 |
| Русское Воскресение | Анатолий Смирнов | 09.09.2006 |
А. С.: Правильно, наверное, говорить не о моих личных воспоминаниях, а об итогах моих размышлений о войне, которые являются не только размышлениями историка-профессионала, но и выпускника артиллерийского военного училища 45-го года. То, что я пережил в годы войны, память о товарищах, об однополчанах, переживания тех лет, они, конечно, наложили отпечаток на мое мышление, на мое восприятие событий Великой Отечественной Войны и значения этого события в истории нашего народа. Тут одно накладывается на другое — человеческую душу разъять нельзя. Конечно, решающей является правильная оценка тех фактов, которые имели место именно в первые дни войны, когда, собственно, определился характер войны, определились позиции главных общественных сил, различных слоев и социальных групп, отдельных исторических личностей и всего народа по отношению к войне.
Война была названа Великой Отечественной и Священной. Почему? И ведь это было сразу принято всеми, всем народом. Отечественная — потому что встал вопрос о жизни и смерти Отечества, а Отечество дается нам от Бога, от Всевышнего. В момент смертельной опасности меняются ценностные ориентиры, многое уходит на второй план, но судьба родины заставляет переосмыслить каждую человеческую жизнь по-другому. А Священная война — это ведь война против варваров, посягнувших не только на жизни людей, но и на их души. Русская Православная церковь сразу указала на то, что «фашизм пытается заменить христианскую веру… языческим культом воинствующего древнегерманского бога Вотана» (ЖМП N 11, 1944 г.) Фашизм — это ведь вызов всему христианству. И очень важно, что местоблюститель патриаршего престола митрополит Сергий с первых дней войны провозгласил Священную войну, он, это я уже потом нашел все эти данные как историк-исследователь, а тогда я просто дышал этим воздухом как и все. Митрополит Сергий в пасхальном послании 2 апреля 1942 года обличал попытку «вместо Креста Христова признать своим знаменем свастику» и утверждал с амвона: «Им Креста не победить!»
Вера православная разными путями возвращалась в опустевшие души людей в горниле страданий. Как часто бывает в истории — сложные явления и процессы фокусируются в одной человеческой судьбе — такова судьба лейтенанта Павлова. Речь идет не о каком-то мифическом легендарном персонаже, это реальный наш соотечественник, реальное историческое лицо. В ноябре 1942 года, в развалинах одного из домов, на волжском берегу в Сталинграде, где шла тогда ожесточенная борьба, наши войска были буквально прижаты к обрыву Волги (это был небольшой плацдарм, город был почти захвачен немцами — А.С.), стойко защищались защитники города, и среди них был лейтенант Павлов. В развалинах дома он нашел Евангелие обгоревшее и в немногие затишья во время боя, при сальной свече, он с огромным удивлением, потрясением душевным читал его и больше уже потом не разлучался, он положил его в свою полевую офицерскую сумку и пронес через всю войну, остался жив. Он стал глубоко верующим человеком и сейчас он еще жив, это старец Кирилл в Троице-Сергиевой Лавре.
С.Б.: Вы с ним встречались, беседовали?
А.С.: Беседовал с ним, читал его интервью. Он пользуется большой популярностью, нескончаем поток людской к этому старцу. Одно время его молва людская отождествляла с известным Сержантом Павловым, который во главе своего взвода, защищал на берегу Волги, так называемый, Дом Павлова. Одна из последних твердынь, огневых точек, которая оставалась у нашей армии в эти тяжелые дни перед наступлением, в конце ноября в начале декабря 1942 года.
С.Б.: Это мог быть тот самый дом, в котором лейтенант Павлов нашел Евангелие?
А.С.: Нет, это, конечно же, разные дома. Сержант Павлов и лейтенант Павлов это разные люди, но их судьбы как бы слились, потому что оба эти Сталинградские дома Павловых это очень важные рубежи, которые надо было удержать. Один из них стал символом несгибаемой стойкости защитников Сталинграда, это герой Советского Союза, сержант Павлов — личность широко известная. Судьба молодого лейтенанта Павлова еще более, может быть, замечательна — он не только герой войны он стал святым старцем, всей своей судьбой он удерживает важнейший духовный рубеж. Я вот думаю и даже уверен, что судьба это человека, она как бы сфокусировала судьбу народа. В подвиге этих Павловых отразилось, как в выпуклом зеркале судьба страны. Задумываясь над тем, почему мы победили в этой тяжелой войне, когда против нас двинулись объединенные силы всей Европы, собственно мы уступали врагу по всем, почти, показателям, вооружение и техники в первые дни войны. Война складывалась для нас крайне тяжело, почему все-таки мы огромную мощь, брошенную против нас, сломили, победили? Именно потому, что мы остались с Богом. Потому, что история России показывает, что когда русский народ, люд православный остается с Богом, то и Бог не покидает Россию. Мы с Богом — и Бог с нами. И это доказывает вся наша история. И так было в Смуты — начало 17 века, знаменитое печальное, трагическое время самозванцев. И так было во время Отечественной войны 1812 года. Не случайно тогда Пушкин восклицал: «Гроза двенадцатого года настала. Кто же нам помог? Остервенение народа, Барклай, зима иль Русский Бог». «Бог помог», — восклицал поэт. «И скоро силою вещей мы очутилися в Париже и русский царь — глава царей». Бог помог.
Это — гроза 1812 года. И в 1941−45 году я думаю, повторился 1812 год. Мы, может быть, недостаточно понимаем, родство этих двух событий и ту роль, которую сыграла верность русского народа вере православной, православной церкви, своему отечеству, своим традициям своему образу жизни, своей душе. Глубокая связь этих двух событий, может быть, нами еще до конца не осознается. Я имею в виду, прежде всего, определение войны как народной, отечественной и священной.
Война началась, как известно, внезапно. Это большой и трудный вопрос, почему враг напал на нас внезапно, почему мы не были готовы к обороне должным образом, почему мы в первый день война понесли огромные потери. Потеряли всю боевую авиацию, свыше тысячи самолетов, которые были сосредоточены на приграничных аэродромах. Гитлер сразу захватил господство в воздухе. Почему наши танковые соединения не были приведены в боевую готовность, ведь у нас было не меньше, а больше танков, чем у гитлеровцев, тем не менее, они, завоевав господство в воздухе, танками прорвались в первые дни войны до Минска, Смоленска. Почему все это произошло, это трагические события, в специальных статьях, исследованиях это разработано. Я этого не касаюсь сейчас. Это выходит сейчас за пределы моей темы. Но факт остается фактом — война началась в крайне трагических условиях, в приграничных боях, в первые несколько недель были разгромлены или пленены в огромных «котлах» наши вооруженные силы, стоявшие на границе. «Котел» под Минском, «котел» под Белостоком, «котел» под Киевом, «котел» под Уманью, «котел» под Вязьмой. Это огромные котлы, в которые попадали дивизии, десятки дивизий. Эти окружения были под триста-шестьсот тысяч человек. Они героически сражались, но они, в конечном счете, погибли, враг прорывался к Москве. И вот, несмотря на это, мы выстояли. В решающие дни противостояния, как известно, наша столица призвала на помощь Небесную заступницу России — Богородицу. Рассказывают, что Икону Казанской Божьей Матери, особо почитаемую в Москве, отправили в облет всего города на «кукурузнике». Рассказывают, что позднее эта икона «облетела Ленинград, а в Сталинграде во время кровопролитных боев перед ней же был отслужен молебен, так что можно сказать, что Образ Казанской Божьей матери был все годы войны с нашей армией. Это имеет глубинный сакральный смысл и, конечно же, не может быть подтверждено приказами или каким-либо иными письменными документами, но оно запечатлено в душе народной, как и помощь Небесного воинства не раз приходившего на выручку нашим предкам в годы нашествия татар или в Смутное время. Вот что самое главное, благодаря чему возникло то нерушимое единство всего народа, всех этносов, всех национальностей, входивших в состав Советского Союза, всех социальных классов и групп: рабочих, крестьян, интеллигенции, ученых, слесарей, офицеров и солдат, генералов и рядовых.
С.Б. А как люди встретили войну, начавшуюся так внезапно?
А.Ф. Тыл и фронт объединились, образовалось то железное, монолитное единство, благодаря которому мы и выстояли, победили. Это было самое главное наше оружие. Я думаю это самый главный вопрос. Без этого мы не поймем, почему мы победили, не поймем, что собой представлял народ на войне и как возникло стальное нерушимое единство нашего народа, его тогда называли советским народом, сейчас мы называем его народом российским. Но речь идет о той общности людей, которая тысячелетиями формировалась как единое целое, на просторах нашей Родины. И учтите, фашисты посягнули на это единство, вернее они его в нашем народе не предполагали, они все свои силы бросили на раскол, на пробуждение вражды верующих и атеистов, русских и татар и армян и чеченцев, на распрю между интеллигенцией и простым народом. Они были убеждены, что «ветхие одежды» официальной сплоченности спадут как шелуха. Но этого как раз и не произошло, расчет стратегов 3 Рейха был гибельным для них самих. Провозглашение германской нации избранной, а всех прочих низшей расой пришло в глубочайшее противоречие с убеждениями и даже самой жизнью нашего народа. Национализм воинствующий и звериный стремился повернуть колесо истории вспять и возмутил братские чувства всех народов нашей страны (я не говорю об отщепенцах — А. С.). Ведь вместе с Джамбулом все народы, все люди оплакивали — «Ленинградцы-дети мои!»
Православная вера учила и учит другому отношению к нации. В едином церковном теле нет национальной розни. В годы войны епископ Лука указывал, что Христианство стоит в резком противоречии с утверждением фашизма о природном, неустранимом неравенстве народов и рас. «Между маленьким детьми, еще не развращенными примерами взрослых, не существует никаких перегородок. Дети русских, евреев, узбеков и киргизов, французов и арабов и негров играют вместе и любят друг друга, не видя никакой разницы между собой».
Вот о чем подумать бы фашиствующим молодчикам, которые считают себя «солью Земли русской» и в ХХ I веке кичатся стилизованной свастикой. Это новое язычество также враждебно Православию как и его идейный предтеча.
С.Б. Анатолий Филиппович, это ведь очень важный и больной и для наших дней вопрос!
А.С.: Да, нация, отечество, соотечественники, сограждане. Нужно подходить к тому, что это не аморфное какое-то соединение, не географическое понятие, не механическое объединение людей, с помощью каких-то там мечей или палок, насилия или обмана, заблуждения, иллюзий. Это общность людей формировалась на протяжении многих веков и насчитывает тысячи лет своего существования. Исторический опыт подсказал нашему народу, что не в первый раз приходится сталкиваться с таким вот вероломным нападением, что на протяжении десяти веков многократно с огнем и мечем шли на наши веси, на наши грады, села и монастыри враги, — как правило, с запада. И всякий раз наш народ давал отпор этой агрессии, этому нападению давал отпор этому нападению. И эта борьба принимала форму борьбы православия с латинством, православной цивилизации с латинской, западной с востоком, как иногда именуют, хотя это не совсем точно. Это началось с самых первых десятилетий существования православной российской цивилизации, которая называлась сначала Русью, потом Московией, потом Российской Империей, а в 1941 называлась Советским Союзом, а теперь называется Российской Федерацией — но это одна страна, это один народ.
И эта истина была провозглашена в первый день войны митрополитом Сергием, который был тогда местоблюстителем патриаршим, главой Русской Православной Церкви. Церковь тогда находилась под жесткой опекой государства, были преследования. Церковь в 20−30 годы подверглась жестоким гонениям, когда расправлялись со священниками, жгли священные книги, закрывали монастыри, сбрасывали со звонниц колокола. Некоторые утверждают даже, что церковь русская тогда перешла на катакомбное существование. Сравнивают с гонениями на ранних христиан, когда церковь действительно пряталась в пещеры, катакомбы. Но это не совсем верно. Несмотря на воинствующих безбожников, по данным первой переписи населения почти 60% назвали себя верующими, православными, причем очевидно по косвенным данным, что в эту группу входили не только люди, рожденные до революции, но и более молодые.
Во всяком случае, церкви было не легко, естественно, она теряла и пастырей своих, и гонениям подвергалась, но она не изменила своему духу, она защищала наши души, она была с народом, оставалась с ним. И именно поэтому митрополит Сергий в первый день войны, когда православные отмечают День Всех Святых в Земле Российской просящих, как только узнал о вероломном нападении гитлеровцев, он по вдохновению свыше, в состоянии озарения продиктовал послание ко всему православному люду, ко всем согражданам, соотечественникам, призвал их к защите Родины. Он прямо говорил, обращаясь к братьям и сестрам своим, призвал на защиту священных рубежей отечества. Можно даже говорить при этом, что, несмотря на тяжелое положение, в котором находилась церковь, каждый шаг, которой контролировался тогда, он ни с кем не согласовывал свое послание. Это был как бы голос свыше. В словах митрополита Сергия открылась, явилась сила религиозного православного понимания истории.
Да и не с кем было тогда согласовывать, потому что советское правительство тогда и Сталин были потрясены случившимся, им было не до того чтобы контролировать церковь. Из глубин православия, христианства идет понимание единства судьбы Отечества на небесах и на земле. Переживание за Отечество согласно христианству, согласно православию нерасторжимо связано с переживанием и Отца небесного. Защита отечества, таким образом, неразрывно связана с защитой веры, защитой духа своего. Из этого вытекает также, что это дело священное и это дело правое, поскольку Отечество идет от Отца Небесного. А всей полнотой правды обладает только Господь Бог. Почему я подчеркиваю сейчас вот эту нерасторжимую связь правды и святости нашего отечества? Потому, что случился поразительный факт: совершенно так же, как Сергий, воспринял и оценил нападение Германии Вячеслав Молотов, от имени советского правительства в этот же день обратившийся по радио ко всему советскому народу. Он объяснил, что произошло вероломное нападение и закончил свое взволнованное выступление очень мудрыми, идущими от сердца, словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». То есть, не сговариваясь митрополит Сергий и Молотов сказали одно и то же. Таким образом, народ был призван к тому, чтобы отбросить десятилетиями насаждавшееся разделение наших людей на эксплуатируемых и эксплуататоров, на богатых и бедных, на верующих и не верующих. И тут перед лицом нашего врага два вождя наших — духовный и светский, дали правдивую оценку и призвали, собственно говоря, к единству. Бросить надо все, что до сих пор нас разделяло, сплотиться в единое целое.
Именно тогда изменилось отношение государства к Церкви, к вере — был распущен «Всемирный союз безбожников» Е. Ярославского, те кто гнал церковь, иногда против своей воли, стали содействовать открытию храмов, стали звать пастырей, возвращать их из лагерей и ссылок. Церковь за годы войны собрала не малые средства, всем известно о танковых колоннах и эскадрильях самолетов во имя св. Дмитрия Донского и св. Александра Невского. Поразительно, например, что в Великую субботу 4 апреля 1942 года по радио сообщили, что в ночь на 5 апреля — на Пасху комендант Москвы разрешает свободное движение. Восторгам православных, получившим возможность отстоять Пасхальную литургию, не было конца.
Выражением возвращения веры стали сами события — открывались десятками церкви и стали ходить на службу, не таясь. Во многих душах жило ощущение покаяния, кары за грех вероотступничества. «Когда войной накажу людей моих исправлю их…» — цитировались в церквях слова Пророка Исайи. Тогда возникло понимание, что враги явились бичом за наши грехи, но «атмосфера духовная страданиями очистится…»
Вот на какую почву ложились слова: «Наше дело правое…» Продолжая эту мысль, хотел также подчеркнуть, что в первые же дни войны понимание, того, что война священная, отечественная, народная, и дело правое, оно настолько глубоко вошло в сознание всех наших…русских или, скажем, российских людей, или советских (это собственно синонимы), что хор Советской армии, как он тогда назывался, под руководством генерала Александрова, исполнил на Белорусском вокзале, перед бойцами, уходящими на фронт песню «Пусть ярость благородная вскипает, как волна. Идет война народная — священная война». И эта песня стала гимном, стала выражением чувств и мыслей наших. И она исполнялась в годы войны гораздо чаще, чем официальный гимн страны «Интернационал». Мало кто знает, что композитор Александров из семьи православных регентов и сам писал духовную музыку. Поэтому вероятно столько мощи в его гениальном сочинении — «Священная война».
С.Б. Вы говорите о митрополите Сергии, о В.М. Молотове, но ведь главой государства и Верховным Главнокомандующим был Сталин, он — молчал?
А.С. Сталин на десятый день, в конце первой декады войны, 3 июля, выступил по радио — знаменитое его обращение. Оно начиналось словами, в которых заключена основная идея: «Граждане и гражданки Советского Союза, бойцы Красной армии и флота, братья и сестры, к Вам обращаюсь я, друзья мои. Смертельная опасность нависла над нашей Родиной». И дальше говорилось, что враг жесток и неумолим, речь идет о жизни и смерти нашей, быть или не быть России, быть или не быть нашему народу. Но вдумаемся в эти начальные слова: братья и сестры — смертельная опасность нависла над нашей Родиной. Уже тут нет верующих и неверов, нет призыва к классовой ненависти, к классовой борьбе, и прочей чепухе, которой кормили нас в течение нескольких десятилетий. А через несколько недель в своем докладе о годовщине Октябрьской революции, который он прочитал на заседании, которое состоялось на станции метро «Маяковская», 7 ноября 1941 года, он повторил мысли высказанные им в июльском обращении. И здесь он сказал, обращаясь к народу, к воинам, к партизанам, ко всему народу, он говорил, что пусть вдохновит вас образ великих предков: Александра Невского, Дмитрия Донского, Михаила Кутузова, Александра Суворова, пусть осенит вас знамя великого Ленина. Дальше говорилось, что гитлеровцы призывают к уничтожению русского народа, но разве можно уничтожить народ, который дал миру таких гениев. И названы были самые великие наши писатели, поэты, ученые — имена Пушкина, Лермонтова, Толстова, Кутузова, Суворова, Менделеева, Павлова, Сеченова. Но я бы обратил внимание, что неслучайно он призывает на помощь и пробуждает в душах, может быть, не без его участия полустертые, полузабытые имена великих наших предков, начиная с Александра Невского, святого Александра Невского, который всегда был хранителем, покровителем, защитником всей русской земли. (И не случайно его прах Петр перевез в столицу Империи и основал там Лавру Александро-Невскую). Александр Невский это защитник и покровитель всей русской земли, а имя его предавалось до 1941 года поруганию.
Ведь по сути дела Сталин воззвал к помощи Всех Святых, в земли российской воссиявших!
И хорошо сказал поэт Анатолий Жигулин — обращение к образу наших великих предков удесятеряло силы, словно в окопы к нам пришли наши предки и рядом с нами встали. Конечно, это имеет и огромный сакральный смысл, потому что мы знаем, что со времен Александра Невского всегда святые русской земли помогали своим родичам. Как святые Борис и Глеб помогли Александру Невскому выиграть битву со шведами. И, конечно, вот это обстоятельство всколыхнуло в нашей памяти, в наших душах и то, что Сергий Радонежский был рядом с защитниками Троице-Сергиевой Лавры, когда ее осадили католики в Смутное время. И Козьма Минин поднял русскую землю, потому что Сергий Радонежский явился ему, призвал его к подвигу. Поэтому глубокий смысл заключается в том, что сейчас мы тоже переживая очень тяжелое время опять возвращаемся к подвигу наших предков, к подвигу спасителей отечества, к Минину, Пожарскому, Невскому, и восстанавливаем 4 ноября праздник Национального единения, праздник освобождения Москвы. Мы переживаем то же самое духовное состояние, весьма сложное и не во всем еще чистое, которое было у нас в трудные дни лета и осени 1941 года.
С.Б.: Чему состояние, которое наш народ пережил в 40-ые гг., может научить нас сейчас? Каково его послание?
А.С.: Это очень хороший вопрос, но чтобы ответить на него я должен завершить анализ и описание состояния нашего духа в 1941 и раскрыть скобки — что собой представляет наше единство, патриотическое единство, национальное, духовное единство. Когда мы осознали, что мы братья и сестры, спаянные, слитые в единое, нерасторжимое целое узами братской, христианской любви. Вот это понимание пришло к нам в 1941, оно отсутствует сегодня. И не воссоздав это понимание, не воссоздав такое духовное состояние, мы Россию не спасем, мы ее на свои плечи не примем, не выдержим. А многие и не захотят принимать ее на свои плечи и подымать ее. Для того чтобы совершить этот подвиг нужно проникнуться духом братского единства.
В 1941 году это пришло, причем пришло моментально, в течение буквально считанных дней. И вчерашние неверующие — комсомольцы, которые рушили храмы, рубили иконы, бросали в костер священные книги, бесновались под руководством союза воинствующих безбожников, во главе с Емельяном Ярославским (он же Губельман). Все эти безбожники они именно под воздействием случившегося, под воздействием очищающих слов наших духовный пастырей во главе с митрополитом Сергием, они отбросили классовый подход, пренебрежение к верующим, эту раскольническую, губительную позицию на которой они стояли. Показателем и выражением этого является то обстоятельство, что появилось понимание, что враг один и все расхождения, которые может быть еще существуют у людей в понимании того, что такое Родина, какой у нас строй, какое у нас правительство, какая у нас идеология, все это было и у коммунистов, и у комсомольцев, и у безбожников — атеистов. Во многих душах и умах произошло озарение, отказ от обоготворения человеком самого себя и Материи. Без Бога люди осознали свою малость и беззащитность. Не могу удержаться и не процитировать записи архиепископа Иоанна Шанхайского, человека со сложной судьбой, но здесь, прежде всего, важны его слова очевидца и опыт православного пастыря, встретившегося с русскими людьми, в основном молодежью, которых составами, тысячами вывозили на работы в Германию. Он пишет: «…Россия хлынула на наши улицы. Встреча с русскими людьми, привезенными во время войны в Германию стала для нас — эмигрантов, поистине «Пасхой среди лета». Россия, молящаяся, верующая, добрая, жертвенная Россия — к которой мы так стремились — сама пришла к нам. Вдруг великим потоком она заполнила наши беженские храмы… Какую глубокую веру и благодатную открытость вере мы нашли среди этой молодежи, родившейся после Октября!… Плотная стена русского люда наполняла храм наш до службы, простаивала не только всю литургию, но и все молебны, панихиды, крещения, венчания… На краткое время оставляя храм, люди опять собирались в него и приходили вечером на акафист, на духовную беседу… Несмотря на все трудное, окружавшее нас, пасхальна была для нас эта встреча с Россией. Мы встретились в святом… В общей сложности иногда до двух-трех десятков священников, по разным углам храма начинали исповедовать говеющих… Мы за границей забыли, в значительной степени, это драгоценнейшее свойство русской души — уменье каяться, не жалея себя, ни в малейшей степени не забеливая черного, с глубоким, тонким чувством добра и зла…» Уникально для нас и другое свидетельство владыки Иоанна, окормлявшего верующих и в тяжких условиях плена и лагерей. «В 1942 году удалось мне посетить лагерь военнопленных. Это был офицерский лагерь, расположенный около Бад-Киссингена. В нем содержалось около трех тысяч советских командиров, главным образом молодых лейтенантов, но были и штаб-офицеры — в особом здании (изолированно от всех в этом лагере находился сын Сталина — Яков). Можно представить себе мое удивление, когда среди этих советских офицеров, родившихся после Октября, сразу же организовался церковный хор, спевший без нот всю литургию. Приблизительно половина пленных захотели принять участие в церковной службе, общей исповеди и причастились Святых Тайн…» (с.364−367)
Мне думается даже сейчас, когда доступ в храмы открыт, это свидетельство вызывает и удивление и даже восхищение…
Другим и очень красноречивым свидетельством тех процессов, которые происходили в душах русских офицеров в эти годы, может служить хорошо известное стихотворение Константина Симонова, который встретил войну на рубеже русской земли — между Могилевом и Смоленском (там он и завещал развеять свой прах). И он видел эти бои, в которых враг господствовал в воздухе, немецкие танки рвали нашу землю, тяжелые бои были. Все это он описал, выражением его позиции, является стихотворение «Ты помнишь, Алеша, дороги смоленщины». Оно посвящено его другу Алексею Суркову, который тоже был на фронте. И оно написано в самые первые дни войны. Что же пишет этот комсомолец, коммунист, атеист? Он потрясен как раз вот этими событиями, которые он увидел — народ поднялся за Святую Русь, за веру. Он считал это стихотворение своим лучшим стихотворением. Он пишет: «Ты помнишь, Алеша, дороги смоленщины, как шли бесконечные, злые дожди, как кринки несли нам усталые женщины, прижав, как детей от дождя их к груди. Как вслед нам шептали: «Господь их спаси!» И снова себя называли солдатками, как в старь повелось на Великой Руси». А дальше там есть: «Крестом своих рук, осеняя живых, всем миром сойдясь наши прадеды молятся за в Бога не верящих внуков своих» — армия отступает. Когда мы отступали с рубежей ««куда?!», — кричала нам земля. Стонала, плакала земля и прилипала к сапогам». А они говорят: Господь их спаси, крестом своих рук осеняя. «Деревни, деревни, деревни с погостами как будто на них вся Россия сошлась» — вот, что такое образ Родины. Все правильно, кроме скептического «как будто». Не «как будто», а «в самом деле». И дальше Симонов говорит о самом главном: «Ты знаешь, наверное, все-таки Родина — не дом городской, где я празднично жил, а эти проселки, что дедами пройдены, с простыми крестами их русских могил…» Вот что такое Родина! И это сознание типично для комсомольцев, для атеистов, вчерашних неверов, которые почувствовали святость дела, за которое поднялась Русь, встала Русь. И поэтому не случайно я начал с подвига Лейтенанта Павлова и с Библии. Но началось это прозрение духовное и осознание того, что произошло и, что Отечество — это Святая Русь, что это дело Божье, что это дело правое, это дело святое, оно началось с послания митрополита Сергия, которое было подхвачено церковью, народом, композитором Александровым, развито Сталиным. Так достигалось то нерасторжимое единство, которое один гитлеровский генерал выразил так: «нельзя победить солдат, которые презирают смерть». В мемуарах, в письмах наших врагов — гитлеровских офицеров и солдат, а это были очень упорные и далеко не глупые, хотя очень жестокие враги, они были поражены, что под Сталинградом, в подбитых ими танках, не солдаты и офицеры, а рабочие, в своих гимнастерках, которые от станка шли в бой. Они были поражены, когда, окруженные ими, солдаты взрывали себя последней гранатой, с криком: «Русские не сдаются!» А потом оказывалось, что взрывали себя евреи, чеченцы, татары, но они себя считали русскими. И немцы кричали: «Рус, сдавайсь!» А он рвет чеку и не сдается. Здесь мы видим, что ведущая роль русского народа, который, конечно, сыграл колоссальную роль в объединении и сплочении народов, он был настолько популярен, что все считали себя русскими. Русские солдаты, русская армия — не Красная, кстати, и это не случайно, что отказались от понятия «Красная армия», ввели погоны, упразднили институт красных комиссаров и так далее. Все это звенья одной цепи — восстановления неразрывности национального самосознания.
Фронт и тыл были единое целое. Лозунг «все для фронта, все для победы» привел к небывалому трудовому героизму, и несмотря на потерю многих военных заводов, мы можно сказать под открытым небом, я сам видел станки под отрытым небом стаяли, но делали детали для танков и точили снаряды. Вывезли станки, смонтировали, пустили. И стояли у этих станков женщины, стояли подростки, это видели мои сокурсники в Челябинске, на военных заводах, когда мы были курсантами военного училища. И женщины на себе пахали землю. Все чтобы снабдить фронт всем необходимым: оружием, боеприпасами, одеждой. Последнее отдавали. Нерасторжимое единство: подвиг колхозников, рабочих, ученых, композиторов, того же Александрова, а музыка Шостаковича, а его знаменитая Ленинградская симфония. То есть каждый на своем месте делал все, что мог для победы: и офицер, и генерал. Было нерасторжимое боевое братство. Мы вспоминали вновь и вновь слова Петра: «солдат имя великое, почти святое. От последнего рядового, до первого генерала. Все мы солдаты». Братья по оружию, когда грудью прикрывали своего товарища по оружию, командира, друга. Священное братство по оружию. И высшей похвалой для молодого офицера, вот вроде меня, было заслужить уважение своих солдат, которые мне в отцы годились. Когда меня солдаты называли «наш взводный», я вырастал в собственных глазах. Это такая похвала, чтобы заслужить название наш взводный, это вроде как отец, наш старший товарищ, наш батька.
С.Б.: А сколько Вам было в это время лет?
А.С.: Двадцать. У последних взводных, которые еще живут, вроде меня, последних взводных лейтенантов 45-го года, все это, конечно, в крови, все это в их памяти. И, конечно, задача заключается в том, чтобы вот это понимание нерасторжимого единства нашего, благодаря которому мы выиграли войну, донести до молодого поколения. Вспоминаю годы учебы, у меня перед глазами всплывает один день, когда нам на поверке зачитали сообщение о гибели юного солдата Юрия Смирнова в 1944 году в районе Орши в Белоруссии, захваченного при стремительном наступлении наших войск немцами. Его пытали, выведывая сведения и, в конце концов, распяли на Кресте. Нас тогда это всех потрясло. Эта жертва до сих пор меня жжет. Таких новомучеников война знала, к несчастью, много. Они страдали за Родину и за веру, ведь даже само глумление фашистов пробудило вчерашних комсомольцев к подвигу за Крест Святой.
Этой чистоты душевной сейчас не хватает всем нам. Мы погрязли: суета сует нас заела, жадность и многие не выдержали, и никакого братства, конечно же, нет. И вот смысл 60-тилетия по моему разумению, с позиции лейтенанта 45-го года, состоит в том, чтобы это братство было таким же действенным, каким оно было в 1941−45 гг. Надо его восстановить, укрепить, охранять, преумножать и тогда нам… море по колено.
С.Б.: А как сложилась судьба Вашей семьи?
А.С.: Нет такой семьи, которая бы не потеряла близких во время этой страшной бойни. Это даже сейчас ощущается. А в первые полвека после войны это вообще бросалось в глаза. Помню нашу семью, помню свата — Василия Бондарева, прошедшего всю войну, у всех были потери. И наша семья потеряла: старший брат мой погиб — Михаил Смирнов. Я-то уцелел почему? — Потому, что кончил училище одно, потом был направлен в другое, как отличник учебы. А после окончания учебы был оставлен преподавателем в этом же училище, командиром учебного взвода в училище. Не попал на фронт, была попытка решить это все по-своему — я драпанул на фронт, но меня вернули. Я осудил свой поступок, как проявление донкихотства, выполнял дальше свой долг. Потом, когда уже была капитуляция Германии, я написал личное письмо Калинину, с просьбой помочь мне выполнить свой долг перед Отечеством и отправить меня сражаться с Японцами. Не довелось. Брат мой Борис был на Амуре, у него были боевые медали за отвагу, но я не знаю деталей. Борис служил в морском тихоокеанском флоте. А Миша — самый старший. Миша кончил училище, он был перед войной учителем, кончил десятилетку, устроился учителем. Потом, когда мы переехали в Новосибирск, он был матросом на корабле. Потом был заместителем председателя колхоза под Новосибирском. Но всего немножко — его забрали в армию потому, что он был 1923 года. Его взяли в армию в ноябре или декабре 1941 года, он окончил училище, Белоцерковское пехотное училище. И отправлен был на фронт. И под Воронежем, весной 1942 года, — он присылал мне от туда несколько писем, фотокарточку свою. Там были тяжелые бои под Воронежем, понесли огромные потери. И он там погиб. Попытки найти какие-то следы не увенчались успехом потому, что там была «мясорубка» такая, что не приведи Господь. Он командовал взводом, лейтенантом был, но в пехоте, а пехота — царица полей, ее косили пулеметами. У нас ведь так и получилось, что в первые послевоенные годы 23 февраля стал праздноваться во всей стране, как праздник памяти не вернувшихся с войны. Это не был праздник торжественный, это была тризна. Но потом, со временем, он стал более торжественным, менее печальным и стал просто мужским днем. Это стало нашей национальной традицией.
После войны массового отхода от веры не случилось. Наоборот, очень многие, прошедшие войну, пришли к Богу, к служению — стали священниками, монахами, а со временем иереями, настоятелями монастырей. Однажды мне, вначале 50-х годов рассказывали друзья — боевые летчики, как они зашли в Киеве в храм, после службы была проповедь священника, которая их очень тронула, и они, сверкая грудью в орденах, подошли к Батюшке и обратились с вопросом, как он так хорошо говорил о «жертве за други своя»? — Батюшка не стал ничего долго говорить, а когда снял рясу, ребята увидели — боевые награды.
Анатолий Смирнов
http://www.voskres.ru/interview/smirnov.htm
