 |
| Русский дом | Елена Москвина | 16.10.2006 |
 |
| Оранский Богородицкий монастырь |
Надо сказать, что Оранский монастырь был самым ярким впечатлением моего детства: обитель находится в двухстах метрах от нашего родового дома в селе Оранки, куда я с трёхлетнего возраста приезжала летом в гости к бабушке с дедушкой.
Он был весь окутан тайной, этот красавец-монастырь, превращённый в годы моего детства и юности в «колонию»: колючая проволока, вышки, прожектора, собаки, побеги «колонистов"… Потом появились на его территории «алкаши», «зэчки». В «зоне» работали всю свою жизнь мои дядя с тётей; почти половина села была связана с «зоной» — в качестве охранников, воспитателей, учителей (когда были «немцы» и «колонисты»), врачей, медсестёр (когда — «алкаши»), прапорщиков и прапорщиц (когда — женская тюрьма). И вдруг всё изменилось.
Усилиями нескольких жителей села Оранки был организован приход, который впоследствии добился передачи всего монастырского комплекса Нижегородской епархии. Первым наместником Оранского Богородицкого монастыря стал иеромонах Александр, вскоре игумен.
Наши пути с Оранским Богодицким монастырём пересеклись 27 сентября, на Воздвижение. Это потом я узнала значения всех дат: 19 августа, 27 сентября, 4 октября, 14 октября, 4 ноября… А тогда, в 1993 году, для меня это был обычный день в ряду таких же обычных дней. Я привезла группу московских учеников на свою «историческую родину», в свой только что отремонтированный дом, которым весьма дорожила. Как решились мои семиклассники ехать в холодную и дождливую погоду в такую далёкую от Москвы «деревушку», — одному Богу известно. Но не побоялись, поехали за своей классной руководительницей, переночевали в очень холодном кирпичном доме, погуляли по селу, по лесу, посетили деревянную уютную школу, где познакомились с сельскими ребятишками, — и уже собирались уезжать на автобусе обратно, до Богородска… Как вдруг выяснилось, что часы перевели на зимнее время, и в запасе у нас остаётся ещё один час. Мама Димы Левкова, сопровождавшая нас во всех поездках, предложила сходить в монастырь. Почему-то мне не хотелось туда идти (видно, враг не пускал), да и не была я на территории монастыря ни разу. Но дети стали уговаривать, и я согласилась…
Безусловно, это был самый важный шаг в моей жизни. К тому времени у меня в душе возникла и укрепилась потребность к духовному просвещению, «духовная жажда», но я не понимала, в чём истина. Изучала труды Рериха, Бхагавадгиты, труды по русской истории, «толстые журналы», даже купила Евангелие — всё не могла осознать: что же меня так гнетёт и мучает? Почему меня тянет в родную деревню, к моим корням? Восстановили полуразрушенный дом, несмотря на насмешки родственников, посадили сад, рвались каждую свободную минуту в «деревушку», в «домик», везя на себе весной коробки с помидорно-огуречной рассадой, а осенью — саженцы садовых деревьев и кустарников.
Православная вера интересовала меня в последнюю очередь. Мои родители были убеждённые атеисты-«гебисты». Бабушку Клавдию с её иконой Богородицы «Споручница грешных» воспринимали как отсталый элемент. На все её робкие уговоры крестить меня тайком от родителей во время летнего отдыха я отвечала отказом: мне не хотелось креститься в избе, в тазу, вот, если бы в красивой церкви… Но все красивые церкви в округе были порушены; в монастыре была тюрьма.
К сорока годам у меня сложилось стойкое убеждение: я настолько сама по себе умная, что ни на какие уговоры священников, склонявших меня к крещению, не поддамся. Вот если бы без Церкви только духовное просвещение получить как пищу для моего интеллекта… И потому, когда встретивший нас с детьми улыбающийся иеромонах сказал: «Приезжай, я тебя покрещу», — я подумала: «Ну, уж нет, дудки!».
И вот настало 4 октября… Расстрел Белого дома, убийство неповинных людей, среди которых были и дети, произвели на меня такое воздействие, что я сожгла и партийный билет, и ваучер, тем самым отрекаясь от всех своих «коммунистическо-демократических» иллюзий раз и навсегда. «Вон из Москвы, сюда я больше не ездок!», — возникло в моём мозгу, и на осенние каникулы отправились мы всей семьёй в «деревушку».
Молодой иеромонах, всё так же широко улыбаясь и как будто даже не удивившись моему столь скорому возвращению, назначил день крещения — 4 ноября. И тогда я родилась в жизнь вечную… И вместе со мной родились мой муж, тоже некрещённый некрещёными родителями, а самое главное — я выполнила свой христианский долг по отношению к сыну, не виноватому по малолетству в своём «бусурманстве».
А потом началась совершенно другая жизнь, в которой я чувствовала себя не интеллектуальной дамой, как прежде, а ребёнком-несмышлёнышем, «чадом», прилепившимся к своему духовнику-батюшке на вечность.
Удалось уговорить наконец-то мужа, апеллируя к его прагматичному интересу сдачи квартиры в Москве, переехать через год после нашего крещения в «село святое» Оранки, которое стало для меня тем же, чем было Болдино для Пушкина — духовной родиной.
За годы жизни в Оранках было всё: интересная творческая работа в сельской школе и неожиданный результат — пришлось уволиться и организовать Центр русской традиционной культуры; воцерковление в монастыре и возвращение мужа и сына в Москву; интенсивное изучение истории монастыря, учёба в аспирантуре Института общего образования: в итоге, как ни странно, почти все родственники, даже собственные родители стали считать меня сумасшедшей. Но самым обескураживающим был уход из Оранского монастыря игумена Александра, казалось, сросшегося воедино со своим детищем на веки вечные.
Та Пасха 11 апреля 1999 года осталась навсегда в памяти жителей села Оранки, которые до сих пор не могут смириться с потерей любимого игумена. Даже те, кто не принимал долго возрождение монастыря, обвиняли монашествующих в том, что они лишили работы половину жителей села, — плакали.
Накануне Пасхи 1999 года, на Благовещенье, я получила неожиданное послушание — организовать приход в соседнем селе Ивановское. Этот год был очень тяжёлым в моей жизни, полным слёз и потерь. Внезапно смертельно заболела мама. Умирать я повезла её в Оранки. После её похорон я уехала в Москву, пытаясь восстановить семью и закончить работу над диссертацией.
Вспоминаю даты событий и отчётливо вижу знаки Божиего Промысла. Балахна и её детский дом неожиданно вошли в мою жизнь на Казанскую-летнюю 2002 года, наверное потому, что она — родина Кузьмы Минина, моего самого любимого русского героя-патриота. Тем более, что после освобождения Москвы Кузьме Минину было подарено село Богородское — теперь районный центр и центр благочиния. На его территории находится и Оранский монастырь, и приход в селе Ивановское, в котором крестились и венчались все мои предки по папиной линии.
А день памяти князя Пожарского, освобождение Москвы от поляков 4 ноября — совпадает с днём моего крещения и освящения Оранского скита в 1905 году…
4 октября в 1997 году родился наш Центр русской традиционной культуры.
Пришло время собирать камни, исправлять «неожиданные результаты» первых лет воцерковления. Увы, Оранский Богородицкий монастырь за пять последних лет превратился в сироту-беспризорника. Но верю, что Пресвятая Богородица опять всё возьмёт под Свой Покров, и наступит Преображение, Воздвижение, Благовещение в моём родном монастыре.
