Православный миссионер в XXI веке

— Отец Андрей, вы человек крайне занятой, вообще на что уходит всё ваше основное время?

— На поездки по стране. Читаю лекции более чем в ста городах, в прошлом году посетил сто девять городов, в этом где-то так же будет. Завтра еду в Петербург, в субботу — в Тверь, в понедельник — в Ростов-на-Дону. У вас в Архангельске я был с лекциями в ноябре 2002 года. Оставшееся же от поездок время уходит на написание книг, различных статей. Из моих книг наиболее важная для меня — «Дары и анафемы» — о том, что христианство привнесло в мир.

— Вас часто называют миссионером. Что такое православное миссионерство в наши дни?

— К сожалению, в начале второго тысячелетия христианской истории русского народа в миссионерстве нуждается сам русский народ. Поэтому миссионер — это тот человек, который не боится обращать своё слово к нецерковным людям, умеет с ними разговаривать, и, что очень важно, его слово ожидаемо этими людьми. В некоторой степени миссионерское измерение жизни есть у любого священника, но есть несколько людей в нашей Церкви, для которых это измерение является главным и преимущественным.

— На мой взгляд, религиозное просвещение людей надо проводить практически с нуля, как во времена Крещения Руси, ведь вера была выкорчевана, стала чем-то реликтовым, малопонятным. В человеке остался только «инстинкт веры», который и нужно сейчас развивать и стимулировать.

— Я только что вернулся из Турции, ездил по местам Вселенских соборов: Константинополь, Никея, Эфес, Халкидон. У меня было ощущение, что это путешествие в будущее России, а не в прошлое. Очень горько видеть руины великой православной византийской имперской цивилизации, которые стали именно руинами, и ни на одном из мест этих Вселенских соборов нельзя было даже свечку православную востеплить. А там, где взял перекреститься, это приходилось делать с оглядкой на местных жителей, которые чрез бреши в руинах смотрели на это дело.

Так вот, Византия погибла из-за своей миссионерской лени. Те, кто мог быть детьми Византийской империи и Церкви, стали её палачами, я имею в виду арабов-мусульман. Дело в том, что арабы веками жили рядом, в приграничье с Византийской империей, платили ей дань. Арабы оказались людьми чрезвычайно религиозно талантливыми, отзывчивыми, и когда у них появился харизматический проповедник — Магомед, то они с готовностью пошли за ним. У православных же такого проповедника, миссионера не нашлось, и то, что за века своего более или менее спокойного возрастания византийская Церковь ни в одном из своих четырёх патриархатов Востока не смогла найти ни Кирилла, ни Мефодия, чтобы послать их к своим соседям-арабам, вот это в конце концов обернулось тем, чем обернулось, то есть её полным крахом. Точно так же и у турок, у них же были ростки христианства, был шанс, пока они не вторглись в мир собственно Византии, встретить их не штыками, не саблями, не копьями, не крепостями, а — словом миссионера в глубине Евразии, но это сделано не было. Я думаю, что Российская империя даёт аналогичный пример. В предреволюционные годы церковное слово к народу обращалось как-то крайне приглушённо. Солженицын в своем «Красном колесе» пишет, что когда он готовился к написанию этого романа, то пролистывал тома подшивок дореволюционных газет. Так вот, его поразила церковная реакция на главные события народной жизни государства в то время. Таковых реакций было только две: это заупокойная панихида и благодарственный молебен. Скажем, не удалось покушение на императора — служится благодарственный молебен, удалось — панихида. Этим всё ограничивалось, а реальной и постоянно обращённой к своему народу проповеди не было. И мы хорошо знаем, чем всё это кончилось. Сейчас точно так же, если Церковь не обратится к молодёжи, к детям, причём к детям не собственно церковным, а из внецерковных семей, то в этом случае через пятьдесят лет здесь будет московский халифат.

— Каковы, на ваш взгляд, основные задачи, которые стоят перед православием сейчас, в контексте того, что вы сказали?

— Я думаю, что очень важно для Церкви научиться не проповедовать, а объясняться. Нужно чёткое понимание того, что наша культура — это сегодня субкультура, язык православия, и я говорю не только о церковно-славянском языке, а вообще о языке православной иконописи, языке православного богословия, евангельском языке — это язык неочевидный для большинства наших соотечественников. Даже для наших же собственных детей — это язык непонятный и неочевидный, и поэтому очень важно иметь такую толику смирения и понимать, что есть нечто недоказуемое и неочевидное в самой сути нашей веры. А раз так, то мы должны не сверху вниз всех назидать и пригибать к нам, к нашим стопам, а уметь объясниться. Сказать хотя бы, что для нас это означает то-то и то-то, для нас это дорого тем-то и тем-то, без какого-то ни было навязывания. И вот сможем ли мы в своих словах, своих делах явить влюблённость в нашу веру, так, чтобы другие люди хотели разделить с нами наш образ мысли, чувства и жизни, — вопрос.

— Но это постепенное понимание и принятие церковного языка всё же происходит. Об этом можно судить хотя бы по тому, что в нашем городе и по стране происходит отрадный процесс — строятся новые православные храмы.

— Да, конечно, это очень хорошо, потому что любой храм строят люди, и они строят свои души вместе с возведением стен. Это и те, кто собственноручно возводит храм, и те, кто жертвует на это деньги, те, с кем вообще священник по ходу дела контактирует, организуя эту стройку, окрестные жители.

— Разделение Церкви и государства, о котором часто говорят как о некоем благе, является ли таковым на самом деле?

— Есть социальная концепция нашей Церкви, в которой написано, что она воспринимает утверждение принципа свободы совести как некую очень важную перспективу нашей общественной и церковной жизни. Лично я полагаю, что исчезновение всех православных монархий в мире — это всё-таки действие Божьего Промысла, то есть Господь нам говорит: вы уже взрослые. Когда ребёнок маленький, ему нужен манеж, который ограждает его от различных вторжений и неприятностей; когда ребёнок вырастает, то ему надо выходить в мир, в котором приходится набивать шишки, нести потери и в то же время обретать опыт самостоятельной жизни. Так же и здесь. Церковь сейчас призывается пережить своё совершеннолетие, и наша задача на XXI век — стать Церковью не государственной, а народной, и причём народной именно по влечению народа, а не по приказу полиции.

— Как вы оцениваете состоявшийся в апреле этого года Русский народный собор и слово митрополита Кирилла, где он говорит о православной точке зрения на современную концепцию прав и свобод человека?

— Следует понимать, что мы не отрицаем права человека, но говорим о том, что этого недостаточно. Как, скажем, я не отрицаю правил грамматики русского языка и стараюсь соблюдать их в своих текстах, но это не означает, что мы всё время должны перепечатывать и переписывать эти самые учебники. Пушкин нам дорог не тем, что он эти правила знал и соблюдал. Точно так же и в жизни человека: его права — это некая азбука, элементарная грамматика. Но вот дальше нужно понять, что подлинное достоинство человека определяется тем, чему он служит. Мало освободить человека «от», надо освободить его «для». И вот об этом говорил митрополит Кирилл на Русском народном соборе.

— Что нужно, чтобы стать по-настоящему свободным с православной точки зрения?

— Я бы посоветовал людям полюбопытствовать и найти «Записки военного лётчика» Антуана де Сент-Экзюпери и почитать последние главы этой книги. Там удивительным образом рассказывается, что такое человек с христианской точки зрения, что такое свобода человека, братство человека и так далее. Поскольку Экзюпери не имеет какого-то иерархического сана, человек, уважаемый и любимый большинством, то возможно даже, что эти его размышления, его слова станут гораздо более понятными, чем мои или митрополита Кирилла, а по сути мы говорим одно и то же.

— Каким образом можно привлечь молодёжь в храм?

— Понятия не имею. Я избегаю такого рода слов и задач, я не озвучиваю и не формулирую никаких таких методов. Я терпеть не могу «работать» с молодёжью, ведь есть общение людей, а когда появляются всякие методы работы, то это уже манипуляция человеком, ущемление его свободы, промывка мозгов, в конце концов. Упаси от этого, Господь, нас и нашу Церковь.

— Сейчас в Церковь пришло очень много талантливых людей, много в ней ярких личностей. Возможны ли в России ренессанс веры, подпитка православия новыми токами, новой энергией?

— Конечно, возможны. Во-первых, это и происходит, происходит постоянно. Неожиданными путями неожиданные люди приходят в Церковь. Прийти в Церковь — это отнюдь не всегда означает поступить в семинарию или в монастырь. Это может быть просто принятие христианских мотивов, христианской системы ценностей в свою жизнь, и при этом остаться на своём прежнем профессиональном месте работы. Так что приток новых людей, несомненно, есть. Когда в больших собраниях, где тысяча человек в зале, я, не самый старый человек в этой аудитории, там есть и церковные бабушки, спрашиваю: скажите, кто из вас жил в Церкви двадцать пять лет назад (эту цифру называю, потому как это дата моего собственного вхождения в церковную жизнь)? Жил в Церкви — то есть хотя бы исповедовался, причащался? И вы знаете, из тысячи поднимается семь-восемь рук… Так что на самом деле мы сейчас — Церковь неофитов, Церковь людей, которые не рождены в православии, а вошли туда по слову Андрея Вознесенского: «Расформированное поколение, мы в одиночку к истине бредём».

— Часто приходится слышать голоса критиков, осуждающих ваши смелые высказывания об Интернете, по еврейскому вопросу или, к примеру, о Гарри Поттере, «Коде да Винчи». Что вы обычно отвечаете этим людям?

— Выйдем поговорим (смеётся)… Только, пожалуйста, господа, сначала предъявите ваши аргументы. Моя реакция зависит опять же от того, с чьей стороны исходит эта критика, насколько она аргументирована или просто эмоциональна. Иногда я, например, напротив, всячески уклоняюсь от дискуссии и не прерываю моего критика, потому что мера его агрессивности и безаргументированности такова, что он лучше меня опровергает в глазах большинства присутствующих свои собственные домыслы.

Моя реакция на того же Гарри Поттера… Но это не я выбираю, это то, о чём люди спрашивают. Я как мог уклонялся от выступления по тому же «Коду да Винчи». Книга вышла, и меня со всех сторон стали просить дать на неё какую-то реакцию. Я не хотел этого делать, не хотел тратить своё время, ведь после прочтения этой книжки и так было видно её качество. Но когда вышел фильм — стало понятно, что уже этого не избежать.

Вообще ко мне на лекции приходят люди с самыми разными вопросами, но я с самого начала стараюсь предупредить и сказать, с какими вопросами ко мне обращаться не стоит: это вопросы, касающиеся личной духовной жизни, семейной жизни. Я не священник, я не духовник, поэтому какие-то вопросы теоретические, пожалуйста, ко мне, в меру своей компетенции что-то я смогу сказать. Я не даю наставлений, а предлагаю информацию к размышлению.

Беседу вёл Андрей РУДАЛЁВ, Северодвинск

http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg422006/Polosy/8₂.htm