 |
| Время новостей | Михаил Тарусин | 24.08.2006 |
Однако нелишне вспомнить, что демократию Россия осваивает не впервые. Даже не говоря о хрестоматийных республиках (новгородская и псковская), следует отметить, что демократические процедуры играли важную роль в государственной жизни страны. Земские соборы («Совет всея земли») были прямыми потомками вече Древней Руси. Важнейшие из соборов по количеству депутатов мало чем уступали современной Думе, а то и превосходили ее — на соборе 1566 года присутствовали 374 человека (дворяне, духовенство, бояре, приказные, торговые и прочие тягловые люди), а на соборе 1613 года — более 700 выборных.
На соборах решались важнейшие государственные дела вплоть до выбора государя (как при избрании Михаила Романова). Население смотрело на соборы как на единственный путь к преодолению смуты и укреплению государственности, принимая деятельное участие в определении выборных. Однако при спокойном течении жизни значение соборов в глазах людей ослабевало и они воспринимались как досадная повинность, от которой по мере возможности старались уклониться или послать вместо нужных и полезных людей самых негодящих. Порой самому воеводе приходилось отыскивать выбранных депутатов, которые укрывались от явки в город.
Тем не менее можно с полным основанием утверждать, что русская монархия выросла на почве древнерусской демократии.
Но если сегодня мы и демократию осваиваем не в первый раз, и капитализм развиваем в стране через сто лет по второму кругу, невольно возникает мысль: почему бы монархии снова не появиться на почве уже современной российской демократии, тем более что она сегодня речется суверенной, что уже наталкивает на мысль о державности?
Этим вопросом задался известный социолог Михаил Боков, опубликовав в журнале «Мониторинг» статью «Нужен ли России царь?». Автор утверждает, что сегодня в обществе на фоне демократических преобразований возрождается монархическое сознание.
Тому он видит следующие основания. Во-первых, очень уж легко народ расстался с идеей построения «града земного», что говорит о чуждости этой идеи русскому духу.
Во-вторых, автор видит схожесть нынешнего нашего положения с ситуацией столетней давности в поиске «своего пути» и нежелании копировать западные образцы демократического обустройства.
Наконец, в-третьих, наблюдается постоянство уважения и поддержки президента страны на фоне постоянной критики всех прочих ветвей власти. Михаил Боков приводит в этой связи мысль русского философа Николая Бердяева о том, что в России уважается только власть «освященная свыше», власть помазанника Божьего, в то время как все остальные уровни власти воспринимаются как нечто «нечистое» и недостойное.
Поэтому отношение к президенту сегодня есть проявление именно возрождающегося монархического сознания в обществе.
Тут следует заметить, что в демократических сообществах, даже самых развитых, вообще дело с доверием к власти обстоит не лучшим образом, и Россия не исключение. Но несомненно и то, что если сегодня задать обществу вопрос: «Хотели бы вы, чтобы действующий президент РФ стал всероссийским государем?» — нет никакой гарантии, что большинство россиян не ответит примерно так: «Оно, конечно, недемократично, но было бы здорово!» (варианты — «пожизненный президент», «президент на 25 лет» и т. п.).
Впрочем, Михаил Боков не рассматривает современный институт монархии как политический и властный. Он говорит о нравственной и консолидирующей роли монархии для общества, приводя в пример короля Хуана Карлоса I, который при попытке переворота в Испании выступил гарантом конституционного порядка, и Елизавету II, которая возглавляет 700 общественных организаций и является главнокомандующим вооруженными силами Великобритании.
Вместе с тем социолог отмечает особенность русского монархического сознания, в котором исторически была сильна религиозная составляющая. Именно поэтому сегодня восстановление монархии в стране невозможно. Боков пишет: «Религиозная составляющая монархического сознания в обществе настолько слаба, что о восстановлении монархии сегодня не может быть и речи. Современное монархическое сознание не в том, что требует царя, а в том, что оно воспринимает механизм существующей президентской власти как механизм власти монархической».
Напротив, Боков находит парадокс именно в том, что «нынешнее монархическое сознание будет защищать себя от навязывания монархии, как от обмана», поскольку является «атеистическим монархическим сознанием». А любая попытка узаконить сегодня монархию в таких условиях обернется фарсом.
Однако мы знаем, что в стране последние 15 лет неуклонно растет число не только верующих, но воцерковленных людей (т.е. тех, которые практикуют религиозную жизнь по догматам вероучения). Таких людей сегодня среди взрослого населения страны около 15%, и динамика роста их численности говорит о том, что через 15−20 лет их может быть около 35−40% всего населения страны. С другой стороны, количество атеистов в стране неуклонно сокращается, о чем также говорят данные социологических исследований.
Можно ли предположить, что в этих условиях монархическое сознание общества, избавившись от оков атеизма, окажется подготовленным к реставрации института монархии? Какие в таком случае функции возьмет на себя монархия, заново родившись на почве новейшей демократии? Как отнесутся к этому возрождению иные традиционные российские религии (и прежде всего ислам)?
Ответов на эти вопросы сегодня быть не может, как не дает ответа Михаил Боков и на вопрос, вынесенный в заголовок своей статьи. Он лишь констатирует: «Монархическое сознание, проснувшись, предпочитает ждать».
Что ж, подождем и мы, памятуя о том, что в России возможно все и как раз тогда, когда этого никто не ожидает.
Михаил ТАРУСИН, руководитель сектора социологии Института общественного проектирования
