 |
| Вера-Эском | Владимир Крупин | 20.09.2006 |
На Великую
— С Великорецкого крестного хода, проходящего на Вятской земле с 3 по 8 июня, для вас начинается лето, наверное, уже лет пятнадцать.— Я и до этого много ходил, а потом, когда написал «Великорецкую купель», уже стало как-то стыдно не ходить. Втянулся. Написал путевые дневники, озаглавив их «Крестный ход», и с тех пор хожу уже не как писатель, а просто как паломник. Но дело не в количестве пройденных раз. Одна старуха мне как-то ответила на вопрос, который год она ходит крестным ходом: «Так-то, может, много, а для Бога, может, ни разу не прошла». Так что ощущение жизни для Бога и жизни мирской не всегда совпадают.
Бывает, все против того, чтоб я шел на крестный ход: или теща заболеет, или с женой что-то, или надо куда-то ехать, где-то заседать — я же член правления Союза писателей и всяких комиссий, комитетов. Но, я надеюсь, только бездвижная болезнь или смерть смогут помешать мне пойти на Великую. Жаль, что так совпало: как раз во время крестного хода отмечаются Пушкинские дни. Думали: как же почтить память поэта? А в ходе на Великую участвует немало писателей и поэтов — вот мы и провели прямо там, в Великорецком, пушкинский вечер. Большое счастье, что ход есть, огромное будущее у него — придет антихрист, а люди все равно на Великую пойдут.
Я иду на крестный ход совершенно сознательно — черпать силы. Живя в Москве, постоянно чувствуешь вокруг унылость, которая ведь великий грех. Разговоры, что все пропало, что кругом одни враги, народ развращен, телевидение захватили бесы. Это так, я согласен, но Великорецкий ход дает силы и уверенность, что ничего с Россией не случится. Помните, как у Тютчева: «Кой-где срывали камня три..» — писал он о врагах России, — «..но напоследок оставались с разбитым лбом богатыри». Это же относится и к духовным завоевателям России — ничего у них не выйдет.
— Изменился ли за эти годы сам характер крестного хода?
— Один Великорецкий ход не похож на другой, в каждом есть свое, новое. Количественно ход растет: когда-то шло человек двести, мы все друг друга знали, а теперь тысяч двадцать. Причем со всей страны: из столицы, из Прибалтики, с Дона. Сейчас вятских идет уже меньше трети. Конечно, вятские люди сохранили этот крестный ход как общецерковное достояние, особенно важно — во времена его запрета в середине 60-х, когда человек 15 шли, больше бегая от милиции по кустам. Я еще помню великую Маргаритушку, которая прошла 70 раз крестным ходом, Эмилию, Валентину — эти несгибаемые старухи боялись, что появится молодежь, она все развалит. Что станет ход менее молитвенным, менее сосредоточенным. Но этого не случилось.
Один мальчишка, лет 12, мне рассказывает: «Иду, удивляюсь, что все жалуются на мозоли, что ноги болят, а я так легко иду. И тут раз… и у меня ноги заболели — святитель Николай меня вразумил». Мальчишка все правильно истолковал. На следующем привале опять делится: «Уже, думаю, не дойду, устал, хоть бы мне палочку, что ли? Гляжу: под ногами палочка. Теперь с ней всегда буду ходить». И он будет всегда ходить.
Да, присоединяются к ходу на Великую просто любопытствующие, но ведь это хорошо. Представляю, если бы я ничего о нем не знал и вдруг увидел такую реку людей, я бы сначала удивился: люди устают, мучаются, смозолили ноги, их лица искусаны, — а когда крестный ход заканчивается, расстаются с горестью. И, конечно, я бы прошел тоже вместе с ними — и никогда бы уже не забыл бы то состояние молитвы, любви друг ко другу, которое рождается во время хода.
Ведь никакой фильм не передаст и сотой доли того, что испытываешь во время крестного хода. Как передать на пленке: раннее утро, в два часа ночи выходим, это самое соловьиное время, комаров поменьше. Это же время цветения сирени, черемухи — мы идем по заброшенным деревням, где домов уже не осталось, а деревья эти продолжают благоухать необыкновенно. И по холодку особенно хорошо идти. А когда солнце встает, вспоминаешь слова: «Слава Тебе, показавшему нам Свет!»
«Свой» батюшка
Я говорил о количественном росте вятского хода. А залог качества Великорецкого хода — участие в нем вятских батюшек. С ними не разбалуешься. При этом сложилась такая традиция: на исповедь идут к «своему» батюшке — будут часами стоять в очереди к нему, даже если свободен другой.С одной стороны, мы говорим, что батюшка как проводник: Господь дает нам Божественную энергию; чтоб ее получить, нам надо соединиться, а какой это проводник, медный или ржавый, — проводит, и слава Богу.
С другой стороны, конечно, верующие оценивают батюшек. И тут очень важно удержаться от осуждения, это грех: ведь священника семь бесов искушают, не как нас — один. И чтоб не осуждать, лучше выбрать одного и прилепиться к нему. Большое счастье, когда есть духовник, с которым многолетняя молитвенная связь. И крестный ход — хорошая возможность такого батюшку найти. Люди же видят, что священника так же грызут комары, так же он недосыпает, так же вязнет в грязи, при этом еще и окормляет паству — занят тяжелым, нервным трудом.
Родина св. Николы
На Руси у святителя Николая целых три родины: в Великорецком, Можайске и Зарайске. В Можайске этим летом мне посчастливилось побывать, я участвовал там в конференции по провинциальной культуре. Город чистый. В Можайске рождаемость давно превысила смертность, мало разводов, о наркотиках нет речи. Нет ни одного случая отказа от службы в Вооруженных силах. Храмы восстанавливаются. Все игорные дома вынесены за два километра. Как вообще русские люди мирятся с тем, что рядом с их домами эти игорные дома и казино! Ведь у них, завсегдатаев казино, у всех есть иномарки — пусть ездят за два километра, возят туда с собой непотребных девиц, проигрываются там в пух. Жалко их, но уж если хотят пропадать — пусть пропадают, но других за собой не тащат. И ведь это близко от Москвы. Дело в том, что среди руководства — большинство людей верующих. Отсюда — патриотизм, высокая нравственность и т. д. Такие города во многом будут служить возрождению России.Память и мы
В Можайске много говорили о необходимости возвращения иконы Николы Можайского из Третьяковской галереи. Для нас это — святыня, вопрос жизни. Для музея это — раритет, как они говорят, и, к сожалению, вопрос кассы. Недавно один ветеран мне рассказывал: мы всегда получали на 9 мая из музея Вооруженных сил знамя Победы, а нынче музей стал требовать за него деньги. Ветеран чуть не плачет: «Ведь мы же за него кровью заплатили..» Поэтому я не могу вслед за академиком Лихачевым обольщаться, что музеи сослужат добрую службу церкви. Посмотрите: многие музеи по сей день насквозь атеистичны.Близ Можайска находится знаменитое Бородинское поле. Еще во время службы в армии, к 150-летию Бородино, нас, солдат, возили туда на воскресники убираться. Меня уже тогда поражало, что наши памятники гораздо скуднее, чем иностранные. Потом, когда я занимался историей Бородино, узнал, что и в канун 100-летия Бородинской битвы общественность была возмущена, что памятники завоевателям лучше памятников русским. И сейчас то же. Мы же видим, какие немцы памятники строят своим на военных кладбищах в России. Я этого не понимаю. Если вам так дороги останки, выкопайте их и увезите на родину. Мне говорят: а вы знаете, что немцы хранят могилы наших? Спасибо, конечно. Но если бы прах наших героев привезли сюда, это было бы гораздо ценнее. И нашлись бы на это деньги. Мы же вернули прах Шмелева, Деникина — как это прекрасно. Вот прах Бунина бы вернуть. Могила — это, по словам Пушкина, национальное достояние. Когда пребывают святыни в земле — и земля-то от этого становится крепче. К тому же поехать навестить прах деда в Венгрию — разве это просто? Совсем другое дело, если б он покоился в России.
Эта тема наболела у меня, потому что в свое время я был в Кракове, видел оскверненные русские могилы и думал: а ведь за Краков погибло 300 тысяч наших солдат! Почему так много? Потому что к командующему Коневу пришла делегация польских граждан и они сказали, что Краков — это архитектурная жемчужина Европы, ее надо сохранить. И на самом деле — город необыкновенной красоты, хотя и насквозь католический. Как по правилам ведения войны взять укрепленный город? Его надо долго бомбить, потом по данным разведки давить огневые точки тяжелой артиллерией. Чтобы, когда пехота пойдет, у нее было меньше потерь. Краков же брали только стрелковые части. Сколько солдат нужно положить, чтобы взять дот, когда там 5-метровые бетонные стены? Тут и тысяча Александров Матросовых не поможет. И поляки «отблагодарили» нас тем, что испохабили могилы освободителей. А памятник Коневу просто выбросили. И тогда вятские люди забрали эту скульптуру земляка, она сейчас в Кирове стоит.
Авиакатастрофы
У нас все лето падали самолеты — под Иркутском, под Донецком. Когда говорят, что это человеческий фактор, я думаю, что это все-таки фактор безбожности, неправославности. Ведь жадность — это от безбожия: если летчик под Донецком не обходит грозовой фронт из-за того, что кто-то экономит топливо. Выжать деньги из всего — из техники, из безопасности…Что же о тех, кто безвинно погиб. Чем утишить горе матери? Работа психологов — это слабое утешение. Можно сказать словами преп. Амвросия скорбящей матери: не заливай слезами дочь, она сейчас у Бога, ей хорошо. Для православных день смерти — это на самом деле день рождения в вечную жизнь.
У нас есть удивительной силы, очищающий и облегчающий душу обряд отпевания. Сколько я уже в последнее время проводил людей: тяжело всякий раз, едешь в церковь с мрачными мыслями, но вот начинается отпевание, берешь свечки, слышишь умиротворенные слова: «С миром отпущаеши раба Твоего..» — скоро, наверное, я наизусть выучу все это чинопоследование. И, конечно, легче становится, это уже другие слезы — легкие.
Смерть близких всегда должна служить воцерковлению. И всегда надо вспоминать слова Спасителя: «Думаете ли, что те восемнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех живущих в Иерусалиме? Нет, говорю вам; но если не покаетесь, все так же погибнете». Станет ходить мать или тетка на могилку — начинает понимать, что только молитва может связать ее с умершим. Это как у Василия Белова, когда он на могилу жены приходит и говорит: вот, Катерина, такие у меня дела. Рассказывает, кто в школу пошел, кто уехал — ведь это разговор совершенно реальный. Она его слышит. У Бога нет смерти, у Него все живы.
Я уже 35 лет дружен с Валентином Распутиным. В катастрофе самолета под Иркутском у него погибла дочь. Я же ее, Марию, Машу, Марусеньку, очень любил, помню с тех пор, как она еще в садик ходила. Необыкновенно статная, красивая, молчаливая, даже скрытная, но как посмотрит — аж теряешься. Закончила аспирантуру, органисткой была, в издательстве готовила нотную литературу, преподавала. Невозможно представить, что ее нет. Валентин в последнее время расширял свою крохотную дачу на Ангаре — все для Маруси, чтоб она приехала, с ней советовались, как сделать лучше. Я Распутину письмо написал, а представляете, что такое писать письмо человеку, который потерял дочь? Жена прочитала, обревелась. Надо будет собраться с духом, лететь в Иркутск.
Апостасия или революция?
— Глядя на многие события в мире, думаешь, что мир куда-то катится, апостасия неудержима…Я только что вернулся с утренней службы, видел людей, их молитвенность, искренность, веру — там никакой апостасии. Сатана искушает маловерных. Усиливается разгул темных сил, которые себя обнаруживают, вот что происходит.
Мир во зле лежит. Господь поразит это зло, но почему не полагает ему предела сейчас? — потому что поразить его нужно во всей полноте. А для того, чтоб это стало возможно, оно должно раскрыться. И наши усилия в борьбе со злом в том, что оно раскрывается.
События последнего времени заставляют меня думать не об апостасии, а о предреволюционном времени. Вот сгорел в Питере храм — подобное событие было перед революцией. Тогда были бомбисты, боровшиеся с государством в лице жандармов, то же самое сейчас террористы — но гибнут-то во все времена люди безвинные. И много еще знаков. Не хватает, кажется, только вспышки. А она может быть откуда угодно. Может и на национальной почве. Какой-нибудь русский пьяница устроит драку с нерусским, а рядом, по случаю, телевизионщики ВВС или СВС — и понеслось. Спичку только поднести, а бочки пороха у нас везде.
С радостью будут бить стекла магазинов (разговор состоялся более чем за неделю до событий в Кондопоге. — Ред.). В революцию жизнь обесценивается, какой там поиск правды, какие суды, если с утра десять трупов, а к вечеру — еще сотня. Надо Богу молиться, чтобы этого не случилось — как молится Церковь: «от глада, труса, мятежа и нестроения». Я уверен, что молитва пересилит. Помните притчу о старушке, молившейся в тот момент, когда мир уже готов был погибнуть? Ее молитва перышком птицы упала на добрую чашу весов, и добро перевесило зло, мир был спасен. Не надо думать, кто я такая, чтоб молиться за весь мир, за Россию, надо просто молиться.
Французский опыт не учит
— Этим летом Госдума приняла закон, облегчающий мигрантам приезд и работу в России. А, например, во Франции наоборот: иностранцам стало труднее получить вид на жительство…— Во Франции это происходит вынужденно, потому что они долгое время не просто допускали, а приветствовали дешевую рабочую силу. В Париже вечером пройдешь — и не встретишь ни одного коренного француза, сплошь арабы, африканцы, турки. И мы будем вынуждены такой закон принять тоже. А теперь облегчение миграции пробивали всякие наши новорусские мафиози, бизнесмены, которым нужна дешевая рабочая сила. Ну что с мигрантом церемониться: он спит в вагончике, рад своим десяти тысячам, какая там защита труда, какие бюллетени по болезни — на все наплевано. Что пытается делать милиция — это смешно. Когда после взрывов на Черкизовском рынке стали проверять опять торговцев, обнаружили: там тысяча китайцев сидит в бункере, в другом — тысяча азербайджанцев. И что? А счет им идет на сотни тысяч в одной только Москве.
Вообще, очень горько видеть, как меняется облик Москвы: она изменилась даже на лица, почернела, кругом лица азиатские, кавказские и т. д. Я не враг им, но это же все-таки русский город.
Кипр, Китай и мы
Вы знаете, какая трагедия в ХХ веке произошла с православным Кипром? Сначала турки там появились в качестве торговцев, как везде. Но они быстро плодились, незаметно продолжали переползать из Турции. А когда потребовали себе автономии, ООН их, конечно, поддержала. В результате они оттяпали треть Кипра — всего-навсего за сто лет. Это страшно, потому что происходило на наших глазах.Невольно тут думаешь о китайском проникновении в Россию. Их идеология — тоже не военная интервенция, а демографический ползучий захват. И обольщаться американским опытом их интеграции в общество, как у нас пишут, не стоит. Китай — это страна дракона. Исторически китайские вероломство, хитрость, ненадежность — корни всего этого в вере народа. Они очень самоуверенны и горды своим прошлым. Это ведь не дутая американская гордость. Их прошлое, действительно, великое.
Смотрите, какая у них дисциплина. Это, с одной стороны, неплохо, позволяет достигать каких-то экономических успехов. С другой — сегодня он тебя обнимает, а завтра, если прикажут, нож в спину воткнет. Самостоятельное мышление не приветствуется. Сказано — он будет делать. Эта же самая черта — несамостоятельность — не позволяет им становиться православными. Ведь православие — это религия свободных людей.
По Серафимовым местам
Этим летом у меня была счастливейшая поездка в связи в 300-летним юбилеем Саровской пустыни: Арзамас — Саров — Дивеево. Я впервые был в Арзамасе и полюбил его. Это родина Патриарха Сергия Страгородского, незаслуженно оболганного. Ведь его пресловутая Декларация спасла нас от «русского Папы» — уже вовсю велись Чичериным переговоры с католиками о том, чтобы поставить его под видом Патриарха у нас в обмен на мощи святителя Николая. А после этой Декларации большевики католиков вымели из России. Так что все не так просто.В Сарове в первый раз я был 15 лет назад. Конечно, туда трудно попасть, это город закрытый — ядерный щит родины. Промыслительно, что в свое время Господь руками Берии сохранил эти святыни. Сегодня Саров изменился. Где были ресторан «Ландыш» и хозмаг, там теперь Всехсвятская церковь. Восстановлен и открыт подземный монастырь. 14 метров — вот какая глубина: копали, и сразу выкладывали кирпичом — не могу представить, как это монахам технологически удавалось. А какие там крохотные кельи! Некоторые туда на весь пост удалялись, некоторые на неделю, батюшка Серафим там молился, его келия воссоздана. Еще при царе над ней был построен храм, а потом — все разрушено, теперь келья встроена в этот храм — и так это хорошо. Намоленность этого храма чувствуется.
Что говорить о Дивеево, которое рай земной! Тогда же, в начале 90-х, я написал рассказ «Пишут и пишут, и думают, что работают». Мы попали к матушке Фросе, одной из последних дивеевских стариц, той самой, у которой был горшочек с сухариками (сейчас он в монастыре). Она и знать не знала, кто пришел к ней, и вдруг говорит: «Пишут и пишут, и думают, что работают». Прозорливая. Мы растерялись, говорим: ну что ж, матушка, работа такая. Она сидит так совершенно неприступно, молчит. Спрашиваем, какая же работа-то настоящая? Она: вон в храме-то — хранилище картофельное, выгребите всю картошку, иконы принесите, зажгите лампаду да и читайте Псалтырь. Вот вам и работа.
И нынче можно сказать по итогам того рассказа: уже и Псалтырь читается неусыпаемая, и все вычищено; с нашим ли это участием произошло или без нашего — это повод для размышления.
Слова и дела
— Недавно Собор Зарубежной Церкви принял решение об объединении с Московским Патриархатом. Для кого такое объединение важнее?— Думаю, оно важнее для них. Мы, в России, сохранились и как единая Церковь, и сохранили литургическое единство — окажись я хоть на Камчатке, я знаю, как пойдет литургия. И Зарубежная Церковь тоже сохранила многое. Как бездарно у нас Хрущов за апельсины продал собственность на Святой земле, ее уже не вернуть. А она ее сохранила. Но во многом растеряла ту паству, на которой держалась. Пришла американизированная, и стал теряться дух прежней Церкви. Конечно, есть у них люди, выступающие против объединения, не рядовые прихожане, а главным образом, из духовенства, иерархи. Но, слава Богу, загасли уже разговоры, что в Московской Патриархии одни КГБшники, сергиане. Мы — дети Матери Церкви, овцы стада Христова, от которого нам бы не отбиться.
— Известно, что в Зарубежной Церкви очень сдержанно, если не сказать отрицательно, отнеслись к проводившемуся в России этим летом саммиту религиозных лидеров. Экуменизм у них вообще не в чести.
— Я понимаю: с одной стороны, садиться за стол время от времени вроде и надо бы, потому что соединение лучше, чем разъединение. Несомненно, нас объединяет борьба с терроризмом, с наркоманией и т. д. Но когда наступает выпячивание своей веры, что я, несомненно, уловил в выступлениях некоторых религиозных деятелей, потом когда начинают сводить политические счеты — я говорю о ситуации на Ближнем Востоке — это уже не то. В результате получается по Крылову: а вы, друзья, как ни садитесь, все в музыканты не годитесь. Конечно, до слова «Собор» это собрание не доросло. Потому значение таких громко заявленных событий — оно ничтожно, пар уходит на свистки. А паровоз по-прежнему в тупике. Конечно, многим конфессиям нужно показывать, что они действуют, и на это они денег не жалеют. И такие форумы будут продолжаться снова и снова. Думаю, однако, что мы после этих событий вряд ли выходим с потерями.
О бомбе
— В последнее время много разговоров, что в Иране будет атомное оружие, нужно всеми усилиями этому противостоять. Лично вы боитесь, что у них появится бомба?— А она и будет. Почему у Ирана нет права иметь бомбу, а у нас — есть? Где справедливость? Американцы и Израиль трясутся от страха, что на них ее бросят. Мы знаем, что нам это не грозит, поэтому мы спокойны.
Но даже если Иран создаст бомбу, то ни на кого ее не сбросит. Все-таки какие-то пределы безумию Господь положил. В Китае она давно есть, но у него же хватает ума ее не бросать. Зато боятся Китая.
Все в мире борется за пространство жизни. Одно-единственное дерево — ель, если у нее сбоку появилась березка, то с этой стороны ветки у ели засохнут. А остальные деревья, особенно лиственные, непрерывно захватывают все новые территории. А как животный мир грызется за свой ареал?! Человек так же. Все дело в том, что все хотят жить хорошо, спокойно, а для этого надо, чтобы тебя боялись. Бомба — оружие сдерживания, а не нападения. Почему разговор только о ядерном оружии? А новые смертоносные виды оружия, которые уже созданы — например лазерное? Об этом почему-то молчат.
Пока у государств есть страх — будут предприниматься все возможные усилия по обороне. Но это все бесполезно. На лук нашлось ружье, на ружье — пулемет, на пулемет — пушка, и так будет дальше.
Царские дни — царскому веку
Еще я был летом на Царских днях в Екатеринбурге. Участвовал в крестном ходе от Спаса-на-крови до Ганиной ямы, то есть мы прошли тот путь, по которому везли тела Царственных страстотерпцев. На том месте в лесу теперь монастырь, в нем семь храмов, по числу страстотерпцев. Крестный ход растянулся на восемь километров, шло тысяч 25 людей, в том числе владыка Викентий, — не знаю, может, он в молодости спортсменом был, но четыре часа мы шли и ни разу не присели. Точно Святой Дух нес — старики, дети, море людей, и беспрерывно творили Иисусову молитву. И это после службы, вышли в пять утра, а пришли — снова служба. (На Великорецком ходе так не бывает — там идем полтора часа, редко два — и привал). И вот когда говорят о возрождении монархии, слова — это одно, а крестный царский ход — это реальное дело, и он из года в год растет, причем не постепенно, а в арифметической прогрессии. Люди все больше убеждаются: выборная власть — она людей ссорит и обедняет, а наследственная власть, какая всегда была в России, — сплачивает и обогащает.— Реально ли это вернуть?
— Не надо ничего возвращать. Когда люди все перепробуют, они сами ее вернут. И человек из народа выйдет в нужное время. И будет царь не какой-то там картонный, как в Англии, а настоящий. Поэтому мне не нравится, когда говорят, что Николай II наш «последний царь». Нет, он — Царь-страстотерпец, но не последний.
Русское время
— Лето закончилось, и мы разговариваем уже в первые дни осени. Грустная пора. А у вас какое время года в душе?— Ну, возраст у меня осенний. Но душа с этим не смиряется. Она даже не летняя, скорее, весенняя, бесшабашная, — что унывать, все слава Богу. Вон солнышко встает, самолет летит, флоксы цветут за окном — это мой любимый запах цветов. Вообще-то флоксы — осенние цветы, но они теперь летом начинают цвести. Все теперь ускоряется, даже природа. Весь мир живет в этом ускорившемся времени, а Россия — в вечности. Поэтому мы, русские, — самые счастливые люди.
Подготовил Игорь ИВАНОВ
