 |
| РИА Новости | Ольга Сухова | 28.09.2006 |
Действительно, основной функцией школы является социализация ребенка. И хотя «объективное» гуманитарное знание в принципе недостижимо, в школе воспитательный момент всегда был особенно актуализирован. Конечно, из каждого правила есть исключения, однако каждый из нас может по пальцам пересчитать школьных учителей, которые все-таки пробуждали мысль, а не усыпляли ее. Поэтому когда о. Андрей Кураев в одной из публикаций приводит в качестве примера преподавания ОПК урок литературы («требуют одно: „Пойми!“ Но не требуют: „Согласись!“»), это очень хорошо иллюстрирует его мысль, но не слишком хорошо иллюстрирует типичный урок литературы. И в общем-то, не так уж далеки от истины те, кто считает, что будь у нас безупречные уроки литературы (истории, МХК) — не надо было бы вводить «культурологический» предмет Основы православной культуры (такое мнение, высказал, в частности обозреватель «Известий» Александр Архангельский). Впрочем, мы не будем сетовать на нехватку Сократов — их всегда не хватает. А испортить можно вообще все что угодно, что никак не означает неудачности изначального замысла. Дело в другом: в случае с ОПК вопрос, чего мы хотим добиться введением этого предмета: улучшить нравственную атмосферу в школе или дать детям знание об их (или чужой) культуре («пойми» или «согласись»?), стоит особенно остро. И, судя по всему, единства в нем нет.
«Надо что-то делать с нравственной атмосферой в наших учебных заведениях, надо спасать то поколение, которое может стать потерянным», — призвал вчера заместитель председателя Государственной Думы по делам общественных объединений и религиозных организаций Александр Чуев. Необходимостью «спасения детей» от «тех мощнейших ударов, которые… направляются на разрушение нравственного и физического здоровья молодёжи, на уничтожение их интеллектуального и творческого потенциала», объясняет актуальность курса и его разработчик Алла Бородина (учебник Бородиной не единственное, но одно из основных пособий, составляющих учебно-методическое обеспечение предмета).
С другой стороны, введение ОПК рассматривается как один из способов снятия напряженности в межнациональных и межконфессиональных отношениях. «Наивно было бы говорить о том, что отказ от попыток разумной организации преподавания религиозных дисциплин в школе будет вести к межрелигиозному миру в нашем обществе. Как раз сегодняшняя ситуация, когда мы очевидно видим проблемы как межнациональных, так и межконфессиональных отношений, в значительной мере и обусловлена отсутствием религиозного образования», — сказал на «круглом столе» настоятель храма святой мученицы Татианы при МГУ им. Ломоносова протоиерей Максим Козлов. «Если мы не предпримем мер к тому, чтобы нарастающую межрелигиозную напряженность снимать, то она действительно доведет нас до распада», — считает о. Максим. Телеведущий, руководитель Центра стратегических исследований религии и политики современного мира Максим Шевченко, в свою очередь, призвал «представителей других религий» признать, что мы стоим на пороге «серьезных социально-политических перемен». К нему присоединился и Александр Чуев.
Безусловно, эти две задачи, обуславливающие, по мнению экспертов, необходимость изучения религий в школе, не являются взаимоисключающими. Однако могут ими стать при ложно понятой назидательности рассказа о православии.
Говоря о необходимости получения культурологических знаний о православии, вряд ли кто подразумевает, что знания эти будут носить безоценочный, псевдонаучный характер. Попытки вписать христианство в позитивистский канон научности («ничего личного»), как недавно напомнил Бенедикт XVI в своей нашумевшей речи, оставили бы от него лишь «жалкий фрагмент». Культурология — та дисциплина, которая в меньшей мере может претендовать на нейтральность. «По долгу объективности я должен стараться быть понятным каждому интеллигентному человеку, будь он атеистом или верующим; но суть предмета такова, что первый поймет меня только умом, а второй — и умом, и сердцем», — писал один из известнейших исследователей религии эллинизма Фаддей Францевич Зелинский. Иными словами, воспринимать культурологический текст можно на разных уровнях — как и любой другой. В университетской лекции можно точно также услышать проповедь, как в Законе Божием — урок церковно-славянского.
Противопоставление воспитательного и познавательного моментов, о котором мы ведем речь, не сводится к противопоставлению культурологии и Закона Божия. И та, и другой, в общем-то, имеют дело и со знаниями, и с их ценностной интерпретацией — разница в характере изложения и его целях. Более того, сложно себе представить культуролога, чурающегося вероучительных моментов при изучении той или иной религиозной традиции — что-то вроде переводчика, с иностранным языком знакомого лишь по учебникам своих коллег-соотечественников… Действительно, если определять культуру как «вторичный язык» (Лотман), то попытки избежать знакомства с «азбукой» (а значительная часть «букв» культуры — символов — именно религиозного происхождения) выглядят и более нелепо. Словом, не так уж далеко ушагал наш научный этос от христианского Логоса…
И тем не менее. Хотя Закон Божий — даже если бы речь шла о его введении — это не так страшно, как о том рассказывают, в настоящее время существует потребность именно в культурологической дисциплине. Отчасти это диктуется неудачным опытом преподавания религиозных дисциплин в XIX-начале XX столетий, объясняет о. Максим. По его мнению, озвученному в ходе «круглого стола», исторический опыт России в области преподавания религии не переносим в современные условия не только потому, что «мы живем в другом государстве», но и потому, что опыт этот «не был безусловно положительным». По словам настоятеля храма Мч. Татианы, культурологический характер преподавания, на котором настаивает и Русская Православная Церковь, означает предоставление учащимся «возможности выбора». «Мы должны давать знания, но не требовать единодушия с преподавателем», — в словах о. Максима звучит та же мысль, что и в статье Кураева.
Итак, если речь идет о свободном посещении урока, на котором можно будет свободно обсуждать религиозные темы, и все это находится в рамках закона — откуда такая волна противодействия? Возможно, дело в банальном непонимании? Это, кстати, признали и участники «круглого стола». «К сожалению, все выступающие оперируют разными понятиями», — признался принявший участие в обсуждении ректор Московского Исламского Университета, член Президиума Духовного управления мусульман России Марат Муртазин. «Мы не договорились о значении слов, которые мы с вами употребляем», — согласна Татьяна Петрова. А о. Максим отметил, предметом дискуссии должны стать конкретные механизмы введения предмета — что автоматически снимает все недоразумения. Впрочем, «процесс выработки механизмов — это дело не круглых столов и не высоких политических собраний», добавил он.
Проблема терминов действительно существует. И дело не только в том, что в понятие «обязательности» и «факультативности» разные участники дискуссии вкладывают разные значения. Как отметил Марат Муртазин, нуждается в пояснении само понятие «православная культура», «религиозная культура». «Это ведь вам не арифметика», — заметил он.
И правда, не арифметика. Понятие это, занимавшее не одно поколение умов светских и религиозных мыслителей, в разных работах разрабатывается по-разному — в зависимости, например, от того, какую роль автор отводит социальному служению церкви. «Фундаментальную антиномичность самой идеи христианской культуры» отмечает главный редактор журнала «Фома», заместитель декана факультета международной журналистики МГИМО Владимир Легойда. Христианизация культуры, по его словам, «с одной стороны, необходима, с другой — принципиально неосуществима до конца».
В этом свете вопрос о том, как рассказать о «православной культуре» без ущерба для понимания как православной религии, так и феноменов культуры — совсем не праздный. Здесь следует остерегаться как сведения православия к культурным проявлениям (архитектура, свечи, куличи), так и абсолютизации отдельных конкретно-исторческих явлений как «высокого» проявления духа православия (количество упоминаний Федора Михайловича в ходе вчерашнего обсуждения невольно заставляет об этом задуматься). Потому что как бы ни была «высока» культура, будучи плодом творчества человека, она неизбежно несет на себе печать его несовершенства.
Надо признать, что основания для подобных опасений — а потому, в значительной степени, и для нападок на саму идею ОПК — дают сами разработчики курса Основ православной культуры. Это один из тех случаев, когда, по признанию дьякона Андрея Кураева, выбор между «трудным искусством объяснения» и «законоучительной проповедью» делается в пользу последней. Ни о какой культурологии, естественно, речи уже не идет.
Так, в разработанном Аллой Бородиной пособия для учащихся 9 классов (оно есть на сайте автора) определения понятия культура нам найти не удалось. Возможно, оно содержится в каких-либо неопубликованных в Интернете главах (пилотный проект учебника автор предоставить не смогла, так как количество его экземпляров пока ограничено), однако знакомство с пособиями для 1-х и 4-х классов, как и отдельные публикации и высказывания автора, дают основания предполагать, что оно там и не появится.
«Я разрабатываю именно культурологический курс для того, чтобы не было место религиозной эксплуатации», — пояснила вчера Алла Бородина. По ее словам, «культурологичность» данного курса заключается в том, что все вопросы, связанные с «личным опытом», «практикой общения с Богом», остаются за рамками изучения предмета, а в рамках остается «собственно культура» — без которой ни Достоевского, ни Волошина прочитать нельзя. На вопрос о том, какого понимания культуры она придерживается, Бородина пояснила, что она разрабатывает «ценностно-знаниевый подход», суть которого состоит в том, что мировоззрение рассматривается как «составляющая творческого метода художника». Какой-то дополнительной информации о том, что такое «ценностно-знаниевый подход» получить не удалось — в том числе через Интернет.
Показательна также реплика о том, что курс «История религиозной культуры» (в рамках которого возник курс ОПК — ред.) создавался изначально под названием «религиоведение», однако «первый же рецензент» указал автору на то, что она разрабатывает «именно культурологический подход, и название должно измениться». «То есть это не религиоведение оказалось, это именно история религиозной культуры», — поясняет Бородина. Что означает (если даже не проверять соответствие содержания учебника его названию), что речь идет даже не о культурологической, а историко-культурологической дисциплине. Неточность небольшая, но досадная.
Конечно, для средней школы это, может, и не важно. Никто не ждет, что четырех- или даже девятиклашек будут знакомить с влияниями житийной литературы на становление биографического жанра или — страшно молвить — методами культурологического исследования. Но если формат заявлен как «культурологический», то, как говорил один учитель в одном бессмертном творении Сологуба, «соответствуйте».
Пока же «учебник цвета зеленой скуки», как его окрестил Кураев, действительно, наводит на печальные мысли. «Замахнулись на слишком многое — а в итоге потеряли метод и подменили предмет», — отмечает профессор Московской Духовной Академии, и вслед за ним можно лишь выразить надежду, что хорошая идея не пострадает от не очень успешного исполнения.
Возможно для того, чтобы в один прекрасный день такой учебник не оказался рекомендованным к изучению во всех муниципальных общеобразовательных школах России, представители РПЦ так акцентируют необходимость «двойного контроля» над преподаванием религиозных, точнее, религиозно-познавательных, предметов. Было бы странно, если вопрос о том, как рассказывать о православии — хотя бы и культурологически — решался исключительно государством.
