«Теплый дух» старца Антония

Жизнеописание старца Антония

Схииеродиакон Антоний, в миру Александр Дмитриевич Семенов, родился накануне праздника Преображения Господня 6/19 августа 1913 года в приволжском селе Елаур Симбирской губернии, в крестьянской семье.

Его отец, Дмитрий Федорович Семенов, происходил из зажиточной чувашской семьи. Мать его, Наталья Алексеевна, была родом из чувашского села Букоель. С ее рождением связана необычная история. Ее отец, купец и судовладелец Алексей Капитонович Ефремов, много путешествовал, бывал в Персии и Индии. Он долго не мог найти себе невесту. Когда ему было уже тридцать лет, из Индии он привез девушку по имени Ишна, при крещении нареченную Ириной.

Дмитрий Федорович Семенов и Наталья Алексеевна Ефремова поженились в 1901 году. В семье родилось семеро детей, но совершеннолетия достигли только трое: Михаил, Александр и Екатерина. Воспитание детей было религиозным. Няня маленького Саши, Агафья, родом из Саратова, была очень набожна. Она учила ребенка грамоте с пяти лет. В семилетнем возрасте он уже мог читать «Часы» в церкви.

В начале XX века отец и дедушка Саши по материнской линии ездили на пароходе в Саратов. В кафедральном соборе им посчастливилось встретиться со святым праведным Иоанном Кронштадтским, который благословил их бросить имение, свои занятия и спасаться бегством от грядущих революционных перемен. Рассказывая детям об этой встрече, Дмитрий Федорович так передавал слова святого Иоанна Кронштадтского: «Кроме головы своей, ничего не жалей. Все бросай. Беги из своего села. Забирай семью и беги».

В 1914 году началась Первая мировая война. Отца мобилизовали на фронт, но уже через год он получил тяжелое ранение и вернулся домой. В революционном 1918 году Дмитрий Семенович вспомнил пророческие слова святого Иоанна Кронштадтского, продал свое имущество, сел на пароход вместе с семьей и поплыл вверх по Волге. В Чебоксарах Семеновы сошли на берег и далее ехали неделю на лошадях. Обосновались в селе Какерли-Шигали, название которого с чувашского переводится как «Рыжий камень».

В окруженном лесами селе стояла красивая деревянная трехпрестольная церковь во имя Архангела Михаила. В ней служил отец Григорий, выпускник Саратовской Духовной семинарии. По приезде родители Саши построили дом. Здесь они постоянно привечали паломников, идущих в Саров на поклонение мощам преподобного Серафима. Дмитрий Федорович вскоре стал приходским старостой, заменив своего умершего предшественника Никифора, а Наталья Алексеевна ухаживала за странниками.

В сентябре 1919 года Саша Семенов пошел в первый класс, но уже в 1920 году по настоянию отца мальчик перестал посещать школу, в которой детей воспитывали в атеистическом духе, и продолжил обучение у о.Григория. С ним он прошел программу пяти классов, а также основы православия.

Родители хотели, чтобы Саша стал священником, и в 1925 году отдали двенадцатилетнего мальчика в Седмиозерную Богородичную пустынь близ Казани. Тем временем родители присмотрели Саше невесту — совсем юную девушку Олю. «Не знаю, любил ли ее, — вспоминал батюшка в старости. — Помню, когда она с матерью приезжала, мы катались на пароходе по Волге, гуляли по набережной. Я Олюшку за руку держал». Но, видно, не было на этот брак воли Божьей.

Наступил 1928-й год. В ночь на Страстную пятницу в дом Семеновых ворвались местные активисты-безбожники, представители власти и потребовали у старосты Дмитрия Федоровича ключи от церкви, чтобы устроить там клуб. Он ключей не отдал, и под вечер его забрали в районную тюрьму, а храм подожгли. Церковь и крестьянские избы рядом с ней горели до полуночи.

Дмитрия Федоровича расстреляли в среду Светлой седмицы без суда и следствия. Закопали страдальца без гроба, а в могильный холм воткнули осиновый кол с надписью «враг великого советского народа».

Вскоре изгнали из села больную жену и детей мученика. С помощью няни Агафьи Наталья Алексеевна перебралась к своей сестре Прасковье, которая жила в 25 километрах от Какерли-Шигали, в селе Сугуты Батыровского района. Большая каменная церковь в Сугутах тоже была разорена. Наталья Алексеевна умерла от инфаркта 22 мая 1928 года, на Николин день. Ненадолго пережила ее и няня Агафья.

Обстоятельства сложились так, что Александр не смог приехать попрощаться c умершими. «В 1928 году наш монастырь разорили, — вспоминал отец Антоний. — Тогда там жило около 500 монахов. Было много молодых, моих сверстников. После разорения мы, полторы сотни братьев, отделились и вместе с игуменом пошли в глубокий лес. Там построили себе деревянную церковь в честь Покрова Пресвятой Богородицы. Служили там». Помогая друг другу во всем, братья устроили себе кельи.

В марте 1934 года над послушником Александром Семеновым был совершен монашеский постриг с наречением имени Алексий. После Троицы, в неделю Всех святых, новопостриженника рукоположили в иеродиакона. После этого отцу Алексию довелось служить в скиту всего три с половиной года. Жизнь была неспокойной. Монахи и миряне готовились к худшему: запасали сухари, одежду, богослужебные книги. Ходили тревожные слухи, что их увезут куда-то далеко.

В 1937 году монахи подверглись аресту и репрессиям. Скит разорили. Батюшка рассказывал: «Это было 18 октября, в день Московских святителей. Нас забрали ночью. Ни о чем плохом не помышляя, мы все собрали из того, что запасли. Посадили нас в санный эшелон и привезли в Казань. Посреди города разожгли костер. Нам связали руки. Затем в костер побросали не только то, что мы приготовили, но даже и последние рубашки содрали. Нас держали голыми и босыми на улице. Сожгли все, даже нательные кресты. Положили нас всех вверх спинами, как мост, и начали бить кнутами. Кожа у нас полопалась. Потом командир велел загнать всех в сарай. Там нас держали неделю. Потом пришел приказ отправить нас из города в тайгу».

По пути узников мучили в городке Лаишев под Казанью и на станции Дружина под Свердловском, затем привезли в район Тюмени, где они всю зиму работали на лесоповале. Название того места батюшка по старости не смог вспомнить.

Молитвенное общение с Господом помогало узникам выстоять. Они совершали богослужения, не страшась ни наказаний, ни смерти. На глазах отца Алексия погиб на Рождество мученик за веру Христову владыка Михаил. Говорили, что он был из Смоленской епархии. По воспоминаниям батюшки, Рождественскую архиерейскую службу владыка совершал прямо в бараке по памяти, потому что книг не было. Когда рассвело, надзиратели вывели его из барака, поставили в канаву и поливали холодной водой до тех пор, пока он не превратился в ледяной столб.

В конце зимы был убит духовник отца Алексия — иеромонах Тихон, которого все очень любили и почитали за доброту, мудрость и прозорливость. Батюшка впоследствии вспоминал: «Между Крещением и Масленицей мы продолжали работать. Нас в то время почти не кормили, хотя мы работали в лесу. Давали нам тоненький ломтик хлеба, четвертинку блина и кусок ржавой селедки. В дверях мы слышали крики: „Пусть подохнут все враги! Пусть подохнут эти монахи!“ Однажды мы кипятили в большом чане воду. Вдруг вошел начальник, подхватил нашего отца Тихона и бросил прямо в чан. Он там и погиб. Я не раздумывая схватил большущее полено и как стукнул этого начальника! Он распластался на полу, как квашня. Меня сразу связали и бросили в карцер».

До последних дней жизни батюшка каялся в своем поступке, потому что думал, что убил того негодяя. Через полторы недели отца Алексия вместе с другими узниками — монахами, священнослужителями и «кулаками» — отправили этапом на север, в Нарьян-Мар. Там он провел в тюрьме целых полгода. Осенью 1938 года заключенных жестоко истязали: держали связанных в решетчатых клетках, где можно было только стоять. В старости батюшка вспоминал: «…Не давали нам ни спать, ни есть, ни сидеть. Если кто-нибудь заснет, били по клетке железными прутьями и бросали камешками. Было не больно, но неприятно. Меня поставили на двое суток, сказав: „Одних суток ему недостаточно“. Я молился: „Господи, приими дух мой. Господи, приими меня. Я недостоин даже отцов своих. Господи, приими меня“. Вдруг мне показалось, что конвоиры куда-то подевались, а ко мне подошла женщина и прямо из рук покормила меня хлебом с маслом: сам-то я был связан. Я спросил:

— Как звать вас?

— Лариса, — сказала она и убежала.

Тогда я еще был зрячим, но не знаю наверняка, видел я ее или мне почудилось.

Потом появились начальники и сказали: „Нечего ему здесь стоять. Давайте положим его на снег и будем бить до смерти“. Долго избивали меня палкой. Я молился: „Господи, хоть бы мне умереть!“ Но я не умер, они бросили меня куда-то. Там я отлежался три-четыре дня и немного поправился».

Из Нарьян-Мара узников повезли на Колыму, но, вероятно, не довезли, а оставили в лагере где-то под Игаркой. В конце марта 1939 года чекисты попытались казнить отца Алексия на самодельном электрическом стуле. Вот что рассказывал сам батюшка: «Это было на мой день ангела. Мои собратья, отец Гервасий и отец Исаакий, благословили меня: „Благословляем на мученье, дорогой отец иеродиакон. Прости ты нас“. Я говорю: „Меня простите. Я в самом деле убил. Может, я заступился не как за Христа, может, мне не надо было, но мне жалко стало отца Тихона. Может, я не прав“. Они говорят: „Прав, отец диакон. Отец Тихон был у нас святой человек. За него Бог простит твои грехи“. Вот так они ободрили и поддержали меня.

Пришли коммунисты. Меня за ноги привязали к саням и начали гонять лошадей по замерзшей земле. Там даже леса не было. Гоняли часа два. Ничего у них не выходит — я не умираю. Меня волокли на спине, хотя тогда мне уже было все равно, волокут меня вверх лицом или вниз. Потом повесили меня вниз головой, спиной к дереву или столбу. Били палкой по животу и ругались всякими хульными словами, пока не пришел начальник. Он дал распоряжение: „Товарищи, прекратите это дело. Недавно мы машину изобрели, давайте ее испытаем. Если она будет действовать, мы их много будем уничтожать“. Привели меня в камеру и посадили в жесткое кресло. Подсоединили к глазам провода, подключили ток, и глаз моих не стало. Меня будто ударило в голову. Тут я вместе с креслом свалился в подвал, который называли „каменным мешком“. Там я валялся неделю на полу, никто ко мне не приходил. У меня сильно болела голова, но я не умер. Кресло так и осталось в подвале, когда меня вывели оттуда».

17/30 марта 1934 года, в день памяти Алексия, Божьего человека, батюшка принял монашество. Спустя пять лет в этот день он едва не погиб в страшных мучениях. 7 апреля 1939 года, на Благовещение Пресвятой Богородицы, которое совпало тогда со Страстной пятницей, узников решили расстрелять. Тех заключенных, кто был изможден и не мог работать, всех больных, слепых и увечных связали и повезли на санях в пустынное место на казнь. Среди них были о. Алексий, о. Гервасий и о.Исаакий. В пути внезапно началась сильная пурга. Конвоиры, испугавшись за свою жизнь, сбросили приговоренных к расстрелу в снег и поспешили вернуться в лагерь. Палачи были уверены, что изможденные люди, лишенные помощи, обречены на верную гибель. Батюшка вспоминал о начальнике конвоя: «Он нас выкинул из саней, как навоз, и уехал, а сведения подал, что расстрелял. Мы, отец Исаакий, отец Гервасий и я, были вместе связаны. Кто-то отцу Гервасию руку отвязал. А отец Гервасий мне ноги развязал. Потом отец Исаакий развязал мои руки». Те узники, кто еще мог двигаться, освободившись от веревок, выбрались из снега и разбрелись кто куда.

Старец Антоний рассказывал: «Я встал на ноги и пошел, пошел. Шел долго, потом поскользнулся и провалился под снег. Мне подумалось: „Тут и дом мой, тут и гроб мой“. Меня снегом всего завалило, а дальше ничего не помню. Охотники мне потом рассказывали, как нашли меня. Они охотились на оленей, у них были нарты, запряженные собаками. Когда они подъехали к тому месту, где я лежал, собаки остановились и ни с места. Снег роют, рычат, лают. Тогда охотники догадались, что там кто-то есть, откопали меня, вытащили из снега, положили на нарты и привезли к себе домой.

Я помню, как начал приходить в себя. Чувствую, меня сильно греет солнце, да так ласково. И кажется мне, будто я умер и нахожусь уже в селении у Господа, и Он меня ласкает и греет так. Несколько раз я терял сознание, но когда оно возвращалось, чувствовал то же самое.

Видно, я долго пролежал в снегу и обморозился. Руки мои почти совсем не действовали. Но вдруг чувствую, как моя рука коснулась горячей стены. Значит, я живой где-то лежу. Когда я окончательно пришел в сознание, то удивился тишине: „Что такое? Где я греюсь?“ Ни шороха, ни звука, ничего не слышу. А это якуты просто вели себя так тихо. Они вообще были люди деликатные, хотя и неграмотные. Должно быть, у них свой такой сердечный закон.

Но вот ко мне подходит женщина и говорит что-то ласково на незнакомом языке, а потом немножко и по-русски: „Вы не брошены, мы вас нашли, мы вас вылечим. Мы знаем, кто вы. Вы — бог“. Я говорю: „Я не Бог. Я служитель Божий, верующий человек“».

В старости батюшка много рассказывал о жизни местных жителей, которых он называл «якутами». Возможно, они и не были этническими якутами: так в просторечии могли называть представителей разных северных народностей. Он рассказывал, что они были язычниками, поклонялись идолам, которых делали из камня или дерева.

Вскоре произошло событие, побудившее многих местных жителей отказаться от идолопоклонства. Старец рассказывал, что сын хозяина заболел. Ребенка посчитали умершим и стали готовить к погребению. Отец Алексий попросил пока не хоронить мальчика и целые сутки горячо молился: «Не ради меня, грешного и недостойного человека, но ради отрока и его семейства, Господи, помоги!» По молитвам отца Алексия мальчик ожил. Пораженные чудом, местные жители уничтожили идолов и стали называть своим «богом» батюшку, на что он им отвечал: «Никакой я не Бог. Я самый последний, самый грешный слуга Божий, только не Бог». Понимали они его или нет, неизвестно. По-русски они говорили совсем плохо.

Тем временем в эту деревню Господь привел чудом уцелевшего отца Гервасия, у которого были повреждены ноги. Он мог объясняться с местными жителями на их языке. Отец Алексий попросил его убедить хозяев, что ребенка исцелил Господь. Вскоре язычники приняли крещение. Сначала крестились сам хозяин и его семья, затем родственники и соседи. Крещение совершал отец Гервасий по памяти.

Новокрещенные просили отца Алексия остаться у них, но он предпочел отправиться странствовать. Начальник поселения дружелюбно относился к отцу Алексию, хотя и был коммунистом. В мае он помог слепцу устроиться на грузовое судно, сплавлявшее лес на большую землю. Перед отплытием в море батюшку скрытно посадили в трюм. В порт назначения, названия которого он в старости не смог вспомнить, прибыли спустя один или два месяца. Отца Алексия вывели на берег, и началось его удивительное странствие.

Странствия слепого иеродиакона

Батюшка рассказывал, что Господь послал ему «теплого Духа», который стал его поводырем. Вот как он сам вспоминал об этом: «В моем странствовании Господь мне помогал… Послал мне такого „теплого Духа“.

Этому Духу я предался. Он был будто свет слепым очам моим… Впереди меня он идет, теплый-теплый. Зимой в мороз от него теплота идет… Я по этому теплу иду, иду и иду… Дух этот был мой путеводитель. В руках у меня были две палочки. Одной путь искал, другая опорой мне была. Куда этот Дух меня вел, туда я и шел…»

Во время странствования батюшка часто молился Господу и святителю Николаю, просил о помощи и защите. Был случай, когда он, скитаясь по горам, остановился буквально у края пропасти, но не сделал рокового шага, потому что перестал чувствовать «теплого Духа». Однажды он покатился вниз по склону горы, но словно чьи-то руки задержали его. «Кто ты?» — вопросил слепец, тщетно пытаясь отыскать спасителя на ощупь. «Варвара», — послышался голос. Батюшка считал, что своим спасением он был обязан св.Варваре.

Встречался отец Алексий с разными людьми. Одни подвозили его, привечали, кормили, лечили, а другие отказывали в куске хлеба, бросали в него камнями, били и издевались. Иногда его встречали воры и хулиганы, которые глумились над ним, раздевали донага и уходили. Среди добрых людей с особенной благодарностью всю жизнь вспоминал батюшка боголюбивую уральскую крестьянку Варвару, ее мужа Дмитрия, сыновей Ивана и Владимира. В ненастье они не только обогрели и накормили скитальца, но и помыли его в бане. Три дня он жил у них в избе, пока не улеглась пурга.

Странствуя, отец Алексий пришел на Урал, в город Бузулук, где поначалу очень пугался трамваев. «Я ведь не жил светской жизнью. А тут шум-гам какой-то. Мне все это дико, непонятно было», — вспоминал батюшка. В Бузулуке его арестовали, видимо, за бродяжничество, а затем положили в больницу. После выписки медсестра, которая была верующей и сочувствовала слепому батюшке, вывела его на окраину города, и он пошел дальше.

Во время своего странствия отец Алексий побывал в Самаре и во многих других городах. В 1940 году он добрался до Ташкента. Батюшка вспоминал: «В Ташкенте Дух меня привел в маленькую кладбищенскую церковь. Там уже Дух от меня отступил, и мне стали помогать люди. Матушки из храма взяли меня к себе в дом. Жили они втроем. Две из них работали в больнице: одна медсестрой, другая няней. Третья была старенькая и всегда дома находилась. Я провел у них около полугода. Жили мы дружно. Я все рассказал им о себе. Этот дом посещал великий иерей Христофор. Он благословил матушек одеть меня в монашескую одежду и дать мне четки. В их доме я молился, вычитывал Псалтырь. Многое я знал тогда еще на память.

26 сентября (9 октября по новому стилю. — Прим. ред.), в день памяти апостола и евангелиста Иоанна Богослова, матушки пошли ко всенощной. Обычно я ночевал наверху, где и они жили, но в тот раз после ужина меня спустили вниз ночевать. Потом матушки жалели об этом, каялись и не смели даже смотреть на икону Спасителя.

Во дворе у них стояла скамейка. Было жарко. Я на сон грядущий читал повечерье, как мы обычно делаем, потом каноны Ангелу-хранителю и Божьей Матери. Вдруг душа моя стала трепетать: кого-то жду я. Чувствую, будто моя смерть должна в эту ночь прийти, будто убийца мой стоит за спиной моей… Я лег на скамейку лицом к стене и стал читать акафист святителю Николаю.

На самом деле убийцы еще не было за моей спиной. Вдруг слышу: вот он начал ломать ворота. Никак не сломает. Там был общий двор, где не только матушек дом был, но и соседские дома стояли рядом. Убийца залез на забор и спрыгнул во двор. Прямо ко мне идет. „Господи! Приими, Господи, дух мой!“ — стал я молиться про себя. Убийца до меня не дошел, но внезапно бросил кинжал. Он пролетел мимо, чуть задевши меня, и вонзился между скамейкой и стеной. Потом убийца взял меня за ноги и бросил в колодец, который был очень широкий и глубокий, как в Почаеве. Я сначала летел вниз головой. Опять Господь помог мне. Я как-то повернулся и встал ногами на дно. В колодце была не вода, а жидкая противная грязь. Она начала меня постепенно засасывать. Я уже не мог ни молиться вслух, ни свободно дышать. Я пробыл в колодце всю ночь. Утром матушки увидели кинжал, лежавший между скамейкой и стеной, и подумали, что меня убили. Они пошли в церковь и стали поминать меня за упокой».

Спасла отца Алексия блаженная Екатерина, которая жила неподалеку. Матушки уважали ее, хотя некоторые соседи недолюбливали бедную женщину за юродство, нередко даже били и выгоняли из церкви. Отец Алексий знал ее и почитал как блаженную. Во время панихиды Екатерина подошла к канону, на котором стояла кутья, сбросила все на пол и сказала: «Вы тут плач устроили, поминовение, а там человек в колодце умирает, пойдите и спасите его». Собравшиеся женщины выбежали из храма. Сами они не знали, как вытащить отца Алексия из колодца. Им помог живший поблизости старик-персиянин Симеон.

Батюшка рассказывал: «Прошло часа два, пока они нашли веревки и все подготовили. Я уже еле-еле терплю, зову Симеона, а он меня не слышит. Он велел мне поймать веревки, на концах которых были сделаны петли. Первая веревка на голову упала, вторая — на плечо. Я просунул руки в петли до подмышек. Они сверху как дернули! Я думал, что пополам разорвусь. Когда меня вытащили, я потерял сознание. Матушки сразу отправили меня в больницу, где сами работали. Я был в беспамятстве полгода, до самого Христова Воскресения. Говорили, что я часто пел „Трисвятое“. За это меня били и с постели сбрасывали.

Пришел навестить меня на Светлой неделе отец Христофор и говорит:

— Христос воскресе!

— Воистину воскресе! Батюшка, вчера мы ко всенощной ходили, а сегодня к ранней идти или к поздней?

Это были первые мои слова после долгой болезни. Отец Христофор отвечает мне:

— Куда тебе идти! Ты полгода у нас лежал без памяти. Сегодня Пасха уже, третий день.

И мне рассказали, что за это время со мной произошло. Помню, как меня лечили. Ноги мои совсем ничего не чувствовали, хоть режь. Бывало, врач подогреет керосин, опустит в него мои ноги, а я ничего не чувствую. Со временем чувствительность стала потихоньку возвращаться».

Пасха в 1941 году пришлась на 20 апреля, а в середине мая отца Алексия выписали из больницы. Он прожил в Ташкенте у матушек еще около месяца, а потом они проводили его в путь. Батюшка рассказывал: «Опять этот „теплый Дух“ вернулся ко мне и повел как поводырь».

Пока отец Алексий странствовал, началась Великая Отечественная война. Батюшка вспоминал, что в конце августа 1941 года он пришел в Тбилиси, где обрел пристанище близ церкви Иоанна Богослова. Ночевал он прямо на улице, а днем сидел на крылечке храма с северной стороны, прося милостыню. Его приметил греческий архимандрит Анфим. Прозорливый старец подружился с отцом Алексием и вскоре предложил ему вместе направиться в Армению, а уже оттуда о. Анфим предложил отцу Алексию идти на гору Арарат к святому Ноеву ковчегу, который находился на турецкой территории. Однако государственная граница не стала неодолимым препятствием для паломников: отец Анфим знал потаенные отшельнические тропы. Они испросили благословения у местного греческого архимандрита и отправились пешком по долине реки Аракс. Почти две недели они поднимались на гору. По воспоминаниям батюшки, гора была крутой, идти надо было осторожно, по очень узкой тропе. Неверный шаг в сторону — и полетишь в пропасть.

На третьей неделе своего паломничества путники остановились на три дня в пещере греческого подвижника Елпидифора, хорошо говорившего по-русски. Старец поделился с ними той скудной пищей, какую имел, и благословил на дорогу. Отец Елпидифор обладал даром прозорливости и предсказал, что они благополучно достигнут цели своего путешествия и что отец Анфим умрет вскоре после возвращения в Тбилиси. А отцу Алексию старец предрек, что о нем будут всю жизнь заботиться боголюбивые женщины-христианки, что он проживет долгую жизнь и будет похоронен на Святой земле. На дорогу старец Елпидифор предусмотрительно снабдил батюшек мешочком табака для турецкой охраны.

На седьмой день пути странники подошли к Ноеву ковчегу, который охраняли турецкие войска. Турки не пускали никого к святыне, пока им не давали табака. Получив требуемое, они накормили паломников и разрешили им пройти к Ноеву ковчегу. Батюшка вспоминал: «Поклонились мы и внутри все посмотрели. Ковчег был трехэтажный, но потолки низкие, только в рост человека. В нижнем этаже было много помещений для скота и диких зверей».

Обратный путь оказался легче и занял всего неделю. Путники вновь останавливались в пещере-келье у старца Елпидифора, который кормил их армянскими лепешками и молоком, принесенными снизу его почитателями. Спустившись с горы, батюшки две недели жили в г. Арташате у армян-грегориан. Там архимандрит Анфим занемог. Батюшка рассказывал: «Отец Анфим говорит мне: „Я чувствую себя плохо, отец Алексий. Давай вернемся в Тбилиси. Наверное, исполняется предсказание старца Елпидифора“. Мы вернулись в Тбилиси. Он две недели пожил и в ноябре умер. Весь город его хоронил. Оказывается, он очень знаменитым старцем был, многим помогал… На третий день после его смерти Господь дал мне матушку Еввулу, в миру Евдокию Митрофановну, русскую женщину… Тогда она еще не была пострижена». Матушке Евдокии в то время было около шестидесяти лет, происходила она из зажиточной семьи сибирских крестьян из-под Петропавловска, что на севере Казахстана. В Грузию она бежала из ссылки.

Перед смертью отец Анфим благословил отца Алексия покинуть Тбилиси. Какая-то блаженная сказала матушке Евдокии, что надо идти на Кубань. У отца Алексия было о том же видение. Вместе они и отправились в путь.

Шла Великая Отечественная война. Отца Алексия, которому исполнилось всего 28 лет, часто останавливали, хотели забрать на фронт, но отпускали, когда убеждались, что он незрячий. Нередко батюшке приходилось терпеть еще одну пытку: считая его дезертиром, ему тыкали пальцами в глаза, чтобы проверить, не притворяется ли он слепым. 4 апреля 1942 года, в Страстной четверг, путники пришли в Краснодар, где еще не было немцев. Бездомным странникам приходилось ночевать на чердаках, в коровниках, подвалах. Когда в начале августа Краснодар заняли немцы, блаженный схиархимандрит Митрофаний собрал 27 девушек, которых спасал от угона в Германию, и вместе с отцом Алексием и матушкой Евдокией поселил их на чердаке шестикомнатного дома у одной благочестивой женщины. Батюшка вспоминал: «Мы у нее подвизались, как в монастыре. Как только немцы придут, мы поем. Им говорят: „Не надо сюда никому ходить. Слышите, здесь молятся, поют“. Так мы и ее дом спасали не раз, и сами себя. Немцы у нее не останавливались». Непрестанная горячая молитва хранила дом и его обитателей. В феврале 1943 года немцев стали отгонять от Краснодара. Отец Митрофаний велел всем постепенно расходиться, чтобы не скомпрометировать благочестивую хозяйку.

После войны они обосновались в Таганроге на улице Чехова, где купили полуразрушенный дом у местной жительницы Дарьи Алексеевны, отремонтировали его. К несчастью, доверчивая матушка Евдокия не оформила покупку должным образом, что впоследствии стало причиной больших неприятностей. Несколько лет прожили они в этом доме, ежедневно принимали много верующих, молились с ними и за них. Вместе с матушкой отец Алексий совершал паломничества в монастыри. Особенно часто бывали они в Почаеве.

Весной 1951 года из Риги в Ростов-на-Дону был переведен митрополит Вениамин. По делам епархии он посетил Таганрог. В дни своего пребывания там он благословил матушку Евдокию на монашество, и вскоре она была пострижена с именем Еввула.

Под кровом у своих духовных детей

Гонения на верующих продолжались, хотя и не в такой открытой форме, как раньше. Боясь осложнений с властями, Дарья Алексеевна стала выгонять матушку Еввулу и отца Алексия из дома, отказавшись признавать факт его продажи. Иначе она грозила донести на них в милицию. Отец Алексий был совершенно бесправным. Он считался расстрелянным, и паспорта у него не было.

Однажды проездом из Одессы в Таганроге побывал архимандрит Пимен (Извеков), будущий Патриарх. Он проникся к отцу Алексию симпатией и посоветовал ему отправиться в Москву к Святейшему Патриарху для получения права служить диаконом. В столицу его сопровождала матушка Еввула. С большим трудом батюшке удалось попасть на прием к Патриарху Алексию I. Однако Святейший не дал благословения отцу Алексию служить диаконом, потому что у батюшки не было никаких документов. Возвратившись в Таганрог, отец Алексий и матушка Еввула две недели жили у одной женщины по имени Татьяна (впоследствии монахиня Досифея). Однажды вечером к ним нагрянула милиция; видимо, кто-то донес, что в доме живет человек без паспорта, который числится расстрелянным. Отца Алексия и матушку Еввулу безосновательно подозревали в том, что они во время войны, находясь на оккупированной территории, помогали немцам. Однако при проверке паспорт у матушки оказался в порядке, поэтому их не арестовали, но приказали немедленно покинуть Таганрог.

Раздав свои книги и иконы духовным чадам, изгнанники направились в Ростов-на-Дону. При содействии митрополита Вениамина, имевшего знакомство в милиции, отцу Алексию вскоре удалось получить паспорт, в котором значилась его судимость. С благословения владыки он стал носить мирское платье и устроился работать прессовщиком в артели Всероссийского общества слепых (ВОС). Работа была физически тяжелой. Как «врага народа», отца Алексия не принимали в ВОС, относились к нему с презрением. Прошло полгода. Директор Исаак Самуилович Борман пожалел батюшку и посоветовал ему поехать на родину, выправить новый, «чистый» паспорт с помощью родственников.

Отец Алексий взял отпуск и отправился в Казань в сопровождении приехавшей из Москвы матушки Евпраксии.

От Казани они добрались до татарского городка Буинска, где повстречали Ибрагима, близкого знакомого Дмитрия Федоровича Семенова, покойного отца батюшки. Ибрагим узнал отца Алексия и рассказал, что родной дядя батюшки, Сергей Федорович, теперь работает секретарем местного райкома и что он сменил фамилию Семенов на Морозов.

В сопровождении Ибрагима отец Алексий добрался до Елаура, где в последний раз был четверть века назад, в 1927 году. Дяди дома не было, а тетя его сразу узнала и воскликнула: «Сашуня, возмужавший! Вы же убитый?! Мы же вас за упокой поминаем». Вечером вернулся дядя. Он очень жалел своего племянника, даже расплакался вместе с женой, когда узнал о его страданиях.

По деревне поползли слухи, что к Морозовым кто-то приехал, и Сергей Федорович спрятал отца Алексия и матушку Евпраксию в большом подвале, где у него была устроена тайная домовая церковь. Он хоть и был коммунистом, но веру в Бога хранил. Родственники могли видеться только по ночам. Вскоре приехали повидаться старший брат батюшки Михаил Дмитриевич Семенов и бывшая невеста Ольга, которая давно была замужем, имела взрослых детей. Узнав бывшего жениха, Ольга разрыдалась.

Через четыре дня дядя помог отцу Алексию получить «чистый» паспорт, однако сменить свое имя, отчество и фамилию батюшка наотрез отказался. Только дата рождения была изменена на 1917 год, а местом рождения было записано село Какерли-Шигали. Районный врач дал батюшке справку, что он слепорожденный. То же самое подтвердил и глазной врач на ВТЭК в Казани, который был человеком верующим и сочувствовал отцу Алексию. Дядя попрощался с племянником, взяв с него обещание больше не приезжать и не писать, чтобы не подвергать родных опасности.

Вернувшись в Ростов-на-Дону, отец Алексий работал в артели для слепых. В Ростов из Ленинграда иногда приезжала в отпуск матушка Анна, вдова репрессированного в 1930-е годы диакона. Старице Еввуле, заменившей отцу Алексию мать, было тогда уже за семьдесят. Видя, что ей все труднее о нем заботиться, Анна предложила им перебраться в Гатчину, где у нее был небольшой собственный дом. Отец Алексий согласился. А матушка Еввула вскоре скончалась. Батюшка со скорбью говорил: «За матушку Еввулу перед Богом чистосердечное спасибо. Она говорила: „Я живу твоею жизнию“. Она была мне как клад Божий».

В Гатчине Анна помогла ему прописаться в своем доме. Он ласково называл ее Аннушкой. До 1968 года отец Алексий работал штамповщиком на Гатчинском учебно-производственном предприятии Общества слепых, членом которого он наконец-то стал.

С 1970 года более 7 лет отец Алексий работал на Ленинградском учебно-производственном предприятии ВОС штамповщиком.

Прошли годы. Лидии Александровне было уже 80 лет. В начале 1988 года матушка серьезно заболела, жить ей оставалось совсем недолго. Батюшка вспоминал: «Мы стали думать, кто за нами ухаживать будет. Однажды помолились, прочитали канон Божией Матери и легли спать. Мне снится сон, будто я в Почаеве. (Там я на самом деле часто бывал: мы с матушкой Еввулой по четыре раза в год туда ездили). Я поклоняюсь мощам преподобного Иова, угодника Божьего. И снится мне архимандрит Севериан, умерший уже давно. Он одел мне шапку преподобного Иова и говорит: „Отец Алексий, спуститесь вниз. Там, посреди церкви, аналой стоит, на нем лежит икона Почаевской Божьей Матери. Приложитесь к ней, а потом преклоните колена и помолитесь“. Я стал молиться. И слышится мне из алтаря женский голос: „Параскева будет ухаживать, Параскева“. Я приложился к иконе еще раз и… проснулся».

Наутро отец Алексий пересказал свое видение матушке. Вскоре Лидия Александровна совсем слегла. Ухаживать за умирающей приехала ее сестра Нина. В крошечной комнатке втроем было не поместиться. Стали подыскивать новое пристанище для батюшки. В те дни в печати появилось объявление, что в Толгском женском монастыре, возвращенном Церкви весной 1987 года, открывается богадельня для старцев духовного звания. Однако, когда старца привезли туда, выяснилось, что богадельня еще не открылась и что монастырь пока совершенно не благоустроен. В то время в обители была послушницей матушка Параскева (Прасковья Меркурьевна Тихонова, впоследствии монахиня Павла), которая после смерти единственного сына решила посвятить себя служению Богу. Матушка Павла вспоминает: «Моим послушанием было продажа книг, свечей и икон за свечным ящиком. Однажды подходит ко мне благочинная Люба и говорит: „Ты больше не будешь выполнять это послушание. Завтра на работу не выходи. Тебя вызывает игуменья“. Я испугалась, что вызвала чем-то недовольство матушки или обсчиталась при продаже.

С волнением подошла я к матушке Варваре. Она подвела меня к высокому седому старцу в поношенном монашеском облачении. Таким он мне показался благолепным, от него будто свет исходил. У меня невольно вырвалось: „Отченька!“ Игуменья говорит мне: „Вот, Параскева, твое новое послушание. Будешь у него келейницей“. Батюшка взял меня за руку и переспросил: „Параскева?“ Секунду помолчал, а потом вымолвил: „Мамушка моя!“ С тех пор он меня так и называл мамушкой, а я его отченькой».

Вскоре они поселились в г. Жуковском в квартире м. Параскевы, где и прожили последние годы. За перенесенные им страдания Господь ниспослал ему дар прозорливости. В эти годы батюшку посещало много людей, приходивших просить молитвенной помощи и наставлений в сложных ситуациях. Матушка Павла вспоминает: «Беседовал отченька с посетителями с глазу на глаз в своей комнатке. Когда кто-то выздоравливал или у кого-то сбывалось предсказание отченьки, они приходили с благодарностью. Только тогда и я узнавала, в чем было дело».

В последние годы жизни старец создавал библиотеку православной литературы и богослужебных книг для слепых. Матушка диктовала, а старец печатал текст на специальной пишущей машинке. Этими книгами была заставлена вся маленькая комната батюшки.

Отец Алексий и матушка Параскева регулярно посещали вновь открытые монастыри и храмы, побывали в паломничестве на Святой земле. В начале 1990-х годов в городе Жуковском церкви еще не было. На церковную службу они с матушкой ездили чаще всего в Быково, в возрождающуюся церковь во имя Владимирской иконы Пресвятой Богородицы. В этой церкви старец не раз участвовал в богослужениях как внештатный иеродиакон. Там же служил диаконом Павел Жилин. Вскоре после рукоположения во священники отец Павел получил назначение в поселок Ильинское, где некогда был старинный деревянный Петропавловский храм, полностью уничтоженный в советские годы. Молодой священник обратился к отцу Алексию с просьбой помочь отыскать место, где прежде находился алтарь разрушенного храма, чтобы начать его воссоздание. Старец тогда лежал в центральной районной больнице г. Жуковского, поправлялся после инфаркта. Матушка Параскева рассказывает: «Врач позволил мне вывести его ненадолго на улицу. Однако мы не пошли на прогулку, а сразу у подъезда больницы сели в машину отца Павла и поехали в Ильинку. Там мы вышли и пошли по полю. Внезапно старец остановился и указал тростью, на которую опирался при ходьбе, место алтаря разрушенного храма». Когда позднее провели исследования, то выяснилось, что отец Алексий правильно определил расположение алтаря.

В Лазареву субботу, 23 апреля 1994 года, старец был пострижен в схиму с именем Антоний. Постриг был совершен настоятелем Свято-Екатерининского мужского монастыря игуменом Тихоном, ныне епископом Видновским. Обитель эта в годы гонений была закрыта. Здесь в 1939—1952 годах находилась особая политическая тюрьма НКВД — место страданий многих тысяч невинных людей. В этом монастыре в ноябре 1994 года матушку Параскеву постригли в монахини с именем Павла.

Приняв схиму, старец Антоний стал еще более усерден в своем молитвенном правиле. Несмотря на ухудшающееся здоровье, он продолжал вместе со своей «мамушкой», как он называл матушку Павлу, совершать паломнические поездки. Последнее паломничество он совершил в Св.-Евфросиниевский монастырь. На обратном пути из Полоцка батюшка занемог.

Схииеродиакон Антоний скончался 19 декабря 1994 года. 22 декабря старца похоронили в Св.-Екатерининском монастыре с северной стороны от Петропавловского храма.

Так сбылось последнее предсказание греческого подвижника Елпидифора, что отец Антоний будет похоронен на Святой земле. Ибо земля Свято-Екатерининского монастыря освящена страданиями и кровью невинных жертв.

(Текст печатается по изданию Православного Св.-Тихоновского института, М., 2002 г., с сокращениями).

http://www.vera.mrezha.ru/524/12.htm