 |
| Православие.Ru | Иеромонах Серафим (Роуз) | 31.08.2006 |
Каждый, кто осознает явное несовершенство и зло современной цивилизации, послужившие толчком и причиной нигилистической реакции, — впрочем, ниже мы убедимся, что они были лишь плодами самого нигилизма, только в его зародышевой форме, — не может не испытывать сочувствия хотя бы к некоторым представителям этой реакции. Это сочувствие может принимать форму жалости к тому, кто оказался «жертвой» условий, против которых были направлены его собственные усилия, или же выражаться в общепринятом мнении, будто бы некоторые нигилистические явления имеют «позитивное» значение и играют определенную положительную роль в развитии человечества или нового этапа его истории. Последнее мнение есть не что иное, как очевидный результат самого того нигилизма, о котором здесь идет речь. Первая же точка зрения, по крайней мере отчасти, не лишена правды или справедливости. Но именно поэтому и не следует переоценивать ее значение. Уж слишком легко сегодня в атмосфере интеллектуального тумана, окутывающего либеральные и гуманистические круги, от сочувствия к несчастному человеку перейти к принятию его идей. Нигилист, разумеется, в определенном смысле больной, и его болезнь свидетельствует о болезни века, чьи лучшие, впрочем, как и худшие, представители обращаются к нигилизму. Но болезнь нельзя ни вылечить, ни даже диагностировать посредством сочувствия. Во всяком случае, речь никак не может идти о «невинной жертве», поскольку нигилист сам участвует во всех грехах человечества, которое творит зло нашего времени, ополчается — как все нигилисты и делают — не только на существующие «несправедливости» социального или религиозного порядка, но и на сам этот порядок и истину, которая стоит за ним, а значит, самым активным образом помогает диаволу, что уж никак нельзя оправдать мифом о «невинной жертве». В конце концов, служить диаволу против своей воли нельзя.
Но если мы далеки от того, чтобы «оправдывать» нигилизм, не склонны мы и «осуждать» его. Так, бессмысленно обвинять нацизм или большевизм в «вандализме», «варварстве» или «антиинтеллектуальности», а художественный и литературный авангард в «пессимизме» и «самолюбовании», как столь же бессмысленно отстаивать «демократию» во имя «цивилизации», «прогресса» или «гуманизма» или защиты «частной собственности» и «социальных свобод». Подобные доводы хотя отчасти и справедливы, но не попадают в цель, так как нигилизм — явление гораздо более глубокое и программа его столь радикальна, что подобные мелкие доводы не смогут ей противостоять. Нигилизм порочен в самой своей основе, и эта порочность может быть побеждена только истиной. Большая часть критики нигилизма вообще не направлена против его основ, а причина в том, что — как мы дальше увидим — нигилизм столь распространен в наше время, он так глубоко проник в умы и сердца сегодняшних людей, что не осталось ни одной сферы, ни одного фронта, на котором с ним можно было бы сражаться, и тот, кто думает, будто борется против нигилизма, на самом деле часто берет в руки его же собственное (нигилизма) оружие и обращает это оружие против себя самого.
Некоторые читатели могут возразить нам, что мы уж слишком глобально ставим задачу: что мы либо переоцениваем масштабность нигилизма, либо, наоборот, это явление столь всеобъемлюще, что мы с ним не сможем справиться. Мы должны согласиться, что задача наша действительно очень серьезна, особенно если учесть всю нечеткость, размытость многих нигилистических явлений; и если бы мы попытались детально изучить и описать эту проблему, то работа наша никогда не подошла бы к концу.
Однако все же возможно, как говорится, «широко расставить сеть» и поймать ту рыбку, которая нам нужна, тем более что это очень большая рыбка. Невозможно перечислить все до единого явления нигилизма, но можно дать определение нигилистическому сознанию и его влиянию на ход современной истории.
Сначала попытаемся описать это сознание по меньшей мере в нескольких наиболее важных его проявлениях и изобразить схематично его историческое развитие, а затем уже более подробно остановиться на его значении и исторической программе. Однако прежде чем приступить к выполнению этой задачи, нам нужно более четко осознать, о чем же именно мы хотим говорить, то есть нам следует начать с определения нигилизма.
На этом определении нам не приходится долго задерживаться, так как оно было дано основателем нигилистической философии — Ницше: «Нет истины, нет абсолюта — нет „вещи в себе“. Вот единственное, что является нигилизмом в его высшем смысле».
«Нет истины» — с этой фразой мы уже не раз встречались в настоящей книге, и снова и снова будет она звучать и дальше, потому что вопрос о нигилизме — это и есть главным образом вопрос об истине или, вернее, вопрос истины.
Но что есть истина? Это вопрос сначала логики. Прежде чем говорить о содержании истины, мы должны рассмотреть саму возможность истины и условия ее постулирования. А под истиной мы несомненно понимаем — как это становится ясно из отрицания Ницше — абсолютную истину, то есть ту, которую мы уже определили как начало и конец всего.
Для поколения, воспитанного на скептицизме и не привыкшего думать о чем-либо серьезно, сочетание «абсолютная истина» представляется неким анахронизмом. Расхожее мнение спешит подсказать, что никто не может быть столь наивен, чтобы все еще верить в абсолютную истину. Всякая истина в наш просвещенный век относительна. Последняя мысль, заметим, есть не что иное, как упрощенное перетолкование слов Ницше «нет (абсолютной) истины»; и эта-то доктрина служит основанием как нигилизма масс, так и нигилизма интеллектуальной элиты.
«Относительная истина» главным образом представлена в наш век научными знаниями, которые начинаются с наблюдений, обобщаются логикой и в организованном порядке переходят от известного к неизвестному. Она всегда логически последовательна, условна, ограниченна, выражена в отношении к чему-то еще, никогда не категорична, никогда не абсолютна. Не склонный к обобщениям ученый не испытывает потребности в каком-либо ином виде знания, кроме той узкой специальности, которой он занимается. У него, возможно, нет ни времени, ни желания решать «абстрактные» вопросы, лежащие в истоках его специальности. Если он и вынужден их рассматривать или непосредственно встречается с ними в своих исследованиях, то его скорее всего удовлетворит самое простое объяснение: всякая истина эмпирична, всякая истина относительна. Оба эти утверждения, несомненно, противоречат сами себе. Первое носит не эмпирический, а метафизический характер, а второе является утверждением абсолютным. И возникает для наблюдательного исследователя из подобных утверждений, противоречащих самим себе, вопрос об абсолютной истине. И первый логический вывод, к которому мы приходим, это то, что если вообще существует истина, она не может быть «относительной». Основополагающие принципы современной науки, как и любой системы знаний, неизменны и абсолютны. Если бы это было не так, никакого знания вообще не могло бы быть, даже «отвлеченного», потому что тогда просто не существовало бы критерия, что считать знанием или что есть истина.
Следствие данной аксиомы: абсолютного нельзя достичь посредством относительного. То есть к основополагающим принципам любой системы знаний нельзя прийти через само это знание, а значит они, эти принципы, должны быть заранее и являются предметом не научной демонстрации, но веры.
Выше, когда мы говорили об универсальности веры, лежащей в основе всякой человеческой деятельности и всякого знания, мы убедились, что вера, если только она не желает пасть жертвой субъективных заблуждений, обязательно должна иметь своим основанием истину. Таким образом, возникает весьма законный, даже неизбежный вопрос: имеют ли первичные принципы научной веры — такие, например, как взаимосвязь и единство природы, транссубъективность человеческого знания, способность рассудка делать выводы на основе наблюдения — своим основанием абсолютную истину? Если нет, они представляют собой не более как неправдоподобные предположения. Нельзя считать удовлетворительной «прагматическую» позицию многих ученых, естественников и гуманитариев, которые, не желая заниматься «философией», утверждают, будто эти принципы есть не более как экспериментальные гипотезы, которые общественный опыт счел надежными. Подобное утверждение может дать лишь психологическое обоснование веры в эти принципы, но оно не помогает установить, основывается ли эта вера на истине или нет, а значит, и все научное здание остается стоять на зыбком песке, ничем не защищенное от иррациональных ветров, то и дело сотрясающих его.
В действительности же — происходит ли это от наивной простоты или, напротив, от глубины проникновения в суть проблемы, которую ученым просто не удается выразить с помощью доводов, — большинство из них, несомненно, считает, что-то, во что они верят, имеет непосредственное отношение к истине. Оправданно это мнение или нет, уже другой вопрос, вопрос метафизический. Но одно можно сказать точно: это мнение никак не оправдывается примитивной метафизикой большинства ученых.
Как мы уже убедились, каждый человек живет верой, так же как и каждый человек — очевидно это или нет, но это так — метафизик. Любое знание — а никто из живущих на земле не может полностью отказаться от знаний — предполагает теорию и критерий знаний, а также понятие о том, что полностью познаваемо и истинно в последней инстанции. Эта конечная истина, трактуется ли она как христианский Бог или как всеобщая взаимосвязь вещей, и есть первый метафизический принцип, абсолютная истина. Признание этого принципа, логически неизбежное, разрушает теорию «относительности истины», которая оказывается противоречащим самому себе абсолютом.
Провозглашение «относительности истины», таким образом, может быть названо «негативной метафизикой», но, как бы то ни было, это все-таки метафизика. Существует несколько основных типов «негативной метафизики», и поскольку каждый из них противоречит сам себе немного отличным от других типов образом и каждый апеллирует к несколько отличному от других сознанию, мы считаем необходимым остановиться на каждом из них в отдельности. Их можно подразделить на две основные категории: «реализм» и «агностицизм», каждая из которых в свою очередь подразделяется на «наивный» и «критический».
«Наивный реализм», или «натурализм», не отрицая в точном смысле слова абсолютную истину, сам делает некие бездоказательные абсолютные заявления. Отвергая какой бы то ни было идеал, или «духовный абсолют», он в то же время утверждает абсолютную истинность «материализма» и «детерминизма». Подобная философия все еще имеет хождение в некоторых кругах — она является, например, официальной марксистской доктриной, ее поддерживают и некоторые не слишком изощренные мыслители Запада. Однако основной поток современной мысли оставил ее далеко позади. Она представляется странноватой реликвией прошлых, более простых, но давно ушедших дней викторианской эпохи, когда «науке» отдавались верноподданнические чувства, некогда принадлежавшие религии. Невозможно использовать формулировку «научная метафизика», так как наука по своей природе есть знание частного, а метафизика — знание того, что за этим частным стоит, предполагается им. Подобная философия направлена на самоуничтожение, так как «материализм» и «детерминизм», которые она постулирует, обесценивают всякую философию. Настаивая на обусловленности философии (как и всего остального), ее приверженцы могут лишь утверждать, что раз их философия существует, значит, она «неизбежна», но это вовсе не означает, что она истинна. В действительности, если представители этой философии будут до конца последовательны, им придется совсем отказаться от категории истины. Однако они, не имея ни малейшего представления о последовательности и глубине, кажется, и не замечают этого фатального противоречия. На менее абстрактном уровне это противоречие можно увидеть в альтруистической и идеалистической практике российских нигилистов прошлого века, практике, находившейся в вопиющем несоответствии с их чисто материалистической и эгоистической теорией. Владимир Соловьев остроумно выразил это несоответствие следующим силлогизмом: «Человек произошел от обезьяны, так будем же любить друг друга». Любая философия предполагает, до определенной степени, автономность идей. Таким образом, философия «материализма» есть в своем роде разновидность «идеализма». Она, если можно так сказать, представляет собой самопризнание тех, чьи идеи не поднимаются над очевидным, чья жажда познания столь легко утоляется наукой, что они возводят ее в абсолют.
«Критический реализм», или «позитивизм», состоит в прямом отрицании метафизической истины. Исходя из тех же научных предпосылок, что и более наивный натурализм, он отказывается от абсолюта не столь решительно и не с такой готовностью ограничивает себя только «эмпирической» или «относительной» истиной. Мы уже отмечали явную противоречивость подобной позиции: отрицание абсолютной истины есть само «абсолютная истина». И снова, как и в случае с натурализмом, постулирование основного принципа позитивизма оказывается отрицанием этого принципа.
«Агностицизм», как и «реализм», может быть подразделен на «наивный» и «критический».
«Наивный», или «доктринарный», агностицизм постулирует абсолютную непознаваемость абсолютной истины. Хотя это утверждение выглядит более скромным, чем позиция позитивизма, но и оно все же претендует на слишком многое: если агностицизм действительно знает, что абсолют «непознаваем», то это знание и есть «абсолют». На деле подобный агностицизм является разновидностью позитивизма, безрезультатно пытающийся устранить противоречия последнего.
Только в «критическом», или «чистом», агностицизме встречаемся мы наконец с более или менее «успешным» отрицанием абсолюта. К несчастью, подобное отрицание включает отрицание всего вообще, и если оно будет последовательно, то должно закончиться полным солипсизмом. Подобный агностицизм есть простая констатация факта: мы не знаем, существует ли абсолютная истина, и если существует, то какова ее природа; так давайте же — в качестве вывода — удовлетворимся той эмпирической, относительной истиной, которую мы можем знать. Но что есть истина? Что такое знание? Если нет абсолютного критерия для их определения, они даже не могут быть выделены. Впрочем, если агностик и признает эту критику справедливой, он не станет беспокоиться об обосновании своей позиции. Его позиция — это только «прагматизм», «экспериментализм» и «инструментализм». Нет истины, но человек может выживать, существовать в мире и без нее. В наш безынтеллектуальный век эту позицию защищают люди как на самых низких, так и на самых высоких уровнях. Заметим, что она, эта позиция, по меньшей мере интеллектуально безответственна. Она представляет собой намеренный отказ от истины или даже отказ от истины в пользу власти, независимо от того, представлена ли эта власть интересами нации, расы, класса, любовью к жизненным удобствам или чем-либо другим, способным поглотить те усилия, которые прежде посвящались поиску истины.
«Прагматик» или «агностик» может искренно считать, что желает только хорошего, но он обманывает себя и других, если, определяя то, что ищет, продолжает использовать слово «истина».
Само его существование уже является показателем того, что поиск истины, столь долго вдохновлявший европейскую цивилизацию, подошел к концу. Более четырех с половиной веков современной мысли представляют собой своеобразный эксперимент, демонстрирующий возможности знания, доступного человечеству, считающему, что нет истины, данной в Божественном Откровении. Вывод, который из этого следует и который увидел уже Юм и попытался укрыться от него за удобной ширмой «здравого смысла» и «условностей жизни», очевиден сегодня для миллионов людей, не имеющих уже столь «надежного» убежища. Он состоит в полном отрицании: если нет истины, данной в Божественном Откровении, значит истины вообще нет. Поиск истины за пределами Откровения зашел в тупик. Ученый признает этот вывод, ограничивается своей узкой специализацией и удовлетворяется относительной целостностью узкого круга собранных данных и не тревожит уже себя вопросом о существовании какой бы то ни было истины, большой или малой. А большинство человечества, признавая этот вывод, ждет от ученого уже не истины, но применения на практике знания, имеющего исключительно утилитарное значение, и ищет в иных, иррациональных, источниках всеобщие ценности, которые когда-то человечество надеялось обрести в истине.
Из вышесказанного следует такой логический вывод: отрицание или сомнение в абсолютной истине — если только быть до конца честным и последовательным — ведет к пропасти солипсизма и иррационализма; единственная позиция, позволяющая избежать логических противоречий, заключается в том, что есть абсолютная истина, лежащая в основе всех частных истин и обеспечивающая их; и этой абсолютной истины нельзя достичь относительными человеческими средствами. Здесь заканчивается логика, и если мы захотим продолжить наше рассуждение, то попадем совсем в иную область. Но одно дело констатировать, что логика не ставит никакого барьера утверждению о существовании абсолютной истины, и совсем другое дело фактически утвердить это. Подобное утверждение может быть основано только на одном источнике: вопрос истины упирается в вопрос о Божественном Откровении.
Здесь начинает колебаться критический ум. Стоит ли искать извне то, чего нельзя достичь своими силами? Это удар по гордости, прежде всего по той гордости, которую принято называть «смирением» ученого, который будто бы «чувствует себя перед фактом, словно малое дитя». Однако же это «смирение» отказывается принять какое бы то ни было суждение об этом факте, кроме того, которое исходит от гордого человеческого разума. Более же всего возмущает рационалистов Божественное Откровение, Откровение Иисуса Христа, это явствует из того, что никакие другие откровения они не отрицают.
Однако если не принять сознательно, во всей целостности, учение об истине, данное в христианстве, то придется искать ее в чем-то другом. Таков путь современной философии, он ведет к неясности и запутанности, потому что она, эта философия, никак не хочет сознаться в том, что не в состоянии обеспечить себе сама того, что может быть дано только извне. Слепота и отсутствие ясности, наблюдающиеся у современных философов в вопросе об основополагающих принципах и определении абсолюта, являются прямым следствием их основной аксиомы: нет Божественного Откровения. Эта аксиома делает людей слепыми при солнечном свете, затемняет все, что столь ясно виделось при этом свете прежде.
Для того, кто ощупью бредет в темноте, есть только один выход — если он, конечно, не прозреет от своей слепоты — попытаться найти свет среди самой этой темноты. Многие тогда прибегают к дрожащему пламени свечечки «здравого смысла» и «условностей жизни» и принимают — вынужденные как-то существовать — мнения и нормы тех социальных и интеллектуальных кругов, к которым они принадлежат. Но многие, не удовлетворенные столь тусклым светом, идут за магическими фонарями, показывающими все в обманчивых, искаженных, разноцветных тонах и сбивающими с пути тех, кто следует за ними; эти люди становятся приверженцами того или иного политического, религиозного или художественного направления, поднятого на гребень волны духом времени.
На самом деле каждый человек живет при свете какого-нибудь откровения, будь оно истинно или ложно, освещает оно или затемняет человека. Тот, кто живет не по христианскому Откровению, живет по какому-то другому, ложному откровению, а все ложные откровения ведут в бездну.
Мы начали наше исследование с логического вопроса: что есть истина? Этот вопрос должен быть отделен от другого, не связанного с ним. Пилат скептически задает этот вопрос Самой Истине. «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин. 14, 6); «и познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8, 32). Истины в этом смысле, истины, которая дает вечную жизнь и свободу, нельзя достичь человеческими средствами, она может быть дана только в Откровении свыше Тем, Кто имеет власть ее дать.
Путь к этой истине узок, и большинство людей не находят его, так как идут «широким» путем. Однако нет человека, который не искал бы истину, потому что таким его создал Бог, Который Сам истина. В последующих главах мы рассмотрим многие из ложных абсолютов, лжебогов, которые люди изобрели в наш идолопоклоннический век, и убедимся, что самое удивительное в них — это то, что ни одно из них не является «новым откровением», но представляет собой искаженную, извращенную пародию на ту единственную Истину, к Которой не может не обращаться человек даже в самих своих заблуждениях, гордыне и хуле. Понятие о Божественном Откровении обесценено для тех, кто следует духу века сего, но и они не могут избавиться от жажды истины, которую Бог вложил в человека, чтобы она вела его к Нему, и которую можно утолить только приняв Его Откровение. Даже те, кто считает себя слишком «изощренными», или «честными», или же «смиренными», даже они устают от неудовлетворительных «лакомых кусочков» псевдоистин, которыми вынуждены питаться, и томятся желанием чего-нибудь более существенного.
Но «твердая пища» христианской истины доступна лишь вере, и главное препятствие этой вере представляет не логика, как легкомысленно считают современники, но другая, противоположная вера. Мы уже убедились, что логика не может отрицать абсолютную истину, не отрицая при этом себя саму. Логика, которая ополчилась на Божественное Откровение, служит лишь какому-то другому откровению, лживой абсолютной истине, а еще точнее — нигилизму.
На последующих страницах мы назовем нигилистами людей разных, казалось бы, взглядов: гуманистов, скептиков, революционеров всех направлений, художников и философов различных школ, но всех их объединяет одна общая цель. Имеем ли мы дело с «позитивной» критикой христианских истин и установлений, революционным насилием, направленным против старого порядка, апокалиптическими видениями всеобщего разрушения и близости земного рая, «объективными» научными трудами, имеющими задачей «улучшение жизни» в этом мире, цель у них у всех одна: отказ от Божественного Откровения и подготовка нового порядка, в котором не останется и следа старых представлений и в котором человек будет единственным богом.
Из книги иеромонаха Серафима (Роуза) «Человек против Бога», изданной в серии «Духовное наследие русского зарубежья», выпущенной Сретенским монастырем в 2006 г.
