 |
| Северный благовест | Виктор Иваницкий | 30.09.2006 |
Как известно, Иван Алексеевич Бунин сокрушался о судьбе русского литературного языка после октябрьского переворота, предсказывая его падение. А большой русский лингвист Евгений Дмитриевич Поливанов, активный сторонник октябрьских событий, спокойно констатировал факты демократизации и унификации, происходящие в русском литературном языке того времени, и определял, тем самым, линии его дальнейшего развития.
Под демократизацией подразумевалось сближение литературной формы русского языка с разнообразными разговорными его вариантами, тем самым, снижение «планки» классической литературной формы языка. Это неизбежно приводит к изменениям на всех его уровнях — звуковом, лексическом (словарном), словообразовательном, грамматическом. Так, если сравнить язык произведений двух выдающихся писателей нашего времени А.И. Солженицына и С. Довлатова, то можно легко установить, как варьируется эта планка.
Унификация же — это сведение разных вариантов языка к одному, единственному. Свидетелями и участниками ярких процессов в этом плане сейчас мы и являемся. Многие из нас уже сомневаются, как правильно сказать: оплата / плата услуг (литерат. плата за услуги / оплата услуг), одеть / надеть на кого-либо, что-либо (литерат. одеть кого-либо / надеть на кого-либо); в нескольких сотнях метров / в нескольких сотнях метрах; двести грамм / двести граммов; борются / борятся; молются / молятся и т. д. В результате выбор сводится, как показывает практика, чаще всего к неправильному варианту.
Все волнения относительно нашего литературного языка, обработанного великими представителями литературы, искусства и науки, объясняются тем, что он быстро, прямо на наших глазах изменяется. И эти изменения нас не должны устраивать, поскольку они затрагивают идиоэтнические, самобытные стороны языка, ведут его к стандартизации, единообразию, некоей универсализации в романо-германском духе. Утрата этой самобытности, своеобразной тонкости, представляющей для многих иностранцев большие проблемы при изучении современного русского литературного языка, чревата ассимиляцией с неким языковым стандартом, который в настоящее время формируется в европейском, романо-германском ареале.
В течение последнего десятилетия как-то незаметно была утрачена традиционная официальная стабильность употребления литературной формы общенародного, национального русского языка. Известные публичные носители русского литературного языка — дикторы радио и телевидения, актеры и наиболее яркие представители русской интеллигенции — вдруг «испарились» из всех официально мыслимых сфер. На смену им пришли молодые напористые, но, к сожалению, малограмотные журналисты и «люди из народа», использующие в повседневной жизни нелитературные формы. Как правило, это бывшие недоросли, те, кто когда-то не был способен освоить правила русского литературного языка, но сумел выскочить чаще в силу известных обстоятельств «в публичные люди».
В итоге литературная форма утратила свои лидирующие позиции. Ушла в прошлое цензура. А резкая смена участников массовой и публичной коммуникации привела к стиранию границ между официальным и неофициальным общением и вместе с тем к возрастанию роли личностного начала. Востребована «новая форма выражения». И в ней доминирует установка на использование разговорных вариантов языка, просторечия, сленга, жаргона.
К участию в языковых преобразованиях публичные и официальные органы сознательно или невольно вовлекают случайных людей. Эти люди по разным причинам имеют на данный момент активную жизненную позицию и доминанту в соответствующей сфере деятельности. Они, как правило, относятся к непрестижным, к «непривилегированным» до этого слоям общества.
Это, прежде всего, — представители, ранее составлявшие сферу хозяйственной, технической или торговой деятельности, а также второй эшелон, среднее звено партийной и комсомольской номенклатуры. Никто из них никогда не имел выхода на высокий официальный уровень. Большая часть из них не обладала «развернутой» речевой практикой и, как правило, они остались без «полноценного» высшего образования. Все эти люди, не имея понятия о литературной норме и говоря на смеси просторечия и узко-специфического специального языка, сленга, оказались официальными лицами, которые должны были говорить на радио и телевидении. Их речь, как правило, полна пауз и хезитаций типа «гм-гм…» или жестикуляций и «распальцовки».
В результате действия указанных лиц сформировался особый паралитературный вариант русского языка с техническим, юридическим, музыковедческим, канцелярским и даже уголовным уклоном. Именно этот вариант господствует сейчас во всей, к нашему сожалению, популярной художественной литературе детективно-бытового и юридического жанра (см. тексты М. Марининой, Д. Донцовой, Т. Поляковой и т. д.).
Одновременно с этим в официальные сферы начали просачиваться люди из теневых сфер общества — преступники разных мастей и калибров, которые, являясь носителями просторечия и воровского жаргона, изначально неспособны говорить на литературном языке. Однако многие из них, в отличие от представителей первой группы, имеют ораторский дар. Благодаря этому, сказанное ими часто воспринимается положительно и неосознанно вносится в активный запас языка нормальных «олитературенных» людей. Притягательную силу, своеобразную внушаемость, суггестивность такой речи составляют повышенная эмоциональность и определенная доля агрессивности.
В официальных сферах все чаще звучит русская литературная речь вперемежку с иностранной, прежде всего, с англоязычной. В результате, мы имеем русский язык, который пиджинизируется в процессе коммуникации, становится особым посредником с большим количеством неосвоенных заимствований. Эти заимствования смешаны с русскими специальными жаргонами, с упрощенной и примитивной грамматикой и с перенасыщенным «арсеналом» паралингвистических средств (интонацией, различными модуляциями голоса, мимикой, жестами, телодвижениями и т. д.). Так рождаются особые пиджины в сфере торговли, музыки, культуры, спорта и т. д.
«Зловещую роль» в этом процессе играет деградирующее среднее и высшее образование. Речь идет о понижении уровня и объема преподавания русского языка и литературы, о снижении критериев оценки знаний в этих аспектах, введении тестов. Вместе с тем понижается интерес, как к русскому языку, так и к русской литературе, поскольку они не способны в свете современных отношений принести человеку видимую «полноту жизни», экономическую полноценность. Например, профессиональные действия успешного менеджера обычно подразумевают наличие компетентности в своей области, высокой степени заинтересованности (эмоционального настроя) и умение себя вести, а также критиковать, находить слабые места у конкурентов (проявление агрессии) и т. д. А хорошее знание языка и литературы, умение говорить, соответствуя литературной норме, остаются вообще за пределами требуемого профессионализма.
Негативную роль в процессе развития русского литературного языка играет и компьютеризация. Человек общается с машиной на примитивном языке. Причем этот язык — суррогат английского. Возникает некая иллюзия знания английского языка. Все это «знание» так или иначе вносится в русский язык. Но самое главное — в процессе постоянной работы с компьютером развивается атрофия речевых навыков, утрачивается ощущение «живого языка». Профессионал в этой области — яркий пример носителя соответствующего пиджина, который понятен только «такому же рыбаку». В русском языке формируется сленг, элементы которого активно входят в литературную речь. Например: юзер «пользователь» (user); кулер «вентилятор для охлаждения компьютера» (cooler); хард «жесткий диск» (hard disk drive); обработанные русским языком — шуршать «искать информацию» (to seek smth on disk); пилить диск «считывать информацию с диска» (to read from disk); аппликуха «прикладная программа» (application); профиксить «исправить» (to fix); расшарить (папку, принтер, диск) «открыть для коллективного доступа какой-либо ресурс в локальной сети» (to share); локалка «локальная компьютерная сеть» (local net); лазарь «лазерный принтер» (laser printer).
Думается, что определенную роль в процессе быстрого изменения литературной формы играет омоложение публичного «бомонда». Молодые люди, владеющие московским говором, как правило, не имеют филологического образования, плохо знают литературную форму родного языка и уверенно, без комплексов (поскольку не ведают, что есть правильно) «треплются» на новоязе, который для их сверстников становится идеалом, языковым шаблоном.
Литературная традиция во многом обращена в прошлое, поскольку оно составляет основу традиции, закрепляет ее в дальнейшем движении. Молодое же поколения живет будущим, поэтому ощущение преемственности, традиции для него менее ценны, чем для людей старшего поколения.
Отрицательное влияние на литературный язык оказывают реклама и политическая идеология. В рекламе мы сталкиваемся с постоянным желанием авторов изменить существующие эмоционально-оценочные компоненты семантики языковых единиц. Ср.: У вас гайморит, запор и энурез! (Такое ощущение, что если нет, то обязательно найдутся!) Обращайтесь к нам — и все проблемы будут решены с помощью наших снадобий! Повышенная эмоциональность и агрессия языка неизбежно ведут его к саморазрушению и гибели! В скором времени на нас подобные формы обращения уже не будут воздействовать. Причем авторы рекламы часто не знают, что делать с заимствованными названиями фирм и товаров — склонять или не склонять. Мы слышим то «в сети Интернет», то «в сети Интернета» и т. п.
Отрицательное влияние на развитие связанных со значением отношений литературной формы оказывает эмоциональное и агрессивное использование слов и словосочетаний русского языка, благодаря чему происходит семантическое «расшатывание» единства, тождества слова. Говорят: «кошмарный ужас (кошмар = ужас)», «беспредельный успех» (успех уже выше предела). Вместе с тем получают широкое употребление оксюмороны типа «ужасно красивая», «страшно привлекательная» и т. п. Повышенная эмоциональность речи приводит к бездумной тавтологии и в грамматическом плане типа «более лучший», «более быстрейший» и т. п.
Вместе с тем ускоряется и темп речи, ведущий к редукции синтаксических и морфологических конструкций, а также к логическому упрощению речи. Каждый из нас может легко представить себе речь современных ведущих на радио и телевидении. Все это ведет к деструкции литературного русского языка, к его системно-структурным изменениям на всех уровнях.
Но каждый из нас, как уже сказано, видит изменения, прежде всего, на лексическом уровне. Так, мы с трудом употребляем паронимы типа «скрытый / скрытный»; «комический / комичный», «интеллигентный / интеллигентский», «чуждый / чужой» и т. д.
Благодаря политическим и экономическим действиям нашего государства многие из нас начинают сомневаться в трактовке понятий, которые заключены в словах и словосочетаниях «демократия», «народ», «народ и власть», «государство — держава — отчизна — страна», «олигарх», «реформа», «перестройка», «менеджер», «социализм», «капитализм», «тарифы», «справедливость», «социальная справедливость», «мониторинг», «маркетинг» и т. п.
Огромное количество литературных слов приобретает новые значения, о которых можно догадаться только из контекста и ситуации, ср.: мамонт, манжета, компот, конкретный, железо и т. д. И все эти «значения» так или иначе фигурируют в литературном тексте, размывая его семантические границы. Ср.: «Он парень крутой и конкретный — ты за ним, как за каменной стеной» (из разговора двух интеллигентных дам); «Он попросил: — Сблочил бы манжеты. Или боишься…» (С.Довлатов. Зона).
На наших глазах изменяются значения многих известных слов. В одних случаях слова приобретают положительные эмоциональные созначения: мега, ультра, супер, революционный, советский («высший», «лучший»). В других — эмоциональная оценка слов снижается: депутат (карьерист и лжец), школа (институт, университет), учитель (преподаватель, профессор), экзаменатор (взяточник), деньги (бумага, гроши, копейки), авторитет (уважаемый преступник).
Новые слова, появившиеся в контексте литературного языка, как всегда, уже имеют точную эмоциональную адресованность: подстава, водило, чайник (женщина, реже — мужчина за рулем), новьё, опустить, бухать, поддать, заколебать, бортануть, колбасить, тащиться (от кого-либо.), мантулить, мандражировать и т. д. Но их предметная отнесенность вызывает психологическое отторжение, поскольку она в самом своем «зародыше» отрицательно характеризует предмет называния, а вместе с тем — и народ, видящий вокруг себя только негативные проявления.
Типичными являются неправильные избыточные употребления иностранных слов, ср.: другая альтернатива (может быть только одна), один из главных приоритетов (он и есть один), период времени (= время времени), сумма денег (если «сумма» не математический термин), контактный телефон (представьте телефон бесконтактным!). По телевизору мы слышим словосочетания типа «эксклюзивно общались» (репортеры с писателем), а по радио реклама нам сообщает о месте, где самые-самые суперцены. И в том, и в другом случае авторы высказываний совершенно не понимают исходных значений заимствований, до комичной противоположности искажая их. Кто же пойдет в магазин, где такие высокие цены (хотя мы знаем, что «супер» употребляется в молодежном жаргоне со значением «лучший; клёвый», но и в этом случае оценка стоимости имеет только эмоциональный, а не коммерческий характер).
У многих из носителей русского языка абсолютно искажено понимание слова «киллер», которое соответствует русским словам «убийца» «палач», «кат». В русском языке, в отличие от исконных, данное иностранное слово приобрело, видимо, под влиянием западной идеологии и культуры положительные созначения. Киллер в сознании многих из наших соотечественников — это более гуманный, интеллектуальный и даже «духовный» персонаж, чем просто «палач» и тем более «убийца».
Современная литературная форма свободно допускает без всяких стилистических ограничений сочетания слов, относящихся к разным сферам употребления. Поэтому мы легко допускаем употребление словосочетаний со стилистически расходящимися компонентами: он продрал свои очи; заткни свои уста, дорогая!
В современном русском языке быстро изменяется не только словарь, но и различные морфологические и синтаксические стандарты. Например, Пугачева уверенно пропевает: И время не на миг не остановишь. Зачем Пугачева заменила «ни» на «не». Объяснение одно — действие просторечия и безграмотность певицы.
Но если идти этим путем, то попробуйте заменить «ни» на «не» в следующих примерах и объяснить эти замены: ни в какую; ни в медный грош; ни за что; ни кола, ни двора; ни с того, ни с сего. Во всех случаях замена на «не» разрушает словосочетания или, в крайнем случае, кардинально изменяет их смысл. Ср.: ни за что / не за что.
Частица «ни» усиливает отрицательный момент. С ее исчезновением уходит эта экспрессия: ни сучка, ни задоринки; ни сна, ни отдыха измученной душе; ни шагу назад; ни рыба, ни мясо. Это последний шаг к отрицанию. Последний такой шаг сохраняется в лексической паре: правда — истина. От обычного отрицания: ложь — правда — к истине. В отрицательной же сфере частица, выражающая «абсолютное» отрицание устраняется.
Изменилось отношение к склоняемым и несклоняемым словам. Так, уже фактически не склоняются составные числительные типа «тысячи пятисот восьмидесяти четырех». Зато имена собственные на -о, относившиеся еще недавно к несклоняемым существительным, теперь являются склоняемыми: в Переделкине, в Колпине, (за исключением уже склоняемых имеющих русское происхождение и широкое хождение названий: в Чудове, в Иванове и т. п.). Правда, чудом пока еще сохранили свой неизменяемый статус слова типа «Тосно», «Гродно», «Осло»!
Но при этом почему-то перестали изменяться, как прежде, фамилии на согласный, обозначающие лиц мужского пола, например, вместо «Евгению Евпаку», «с Бруно Фрейндлихом» говорят «Евгению Евпак», «с Бруно Фрейндлих». С другой стороны, склоняют фамилии на -ко: Шевченке, Шевченку.
Значительно упрощается синтаксис. На смену сложным деепричастным и причастным оборотам приходят простые аналитические словосочетания с отыменными предлогами типа «с учетом» (вместо «учитывая»), «при переходе» («переходя») и т. п. (Ср.: «Я был обокраден племянником на почве доверия к людям» — Д.Щеглов. Фаина Раневская. М., 1999).
Примечательно широкое использование новых вводных слов «типа», «как бы», «как говорят», которые обозначают что-то неопределенное, не имеющее четких границ, какое-то диффузное общее сходство, мнение, и неопределенны с модальной точки зрения. Еще недавно господствовало словечко «короче»: жизнь изменялась очень быстро, и язык это в подсознании народа отражал. Если же сопоставить все приведенные слова с возникшими в прошлое время, в девятнадцатом и начале двадцатого века, с другими вводными словами: очевидно, вероятно, по-видимому и т. п., — то можно сделать интересные выводы относительно семантики и модальности новых образований, отражающей ментальность народа.
С грустью можно констатировать, что все приведенные нововведения подкрепляются «перевесом большинства», поскольку данное большинство только и фигурирует во всех мыслимых — официальных и неофициальных — источниках. К тому же сюда относится и подрастающее поколение, не знавшее прежнего бытования языка и отношения к нему и закрепляющее в своей речи предлагаемые инновации. Многие из молодых людей так ни разу и не коснулись страниц высокой русской литературы.
Подобные люди не могут иметь представления о том, что язык — это особая сфера человека, представляющая его самого, его ментальность, психологию, натуру. Поэтому они не стремятся сознательно влиять на язык, но при этом бездумно закрепляют существующие инновации и несут их в будущее.
Утрата стабильности, устойчивости и единообразия, которые требуются для бытования литературной формы, ведут к расшатыванию её границ, появлению разнообразных промежуточных форм, каждая из которых должна требовать своей оценки. И поэтому литературной форме необходимо активно стремиться к стандартизации языка в области стилистики и жанров. В настоящее время, на наш взгляд, она не способна сделать это, так как она перенасыщена многочисленными вариантами общенародного языка, официальные институты чрезмерно либеральны и неразборчивы. Пока они не способны отказаться от существующей анархии языкового материала.
Вместе с тем, усиливается новый процесс — стандартизация — как способ противостояния и противопоставления текучести и изменчивости границ литературной формы, которые размывают её статус в рамках общенародного языка и нивелируют её стили.
Стандартизация уже существует на периферии литературного языка, она всегда присутствовала в религиозном стиле, правомерно не допуская никаких лингвистических вольностей вообще. Постоянно совершенствуется и унифицируется язык науки.
Получается, что все мы говорим на национальном русском литературном языке, но владеем «великим и могучим» по-разному. По сути, речь идет о разных вариантах русского литературного языка нашего времени, которые во многом расходятся. Правительство и чиновничий класс общаются на одном языке. Бизнесмены — на другом. Молодежь — на третьем, а прочий народ — на обычном, четвертом.
В первом случае говорящим не хватает «общечеловеческих» слов и известных выразительных средств, понятных простому народу, принятых у него. Язык этого класса с преобладающими общественно-политическими мотивами абсолютно не сформирован. Он переоснащен разными заимствованиями, прежде всего, из английского языка, которые еще не обработаны русским языком и мало известны и понятны народу. Подлинный же русский язык «в исполнении» представителей данного класса оставляет желать лучшего. Он даже интонационно изменен, холодный, отстраненный, безличный. Возникает ощущение, что богатому русскому языку чего-то не хватает, когда говорят представители этого класса. Какой-то безликий дипломатический новояз, а проще — бездарная и даже безнравственная трескотня. Язык отчужден от его носителей, и вместе с этим власть отчуждена от народа. Об этом говорит язык власти. В нем сплошные заимствования, которые часто не понимают сами власти, поскольку неверно их трактуют. Монетизация — замена льгот деньгами или переход от одного к другому (в первом случае предполагается некое равновесие денег и льгот, во втором — нет); оптимизация — улучшение или усовершенствование, которое может и не стать улучшением; профицит — превышение доходов над расходами, но чьих, не ясно; дефляция — снижение цен, каких и за счет чего, кого.
Язык же бизнесменов и руководителей предприятий в большей степени ориентирован на специально-экономическую функциональную форму русского языка: в нем фигурируют разнообразные менеджеры, мониторинги, мерчендайзеры и пр. Их пиджин изобилует словами и словосочетаниями типа «обкешиться» (от англ. cash) — перевести капитал в наличные деньги; «президенты» — доллары; «генерал» — генеральный директор; «мать» — холдинговая компания; «месячные» — регулярные проверки контролирующих органов; «купить яйца» — совершить крупную сделку; долгосрочное капиталовложение; «ловить мышей» — разбираться в чем-либо. Бoльшую часть этого пласта языка занимают элементы просторечия типа «звoнит», военного и воровского жаргона.
Доходит до того, что в языке власти и народа одни и те же слова имеют противоположную оценку, противоположные созначения. Реформа (у власти положительную, у народа — отрицательную). Референдум (у власти отрицательную, у народа — положительную). Частная собственность (у власти — положительная оценка, у народа — отрицательная).
Литературная форма общенационального языка должна характеризоваться регламентацией в виде нормы и кодификации длительное время. Но эти признаки действуют лишь в стабильном государстве. Если они не действуют, то и литературная форма подвержена быстрому изменению, вплоть до беспринципного отказа от прошлых устойчивых, фундаментальных принципов.
Язык — носитель национального сознания, мировоззрения народа. Литературная форма языка, как квинтэссенция общенародного опыта, позволяет выйти за пределы родного языка в разнообразных переводах, войти в опыт других народов и их языков. Но каждый раз в этом случае сохраняется специфика нашего языка и знания нашего народа. Стремясь унифицировать наш литературный язык, ввести в него необдуманные заимствования, сознательно ли или в силу недомыслия и наличествующей безграмотности, представители государственной элиты способствуют быстрой утрате национальной самобытности. Поэтому необходимо положить все усилия на стабилизацию и сохранение той формы нашего национального языка, которая существует, по крайней мере, в настоящий момент. Мы должны остаться такими, какие мы есть. И язык — прекрасное и совершенное отражение этого. Не стоит забывать, что в Европе нас не принимают, а в Азии — не понимают.
Cтатья написана специально для журнала «Северный благовест»
http://severny-blagovest.org/8/025.htm
