 |
| Русский дом | Андрей Савельев | 23.08.2006 |
Открывают пути заговору и террору поначалу безобидные умники, склонные к бесплодным дискуссиям. Их словоблудие подхватывают все, заразившиеся вольнодумством, — им надо всё оспорить, осудить и очернить. Наконец, «передовыми» становятся чиновники, играющие в «современность», а потом и просто уступающие инициативу «сволочи». Эти уже без всякого признака мысли, но зато с сильным чувством беспокойства и нетерпения. И вот, как писал Достоевский, «дряннейшие людишки получили вдруг перевес, стали громко критиковать всё священное, тогда как прежде и рта не смели раскрыть, а первейшие люди, до тех пор так благополучно державшие верх, стали вдруг их слушать, а сами молчать; а иные так позорнейшим образом подхихикивать». И все эти «скорбно, но надменно улыбающиеся жидишки, хохотуны, заезжие путешественники, поэты с направлением из столицы, поэты взамен направления и таланта в поддевках и смазных сапогах, майоры и полковники, смеющиеся над бессмысленностию своего звания и за лишний рубль готовые тотчас же снять свою шпагу и улизнуть в писаря на железную дорогу; генералы, перебежавшие в адвокаты; развитые посредники, развивающиеся купчики, бесчисленные семинаристы, женщины, изображающие собою женский вопрос, — все это вдруг у нас взяло полный верх и над кем же? Над клубом, над почтенными сановниками, над генералами на деревянных ногах, над строжайшим и неприступнейшим нашим дамским обществом"…
Как только среди интеллигентов-народовольцев победило направление террора (как тогда выражались, «революционная борьба по методу Вильгельма Телля и Шарлоты Корде»), всякая пропагандистская работа и проповедь социализма в крестьянской среде отошли на второй план. Народоволец Николай Морозов писал: «…подбирали мы себя совсем не спрашивая, каких кто убеждений, а исключительно по нравственным качествам и по готовности жертвовать собой против деспотизма. За все время существования «Земли и воли» и «Народной воли», я не помню даже ни одного разговора в нашей среде о социализме…». Программу «Народной воли» (которая была написана «как-то вечером» Львом Тихомировым, впоследствии отошедшим от народовольцев и ставшим одним из теоретиков самодержавной государственности) приняли, но забыли на следующий же день о её содержании. Их документы порой разительно противоречили один другому. А письмо, направленное Наследнику престола после убийства Государя, было настолько несообразно всей деятельности народовольцев, что Александр III даже не поверил в его подлинность. У народовольцев не было ни идеологии, ни ясной программы — была одна лишь ненависть к Империи.
В Программе Исполнительного комитета «Народной воли» было отмечено, что народовольцы по своим убеждениям — социалисты и народники, но они считали, что сначала необходимо совершить демократический государственный переворот, и только после этого проводить социалистические преобразования. Морозов же в своих мемуарах пишет совершенно иное. Он припоминает, что только террор казался единственно действенным способом борьбы: «Всякое другое средство борьбы представлялось мне безнадежным среди окружавшего нас произвола и насилия, и всякая другая цель нецелесообразной, так как уже в то время я пришёл к убеждению в психической неподготовленности полуграмотных масс современного мне поколения к социалистическому строю, требующему от населения высшей психики, чем существующая теперь, и надеялся только на интеллигентскую, а не демократическую республику». В программе народовольцев народ должен был лишь содействовать перевороту и тем самым склонить на его сторону общественное мнение Европы.
«Интеллигентская республика» — ни что иное, как диктатура заговорщиков. Именно в этой форме осуществилась Республика Советов в 1917 году, и «новая демократическая Россия» в 1991-м. В обоих случаях заговор и переворот не предполагали никакого «проекта России». «Психическая неготовность» масс, зафиксированная Морозовым, указывала на колоссальный разрыв между интеллигентской страстью к общественным сдвигам и спокойной размеренностью жизни подавляющего большинства подданных исполинской Империи. Интеллигенция жаждала публичных дискуссий, межпартийных дрязг, народного представительства и отчётности «верхов» Империи перед народными трибунами. А народ просто хотел благополучия и справедливости, которые надеялся получить от «верхов», ведущих непростые реформы и ограждавших страну от внешних недругов.
Народовольцы говорили, что переворот нужен ради ликвидации гнёта государства и свободного развития народа сообразно его воле и наклонностям, а наклонности эти, как ожидалось, имеют в основе социалистическую направленность. Разумеется, никакой такой направленности в народе не было, народ не хотел жить неприкаянным, подбирая путь в бурях политических страстей. Этим он и не угодил «народникам». Чтобы понудить людей к «свободному выбору своего пути», народовольцы в конце концов пришли к идее цареубийства. Обезглавить государство, полагали они, стоит именно для того, чтобы народ отказался от тех табу, которые делали Империю несокрушимой. Устоявшееся престолонаследие превращало самодержцев в бесспорных правителей, для народа — в помазанников Божиих. Убийство царя означало, что «все позволено», что «Бога нет». И тогда вместо воли Божией, вместо богоданной власти народ должен был начать управлять собой сам — посредством интеллигенции.
«Перепроизводство» интеллигенции пополняло общество «дряннейшими людишками». Они захватывали внимание публики и претендовали на определение направления общественной дискуссии. Наглость этого племени, порождённого разбойничьими ухватками вчерашних сельских бузотёров, создавала им ореол героев. Причем, если в начале XIX века мода на «страдание от начальства» в лице гоголевского Чичикова была карикатурной, то в конце XIX века подобные карикатурные персонажи стали уже восприниматься всерьёз. Пострадавшие «за правду», разжалованные, сосланные становились уважаемыми гостями на уездных посиделках «лучших людей» (о чём написал Достоевский в своём романе «Бесы»).
Русская натура всегда склонна сочувствовать схваченным разбойникам. Их душегубство, будучи пресечённым, кажется русскому человеку уже не опасным. Остается только сожаление о горькой судьбе «несчастненького». Русский человек часто ищет в разбойниках некоего «благородства». Участие в политике поднимало статус разнородной публики, претендующей быть «солью соли земли», новыми «сливками общества». И потому власть также считала схваченных народовольцев скорее военнопленными, чем уголовниками. Кроме того, у них появлялась публичная трибуна в ходе судебного разбирательства, а власть не имела такой трибуны.
Как только сельский душегуб, подстерегавший барина на большой дороге с кистенем и за обиду подпаливавший его усадьбу, обратился в полуобразованного разночинца, его преступная натура возжелала мстить не столько непосредственному обидчику, сколько общественному устройству, власти, государству. И уже одно то, что вся эта злоба как бы теряла признаки личной корысти и мести, превращало её в модное общественное поветрие.
Империя боролась с нигилистами виселицей и кандалами, но чаще — сажала их в казематы, где помилованные душегубы могли спокойно размышлять о революции. Но часто «высшая психика» интеллигенции не выдерживала прямых следствий политической борьбы — тюремного заключения. Значительная часть арестованных народовольцев в тюрьме сошли с ума, покончили жизнь самоубийством, бросались на надзирателей с целью получить смертный приговор.
Большинство приговорённых к пожизненным срокам соучастников подготовки убийства Александра II не выдержали заключения в Алексеевском равелине. Среди немногих выживших оказался Николай Морозов — своеобразный рекордсмен тюремной жизни, отсидевший в тюрьме 28 лет. Морозов спасся от собственной «высшей психики» только увлечением науками. Во время заточения и после тюрьмы его уже мало занимала революционная деятельность. Он стремился разработать свои научные идеи и издать то, что было написано им за время сидения за решёткой. Он сформулировал несколько продуктивных гипотез в химии и астрономии. Его семитомный труд «Христос», написанный в заключении, нашёл своего читателя только в наши дни. Морозов стал предтечей ревизионистов истории Фоменко и Носовского, засыпавших Россию своими псевдонаучными опровержениями всех исторических хроник.
Установки народовольцев позднее были подхвачены большевиками: земля — народу (крестьянам), фабрики — рабочим. Интеллигенции, согласно их призывам, доставались все преимущества водителей общества, использующих политические свободы и всеобщее и равное избирательное право и народное представительство. Но этот багаж большевики переосмыслили по-своему и не желали выводить пролетарскую революцию из народовольческих заговоров и помыслов о народной демократии. От своих последователей народовольцы удостоились лишь забвения, а от истинно русских людей — презрения.
