в рыночной экономике, которые примиряли труд и капитал, он кормил пол-Петербурга. И такие образцы национального предпринимательства православного должны быть реально востребованы для решения современных социальных проблем труда и капитала.

К сожалению, роль и значение православного модернизационного проекта пока больше понимают наши геополитические и цивилизационные оппоненты, чем наша собственная элита. Мы видим, какие политические, и не только политические, инвестиции вкладываются в процесс ослабления Русской церкви, создание видимости управляемых конфликтов внутри нее. Мы это видели на примере попытки сорвать воссоединение Московского патриархата и Русской зарубежной церкви. Мы видим проекты искусственных сломов идентичности России, типа русского ислама. Мы видим, какой удар нанесен по преподаванию основ православной культуры в школе, и мы видим попытки манифестировать идеологию срыва национального модернизационного проекта. В частности, обращаю внимание на манифест главного редактора «Русского журнала», Олега Кашина и его коллеги Кононенко, где они пишут, что самая главная угроза для России — оказывается, не оранжевые перевороты, не действия геополитических оппонентов, не вымирание народа, а так называемая религиозная революция, которая по их мнению почему-то гораздо страшнее и опаснее, чем шиитская революция в Иране. Таким образом, православная церковь ими постулируется как главный враг общества и государства. И мы видим, что именно борьба по этому вопросу — это тест в отношении самой русской государственности и культуры, будущему России. Либо будет проект национальной модернизации на основе традиции, православной традиции, симфонии церкви, государства и общества, либо будет реализована традиционная модель, когда Россия не участвует в качестве второго игрока или подчиненного в чужих геополитических играх, но выстраивает собственный геополитический проект на основе совей православной традиции, либо она проигрывает конкурентную борьбу. Поэтому все те, кто борется с Русской православной церковью, борются с Россией.

Из выступления Чуганова Евгения Григорьевича, государственного советника юстиции, руководителя секретариата вице-спикера Государственной Думы РФ: «Постараюсь быть по-прокурорски краток. Обсуждаемый сегодня вопрос безусловно, абсолютно важный, судьбоносный для России и во многом для ее будущего. На мой взгляд, построение гражданского общества, которое сегодня усиленно внедряется, есть не что иное, как возложить в прокрустово ложе правовых норм все больше и больше правоотношений, которые складываются между людьми. Но в то же время выхолащивается подчас умышленно, либо по недомыслию, очень важные правовые моменты, которые, мне кажется, нарушают традиции русской правовой мысли и русской правовой науки. Коснусь некоторых, на мой взгляд, основополагающих моментов, в частности, если мы посмотрим свод законов Российской империи, исследуем законодательство Советского Союза, Советской империи и посмотрим, что у нас на этом поприще творится сейчас, то есть такая закономерность. К слову, сегодня многие выступающие отметили и называли такое слово «управление», «государственное управление» и так далее. В Своде Российской империи отмечалось, что наряду с тем, что самодержец возлагал исполнение государственных функций на ряд органов и учреждений, управление делами государства Российского он оставлял за собой. И понятно всем, что те, кто берет бразды управления в свои руки, он берет на себя и бремя ответственности. Если мы обратимся к Конституции Советского Союза, их было несколько, но, тем не менее, красной нитью проходило, как в союзных конституциях, так и в Конституции Российской Федерации, вернее, Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, там также отмечалось, что существуют в государстве органы государственной власти и управления. Если мы обратимся к Конституции 1993 года, то мы там этого слова, не только государственного управления, а вообще слова «управление» не найдем. Тем самым, конструкторы Конституции 1993 г., на мой взгляд, оказались даже еще большими марксистами в деле уничижения роли государства, чем их предшественники советского периода. Понятно всем, что, и сейчас мы являемся очевидцами того, что государство уходит от решения важнейших вопросов жизни общества, от управления делами общества. Никоим образом государство не должно уходить из областей руководства обороны, оборонной промышленностью, вопросов безопасности, в том числе, что особенно сейчас актуально, вопросов продовольственной безопасности, из области сохранения здоровья нации, в том числе вопросов экологии, здравоохранения, социальной защищенности и ряда других важных вопросов. С тем, чтобы конструкции основных законов, тех законов, которые издаются на основе Конституции, были и свято соблюдались именно традицией русской правовой мысли с тем, чтобы право служило именно народу, во всяком случае, большинству народа, который этого заслуживает.

Из выступления Алексея Чадаева, культуролога, члена Общественной палаты РФ: «Я зацепился за словосочетание «политический заказ», когда говорилось о борьбе с ксенофобией. Да, это именно политический заказ. И я, как русский, как православный, как гражданин России, являюсь одним из заказчиков этой компании. Мне кажется, что именно проблемой и, может быть, даже катастрофической угрозой является то, о чем вы говорите, когда говорите о примитивизации, о деградации, об обыдлении в самом худшем смысле этого слова. На самом деле, когда под предлогом возвращения к исконному, к национальному, к традиционному, вдруг откуда-то из недр вырывается что-то совершенно пещерное, поневоле думаешь: мы столько раз призывали возвращаться к традиции, и вдруг оказалось, что на самом деле этот процесс сводится к залезанию обратно на деревья. Вот это-то как раз наиболее страшно. Тем более, что это не чисто российская, не чисто русская проблема. Я с большим интересом прослушал Степана Степановича. Особенно, конечно, здорово было про более, чем 70 критериев русскости государства, параметров, по которым измеряется степень русскости или состояния русскости. В какой-то момент, когда Эстония и другие прибалтийские страны ввели экзамены на знания своего языка и своей культуры, я как-то подумал о том, что, наверное, в России невозможно повторить этот славный прибалтийский опыт по одной простой причине, что если вводить экзамен на знание России, то, наверное, просто не найдется такого человека, который мог бы его сдать в мире. Это большое самомнение. Но, однако, на то она и точная наука, чтобы все посчитать. Мне кажется, что после распада Советского Союза большая беда случилась у нас в языке со словом «русский». Слово «русский» в любом значении, в любом контексте было у нас фактически под официальным цензурным полузапретом. Его употреблять было нельзя. Как только ты говоришь, что ты вроде русский народ или русское государство, тут же выбегал откуда-то какой-нибудь дрессированный органчик с криками, что Россия — это многонациональное государство, что мы состоим тут не только из русских, что это оскорбление каких-нибудь меньшинств. Я думаю, что все, так или иначе, с этим сталкивались. В итоге это привело к достаточно опасной ситуации, именно политически, мне кажется, опасной, в которой есть нечто такое русское, которое на самом деле не целиком заполняет собой российское. Российское — это был просто такой субститут советского, многонационального. Новая историческая общность — советский народ, его заменили автоматически, методом по алгоритму Маркова, на российский народ, многонациональный. И предполагается, что русское большинство — это одна из наций или национальностей, составляющих все вместе эту самую новую историческую общность многонациональный российский народ. Разумеется, моментально появляется группа, которая пытается говорить от имени русского народа, а согласно последней переписи населения 80 процентов страны считают себя русскими, они делят страну на русских и нерусских, говорят о каком-то засилье инородцев или о диаспорах. Говорят о том, что мы живем в нерусском государстве. Причем, сложность определения этнически русского или чисто эталонно русского их не очень-то смущает. В общем-то, наоборот, открывают удивительную политическую возможность, выписывать патенты на русскость, исходя из текущей политической конъюнктуры, по типу «кто не с нами, тот нерусский». Разумеется, метод известен, это еще гитлеровский метод. Собственно, новизна нацистского подхода в том и состояла, что нация воспринималась не как естественное культурное сообщество, то есть, как что-то, к чему человек принадлежит и из которого невозможно исключить, а как институт, который может, соответственно, в себя принимать и из себя исключать, в соответствии с определенным бюрократическим регламентом. Страшное дело. Мне кажется, ошибка состоит в исторической безграмотности, которая привела к шаблону, что нация — это такая базовая однокультурная общность, которая формирует, образует, учреждает государство. На самом деле, конечно, не нации создают государство, а государство создает нации. То есть, история русских и не только русских, мне трудно на самом деле вспомнить какую-либо европейскую нацию, которая бы возникла не как политический проект, или не в результате тех или иных именно политических событий. Нация тем и отличается от примитивного племенного сообщества, что она базируется на системе институтов, которые формируют те самые национальные признаки, менталитет, идентичность, единство исторической судьбы, а значит, образование, в котором центральная роль отведена национальному языку, национальной литературе, национальной истории. А значит, это система, значит, опять государство. Собственно, само возникновение нации связано с огосударствлением тех сфер, которые до этого были частными или уж точно негосударственными. Введение всеобщего образования, взамен частного, церковного, или еще какого-то, введение систем здравоохранения, пенсионного обеспечения, опять же под национальные задачи формирование идентичности остается. В чем претензия к концепту гражданской нации, если говорить по существу? Потому что идея гражданской нации, конечно, исключает историю. Гражданская нация ведь чем отличается от нации обычной? Тем, что она отказывается от некой связи со своей историей, она как бы существует только сейчас. Да, она существует в логике Фокуямы, история закончилась. И понятно, почему сегодня говорят о том, что нельзя допускать негражданскую нацию, потому что история — штука очень опасная. Потому что как только ты берешь на себя связь с историей, ответственность за историю, ты тут же моментально нагружаешь себя такими обременениями, такими обязательствами, которые ты сегодня нести не в состоянии. Бремя истории — очень тяжелое бремя. Поэтому сегодняшняя дискуссия о русском очень показательна. Мы, с одной стороны, пытаемся примазаться к истории, пытаемся говорить о том, что вот, мы наследники той самой тысячелетней русской традиции. А с другой стороны, ужасно ее боимся, пытаемся из нее все время что-нибудь выбросить. То советское, нас не устраивающее, то либерально-западническое, которое тоже считается осквернением, грехом, отступлением, есть многие, которые говорят о том, что нужно выбросить царский период. Показательна дискуссия по православию. Точно такая же, кстати, как в Европе, когда один говорит: ну какая еще бывает культура русская, кроме православной? А на него тут же напускается какой-нибудь советский физик-атеист, который говорит о том, что это вам православные бомбу делали? Бомба — это тоже культура. Сегодня главным нервом момента применительно к теме русского и к понятию русский является то, что нам очень тяжело и очень трудно нести русскости и бремя русской истории. Мы пытаемся его сбросить, пытаемся из него куда-нибудь выпрыгнуть. Если послушать наших националистов, особенно их идейных вождей, наиболее радикальных и последовательных, они же на самом деле абсолютно отформатированы европейским шаблоном. Весь такой вот русский евронационализм — попытка выпрыгнуть из русской истории и стать обычной европейской нацией, стать эстонцами, поляками, кем угодно, но просто кажется, что это чуть ли не единственный способ существования, выживания. Единственный позитивный содержательный ответ состоит в том, что русская особость, если говорить о формуле особости, в том и состоит, что мы с самого начала строим себя из иного, строим себя из инокультурного, мы вербуем в русских из нерусских. Мы строим Россию, как место, где каждый может быть, оставаться собой, а может стать русским. Право быть русским — это заявительное право. Любой, кто объявляет себя русским, в состоянии доказать это, у нас нет никаких аргументов что-либо возразить на фразу «я русский», кто бы ее не произносил в культуре. Потому что нет способа. Русский — это открытая система. Мы издали книгу в издательстве «Европа», которая называется «Русская гамма». На самом деле это блиц-нарезка самых разнообразных текстов, с одной единственной, собственно говоря, задачей: попытаться показать соотношение русского в нерусском и нерусского в русском. То есть, показать, что русский — это такой странный химический элемент или химический состав, который если только попытаешься аналитическим методом его разбирать, вычленять, пытаешься очищать от наслоений, от внешнего, от иного, от чуждого, то ничего и не остается. Как только ты начинаешь работать шкуркой, ты стесываешь этой шкуркой до конца. То есть, как только мы перестаем себя ощущать миром, или человечеством, или универсумом, то нас нет. Мы не существуем. Украинская история очень убедительно это показала из последних лет. Там строительство нации ведется буквально из того материала, который есть. Ведь современное украинство не имеет ничего общего с украинской историей. Украинец — это тот, кто может себя объявить. Оказывается, что Россия не интегрируется в существующий мир, иначе как ее не попилить на 88 Латвий, создать там 88 наций, и в этом качестве всех принять скопом, кого в Евросоюз, кого в среднеазиатское какое-нибудь сотрудничество, кого в ШОС, кого еще куда-нибудь. В целом, как пласт, как глыба, как нечто цельное, это никуда ни встраивается, никуда не встает, этому нет места в мире, состоящем из наций, в европейском смысле слова. Поэтому мы сейчас, действительно, оказываемся в ситуации теста на выживание, но главный вопрос состоит в том, что именно мы пытаемся сберечь и в качестве кого, и в качестве чего мы пытаемся выжить. В этом и состоит спор между националистами, или локалистами и универсалистами сегодня.

Из выступления Гуминского Виктора Мирославовича, доктора филологических наук, профессора: «Литература входит в понятие русской и политической традиции. Вспомним классическое пушкинское о том, что история России требует другой формулы, чем история Европы Гизоте. Это аксиома, которая вместе с тем должна требовать подтверждения от нас, удаленных уже от Пушкина. Вспомним пушкинские проекты будущего, вспомним знаменитую 7-ю песню Евгения Онегина о техническом прогрессе, о том, как мосты и шоссе Россию там и тут пересекут. И чем дело кончится. Заведет крещенный мир на каждой станции трактир. Собственно, это то, что мы видим сегодня. Вспомним пушкинскую формулировку той цивилизации, которая с каждым годом становилась все яснее и яснее. Цивилизация северо-американских штатов, которую Пушкин характеризовал, как безудержный эгоизм и страсть к комфорту. И добавил в скобках, потому что русскому читателю еще не было понятно это слово — комфорт. Но я по-английски произношу, потому что оно в этом смысле и существует. Смотрите, сколько времени русские люди обо всем этом думают. Когда это началось, как это продолжалось, и, действительно, и кладбище народов, и тюрьма народов. Как много вот этих вот точек, которые нас связывают на самом деле. Господи, вот Сергей Вячеславович начал, казалось бы, такой тезис, совершенно ненаглядный, а мистический политики Древней Руссии. 1123 год, игумен Даниил на святой земле, его встречает не кто-нибудь, а король Иерусалимский Болдуин I, Бодуэм, если говорить в такой для русского уха более привычной огласовке. Почему никто из историков не мог понять очень долго, Карамзин загадочно улыбался, когда ему об этом рассказывали. По сути дела, никто из историков, а выяснилось, что он привез к гробу Господню, условно говоря, систему престолонаследования на Руси. Чтобы не было этих междукняжеских свар, чтобы сам Господь, он молился об этом за русскую землю, и о том, чтобы младшие князья не пытались (…) со старшими. Это не система майората западная, это вот то, что он, и для всей вот той старой Европы, о которой говорила Наталья Алексеевна, это было понятно. Это было понятно, поэтому его встречал Бодуэм. Поэтому он давал ему и охрану, поэтому это был событие политическое, международное политическое событие, паломничество черниговского игумена Даниила на святую землю ко гробу Господню. Так что очень много, на мой взгляд, и действительно, я опять же соглашусь с этим тезисом, о том, что сегодня, действительно, очень много пришлось услышать интересного и глубокого. И напомнить о том, что я не собираюсь обобщать от имени Господа, но все равно все в руце Божьей. И вот сейчас, вернувшись из Китая с тоской, делегация Союза писателей там была, с какой-то всегдашней обидой, потому что образ до XIX века традиционный, вот эта великая стена, за которой засыпает великая китайская культура. До XIX века для отца (…) Бичурина, скажем, это все было очевидностью. Смотрите, они проснулись. И Александр Владимирович совершенно прав, они живут в совершенно каком-то таком особом ритме, и совершено иначе делают то, вроде бы, о чем мы все говорим. Вот, собственно, и все.

Из выступления Натальи Нарочницкой, президента Фонда исторической перспективы, доктора исторических наук, депутата Государственной Думы: «Британия наш самый серьезный геополитический противник, который, как только Россия вышла к Причерноморью и к Балтике, двести-триста лет только и думал о том, как бы использовать любой шанс — революция, мировая война — чтобы оттеснить нас на северо-восток Евразии, где глубина промерзания три метра. К тем опасностям, которые здесь уже перечислили, первая — это достаточно примитивное эпигонство современных западных структур, оно уже, правда, отходит сейчас, слава богу, и, собственно, либеральную идею в ее постсоветском исполнении народ отторгнул, и даже элита фактически отторгла именно в связи с ее страшной примитивностью, поскольку нынешние неозападники — это такая смешная и убогая пародия на великое западничества прошлого, что просто диву даешься. Но, к сожалению, именно славянофильство у нас проявляется тоже как очень сермяжная идеализация примитивного быта, к счастью, в этом семинаре я совсем иное увидела.

Я думаю, нет сомнения в том, что России нужна всесторонняя модернизация, но это должна быть модернизация, избавляющая нас от ультимативного контекста мировой политики. А для этого нужно иметь твердую опору в своей национальной традиции, очень четко осознавать, кто мы, откуда мы, что отнюдь не означает смотреть назад, а не смотреть вперед. Я думаю, что любой человек и любая нация не может жить без цели и ценностей за пределами земной жизни. Мы едим, чтобы жить, но не живем, чтобы есть — для России это особенно заметно. Для нас так же губительна самоизоляция, XX век это показал, точно так же, как и насильственное обезличивание. Вот узкие врата, по которым мы должны пройти. Для того, чтобы нация восстановила свою спокойную имперскую сущность, то есть не боялась, не чувствовала себя уязвимой от этого бесконтрольного притока каких-то чуждых идей, она должна иметь внутренний духовный стержень, который у нее был все века до этого — это православие. Когда русский народ, не задумываясь об этом, продолжал себя в истории, воспроизводил как некий преемственно живущий организм с верой, духом, миросозерцанием, общими историческими переживаниями, общими представлениями о добре и зле, ему было совершенно не страшно присоединение и интеграция огромного количества других народов, наоборот, он становился только сильнее и контролировал эту территорию отнюдь не штыком, хотя иные территории были завоеваны, однако буквально через десять лет там оставался гарнизон вообще в тридцать человек, и никто действительно не восставал при этом.

Во-первых, я думаю, что здесь все понимают, что развязанная кампания против русской ксенофобии — это все-таки некий определенный политический заказ. Хотя тревожные явления деградации национального самосознания в зоологический этноцентризм, безусловно, есть, но причина их — именно в отсутствии духовно освещенного национального чувства, которое было у русского именно православного человека, который знал, что объятия Христа и истины обращены ко всем народам, и нес его. И сущность православного нравственного личного подвига в течение жизни — это преодоление грехов собственной гордыни, где уж тут чувство превосходства одной личности над другой или одной нации над другой. Но для этого не нужно запрещать русским быть русскими православными. Поэтому совершенно справедливы здесь все замечания, и думаю, что мы должны дальше продолжать борьбу и за возможность преподавать основы православной культуры, и прекратить глумление над церковью, верой. Вы знаете, шутить над новоправославствующими можно, подшучивать, но это вряд ли вызовет что-то больше, чем добродушную иронию, правда же, а не какой-то сарказм.

Хочу еще сказать об одной опасности. Сначала в течение последних нескольких лет вроде бы развивалась, прямо скажем, гораздо более свободно, чем в первой половине 90-х годов, эта апелляция, внутренний позыв к познанию своего прошлого, возврату к корням, к православию, и мы видели эти результаты. Сейчас просто каким-то окриком поднялась кампания опять назад все это отодвинуть.

И здесь мы видим, как концепция чисто гражданской нации во Франции, в Европе, в общем-то, терпит глубокий кризис. С другой стороны, отрицать ценность ипостаси вот этой, гражданской нации тоже бессмысленно. Гражданская нация создает оптимальные политические институты, она гармонизирует взаимоотношения в обществе, она рождает парламенты, механизмы улучшает, но она, конечно, не рождает ни Достоевского, ни Пушкина, ни Гете, ни Рабле. Это рождает нация, как порождение духа, объединенное верой, языком, культурой и так далее. Вот как, не противопоставляя эти две ипостаси, все-таки защитить наше право оставаться представителями русской нации и русской культуры. И быть частью нашей общегражданской российской нации. Вот я ставлю свою задачу, как политика, и пытаюсь всюду полемизировать таким языком, который, во всяком случае, не дает моим оппонентам повода меня обвинить в ксенофобии. Хотя они следят за каждым моим словом, потому что из вот тех политиков, носителей нашей веры и идеологии, я почти единственный, которого не удалось скомпрометировать каким-то неудачным словом. Вот я с вами делюсь этой проблемой, чтобы вы понимали, как это трудно в этих тенетах. Здесь начинали мы говорить о политической культуре. Совершенно забавно, конечно, когда говорят, что у России никогда не было политической культуры, что демократические институты в России, им всего сто лет. Мне кажется, в выступлении профессора Переведенцева это было опровергнуто. И вообще-то даже поиски XIX века — это были попытки нащупать, в общем, то утраченное давно. И местное самоуправление, действительно, на Руси было очень сильным, но ведь и ополчение Минина и Пожарского фактически снизу, демократическим путем восстановило государство в двух главных ипостасях: государство, как носитель суверенитета, которого просто не было, государство, как субъект международного права, хотя тогда еще не говорили таким языком, практически перестало существовать; и государство, как институт управления. Они когда шли и восстанавливали контроль над территорией, в которой нельзя было переместиться из одного пункта в другой, потому что тебя разбойники просто убили бы и ограбили, они создавали структуры, советы земские, приказы типа разбойного даже, комитет по безопасности Государственной Думы, вот что это, понимаете. То есть, это, говоря современным языком, это профильные комитеты Государственной Думы. А еще нам говорят об отсталости и негосударственности русского народа. И вертикаль власти, между прочим. В гениальных разработках Сперанского говорилось о том, что исполнительная власть должна быть вертикалью сверху донизу, а представительная, наоборот, снизу доверху. Так что идея вертикали власти, в какой бы, конечно, форме они, увы, со всеми нашими грехами и способностью любое самое лучшее начинание испортить в практике конкретной, тем не менее, они, в общем-то, вытекают отнюдь не из возврата к большевизму, а, действительно, наиболее соответствующие, во-первых, громадным пространственным условиям России, просто для контроля единства, и ее невиданному в истории культурному и прочему многоукладному разнообразию. Россия — это модель мира на самом деле. Нам ведомы проблемы дворцов и проблемы хижин одинаково. Мы знаем высоты технологий культуры, достижение философии, мысли, поэзии, всего, и такой примитивизм и архаизм, причем, естественный. Европа — это что-то ровненькое, поэтому интегрировать Россию, такую огромную глыбу, где сверкает и алмаз, и порода, и острыми углами вот в такой вот ровненький, аккуратненький коробочек, это значит просто ее уничтожить. Но проблема России — это проблема Европы на самом деле. Я, может быть, будет непривычно слышать от человека, которого привыкли считать таким неославянофилом, в защиту христианской Европе, но на самом деле изначально Россия и Европа зиждились на одном фундаменте, объединяло нас в одну цивилизацию, прежде всех демократических конституций Отче наш и Нагорная проповедь. И когда я говорю об этом с великими и нынешними крупными европейскими интеллектуалами-консерваторами, мы находим абсолютно общий язык, как будто мы принадлежим к одной цивилизации. Нас волнует и раздражает одно и то же на экранах телевизора, вызывает омерзение одни и те же явления в той и в другой жизни. И они мне по телефону даже, поздравляя с моей Пасхой, говорят мне: Наташа, мы смотрим только на Россию, она должна нас спасти. Вас заморозили в 1917 году, когда вытащили из морозильника, и вы разморозились, то вы оказались еще способными, не прошедшими вот ту энтропию разложения, какую прошли наши общества. И поэтому если вы сможете удержаться, восстановить, то за вами, может быть, и пойдет Европа. Но опять скажут: русские хотят спасать Европу. Да нет, конечно, наша реальность, увы, не очень оптимистична, здесь я опять же очень поддерживаю идею, высказанную о демографии, потому что мой фонд еще полгода назад, осенью, провел экспертный «круглый стол» по демографии. Не для пиара, мы подготовили консолидированный документ, где мы ставим просто вопрос о том, что все дискуссии бессмысленны, если не будет преодолена демографическая катастрофа. Но здесь народ отвечает отказом от инстинкта продолжения себя в истории тогда, когда он ощущает себя вытесненным на обочину истории, и когда он не понимает, зачем он живет и для чего он живет. И нищета народа имеет большое значение, но не она определяет. Поэтому если говорить о будущем нашей нации, то я считаю своим долгом обратить внимание общества, правящих элит на нравственные, философские основы вот этих отрицательных гражданских, политических явлений, которые мы имеем. Нужно добиваться и объединиться, чтобы разными путями каждый на своем уровне, используя свои формы влияния, своего слова, воздействовал, для того, чтобы мы могли спокойно продолжать быть русскими. Собственно, весь мой национализм заключается лишь в том, чтобы русские, спокойно и не задумываясь, продолжали себя в истории русскими. И тогда все флаги в гости будут к нам, и будет вот та самая имперская нация. И если выживет, сохранит себя, как явление мировой истории и культуры, как носитель духа русский народ, тогда расцветут на этом древе все другие народы, которые в свое время осознанно соединили с русскими свою судьбу и сохраняют им верность. Если русский народ сам себя презирает, если он утратил цели и ценности бытия, то он не нужен, как стержень, он помеха. Или он материал для исторического проекта других. Вот то, что происходит сейчас в Европе, а мне приходится туда часто ездить, я изнутри наблюдаю Совет Европы, в котором я с грустью ощущаю себя практически единственной, которая по-немецки знает, может продекламировать балладу Шиллера или Гете, а там никто просто уже этих имен не знает, я вижу, что царствует там вот этот универсалистский, троцкистский, левый философский парвусовский позыв универсализации. Тойнби, выдающийся ум, несмотря на 35 лет, отданных Королевскому институту международных отношений, обслуживающий внешнюю политику, тем не менее, никогда не мог быть использован для современной внешнеполитической пропаганды. Потому что он откровенно считал, что прикосновение западной цивилизации, которая имеет желание взять под свой контроль все, что движется в воздухе, на земле и в воде, прикосновение к другим цивилизациям их уничтожает фактически, не приносит им особого блага. Гражданская нация, которую проповедуют сейчас европейцы, давно уже и отказываются, закрыв глаза, признать, что их беда, кризис, уязвимость от мигрантов именно не в том, что мигрантов много и они другие, а в том, что у них у самих нет никаких святынь, цивилизации, собственно, больше нет, есть технократическая оболочка, в которой ячейками определены огромное количество прав. Но эти ячейки пусты, потому что если декларировать права и свободы без указания на систему ценностей и координат философских, нравственно-религиозных, для чего они даны, это всего лишь декларация права не иметь никакого ценностного, нравственного, целеполагания истории и жизни. А это философия конца истории. Эти ячейки будут заполнены другим толкованием свободы, прав, которые принесет ислам, другие и так далее. В XIX веке христианской Европе не страшны были бы никакие мигранты. И вот это и нам надо понять, что чисто гражданская нация, безрелигиозное, безнациональное сверхобщество — это общество с идеологией «Ubi bene, ibi patria «(«Где хорошо, там и Отечество». На сегодняшний день — это Родина там, где ниже налоги».

Из выступления Переведенцева Сергея Вячеславовича, доктора исторических наук, профессора МГУ, сопредседателя Союза писателей России: «Русская политическая традиция — понятие очень широкое, и подразумевать под ней можно очень многое. И вообще нужно отметить, что на протяжение многих веков русское общество было традиционным, но в то же время в России существовали различные традиции — этнические, политические, духовные, социальные. И зачастую борьба и споры политические были следствием соперничества различных традиций. Но тем не менее, в том или ином отношении та или иная традиция становилась основной, и вот в конце концов, допустим, с конца Х века важнейшей для России становится христианская традиция, а именно православие, и именно в русской христианской традиции, собственно, и идет развитие всей русской цивилизации, всей русской культуры, всего русского миросозерцания, миропонимания.

Хотя приверженность традиции для России была характерна, и не только для Древней Руси, не только для Руси XVI — XVII веков, но и гораздо позднее. Вообще этот принцип в России, если вспомнить древнерусские тексты, а очень многие тексты пронизаны этим термином, сама традиция осмысливалась в совершенно четком понятии: жизнь по старине. Практически все так называемые социальные восстания в той же Древней Руси проводились под этим лозунгом. Понятно, что восставшие казаки или крестьяне, или, допустим, в Древней Руси смерды, они не призывали к светлому будущему, они хотели только одного: давайте жить по-старому, потому что раньше было хорошо, а стало хуже. И вот этот принцип — жизнь по старине — пронизывал практически всю русскую жизнь на протяжении многих тысячелетий оппонировал на одной кандидатской диссертации, она защищалась по теме общинного самоуправления в России в деревне во второй половине XIX века, в пореформенной деревне. И в этой диссертации было сделано совершенно удивительное наблюдение: некоторые правила обычного права, например, если в деревне совершалось какое-то преступление, не обращались к земским начальникам, а община сама решала, как наказать того или иного провинившегося, и, соответственно, какие-то наказания определялись этому провинившемуся. Так вот, некоторые нормы обычного права конца XIX века один в один совпадают с нормами крестьянской общины Х I века. Были проведены сравнения с летописными данными, с сообщениями иных источников — один в один, не все, конечно, но очень многие. То есть традиционная жизнь в России была нормальной. Вы представляете, если даже за последнюю тысячу лет сохранилось это все, несмотря на мощнейшее развитие экономическое, техническое развитие и изменение человеческого общества, то сколько веков хранились эти традиции, допустим, до Х I века, когда, собственно, община и была главной самоуправляющейся единицей в жизни тогдашнего славянского общества.

Но с конца Х века в России, как я уже говорил, утверждается православная традиция. И вот здесь возникает еще одна очень серьезная традиция, если говорить конкретно о политической мысли. Мне приходилось профессионально заниматься историей древнерусской мысли, древнерусской философией и в том числе политической мысли, и я совершенно ответственно могу сказать, что русская политическая мысль до XVIII века точно, а после XVIII века это было одно из важнейших направлений в политической мысли России, была не просто политической, а была духовно-политической мыслью. Что это означает? Это означает, что духовно-политическая мысль предлагает политическими средствами решать духовные и религиозные задачи. То есть, для политических мыслителей, для правителей смыслом их деятельности, целью их деятельности никогда не были просто какие-то реальные, и только практические, и только приземленные результаты. Всегда ставились некие высокие и прежде всего духовные цели, которые достигались политическими средствами. И, собственно, вся политическая система России на протяжении веков выстраивалась в зависимости от тех духовных целей, тех духовных задач, которые стояли перед обществом. А политическая идеология и политическая практика направлялась на то, чтобы социально-политическое состояние общества в максимально возможной степени соответствовало духовным религиозным задачам. Следовательно, для политических мыслителей, политических деятелей России было характерно прежде всего религиозно-мистическое восприятие действительности. То есть реальные проблемы, практические проблемы, насущные проблемы политической жизни осмысливались опять же, прежде всего, в религиозном контексте.

Именно поэтому для русского политического мышления имела и имеет огромное значение тема идеала, идеала как цели развития. И, конечно же, на протяжение столетий сами идеалы формулировались как нравственные христианские идеалы. Потому что, например, если посмотреть тексты и древнерусских мыслителей, допустим, 19-го столетия, так или иначе обращенные к правителям, князьям ли, впоследствии к царям, в 18−19-м столетии к императорам, то можно заметить одну очень интересную вещь: очень редко там встречаются узкие, конкретные политические рекомендации. Они есть, но это всего лишь частности, это следствия. А чаще всего обращается внимание на нравственный облик того или иного правителя, на то, насколько он соответствует идеалу христианина. И вообще тема соответствия социально-политического устройства России православному духовному идеалу является важнейшей для политической мысли, то же самое, как, например, тема сохранения истинной веры. Потому что вопросы о том, как избежать греха и как спастись, занимали самое серьезное место в размышлениях русских любомудров. И в этом отношении можно сказать, что, допустим, тема святости была тоже одной из основных в политическом мышления и в политической русской традиции, и без этой темы вообще невозможно понять всю глубину русской духовно-политической мысли. То же самое, как тема правды и справедливости. С древнерусских времен шел этот спор: в чем правда и что такое справедливость? По мнению русских мыслителей конкретное социально-политическое состояние русского общества могло оцениваться только в зависимости от того, насколько в социально-политической России воплощены христианские идеалы правды и справедливости.

Крайне важной была для русской политической мысли, для политической практики тема истинного правителя. Ибо, по убеждению русских духовно-политических мыслителей, именно правитель государства — великий ли князь, позднее царь, позднее император — был обязан Господом вести народ и все русское общество к достижение православных идеалов. Следовательно, вопрос об истинности правителя имел наиважнейшее значение. Все мы помним смутное время, насколько грандиозны, в самом деле грандиозны, если посмотреть тексты того времени, были споры об истинности царя. Бориса Годунова не приняли, потому что он был не истинный, ему не верили. А Дмитрия Самозванца приняли, потому что поверили в то, что он сын государя Ивана Грозного. И официальным властям того же правительства Василия Шуйского стоило огромных усилий доказать собственному народу неистинность самозванцев. И тем не менее, второго самозванца приняли, потом был еще и третий самозванец.

И, конечно же, тема России для политической мысли была всегда важна и проходит через всю историю духовно-политической мысли

Тема напрямую глубоко связана с православной эсхатологией и была главной историософской проблемой в русской политической мысли. Сама она возникла еще в XI веке в «Слове о законе благодати» Киевского митрополита Иллариона. И затем в русской духовно-политической мысли сложилось понимание, что идея уподобления Христу важна не только для отдельного человека, но и для всего государства. И само осмысление темы России осуществлялось русскими мыслителями через идею уподобления Христову Царству Небесному. И недаром именно XV — XVI, затем XVII век — это время создания оригинальных и до сих пор безумно интересных религиозных учений, в которых возникают знаменитые символические идеалы-образы: Москва новый Царьград, Третий Рим, позднее эсхатологические образы России как Новый Израиль, а Москва как Новый Иерусалим и Новый Сион. И, наконец, XVI — возникновение идеала-образа Святой Руси как образа уподобления России Христову Царству Небесному. И затем эти образы формируют все национальное политическое сознание.

И вот что интересно: мы, когда говорим о русской политической традиции, забываем, во всяком случае, во многих публикациях забывается эта духовная сущность политической традиции. Как забывается и своеобразие политического устройства России. Мы все знаем, что и в западной политологии, да и в отечественной политологии Россию, русский народ, русских правителей всегда укоряют в одном: у вас нет демократии, никогда ее не было, и вообще вы все такие авторитарные и такие все деспоты, любите деспотию, готовы подчиняться и так далее, и так далее. А все это означает, что подобного рода политологи просто не понимают сути политического устройства России. Я помню, Василий Никитич Татищев, когда я его читал, в начале XVIII века, первый русский историк, он был один из первых русских прагматиков, потому что был воспитан в западно-европейской уже традиции. И он, анализируя, какое же политическое устройство лучше всего подходит России, пришел к выводу: Россия великая держава, по территории, по природным условиям, по географическим условиям, и иной формы как самодержавие здесь быть просто не может, иначе Россия развалится. И вся история, предшествующая XVIII веку, показывала: как только к власти приходит аристократия — все, государство гибнет. А под настоящей демократией тогда подразумевался образ греческой демократии, то есть возможность собрать все население данного полиса, то есть данного государства небольшого, и с этим населением решать вопросы дальнейшего развития, выбирать власти и так далее. Так вот, в России население в одном месте собрать невозможно — значит, демократии и быть не может, это уже не демократия в том, в греческом понимании.

Самое интересное, что исторически нужно четко совершенно понимать: с древности, с глубокой, догосударственной древности в России всегда существовала земская власть — то, что на Западе называют демократией. Вечевой строй, который был практически во всех селах, во всех волостях и во всех городах Древней Руси, как я уже говорил, до возникновения государства и после возникновения государства. И в эпоху Древней Руси, в XI — XIII веках вечевая земская власть вполне сочеталась с властью княжеской, а была еще и сильнее ее. Мы просто знаем только о Новгороде, а на самом деле вече было во всех городах, и во всех городах князей принимали, выгоняли, и решали свою жизнь горожане иногда сами. Но затем наступило татаро-монгольское иго, и вечевая власть в большинстве русских земель утеряла свой авторитет. Во-первых, было выбито много народа, в десять раз уменьшилось население России, во-вторых, стало не до споров, а в-третьих, собственно ордынские властители хотели общаться только с князьями, с конкретными поставщиками ордынской дани. Так начинает усиливаться власть князей. Но интересно, что с конца XV века, когда русское государство уже во главе с Москвой и московскими князьями значительно усилилось и превратилось в самостоятельное государство, то сами московские князья, в частности, Иван III, опираются на традиции земского самоуправления. По законам Государя Всея Руси Ивана III начинается восстановление земских институтов по всей России. Суды начинают проводиться только с участием представителей лучших людей, как тогда писалось, сотских и так далее, а сотские лучшие люди — это как раз делегаты земской власти в России в государственной власти. Подъем земской власти обеспечили и в середине XVI века в первые годы правления Ивана Грозного, знаменитая Земская реформа. И система земских учреждений, созданная в те годы, фактически спасла Россию в смутное время, ибо именно тогда земская власть проявила себя в полную мощь.

Иначе говоря, в России никогда так называемая демократия, если понимать под этим понятием реальное участие народа в управлении государством и в управлении своей жизнью, тут еще очень важный момент, так эта власть никогда в России не отменялась, она всегда существовала: наверху был государь, были государственные институты, а внизу община, на уровне волости минимум. Иначе говоря, в лучшие периоды истории было целесообразное сочетание вертикали государственной власти с широким местным самоуправлением на уровне деревни, села и волости. И никто никогда эту власть, по сути дела, не отменял. И мне представляется, что это, если говорить о практической политической жизни, политическом устройстве, одна из важнейших политических традиций России, утерянная сегодня. Потому что мы, конечно, кто с радостью, а кто с ужасом, вспоминаем, допустим, парткомы, советы, месткомы и так далее, и так далее, и так далее, и так далее. Но все-таки в советское время это была реальная форма общественного самоуправления, и через эти институты общественного самоуправления можно было решать простым людям очень многие вопросы собственной жизни. С конца 80-х — начала 90-х годов, как я, например, считаю, одна из огромных трагедий современной России в том, что фактически полностью уничтожено местное самоуправление, оно превращено в разряд института государственного, диктуется сверху, и, по сути дела, народ уже сейчас никак не принимает участия в управлении жизнью. На этом я хотел бы закончить свой небольшой исторический очерк».

Из выступления отца Александра (Макарова), сотрудника Отдела внешних церковных связей Московского патриархии: «По меньшей мере, есть три пути, которыми нам предлагают пойти, чтобы выйти из кризиса. Во-первых, вернуться в ту Россию, которую мы потеряли в 1917 году. То есть, реставрация монархии. Причем, ни в каком-то там конституционном варианте, а в ее исконном, русском, абсолютистском виде. Современные монархисты полагают, вполне искренне, что все беды нашей страны из-за того, что в 1917 году народ нарушил клятву, данную триста лет тому назад, предал династию. И теперь путь к счастливому будущему в том, чтобы покаяться всенародно за убийство царьимущего Николая II и его семьи, и вернуться к тому укладу жизни, который был до революции. Конечно, всякий православный в душе монархист, это естественно, поэтому для всякого православного наилучшее государство — это монархия, где под властью православного царя, который заботится о народе отечески, который любит и покровитель церкви. Но дело в том, что сейчас для возвращения монархии нет самого главного, нет двух вещей. Во-первых, православного царя. А, во-вторых, православного народа. Потому что те 80 процентов людей, которые называют себя православными, они православные пока еще только, в лучшем случае, по культуре, по миросозерцанию. Но никак ни церковные, православные люди. Другой путь, который предлагается нам — тоже вернуться в прошлое, правда, не совсем такое дальнее, это под флагом КПРФ вернуться в социализм. При этом как-то за скобки выносится тот факт, что, собственно говоря, именно под руководством КПСС страна-то и пришла к своему концу, чего возвращаться, чего там искать, ничего уже не найдешь, видимо. Это случилось не потому, что плохо работал Совмин, ЦК КПСС, КГБ и прочие органы, а случилось просто потому, что все здание социализма было построено на песке ложной идеологии. А вот от идеологии КПРФ отказаться по-прежнему не хочет, по-прежнему марксизм-ленинизм является базой, платформой, от которой они отказаться, конечно, никогда не могут. Ну, и третий путь, который предлагают тоже, по которому, собственно, идет или лучше сказать, катится Россия, это путь либеральных реформ в экономике. Кажется, отошли уже от этого пути. Ничего подобного, чисто внешне какая-то вертикаль власти укрепляется или делают вид, что она укрепляется, возвращаются символы старые в наш быт. Но кто руководит экономическим блоком? Все те же люди, которые были и раньше. Этот путь реформ был навязан России извне. И, конечно, хотя реформаторы говорили тогда, что вот, дайте нам 500 дней, и все будет в порядке. На самом деле никто, конечно, не хотел никакого порядка, а России была предназначена участь быть большой-большой колонией, сырьевым придатком западного золотого миллиарда. Ну, и поэтому ясно, откуда тогда появились разговоры о том, что население России достаточно пятидесяти миллионов. Правильно. Достаточно, чтобы обслуживать нефтяную трубу и скважины. В этом их принципиальное сходство с большевиками, которые привыкли все ломать через колено. Между тем, существует еще такое направление, это не какой-то путь, а, скорее, миросозерцание, называется это консерватизм. Его сегодня упоминали, но о нем нужно сказать немножечко больше. Консерватор не тот, кто отрицает все новое. Это тот человек, который подходит ко всему новому со здоровым скепсисом. Это такой человек, у которого есть такое качество, как разумная осмотрительность. Это человек традиций, которые пронизывают все сферы жизни общества, от экономики до религии. Он никогда не будет называть новое лучшим, только потому, что это новое. Глобальные перемены, связанные с мировой интеграцией, конечно неизбежны. И в этом нельзя не видеть вызова, касающегося традиционных социально-политических и экономических структур российского общества. В общественное сознание активно и не безуспешно внедряется мысль, что мировое развитие ведет нас к единой техноцивилизации, сводящей на нет различия национальных культур. И из этого делается вывод, что все, способствующее скорейшей нивелировке этих различий, является благом, а все, что препятствует, подлежит искоренению. Позиция, которая известна нам по нашему уже недавнему прошлому, но там хоть при социалистическом едином содержании были разные национальные формы. Сейчас и формы отрицаются. Все должно быть одинаковым, как в Германии, как во Франции, так в России, так в Америке, так и в Ираке. Практика показывает, что этот механизм не срабатывает, по крайней мере, по событиям в Ираке, в Афганистане. Традиционной религией для абсолютного большинства населения Россия является православие. Это не только русские, это еще много других национальностей, включая татар, между прочим. Поэтому консерватору, каких бы убеждений политических он не придерживался, отказываться от православия нельзя. А уж если называющий себя консерватором политик является православным, ему просто неприлично из соображений политкорректности дистанцироваться от своей веры, от церкви. Нельзя в храме быть православным, а на работе общечеловеком. Православным нужно быть везде, иначе шизофрения начинается. Не меньшую опасность в себе несет и попустительство со стороны государства проповеди всех, без разбора, сект, иногда квази-религиозных, что опять ведет к разрушению традиционных общественных устоев, а значит и общества, на этих устоях построенного. Традиция народа укоренена в православии, поэтому обустроить Россию можно только на основах православия. С религией, а именно с православием, тесно связана и светская культура. Отсюда очевидно, что намеренное вытеснение православия из культурной жизни, а то и борьба с церковью, ведущаяся отдельными деятелями культуры, даже с министерскими портфелями, приведет к нарушению исторической преемственности поколений и разрушению исторической памяти народа, а значит, к исчезновению самого народа, к превращению его, народа, в население этой страны. В этой связи показательна борьба, о которой говорилось, основы православной культуры в школах. Вот интересно, в той же Германии, где как бы все по европейски, закон Божий преподают в школах, а у нас нельзя основы православной культуры преподавать. И поразительно, что здесь вот правозащитники так называемые и бывшие аппаратчики-коммунисты сходятся, они борются с церковью одинаково яростно, и находят общий язык между собой довольно прекрасно. Школа, по определению, должна быть средством передачи традиций от одного поколения к другому. В этом состоит, собственно, и воспитание. Но, к сожалению, под давлением опять-таки либералов клятых, современная школа стала ареной экспериментов над детьми, а значит, над нашим будущим. А воспитание вообще исключено из стоящих перед школой задач. Дать знания фрагментарные какие-то, не знаю, мозаичные. Но воспитывать это кто-то другой должен. Наше общество имеет печальный опыт подобных экспериментов в первые послереволюционные годы. Но тогда у руководителей государства сработал инстинкт самосохранения. И очень скоро советская школа вернулась к стандартам школы царской, включая даже, кто помнит, и школьную форму, которая очень напоминала форму гимназическую. А теперь на волне огульной критики прошлого широко заимствуется образовательные стандарты, программы и принципы образования из организаций, в том числе и международных, отрицательно относящихся к христианству вообще, и к православию в особенности. А вот традиция, которая сохранилась в российской школе от советской, прочно она там сидит, это атеизм. До сих пор школьные программы основаны на материалистическом представлении о мире, а роль церкви в истории как замалчивалась, так и замалчивается.

У человека традиций или консерватора не может не вызвать протест современное состояние культуры, знаменем которой стал постмодернизм. Художественное творчество является теперь самоцелью во многом, а его нравственная составляющая, как ценность, исключается. И происходит это при прямом попустительстве опять-таки чиновников, которые за культуру отвечают и ею пытаются руководить. Серьезно говорить о преодолении демографического кризиса без возвращения здравоохранения хотя бы на те позиции, которые оно имело в доперестроечные годы, тоже не приходится. Врач сейчас, к сожалению, не служит уже, а зарабатывает деньги. И пока в сознание врача не вернется чувство какой-то жертвенности, необходимости служить, ничего не будет, а это строится на основе христианского миросозерцания, вот такое жертвенное отношение к своей службе, ответственность перед Богом за свой труд. Экономика России, нравится это кому-то или нет, отличается от экономики других стран, безусловно, она складывалась десятилетиями. И в особых условиях, специфических, в других местах таких условий нет. И их не отменить никаким указом президента, ни вступлением в ВТО. То же самое и об обществе можно сказать, что у нас свое, традиционное представление о демократии, отношение к государству, отношение к власти, отношение к армии. Это можно разрушать, это делается, но тогда разрушается и народ, разрушается государство и общество. Не будет уже тогда и народа. Требовать от государства активной роли во всех областях жизни — это тоже российская традиция, еще с царских времен. А иначе зачем эти чиновники сидят в таком количестве? Их стало больше, чем в Советском Союзе. Чем они занимаются, если они не хотят вмешиваться ни в экономику, ни в социальную сферу? Зачем они нужны? В свое время под предлогом освобождения предприятий от несвойственной им деятельности, у нас всю социальную систему, которая складывалась возле них, детские сады, лагеря, сократили, упразднили. Это идет в разрез с нашей традицией, причем, традицией вовсе не советской, а дореволюционной, потому что первые детские сады появились до революции. Они были заведены предпринимателями, кто понимал назначение свое не только как деньги добывать, но и к людям относился соответствующим образом по-христиански. Об успешном социальном партнерстве тех лет написано много. Самое главное, это были не отдельные случаи какие-то, не отдельные мероприятия благотворительные, что сейчас, кстати сказать, довольно модно. Это была постоянная жизнь, постоянные действия, которые диктовались требованиями христианской совести хозяина, его заботой о ближнем, в том числе и о подчиненных.

К наследию царизма, традициям царизма можно отнести и кооперацию, потому что началась она задолго до революции. И была довольно развита. Да, при советской власти кооперация была изуродована полностью, но и сейчас она не востребована. А между тем, именно эта традиция, основанная на коллективизме народно-природном, она могла бы и экономику поднять, наверное, и ВВП побыстрее увеличивалось не за счет дутых цифр, а за счет реальной продукции. Но и земство, местное самоуправление, которое сейчас, насколько я знаю, служа на приходе под Москвой, сведено к нулю, никакого самоуправления нет. И даже вертикали-то нет на самом деле, есть просто чиновник, который путем выборов или как-то иначе проник к власти, и его задача в срок, отпущенный ему законом, набить карман и уйти в бизнес. Все. Больше его ничего не интересует. Это в большинстве регионов России, к сожалению. Однако, сейчас в заключении хотелось бы сказать, что пути могут быть разные, самые разные. Если нет в обществе твердых принципов, которые говорят, что это хорошо, по определению, это плохо, по определению, никакие пути нас никуда не выведут. Только принципы, основанные на чем-то более прочном, чем договор, я не знаю, общественный, и прочее, прочее, могут служить основой для развития общества. Единственный путь, который может привести Россию к достойному будущему, на мой взгляд, это ее обоцерковление. Какую бы вы дорогу не избрали, либеральную, консервативную, монархическую, республиканскую, вот какую бы дорогу не избрали, она должна вести к храму. Потому что альтернативой будет пропасть».

Из выступления Александра Казинцева, заместителя главного редактора журнала «Наш современник», писателя, публициста: «Для России советский период — это период самого высшего подъема и самого большого влияния в мире. Никогда мы не побеждали так, как победили в 1945 году. Никогда мы не контролировали такие территории и контролировали, кстати, в основных стратегических пунктах. Ведь говорят, это навязло в зубах, что помогали всем, этим африканцам помогали. Но если поглядеть внимательнее, то помогали-то где, в Анголе, которая контролирует нефтяные и прочие стратегические пути в Атлантику из Индийского океана. Помогали в Сомали, где опять-таки этот рог сомалийский контролирует Красное море. И, соответственно, пути в Европу. Помогали во Вьетнаме, Камрань, которую позорно оставили, предательски оставили в наше время. Но ведь это же Малукский пролив, сейчас уже политологи, эксперты предполагают столкновение американцев и китайцев в Малукском проливе, потому что через него идет все снабжение Юго-Восточной Азии и в целом Азии. И это важнейшие точки контроля. Американцы до сих пор такого не получили, как получил в свое время Советский Союз. Мне кажется, что мы, публицисты патриотические, виноваты, и это грех, если уж в христианской православной традиции говорить, это грех наш, что мы до сих пор не смогли разобраться в достоинствах и недостатках социализма. И это показатель упадка, огромного упадка нашего национального сознания и духа, что до сих пор у нас самые популярные авторы публицистики — мифотворцы. С одной стороны, создатели белого мифа Назаров и Платонов, с другой стороны, создатели красного мифа Карамурза и Калашников или Проханов, кто угодно. Но и то, и другое — это мифология. И никто не пытается, вот я с тем же Сергеем Георгиевичем Карамурзой работаю, я его люблю, я преклоняюсь перед его интеллектом, но я каждый раз буквально наталкиваюсь на стену, когда пытаюсь ему подсказать: ну вот все так хорошо, почему развалилось, если так хорошо? С другой стороны, тот же вопрос задаю Назарову, который говорит: вот все было прекрасно в Российской империи. Почему развалилось? И, кстати, один и тот же ответ: вот внешний заговор, и тут внешний заговор. Но, что же это за страна, которая от внешнего заговора развалилась? Более того, ведь сейчас, смотрите, вот уже тут на конференции и все время в печати хоронят социализм. Марксизм, да, он умер, но социализм, смотрите, сейчас в Латинской Америке, а это регион будущего, сейчас же там все правительства социалистические, кроме Мексики. И на выборах, которые там подходят, тоже очень хорошие шансы имеют на победу социалисты, причем, социалисты толка Чависа и Моралеса. Это выражение воли, настроений не миллионов, а, скорее, миллиардов людей, которые живут по всему свету, не только в Латинской Америке. Да и если мы говорим об Иране, допустим, об исламском мире, то ведь Ахмади Ниджада называли консервативным социалистом. Вообще в исламе очень силен элемент вот этой взаимопомощи социальной справедливости, то, что связано с лучшими сторонами социализма. И это привлекает. И в Европе, кстати, люди многие обращаются в ислам, потому что они чувствуют, что там они будут защищены, там о них позаботятся. А уж для нищей арабской улицы — это огромное, это знамя, огромной силы призыв. И когда мир снова обращается к этой идее, когда массы снова возвращаются на арену истории, из которой они ушли, кстати, после краха Советского Союза, просто с нашей стороны близоруко, по крайней мере, неплодотворно отказываться, отворачиваться от этой идеи. Ее надо всесторонне осмыслить и попытаться найти возможность ее применения в России. Мне кажется, что попытка выстроить историю без периода социализма и без этих идей, учений приводит к схематизации. Я православный человек, но когда призывают создать аналог глав государство исламской конференции в православном мире. Это кого? Саакашвили и Воронина? Ющенко? Главу Румынии? К сожалению, православный мир расколот. И сказать: вот, православие, православие, православие сим победившее. Увы, не получится сказать в реальности. И не только потому, что есть межнациональная рознь, но и потому, что есть межцерковная рознь, существуют национальные церкви. Тот же константинопольский патриархат, который не упускает случая нагадить, прости меня, Господи, православным Московского патриархата в любом месте, где это возможно. И расколы внутри самих национальных церквей. Вот украинская церковь раскололась, эстонская раскололась. И самая тяжелая, самая тяжелая страшная для меня, для страны, для судьбы самого православия — это внешние, обрядовые отношения к православию. Это недостаток социальной поддержки в самом православии. Я помню, был в сказочном городе Ельце, там все сказочное. И церкви его, прежде всего, Александро-Михайловская церковь, построенная в честь посещения Николаем II Ельца, при ней огромные палаты. Их теперь называют Митрополичьими. Замечательный батюшка, поднял десяток церквей из ничего, из сора, из тлена. Но в этих палатах-то сейчас он квартирует или, может быть, его преемник. Но в дореволюционное время, когда живее было православие, там была богодельня. Вот богодельня, больница. Таких пунктов помощи страждущим, почти нет при церкви. А они должны быть, ведь это служение не только Богу, но и служение человеку, ближнему своему Ах, вот если повторять десять раз православие, не построим мы справедливую и сильную Россию, хотя сделать ее православным царством, конечно же, это идеал. Может быть из-за некоторой схематичности подхода, здесь больше говорили о внешнеполитическом позиционировании России, потому что там легче, свои — чужие, белые — черные. А, на мой взгляд, плодотворнее говорить о внутреннем строительстве, потому что выстроим свой дом, во всяком случае, себя надежнее будем чувствовать, а то и другие потянутся к нам, потому что увидят эту надежность. Ну, вот если говорить о домостроительстве, то традицией всегда было служение, служение всех сословий. И, прежде всего, служение главы государства. Это поразительно, насколько жива была эта традиция, насколько она пронизывала все тысячелетие русской истории. Смотрите, поучение Владимира Мономаха — это XI век, «Бога имейте, страх божий не ленитесь, да не застает вас в постели солнце». Вот это работа на благо государства. И Николай I пишет свое поучение наследнику, Александру Николаевичу, «что опять же перед Богом ответишь за Россию, и каждая твоя минута должна быть посвящена благосостоянию России». Более того, когда в трактатах учат государя о причине гибели царств, чему учат? Прежде всего, работе на благо государства. Но не просто работе, а в моменты узловые, критические, когда резче ставят вопрос. В послании архиепископа Васиана Ивану III на Угру он уподобляет царя пастырю доброму, Христу, за овцы своя жизнь полагает. И дальше прямо, это не риторическая конструкция, дальше прямо указание на Дмитрия Донского, вот он готов был умереть, и ты, миленький, возьми-ка и умри за овцы своя, за русских людей. Царь или князь великий? Значит, должен служить до смерти, до крови. Вот какой был императив, вот суть, в конце концов, русского царства. И русский солдат, который сражался под Бородином, или который сражался под Севастополем, и русский царь, в том числе тот же Николай I, который умер, не перенеся позора поражения, это одно целое, это одна традиция нравственного служения. И вот если мы будем говорить о русской политической традиции, то мне кажется, что надо вбивать в головы эти кремлевские, которые, когда они, их спрашивают, сколько стоит буханка хлеба, они говорят: кажется, столько-то. Как это кажется? Для русского самодержца не было такого понятия, кажется столько, он прекрасно знал, сколько, что стоит, кому, что дать, вот эти всякие смешные, на наш современный взгляд, пожертвования, тебе из аптеки лекарство, тебе из погреба вино, Романея, тебе отрез. Это было следствием прекрасного знания своего быта дворцового, и не только дворцового, городского и национального, и так далее, и так далее. Я думаю, что смысл нашей конференции, любого патриотического собрания, — еще и еще раз говорить, господа, если вы хотите править Россией, вы должны служить России. Если вы хотите быть наследниками этого тысячелетия и этой территории, и этого духа, и этой культуры великой, то вы должны до последней капли крови служить России. Именно так, и только так. А если вы не можете этого делать, не хотите этого делать, то, пожалуйста, уходите. Уходите и не морочьте людям голову великодержавными словесами. Вот, думаю, это позиция русских патриотов.

Соб.инф.

http://www.voskres.ru/idea/sobinfo7_printed.htm

Политическая традиция в России Изгнание современника из духовного поля

Политическая традиция в России

Изгнание современника из духовного поля