«Многие из нас живут не в Церкви, а в молве»

Сегодня, 27 сентября, исполнилось тридцать три года служению в сане священника митрофорного протоиерея Владимира Попова. Он, единственный из священников Пскова, служит в одном храме уже более тридцати лет. Разные батюшки у нас в Епархии: есть такие, которых знают только свои, приходские. Есть и такие священники, как отец Владимир Попов, настоятель Никольского храма в Любятове, которого знают в нашем Пскове все, и не только в Пскове.

Любятовский храм знаменит своим престольным праздником иконы Божией Матери Любятовская, ярмарками, оставшимися в прошлом, тайными венчаниями — в Пскове в советские времена венчали, в основном, в этом храме. Знают и сейчас этот храм лучше других, действующих в Пскове. Наш разговор с отцом Владимиром был о разном: о его служении в сане, о жизни и Промысле Божиим. Разговор получился сложный, и мы предлагаем его нашему читателю, разделив на две части.

Из какой семьи, батюшка, Вы родом?

Мой отец был политработником, военным, в семье нас было трое детей. Предполагаю, что он из поповской семьи, о чем говорит и наша фамилия. Я был крещен в детстве беглым священником, в Забайкалье, бабушка была верующая, и крестили меня тайно. Детские впечатления мои были такие: война, голодно, бабушка достает нам по картошке, мне и брату, и мы едим ее, но перед едой смотрим на икону — там суровый лик Спасителя и благостный лик Божией Матери. Я боюсь смотреть на Спасителя, потому что Он все видит, крещусь, пытаясь попасть пальцем в пуп, а рахитичный живот распух от голода. С моим отцом у меня потом было много конфликтов, но когда я стал священником, прекратил всякую идеологическую рознь, старался, елико возможно, молиться за него, да и он уже перестал быть убежденным коммунистом.

Каким Промыслом Вы оказались в Церкви?

Мне вспоминаются строчки Максимилиана Волошина:
«Чья рука прозрачная, как пламень,
по страстным путям меня ведет.
Под ногой не твердый чую камень,
а журчанье вод».

Так вот всякий человек идет по жизни, не зная, куда вступит, и хорошо, когда тебя ведет рука Божия, тогда ты можешь за нее ухватиться, а мы все воспитывались, не чувствуя этой руки. Я получил образование советской школы, и первое потрясение было вызвано, когда я 16-летним услышал о выступлении Никиты Сергеевича Хрущева с секретным докладом.

Тогда в прах развеялись советские иллюзии, и я стал искать собственное мировоззрение. Начал читать философские труды, и очень сильное впечатление на меня произвели Шопенгауэр и Ницше, Гегель, потом Владимир Соловьев, поэзия символистов. Я был тогда молодым человеком и поступил на историко-филологический факультет Томского университета, но вскоре оттуда был отчислен за неудачное выступление, заявив, что книга Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» вовсе не философия, а хулиганство. Это вызвало страшный шок. Меня исключили из университета, комсомола и посадили в сумасшедший дом.

Жестоко.

Но все на пользу дела. Видимо, рука Божия была со мной тогда уже, несмотря на полное мое незнание и нечувствие Бога. В сумасшедшем доме, когда тебе вызывают инсулиновые шоки, абстрактные построения мало помогают, там и началось мое искание Бога. Там уж никак не скажешь, что мир есть мое представление о нем.

Русская философия тогда была никому не ведома, да и в отличие от западной, она имеет православные корни и традицию?

Философия Православия вся выражена в Богослужении. Если бы мы еще могли и полностью оценить наше Богослужение, никакой философии не надо. Сущность германской философии — безпредметное умствование. Самый заметный дефект немецкого умствования наиболее проявляется в философии Хайдеггера. Это гениальный ум, вне всякого сомнения, но этот ум мучается от безбытийности своего мышления. Вся его философия сосредоточена на анализе человека и анализе его способности в постижении истины.

Но так как истина для него — абстрактная вещь, то философ пережевывает с разных сторон одно и то же. И философское глубокомыслие оборачивается в действительности пустотою. Хайдеггер — философ смерти. В своей знаменитой работе «Бытие и Время» он рассматривает феноменологию человека, но, в конечном счете, если бы он был знаком с Православием, он бы узнал, что его огромный труд написан впустую — все, что он написал, давно известно. Есть ирмос седьмого гласа св. Иоанна Дамаскина (VIII в.), который звучит так: «плавающему в молве житейских попечений с кораблецем потопляемым в грехи и душетленному зверю приметаемому, яко Иона ко Христу вопию: из смертоносной глубины возведи мя».

Все, что в этом ирмосе — сущность «Бытия и Времени» Хайдеггера, который посвящает проблеме заботы и молвы огромное исследование. Он пишет, что в жизни человека страх смерти рождает заботу, и человек, живущий в обществе, прячется от страха смерти в молве. Молва формирует его вкус, его желания, его жизнь в конечном итоге. А Иоанн Дамаскин за тысячу с лишним лет до Хайдеггера уже писал, что мы плывем не в море житейских забот даже, а в море молвы. Молва есть ложное представление о подлинном, молва определяет человеку ложные цели. Все знание философии Хайдеггера, от древних греков до современности, его научные труды умещаются в нескольких строчках св. Иоанна Дамаскина. Но люди ищут другого, потому что не могут вместить той глубины, которую предлагает им Церковь, наш Господь. Человек уходит в молву житейских попечений и разрывает свою связь с Богом. Поэтому многие из нас живут не в Церкви, а в молве. Но истина существует только в Церкви и священник должен ее хранить и ее проповедовать.

Как сложилась Ваша судьба по окончании «лечения»?

Я встретился со священником отцом Константином Шаховским, мы с ним подружились, и я женился позже на его дочери Елене Константиновне. Моя будущая жена, а познакомились мы с ней в Томске, жила в Пярну. Видимо, молитвы отца Константина так подействовали, что, когда я переехал в Эстонию, где начал работать учителем, стал посещать потихонечку храм. Работал в спецпрофтехчилище, с очень трудными детьми, и было очевидным, что наша советская педагогика в этих случаях совершенно не годиться, она не имеет ключа к сердцу человека. Моя теща мне подсказала: «ты молись за этих детей». По дороге на работу я молился: «Иисусе Христе Сыне Божий, спаси и помилуй раба такого — то…» и внутренне возникали хорошие отношения с учениками. В Екатерининской церкви Пярну я познакомился с женой репрессированного профессора Санкт — Петербургской Духовной академии Олимпиадой Ивановной Карабиновой, она меня привела на клирос, и я стал петь в церкви, хотя раньше не замечал за собой певческого таланта. Потом мы познакомились с Митрополитом Эстонским и Таллинским Алексием, и встал вопрос о моем рукоположении.

Будущим Патриархом?

Да, будущим Патриархом Алексиим II. Но светские власти, которые давали тогда разрешение на рукоположение, были против. И, в конце концов, Митрополит сказал: «У меня огромная власть, но сделать для Вас я ничего не могу». В 1972 году умер мой тесть, и как-то мне снится сон, будто я умоляю отца Константина, чтобы он помолился за меня перед Господом, а отец Константин строго мне вычитывает за мои прошлые и будущие грехи, но обещает помочь. Вот такой сон. И в 1973 году, когда мы отдыхали в Печерах, в монастыре была служба иконе Божией Матери Троеручица. В Михайловском Соборе служил в прекрасном белом одеянии, красивый, весь седой Митрополит Псковский и Порховский Иоанн (Разумов).

Народу была тьма-тьмущая, все подходили к кресту, и я подошел и сказал: «Владыко, можно с вами поговорить.- Он на меня посмотрел внимательно, и сказал: Ты видишь море народу, как мне с тобой поговорить? Приезжай во Псков. Там и поговорим». Наутро я собрался во Псков, приехал к Владыке, и мы поговорили. Он согласился меня рукоположить, но для этого необходимо было иметь псковскую прописку, людей из другой Епархии нельзя было рукополагать. Я прописался в Печерах. Владыка велел, чтобы я проходил курс краткосрочного религиозного ликбеза у наших старцев: отца Иоанна Крестьянкина, Архимандрита Александра Васильева — они взяли меня под свое покровительство, и я стал мало-помалу вникать в премудрость Богослужения.

А пособием моим была книга профессора Ивана Карабинова для начинающего священника. Это было хорошее время, тогда наместником монастыря был Архимандрит Алипий, нравы были патриархальные, к любому старцу можно было прийти для беседы, попросить совета. Псково-Печерский монастырь был, пожалуй, единственным центром духовного отдохновения для всей России. Уже началось разложение, тление коммунистического режима, и люди могли спасаться только у источников благодатной жизни, а монастырь был полон старцами великой духовной жизни, и это чувствовалось. В конце концов, меня рукоположили в диаконы в Михайловском Соборе в 1973 году.

Кто, рукополагал Вас, отец Владимир?

Митрополит Иоанн 21 сентября. Со мной в тот день произошел замечательный случай. Сразу после рукоположения, а было это в празднование Рождества Богородицы, я возвращался из храма поздно. Был уже в подряснике, а навстречу идут пьяные молодые люди, и слышу разговор: «там идет какой-то монашек, сейчас я ему в глаз дам, если он попадется на мой кулак». Иду им навстречу, а сам молюсь: «Господи! сейчас они мне врежут в глаз, и буду я ходить с фингалом, и что про меня скажут монахи. И говорю: Матерь Божия! ну выручай Ты меня как-нибудь!» Прохожу мимо них, а они как будто окаменели, мат прекратился, и они прошли мимо меня, не оглядываясь.

Кулак тоже мимо промелькнул, и я чувствовал, как его рука окаменела. Возблагодарил Матерь Божию за такую чудесную помощь, а на Воздвижение Животворящего Креста меня рукоположили во священники, и Владыка мне сказал, что определяет меня в Никольскую Любятовскую церковь. Перед тем, как получить указ Владыки, я должен был получить регистрацию (разрешение) у уполномоченного по делам религии в облисполкоме. Был тогда там человек старой кэгэбистской закалки, но неплохой человек. В то время уже и в коммунистах появилось некое двоеверие. Он посмотрел мое дело, и сказал, что в будущем предполагают отправить меня за границу.

Но для этого надо было сотрудничать с КГБ?

Да, и я ему об этом так и сказал: «Я не собираюсь сотрудничать с КГБ». Он мне в ответ: «А кто вам это предлагал? Уходи вон». Жил я тогда в Колокольне Троицкого Собора, и адрес мой почтовый был такой: Псков, Кремль, Колокольня. После разговора с уполномоченным мое определение на приход стало задерживаться. Понимая в чем дело, я благословился у Владыки еще раз сходить к уполномоченному, пришел к нему и говорю: «Константин Павлович, Вы боитесь…- Мы никого не боимся, — он сразу мне. — Да выслушайте меня, говорю, Вы боитесь каких-то неприятностей от меня, но поймите, я не собираюсь превращать амвон в трибуну антисоветской пропаганды, так что будьте уверены, я буду выполнять законодательство, которым руководствуется и Церковь». Он хмыкнул, и мне разрешили служить в Любятове. Пришел рассказать Владыке, а он мне: «Ну, поздравляю Вас с Промыслом Божиим». Вот так началось мое служение в Любятове.

Какие же были первые ощущения, впечатления от прихода, от храма?

Только бабушки, совершенно не было молодежи, интеллигенция боялась ходить в храм. Время было такое, и мои попытки привлечь молодых кончались неудачей. Вообще тогда вся Церковь была пронизана «стукачами», к сожалению, и, если появлялись молодые люди, то, как правило, по заданию КГБ. Эпоха 70- х достаточно интересная, молодежь искала как-то определиться, появилось диссидентское движение. Можно говорить о таком парадоксе: попадая в концлагеря за убеждения, люди из антисоветчиков становились убежденными православными. В советских лагерях ковалось «малое стадо». Заключенные, пришедшие с идеей перевернуть мир, становились верующими людьми. Среди таких моих знакомых был пскович Евгений Александрович Вагин, который ныне руководит Русской службой Радио Ватикана.

Ваша Любятовская церковь стала в некотором роде «кузницей кадров»?

В общем да. Мы делали все, что возможно в таких случаях. Когда Владыка благословил меня в свои секретари, в меру своих сил я помогал людям, которые вышли из лагеря, как-то устроиться в жизни: на гражданскую службу их не брали, а в церковь не пускали. Приходилось всякими правдами и неправдами их как-то устраивать то чтецами, то алтарниками. Некоторые из них стали хорошими священниками: отец Михаил Капранов, отец Сергий Плехов (настоятель храма св. А. Невского в Копенгагене), иеромонах Рафаил Огородников, ныне покойный, некоторые наши псковские священники и др. Но однажды так получилось, что один из моих знакомых молодых людей, посещавших наш храм, решил бежать из СССР и пытался перейти турецкую границу.

Его арестовали, а меня вызвали в КГБ и допрашивали. Слава Богу, я не был причастен к этому побегу. Мне тогда сказали в КГБ: «Мы не можем позволить, чтобы Церковь стала отстойником для диссидентов». Я возразил: «встав на духовный путь, они прекращают путь политической конфронтации». Действительно, наш псковский КГБ был довольно либеральным. Как говорил отец Сергий Желудков, «наш дракон — хороший дракон, он человечков не ест». Религия такое явление, которое не упразднишь, даже Сталин не смог этого сделать. Были уполномоченные, которые брали благословение у священников, не у всех, но брали. Был у меня такой случай, подъезжает ко мне черный ЗИМ, три высоких чина из питерского КГБ и один наш, говорят, поедемте, батюшка, отпоем нашего отца. Вот так, все тайнообразующе. Когда человека касается что-то серьезное, смерть, тогда все абстрактные, умозрительные построения отбрасываются, а до этого момента люди живут иллюзиями, вопреки всему.

Сколько лет Вы секретарствовали у Митрополита?

Семь.

Каким, отец Владимир, Вы помните Митрополита Иоанна?

Владыка Иоанн носил имя Иоанна Милостивого, любил милостыню, и народ его любил, чувствуя в нем настоящего древнего пастыря стада Христова. На нем чувствовалась тройственная благодать: Патриарха Тихона, который рукополагал его во иеродиакона, потом Патриарха Сергия, который рукополагал его во Архимандрита, и Патриарха Алексия, который хиротонисан Владыку Иоанна во епископа. Владыка Иоанн был очень непростой человек, глубоко духовной жизни, и прожил он весь XX век, что наложило на него совершенно особый отпечаток. Он был рукоположен во иеродиаконы Святейшим Патриархом Тихоном, долгое время был келейником у Митрополита Сергия, пережил с ним тяжелые тридцатые года, когда вся Патриархия помещалась в двухкомнатной квартире: в одной комнате спал Митрополит Сергий (Страгородский) другая — приемная, в которой располагался келейник.

Многие годы прошли в ожидании ареста, когда не спали, прислушиваясь к шуму машин под окном. Неоднократно бывало на моих глазах, как, спасая от других, более серьезных гонений, гонимого светской властью священника, Владыка распекал его еще больше. Все было неспроста. Его лояльность власти, а он испытывал иногда перед властью панический ужас, привела к тому, что нашему Владыке удалось сохранить многие храмы Епархии. Например, в Новгородской епархии осталось несколько храмов, остальные были закрыты, а у нас 80 храмов действовали, в них совершалось Богослужение. У Владыки была искренняя любовь к людям, он был мудр и видел человека насквозь. Это был человек, глубоко преданный Церкви, и среди духовенства он пользовался большой любовью. Митрополит Иоанн мог выругать, наказать за твои грехи и нерадение, но это всегда была рука отцовская, которая била с разумением.

Сейчас в церкви финансово труднее, чем раньше?

Нельзя сказать, что мы бедствуем, но сложно. Дело в том, что некоторым храмам помогают богатые жертвователи, их называют спонсорами, что означает с латинского -жених. Я бы не хотел иметь таких «женихов», да и просить я не умею. Наш колокол начала 17 века, отлитый в Пскове, треснул еще в 19 веке, но сейчас он треснул окончательно, и нам нужен колокол, а это очень дорого. Может быть, Господь пошлет.

Как же, батюшка, с интеллигенцией в Церкви?

Знаете, у нас как-то был разговор в Кирилло-мефодиевском обществе, почему интеллигенция не ходит в Церковь. Собрались умные люди, и профессор Евгений Павлович Иванов, ныне покойный, встает и говорит: «На самом деле, что мешает интеллигенции прийти в Церковь? Надо утром встать, помолиться и идти в церковь. А в церковь идти не хочется, там стоять надо и опять-таки молиться, лучше посидеть дома, посмотреть телевизор, покурить, попить кофе, книжку почитать». Чтобы прийти в Церковь надо, безусловно, почувствовать, что Бог тебе нужнее всего, а до этого дойти трудно, очень трудно. Но в нашем храме немало интеллигентных людей, если говорить о профессии, они приводят к нам своих друзей, круг увеличивается.

В церковной жизни важно, чтобы священник не только проповедовал (он, как правило, ограничен храмом), но чтобы вокруг него были люди, которые тоже проповедовали бы за стенами храма, привлекая в храм людей. У нас есть такие прихожане, которые делают церковное дело — приводят в храм новых прихожан, и когда такие люди уходят в мир иной, это отражается на духовном состоянии прихода. Мы надеемся, что они молятся за нас там.

Начиная свое служение в Любятовской церкви, встречался с людьми, многие из которых интересовались богословскими вопросами, всем хотелось глотка чистого воздуха, потому что атмосфера в целом была угнетающей. Тогда я познакомился с профессором Псковского пединститута Евгением Александровичем Майминым, и незадолго до смерти крестил его. Был знаком с племянником Петра Врангеля, Борисом Георгиевичем Врангелем. Он человек с очень сложной биографией, в прошлом эмигрант, постоянно сидел в лагерях с 1945 года, религиозно он был невежественным человеком, но я, пытаясь помочь ему, взял его алтарником, и он прислуживал в храме, попутно учился. Правда, потом наши пути резко разошлись к началу 90-х годов, когда уже начинался хаос, якак-то высказался, что нашу страну может спасти «топор», КГБ, который сможет удержать огромную страну от развала.

Вы хотели ужесточения режима?

Нет, я хотел Пиночета, который бы привел страну в порядок, разогнав КПСС, и установил диктатуру без идеологической окраски, чтобы можно было перевести страну на нормальные рыночные рельсы. Борис Георгиевич, зная КГБ со зверской стороны, перестал узнавать меня. Время шло, после празднования Крещения Руси в 1988 году в храм пошла молодежь. Тогда наша Любятовская церковь многое сделала в православном просвещении.

Как это происходило?

Люди приходили в церковь, и мы организовывали собрания, кружки по изучению славянского языка, учили читать Псалтирь, петь. Была живая практика. Тогда пришли к нам Валентин Курбатов, Татьяна Дубровская, ее супруг, ныне покойный монах Иоанн и многие другие. Мы надеялись, что Церковь станет центром духовного преобразования страны.

Получилось?

Жизнь есть жизнь. Что-то получалось, что-то нет, потом начались провальные 90- е годы, когда победили не белые и не красные, а грязные. И, тем не менее, задача сближения Церкви с интеллигенцией остается доныне, с моей точки зрения, очень важной для нашего общего дела духовного возрождения России.

Перед 17- м годом тоже в Церковь пришла интеллигенция, которая пыталась руководить Церковью?

Возможно. Согласен с тем, что интеллигенция — народ не простой, но мы чему-то научились за это время. Если Церковь будет отбрасывать от себя все то, что самостоятельно мыслит, она сама перестанет самостоятельно мыслить. Надо убеждать, надо беседовать, надо доказывать — в этом тоже служение священника. Несколько лет назад мы организовали религиозно-философское общество свв. Кирилла и Мефодия, целью которого было сближение современного общества и Церкви, по возможности. Приглашали известных православных лекторов, писателей. В конечном счете, как мне представляется, в интеллигенции произошел надлом в отношении Церкви.

В каком смысле?

Самое печальное, что опыт, который приобрела Церковь в течение мучительных лет советской власти, этот опыт оказался невостребованным. Он закрыт, о нем не знают. Даже некоторые священники понятия не имеют ни о тогдашних условиях бытия, ни о сложности духовного созревания, духовной борьбы. Поэтому многие интеллигентные люди священство видят так: широкая ряса, крест, Мерседес и безбедная жизнь.

Наверное, невозможно убедить людей, далеких от Церкви, в обратном?

Многое зависит от поведения самого священника. Я бы сказал, что священник не должен эпатировать народ своим комфортным бытием, когда наш приходской народ совсем не богат, и даже беден. У меня вызывают огромное уважение подвижники Церкви, которые остаются непричастными к деньгам: Архимандрит Дамаскин, который восстанавливает среди болот и лесов Крыпецкий монастырь. Через его руки проходят большие суммы, но сам он ходит в заплатанной рясе, а когда начиналось возрождение обители, он жил едва ли не в землянке. Богатства надо избегать, чтобы оно не кололо людям глаза. Лицемерие все-таки такой тонкий грех, и он очень отталкивает людей от Церкви. Священник должен быть человеком, к которому деньги не прилипают.

Вы совершаете Литургию очень динамично, у Вас в храме плакаты с молитвами, чтобы их чтение вслух было совместным, настоящим общим делом?

Надо вывести человека из его замкнутости, из мира. Что толку, если он просто простоит в храме, занятый своими мыслями? Но выйти из мира он может только собственными силами, когда сам молится. Мы стараемся делать так, чтобы народ не просто стоял в церкви и томился, «думая о ногах», а молился. Богослужение должно быть рассчитано на максимальное включение всех верующих в Литургию, тогда человек уходит из храма с пользой. Собственно личная внутренняя молитва делает человека недоступным для бесов.

Что запрещалось, отец Владимир, в советские времена священнику в Богослужении?

Запрещены были Крестные ходы, посещение прихожан на дому, чтобы невозможно было исполнять требы, освящать квартиры и дома. Власть в храме была у старосты, которого ставили светские власти по согласию с КГБ…

Сейчас Вы служите в храме, у Вас есть клирики: отец Владимир, отец диакон Александр, а как же раньше справлялись чисто физически?

Физическая нагрузка была очень большая: и крестил, и венчал, и отпевал один. В 80-е годы народ повалил креститься, и было у нас по 30 крестин в воскресение. На Литургии храм был битком. Сейчас трудно правильно сравнить, когда было больше прихожан: сейчас, или раньше. Тогда было шесть храмов в Пскове и ближних окрестностях: Троицкий Собор, Варлаамовский храм, Димитриевская церковь, Георгиевская церковь в Камно, Апостола Матфея в Писковичах и наш, а сейчас почти тридцать. Надо сказать, что в процентном отношении церковных людей стало не намного больше. Все-таки самое главное определение верующего человека — его воцерковленность, когда он становится церковным человеком, когда он чувствует себя той овечкой, которой руководит Господь.

В Любятовском храме хорошо знают и уважают Вашу матушку Елену Константиновну, что можете Вы, как священник, сказать о вашей многолетней семейной жизни?

Елена Константиновна — дочь репрессированного священника отца Константина Шаховского, по матери она из псковских Сутоцких, и была очень против того, чтобы я стал священником. Она видела мои недостатки и боялась. Жизнь матушки очень сложна и непроста, но подобно тому, как телу плохо без головы, а голове плохо без тела, так худо человеку без жены. Герб нашего государства двуглавый орел, что обозначает государство и Церковь, семья тоже двуглавая — муж и жена. Везде в жизни присутствует такой параллелизм. Я никогда бы не удался ни в каком бы смысле, наверное, если бы не моя жена, Елена Константиновна. Я всегда надеялся на ее молитвенную и духовную помощь, и очень ей благодарен. Мой сын Константин стал регентом в нашем храме. Церковная жизнь очень благодатна, чем ближе к Церкви, тем спасительнее.

Вы, отец Владимир, пришли в храм не от сохи, и не с завода, а «от университета», и поговорка «каков поп — таков и приход» точно иллюстрирует особенность прихода Любятовского храма. А что такое за территория — Любятово?

Это территория старообрядческого поселения в прошлом. Прошло много веков, но этот раскол, который не виден, остается самой большой раной нашей Церкви. Потомки старообрядцев убеждены, что наша Церковь еретическая, сами в церковь не ходят, и дети, и внуки их не ходят, да и старообрядчества у них уже нет, но они твердо помнят, что отлучены от Церкви, прокляты на Соборе. Из них появляются, как это ни печально, самые отъявленные атеисты, в которых осталось только отрицание Церкви. А Любятово — это бывшие старообрядцы, поэтому проповедь здесь — работа трудная.

Как в Печерах. Ведь жители Печер тоже не посещают монастырь, весь народ из России едет, а местные — нет.

Совершенно верно, но и Печерский район — место селения беглых поморов, безпоповская секта. О причине раскола все давно уже забыто, а в церковь — ни ногой. Зияющая пустота, которую трудно заполнить. Надо бы было Евангелие читать.

Но у нас и сейчас не читают Евангелие.

Вот в том и беда.

Как Вы прокомментируете, батюшка, современную конфессиональную ситуацию в России в связи с последними событиями?

Мы сейчас живем в более опасную эпоху, чем жили перед 17-м годом. Недавно едем мы с Воскресной школой в Тешково, останавливает нас молодой монах и просит довести до Видилебье, и рассказывает о себе: он, послушник монастыря на Новом Афоне, однажды был по делам в деревне, и его захватили чеченские боевики. Стали издеваться и обещали ему секир-башка, потому что как они сказали: «ваша вера — нелепая, как это может быть, чтобы у Бога был Сын?» Он им ответил: «Коран утверждает, что Бог сотворил мир единым словом. — Да, — отвечают. — А мы веруем, — говорит монах, — что это самое Слово, Которым Бог сотворил мир и есть тот самый Иисус Христос, Который стал Человеком ради нас, чтобы нам сделать путь к Аллаху. — Тогда они ему сказали: ну, тебя точно надо зарезать». Но налетели наши вертолеты, начался бой, закончился он к вечеру, а монах сумел убежать из плена и вернулся в свой монастырь.

Есть у Василия Розанова такие слова: «всякий народ живет до тех пор, пока у него рождаются благородные люди. Как только исчезает благородство, исчезает жизнь народа. На место этого народа приходят чужие». Так вот самая большая беда нынешнего времени: ислам идет победоносно по всему миру. И если у нас еще и есть вера, то эта вера уголовников, в том смысле, что мы верим и трепещем, как бесы. Уголовник верует в Бога, но остается уголовником. Для него закрыт путь для преображения. Он верует, что Бог поможет ему в его деле, поможет ему украсть и т. п. А Христианство — это, прежде всего, великий акт покаяния, акт духовного преображения. И самое важное — преображение души, которая почувствовала Бога. Вот это благородство исчезает. Если люди не опомнятся, процесс исчезновения неизбежен. Проповедь Православия, я убежден, является обязательной в наше время. Мы живем на пороге того времени, когда тебе будут говорить: или принимай ислам, или тебе секир-башка.

Может быть, будет гораздо безобиднее внешне: тебе поставят чип и введут в глобальную безбожную толпу?

Видите ли, враг действует двумя руками. С одном стороны чипы, с другой стороны -ислам, чтобы создать человеку безвыходную ситуацию. Лично я всегда глубоко верю в Россию: «Мечта о спасенье нескором меня, как проклятие жжет». Но все должно быть скоро. Будем надеяться, придет Господь и подаст руку Всемогущую, и еще протянем.

Тогда, пожалуйста, объясните это раздвоение: с одной стороны мы должны ждать с нетерпением, чтобы Господь пришел, но с другой стороны, мы хотим, чтобы Он дал еще время этому миру существовать? Где правда?

Есть дети, есть внуки и хочется, чтобы они прошли полностью свой земной путь, чтобы он был благодатным и не был путем потерь, а был путем приобретения. Одно из двух: или ты живешь и теряешь, или ты живешь и приобретаешь что-то для вечной жизни. И мир наших усопших еще нуждается в том, чтобы этот мир существовал. Они молятся за нас, но нуждаются в нашей молитве за них перед Господом. Помню, засуетился, и несколько раз забыл помянуть Митрополита Иоанна, он пришел мне во сне и стал обижаться, что я его совсем забыл. Надо помнить наших усопших и молиться за них постоянно, взаимная молитва наша за них и их — за нас, возможно, будет удерживать мир.

Вы помните прихожан 70-х годов и сейчас, как изменились люди, изменилось ли нутро человека?

Думаю, покаянное чувство было сильнее в советские времена, чем сейчас. Мы живем в эпоху прогрессирующего капитализма, погони за деньгами и чувство того, что деньги — это грех ослабело в народе. Везде и всюду проповедуется: будьте здоровы — живите богато. Мы и живем по — протестантски: если ты богат, значит, тебя Бог любит; если ты бедный, значит, тебя Бог не любит. На самом деле, Бог любит тебя, когда ты — бедный, и эту любовь надо ценить, и жалеть богатых. Раньше богатые чувствовали, что их Бог не любит, пытались задобрить Его своими пожертвованиями. А сейчас ценности перевернуты, и это угрожает нормальному существованию Церкви. Чувство, что «ты алчущий и жаждущий правды Божией», а не денег, исчезает. Это чувство возможно только в лоне настоящей церковной культуры.

Как Вы считаете, батюшка, наши времена, когда Церковь отдельно, государство отдельно — это лучшие времена для Церкви? Или везде есть свои уловки?

Да во все времена есть сложности. Но я бы сказал, что Церкви всегда удобнее, когда она немного гонима, тогда она чистится. «В мире скорбны будете», — сказал Господь. А стояние за правду легко, когда есть гонения, и трудно, когда гонений нет. Делай, что хочешь, и тогда нужно самому искать правду, а для этого необходим сильный нравственный самоконтроль.

Спаси Господи.

http://www.pskov-eparhia.ellink.ru/browse/show_news_type.php?r_id=2292