 |
| Фома | Владимир Щукин | 20.10.2006 |
— Владимир, в Вашем репертуаре песни на стихи поэтов «Серебряного и золотого века» и одновременно множество песен для детей. Скажите, вы видите различие между «взрослым» и «детским» творчеством?
— По-моему, Лев Николаевич Толстой был прав, утверждая, что работать для детей бывает иногда намного труднее. Вспоминаю, как однажды показывал поэту Генриху Сапгиру свою песню на его стихи «Принцесса и людоед», а заодно и решил показать стихотворение молодого питерского автора Михаила Яснова «Семейная полька мамонтов». Помните?
Мамонт и Папонт
Гуляли вдоль речки.
Бабонт и Дедонт
Лежали на печке.
А Внучонт
Сидел на крылечке
И свёртывал хобот в колечки…
Сапгир увидел это и сказал: «Такое сочинить мне уже не под силу, на это способна только молодость».
Поэтому, я очень рад, что в свое время у меня появились и «Маленький кузнечик» Сергея Козлова:
Маленький кузнечик
до полодня спал —
С полодня до вечера
на скрипице играл.
Прилетела, села важная пчела,
Музыканта худенького
слушать начала.
Он отставил ножку, и, отдав поклон,
Заиграл на скрипице
«Летний сон"…
И есенинские «Калики»:
Проходили калики деревнями,
Выпивали под окнами квасу,
У церквей пред затворами древними
Поклонялись Пречистому Спасу.
Пробиралися странники по полю,
Пели стих о Сладчайшем Иисусе…
И, конечно, Гумилев:
Храм Твой, Господи, в небесах,
Но земля тоже Твой приют.
Расцветают липы в лесах
И на липах цветы поют…
— Духовные темы очень часто звучат в Вашей музыке. Расскажите, как Вы пришли к этому?
— Это произошло в 70-е годы. Тогда наш ансамбль «Последний шанс» был на пике популярности, и вся моя жизнь состояла из бесконечных гастролей. Мы объездили всю страну, давали по три концерта в день. Я был и исполнителем, и композитором, и администратором в одном лице. При этом успевал записываться на радио, сниматься на телевидении и в фильмах: «Скоморохи» режиссёра Николая Гусарова, «Он» Татьяны Чивиковой, «Комета» Ричарда Викторова. Все было просто прекрасно, но я уже чувствовал, что скоро могу надорваться. И даже мои коллеги стали замечать это. Они говорили: «Володя, а хватит ли у тебя сил?».
Когда я окончательно понял, что сил не хватит и надо что-то делать, то бросил все и поехал в Тверскую губернию к моему знакомому священнику, отцу Константину Воробьеву, чтобы креститься.
Тогда я совсем ничего не знал о Церкви. Все батюшки для меня были на одно лицо, в Библии, которую я взялся читать с Ветхого Завета, я ничего не понял, но что-то мне говорило — именно крещение поможет.
И тогда мы с моим другом решили поехать в деревню, где служил отец Константин. Приехали поздно ночью. Была зима, жуткий холод и вдруг оказалось, что моего батюшку перевели на другой приход. Новый священник не знал меня, и побоялся впустить. Мало ли кто придет ночью на погост, где стояла церковь? Но, слава Богу, нас приютил пьяненький сторож, охранявший сельхозтехнику. Тогда человек, сопровождавший меня (не буду называть его имени, замечу лишь, что он должен был стать моим крестным), сказал: «Видишь, какие они все! Сторож нас пустил, а священник нет! Не буду я в этом больше участвовать».
Тогда я не думал, о том, что столкнулся с каким-то искушением. Я и слов-то таких не знал. Просто, мне показалось, что все равно надо ехать дальше, искать отца Константина. Благо, мне было приблизительно известно, куда его перевели. Мне и в голову не пришло усомниться в своем решении.
И вот я ехал в поезде, что называется, на деревню к батюшке, плохо представляя, где буду искать его. Общий вагон, мои соседи — какие-то старушки. И я решил спросить у них: не знают ли они отца Константина Воробьёва? Оказалось, что они его хорошо знают.
Это невероятно. Настоящее чудо. Просто невозможно объяснить, как так вышло!
До сих пор помню, как мы были на какой-то станции, ждали автобус, потом ехали куда-то. Когда мы вышли, бабушки вели меня: одна шла впереди, другая позади.
Было уже темно и вдруг я увидел вдалеке, словно маяк, огонёк в окошке у отца Константина.
Батюшка меня узнал, очень мне обрадовался, и вскоре крестил меня в небольшой церквушке Тверской губернии. К сожалению, я даже не помню ее названия. Но запомнился иконостас, который был весь из фарфора.
Так я пришел к Богу…
Знаете, недавно меня попросили поговорить с детьми о Православии и современной музыке. Пришли дети с магнитофонами, чтобы записать мои песни, стали задавать мне вопросы. А потом кто-то попросил меня спеть свою первую песню.
Я сказал: хорошо, и начал петь «Ночка начинается, фонарики качаются и филин ударил крылом…».
Дворовая песня, которую когда-то играл, осваивая гитару. Все очень удивились, а я сказал: вы же просили первую песню. Или вы думали, что запою «Храм Твой, Господи, в небесах…»?
Нет. Все было не так просто, до подобного уровня мне нужно было дорасти.
— Вы и композитор, и исполнитель…
— Все-таки композитор. Исполнительство для меня вторично и если находится кто-то, желающий исполнить мои песни — с радостью отдаю их. На самом деле, мне трудно объяснить, как именно происходит сочинительство. Это, поистине, таинственный процесс. Стоит мне увидеть стихотворение, в голове начинает складываться мелодия. У меня множество песен, которые я не исполняю, потому что просто не помню текстов — не по бумажке же их петь перед слушателями!
А весь секрет в том, что музыка идет от сердца, а не от ума. Помните, в «Маленьких трагедиях» Пушкина Сальери говорит Моцарту: «музыку я разъял как труп». Разъял, значит, изучил. Изучил, но ничего не понял! А вот какая-нибудь бабушка начинает петь застольную песню, которую она слышала еще девочкой, и вдруг начинает звучать настоящая Музыка Сфер, как говорили в эпоху Возрождения. Вот это и есть настоящее творчество!
— Вы используете стихи самых разных поэтов, а кто из них Вам ближе?
— Ну, это все равно, что спросить родителей: кого из своих детей вы любите больше! Мне одинаково нравится и поэзия Тредьяковского, и наши современники — авторы XXI века. Я не могу сказать, что кто-то один из них для меня предпочтительнее других. Все эти деления — «серебряный» век, «золотой» век — слишком условны. Есть просто поэзия — хорошая и плохая. То же самое и с песнями. А если уж говорить об оценке, то главный судия — это время. Ведь и во времена Пушкина многих печатали, выпускали громадные собрания сочинений. А в итоге Пушкин остался, а другие — нет.
— Хорошо, пусть время — главный судья. Но не единственный же?
— Нет. Не единственный. Если говорить о сегодняшнем дне, то считаю, что в первую очередь каждый должен быть сам себе строгим судьей и как можно меньше обращать внимание на всяческие жюри. Я вовсе не призываю отказаться от общения с мастерами своего дела! Когда у меня были сомнения: композитор ли я? — то поехал прямо к Свиридову за советом. Если бы был жив Шостакович, встретился бы и с ним. Но это — одно, а оценка твоего творчества кем-то со стороны — совсем другое.
Как-то мне довелось быть председателем жюри на конкурсе детской и юношеской песни. Все это мероприятие шло два дня, и два дня я молчал. Выходит юноша или девушка, поет свою песню — и мне нравится, хотя почти все спотыкаются, оговариваются. Но это их музыка, и она мне действительно приятна. Потом начинают выступать члены жюри, дают советы, критикуют: здесь надо доработать, здесь поправить. Слушаю и понимаю: они тоже правы. Но когда дошло до отсева — вот тут я возмутился. Сказал им: подарков и грамот у нас на всех хватит. Зачем кого-то отсеивать?! сам был когда-то в числе таких конкурсантов, и меня тоже отсеивали. Так что мне очень хорошо знакомы чувства молодого человека, которого вовремя не поддержали. Творческие люди — они ранимы: им обязательно нужна помощь, потому что публика сегодня аплодирует, а завтра может и освистать.
Главное помнить, что вместе с талантом Господь дает человеку и силы его реализовать. Когда занимаешься действительно своим делом — можно сутками ни на что больше не обращать внимания. Вот многие сегодня не верят, что монахи жили по три года на камне голом. Но ведь и композитор Гендель, к примеру, несколько недель практически без еды писал ораторию «Мессия»! И сегодня считается, что это лучшее его произведение…
— Вы поставили спектакль «Про Федота-стрельца». Это еще одна грань вашего творчества или просто эксперимент?
— «Федот-стрелец» — уникальное произведение. Его и на цитаты потому разобрали, что эта вещь подходит для любой аудитории. Нет такой публики, которая бы на нее не отозвалась.
Вот, скажем, приглашают меня выступить в тюрьме: там любят Есенина, а Гумилева не знают, но если споешь, принимают хорошо. Бывает, иногда и в школе дети не готовы воспринимать «высокую» поэзию (и это, к слову сказать, наша вина, а не их). У каждого свои вкусы. Но «Федот» — он универсален! Потому что юмор, шутка — это язык, который понимают все. Посмотрите — выходит человек с записной книжкой в большом концертном зале и начинает «травить» анекдоты. И все в восторге, и билеты раскуплены за месяц. Беда лишь в том, что хорошего юмора почти не осталось.
Я много искал, смотрел, что бы взять такое, чтобы было без «шуток ниже пояса» и не напоминало какой-то междусобойчик, и в то же время понятное всем? Оказалось — только «Федот», наш современный «Конек-горбунок».
На самом деле, это и есть та классическая сказка, которая хотя и ложь, да в ней намек. Это история, которая учит нас жизни, объясняет, что уныние — смертный грех, а выдержать все беды и неприятности можно только, когда мы вместе. Маруся и Федот — они же такие разные, но они — семья, и тем живут! По-моему, это очень важно.
К тому же, в своё время сам был актером Театра на Таганке, и мне довелось видеть, как работали Леонид Филатов и Владимир Высоцкий. Это были действительно прекрасные авторы и актёры, и мой спектакль еще один повод вспомнить о них и об их творчестве.
Поэтому в моем «Федоте» звучат песни Высоцкого.
— Смогли бы вы перестать заниматься музыкой?
— Пытался. Не получилось. Было время, хотелось отказаться от этого, сам даже не знаю почему, наверное, было страшно заниматься творчеством. Начинал понимать, что есть вещи намного важнее. Семья, например.
Совместить творчество и личную жизнь крайне сложно. Я знаю, что некоторые люди не выдерживают, начинают пить или бросают семью. Им кажется, что так будет легче, что появится творческая свобода. Да, собственно, и мне когда-то советовали поступить так же, но я, к счастью, тогда не прислушался. Теперь-то я понимаю, что поступил правильно.
Когда-то мой друг, по профессии летчик, сказал: «Я люблю только летать и смотреть по телевизору «Клуб кинопутешественников», а воспитание детей меня не интересует да и желания нет этим заниматься». Мне пришлось ему заметить: «А что, если ты заболеешь — самолет будет заботиться о тебе или всё-таки семья?»
Иногда я выступаю в домах престарелых… Конечно, когда дети бросают своих пожилых родителей, это ужасно. Но почему они это делают? Кто их такими воспитал? А детские сады? Это же на самом деле — те же дома престарелых — только со знаком наоборот. Можно даже переиначить знакомую нам пословицу — малый, что старый. Понятно, что все время с детьми быть иногда не получается, но им нужно отдавать себя по максимуму, и я просто преклоняюсь перед женщинами, которые это делают. Они столько выносят при этом, что никакому мужику не под силу. Даже немного обидно…
Кто-то скажет: как жалко, он бы столько мог написать, пока стирал пеленки и занимался воспитанием ребёнка, а, по-моему, человек сделал правильный выбор — остановился на чем-то большем. Я доволен своей жизнью. Живём с супругой 28 лет, воспитали дочь, которая сейчас замужем за священником, настоятелем храма преподобного Сергия Радонежского в ЮАР. У меня есть внучки. Мы счастливы. Теперь я вполне могу посвятить себя своему «неразобранному» творческому багажу.
Надеюсь, Бог даст мне сил, и у меня все получится.
