Мы жили вне России

Екатерина Васильева очень редко дает интервью. Поклонники ее таланта знают, что она, находясь на вершине славы и в расцвете творческих сил, неожиданно для многих разочаровалась в актерской профессии, в искусстве, которому так беззаветно служила, и предпочла жизнь духовную, заинтересовалась вопросами веры, религии, православия, даже стала работать в одном из московских храмов. Сейчас Екатерина Сергеевна если и соглашается сыграть в каком-нибудь эпизоде, то, по ее словам, исключительно ради того, чтобы заработать на жизнь.

ГРЕХ РАЗВОДА

— Ваш отец — известный поэт Сергей Васильев. Мне посчастливилось его знать лично, приходил иногда в гости. Вы всегда жили вместе?

— Нет, не все время. Но долго. Когда мама с папой разошлись, мне было двенадцать. Это было в 57-м году. Я помню, меня сразу отправили в пионерский лагерь. А Антон, мой брат, оказался в детском саду, и мы почувствовали на себе ужас развода, мы были еще маленькими детьми, но буквально почувствовали все на себе. Антон очень страдал в детском саду. Я сбежала из лагеря. Мы почувствовали одиночество как полусиротство.

Очень многие трагедии нашего времени идут из семьи, а тем более в нашей среде, интеллигентской. Мое поколение почти все разводники. Потому что у нас развод вообще ничем не считался, ну что: женился — развелся.

Я потом уже узнала, будучи церковным человеком, что развод, как правило, переносится на последующие поколения. То есть, если в семье произошел развод, и люди не воцерковятся и не начнут жить христианским браком, жить по заповедям, когда развод невозможен, они, как правило, потом несчастны в семейной жизни, у всех разводы, и это из поколения в поколение.

— У вас тоже было несколько браков, и вы разводились…

— Да. Я повторила в точности историю мамы, я, как и она, была инициатором развода. Я сделала необдуманный, очень эмоциональный жест, уйдя от Миши Рощина, уйдя абсолютно в никуда. И я до сих пор пожинаю плоды этого. И сын мой, Димитрий, пожинает эти плоды.

— Димитрий как реагировал на ваш развод?

— Когда мы вышли из зала суда после развода, мы шли сзади с Мишей, впереди бежал пятилетний Митя, очень счастливый, веселый, он прыгал. И я часто вспоминаю это, хотя лучше не возвращаться к таким трагическим воспоминаниям. Вот что мы делали в этот момент с ребенком? Ребенок бежал как бы навстречу очень тяжелой в дальнейшем истории, а ведь она могла быть совершенно другой, если бы он жил в полноценной семье.

— Он потом спрашивал, где папа?

— Да. Миша очень много им занимался, очень его любил. Мы разрывали Митю, каждый хотел оставить его у себя. Пока это окончательно не закрепилось за мной. И Миша всячески пытался вырвать его. Потом мы уже начали дружить, любить друг друга, простили друг друга.

— Личный вопрос: почему у вас один ребенок, вы не хотели больше?

— Нет, я хотела больше. Один ребенок — это мои грехи. Как вам сказать, вот грех абортов… Когда ты исповедуешь грехи, они прощаются: ты исповедался, и они смыты. А вот такой грех, как грех аборта… Меня страшной волной заливает, ужасом, когда я думаю об этом. И мне кажется, что это такой непростительный грех, хотя я знаю, что он прощен! Такой грех очень сильно во мне живет. Так же легко, как мы разводились — так же легко мы делали аборты.

И никто нам ничего не говорил. Не объяснял, не воспитывал. Нам не говорили, что нельзя разводиться, что нужно любить и быть на втором месте в семье, а муж, много он зарабатывает или мало, он глава семьи. Нас никто ничему не учил — ни готовить, ни шить, ни вязать.

Нас учили пить, курить, быть свободными настолько, насколько это возможно. Потому что это все выдавалось как некое противопоставление системе, это считалось самым главным, если ты хоть как-то выражаешь свою свободу в тоталитарной системе. Это все такая чушь! Это все очень поверхностные как бы ценности, которые выдавались за очень важные. Была сплошная ложь, не та тоталитарная, партийная, про которую нам без конца талдычат, а духовное, лжедуховное воспитание.

Нас просто изуродовали, наше поколение безбожное, атеистическое. У нас отняли Бога. А это значит, отняли все, отняли правильное представление обо всех вещах, ценностях, все переиначили. И кто выжил — тот выжил, кто выжил духовно — их единицы. Очень много народу погибло и духовно, и физически.

В 9-М КЛАССЕ МЫ ПРИЛИЧНО ВЫПИВАЛИ

— Вы ходили в театральную студию, и, получается, именно эта творческая, актерская среда вас развращала?

— Конечно. Хотя я начала пить еще в школе. В девятом, десятом классах мы уже очень прилично выпивали, и, кстати, девочки выпивали. И это считалось некоторым, так сказать, шиком, нормой жизни. А главное — уравниванием себя с ребятами, с мужчинами.

А поскольку я всегда была очень тщеславной, для меня отставание было чем-то невозможным. Я пила наравне с мальчишками и материться начала довольно рано. И все, конечно, были от меня в восторге. Ну как же? Пьет, матерится, курит, своя в доску, лидер, остроумна. Остроумие в себе очень культивировали. Тут равных мне не было, все анекдоты мои, хохмы, истории — все любили слушать.

Вот таким образом уже к поступлению во ВГИК я была готовенько развращенной. И это при том, что я была абсолютно чиста внутренне, даже удивительно.

Я не так давно узнала, что Екатерина значит «вечно чистая». Я очень долго хранила девственность, хотя никто об этом не знал, потому что я всем говорила, что вообще прошла все медные трубы, потому что иначе я бы не котировалась, в той компании это было бы довольно странным.

При этом мы все знали, ходили на выставки, писали стихи, вообще пытались писать. Я всегда плохо училась, но писала абсолютно грамотно, никогда не делала даже запятой ошибочной. При том, что я была катастрофической двоечницей, чудом окончила школу. Я переходила из школы в школу, у меня была одна вечерняя школа, потом вторая, меня гоняли.

И когда я получила аттестат, это было что-то невозможное, никто не верил, что я когда-нибудь школу закончу. Я просто физически не могла учиться. Когда мне писали простое уравнение, я начинала рыдать, а учительница мне говорила, мол, Васильева, ну успокойтесь, это же так просто: А + В = С, не плачь, ну вы же такая умная, вы же можете.

Я блокировала себя и не давала знаниям в меня проникнуть, я не хотела, я воспринимала только книги и вещи, которые я сама себе и выбирала. Очень много было Запада: много Хемингуэя, много Ремарка.

Сейчас, когда я читаю книги про бытие, то оказывается, в это время шла совершенно неизвестная для меня жизнь. Когда я читаю о каких-то людях божьих, о старцах, которые паломничают, я понимаю, что мы жили вне страны, вне России, мы, московская так называемая золотая молодежь, никакого отношения к стране и к истинному потоку времени не имели. Вообще ни к какой истине.

Это было все сплошное уродство, это была помойка, на которой мы воспитывались, считая, что мы находимся в самом лучшем, в самом центральном положении. «Современник» начался, «Таганка», я поступила во ВГИК с лету, Антониони, Феллини, т. е. все уши, все глаза были на Запад. Это была земля обетованная там. Представить себе, что в какой-то стране воспитывают людей не патриотами, а людьми, стремящимися вырваться за пределы своей страны оттого, что они ее не знают, оттого, что она закрыта, они знают только то, что им навязывается!..

Мы, конечно, не хотели слышать ни о партии, ни о комсомоле. Но нам как бы подсовывали все. А вот эта диссидентская волна выдавалась как бы за самое важное дело, как борьба с режимом…

И даже, когда я шла в артистки, я думала, что, помимо того, что я была явно одаренная к этому ремеслу, я еще смогу на базе «Современника» сказать что-то против власти, у меня уже было много знакомых к тому времени поэтов, писателей, которые были тоже против власти.

Я хотела со временем влиться в это диссидентское движение. Но вот Бог миловал, я не попала в эту компанию, я просто стала артисткой.

ОТМОЛИТЬ И ОТКАЯТЬСЯ

— Таково ваше поколение, сейчас иные времена, иные нравы. А как вы видите, что будет впереди? Мораль, этика, отношения между мужчиной и женщиной лет через двадцать?

— Все будет зависеть от страны. У нее есть два пути. Либо государство будет ориентироваться на православие, христианские ценности — это будет одна страна, одна молодежь. Либо нет, и это будет просто катастрофой!

Церковь — это вообще такая вещь, которая требует перемены жизни, достаточно серьезной перемены. И до какой степени человек меняет себя и свой образ жизни, до такой степени он меняется и сам, и меняется все вокруг него.

Вот у меня есть один очень известный актер, не могу, к сожалению, назвать его фамилию, это достаточно тайная история, так вот он позвонил мне несколько лет назад и сказал, что крестился, и я просто со слезами радости на глазах его поздравила, я так обрадовалась.

Он говорил, что счастлив, что он так долго к этому шел, что он будет помогать этому монастырю, в котором крестился. Я спрашиваю его, понимает ли он, что это требует с него определенных вещей. Он ответил, что все понимает.

И мы с ним встречаемся спустя определенное время, и мы разговариваем с ним о жизни. И я понимаю, что ничего не изменилось, он изменяет жене.

И я с горечью, теперь уже с горькими слезами сказала ему, повысив голос, потому что я хотела его встряхнуть, говорю, мол, что ты сделал, зачем ты сбился, потому что сейчас спрос с тебя будет больше, ведь ты теперь крещеный. Он так напугался! Он ничего не знал. Он просто крестился — и все.

Я знаю, что очень многие люди из интеллигенции сейчас крестятся. Я как казначей храма несколько лет имею доступ по своим служебным обязанностям во все кабинеты, и вот приходит человек и говорит, что он крестился. Я отвечаю, что это очень хорошо. И все. Крестятся, и все.

А ведь это только начало. Зачем ты крестился? Ведь ты должен отказаться от всего того, что было, откреститься. И идти совершенно другой дорогой. Идти на неосвоенную тобой территорию и там делать маленькие шаги. Отказываться от крупных грехов, от которых уже изнемогаешь, углубляться дальше, очищать свою совесть, грехи эти бесконечные, и времени на покаяние не хватит.

Человек, который крестится, он должен понимать, что совершает самый главный акт в своей жизни, он должен успеть весь этот груз отрицательный, который он нажил, отмолить, откаяться.

— Скажите, Патриарх для вас — абсолютно безукоризненная личность?

— Абсолютно. Я его люблю бесконечно. Бесконечно! Это априори. Я счастлива, что у нас такой Патриарх, все, слава Богу, еще как-то движется, еще не известно, как бы у нас было, если бы был другой Патриарх.

Я считаю, что это милость Божия, что именно он был избран, потому что при том очень сложном соотношении сил в обществе, государстве, при тех сложных проблемах, в которых мы живем, только его глубочайшая вера в мудрость и та благодать, которая на нем почиет, выводит нас из невероятных ситуаций.

О ДОРОГЕ К ХРАМУ

В свое время Екатерина Сергеевна запретила своему сыну Димитрию жениться на актрисе Елене Кориковой. Однако в актерской среде поговаривают, что именно Димитрий — отец сына, которого родила Елена. Кстати, именно сын Димитрий стал причиной того, что Васильева пришла в церковь. Когда Диме было всего два года, семья отдыхала на подмосковной даче. Неожиданно ночью малышу стало плохо, и никто не знал, как ему помочь. Васильева с мужем бросились в расположенный поблизости детский сад, где был врач. Доктор поспешила к мальчику и смогла его спасти. Врачом оказалась Екатерина Трубецкая — прямой потомок рода Муравьевых, бывшая замужем за правнуком Трубецких. Она и привела Васильеву в храм, который облюбовала для молитв религиозно настроенная часть московской интеллигенции. В результате в 33 года Екатерина Сергеевна крестилась.

О ПЕДАГОГЕ МАКАРЕНКО

Дед Екатерины Васильевой — известный педагог Антон Макаренко. Другой дед служил священником в Кургане. Православных купцов Васильевых почитал весь город, там до сих пор сохранился фамильный особняк Васильевых. Имя ее отца, известного советского поэта, носит школа и бульвар. Колонисты, воспитанники Антона Макаренко, приезжая в Москву, всегда останавливались у Васильевых, мама Екатерины Сергеевны со многими из них поддерживала связь. Давняя дружба связывает семью и с Григорием Явлинским, чей отец рос в колонии Антона Семеновича.

ОБ ИСПЫТАНИИ ВЕРЫ

Сейчас Екатерина Васильева работает казначеем в московском храме Святого Антипы. Он расположен на Волхонке, по соседству с Пушкинским музеем. За его возвращение церкви прихожанам пришлось вести долгую битву на самом высоком уровне. Главным противником возглавляемой Васильевой группы верующих стала директор ГМИИ Антонова, использовавшая помещение храма под складское хранилище. Екатерина Васильева отдала десять лет тяжбам, судам и разбирательствам, хотя решение о передаче здания было принято еще в 1992 году. Однажды после очередного суда Васильева пришла к батюшке и сказала: «Не могу больше, сил моих нет!» А он ответил: «Катенька, это и есть наше с вами делание. Господь хоть завтра храм вернет, а чем мы тогда будем заниматься? Испытание послано для укрепления веры». К кому только не ходили, какие пороги не обивали! Очень помогли в возвращении храма Валентина Матвиенко, Георгий Полтавченко, Евгений Примаков, ныне покойный Аркадий Вольский. Теперь все прихожане за них молятся.

Медведев Феликс

http://www.trud.ru/trud.php?id=200 610 051 840 601