 |
| ОВЦС МП | Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл | 21.08.2006 |
Ниже приводится текстовая версия выступления Владыки Кирилла.
Хотел бы сердечно поблагодарить руководство партии «Единая Россия» за приглашение выступить перед этой аудиторией, поскольку полагаю, что деятельность этой политической структуры сегодня имеет большое значение для поддержания политической стабильности в нашей стране. Для меня как представителя Церкви важно то, что эта партия, изначально не будучи религиозно ориентированной, тем не менее, апеллирует к традиционным духовным и нравственным ценностям, и это по сути представляется очень верным.
Ибо абсолютное большинство людей в России является сторонниками ценностей, исторически восходящих к отечественной религиозно-культурной традиции. Когда я говорю о такого рода традиции, то имею в виду, конечно, и православие, и ислам, и буддизм, и иудаизм, — все наши четыре традиционные религии, которые уходят своими корнями в глубь тысячелетней истории России. Либо реально принадлежа к той или иной религиозной общине, либо принимая этические принципы той или иной религиозной традиции, либо ощущая культурную связь с нею, но абсолютное большинство сограждан, слава Богу, пока еще чувствует свою близость к исконным нравственным ценностям нашего народа. И если политическая партия заявляет в своей программе об уважительном отношении к этим ценностям и обязуется эти ценности сохранять и защищать, то это, конечно, очень важно в глазах большинства людей, являющихся к тому же избирателями.
Но есть еще одна важная причина, в силу которой представляется значимымым присутствие нравственно-этической проблематики в партийных программах и в политической жизни. В сознании людей, в их повседневной жизни понятие нравственности естественным образом связывается с порядочностью. Конечно, жизнь богата на разного рода нюансы и противоречия, но если политик заявляет о своем уважении к нравственным ценностям, то подобная позиция неизбежно рождает в восприятии избирателей доверие и симпатию к нему как к человеку честному. Конечно, велико бывает разочарование, когда слова избранника расходятся с его делами. Но, тем не менее, опыт показывает, что открыто заявляемая приверженность к духовно-нравственным ценностям, разделяемым большинством народа, способна завоевать его симпатию и доверие, ибо обещает по крайней мере совестливость и добросовестность. А это как раз те качества, что испокон веку более всего ценятся нашими людьми. Это первое предварительное замечание.
Второе и, на мой взгляд, весьма существенное замечание касается того обстоятельства, что меня пригласили как человека, связанного с религиозным служением и, значит, способного от имени своей веры свидетельствовать о ее нравственных и духовных ценностях. Но я хотел бы, начав с вопросов скорее богословского характера, все-таки перейти затем к политической проблематике, учитывая профессиональные интересы аудитории. И поскольку совсем без теологического взгляда на вещи нам не обойтись, хотел бы предложить вашему вниманию некоторые вводные идеи богословско-философского плана, чтобы через них выйти на конкретную проблематику политического и политологического характера.
Итак, что является одной из самых великих опасностей для человечества сегодня? Обычно в ответах на подобные вопросы мы ориентируемся на вещи вполне практические — загрязнение и деградация окружающей среды, истощение природных ресурсов, политический терроризм, угроза использования оружия массового уничтожения, демографический кризис в одних местах и проблемы, связанные с избыточным ростом населения, — в других. Но при этом очень редко мы связываем тему глобальных угроз роду человеческому с состоянием человеческих умов.
А ведь Господом сказано, что из сердца и сознания исходят злые помыслы, оскверняющие человека (Мф. 15. 18−20; Мк. 7. 20−23). Злыми помыслами, как известно, предваряются злые поступки. Поэтому, в конечном счете, все то, что происходит в глубинах нашего сознания, в недрах нашего собственного «я», впоследствии проецируется на общественную и политическую жизнь — будь то в рамках небольших общин, в масштабах государств или даже всей человеческой цивилизации.
Я думаю, что самые большие опасности и угрозы для будущего человеческой цивилизации сегодня зарождаются и пребывают на уровне нашего мышления. Эта особенность современного этапа цивилизационного развития очевидна. Нынешнюю эпоху философы называют эпохой постмодерна. У этой эпохи есть свои характеристики, среди которых важнейшая заключается в том, что постмодернистская идея исключает понятие истины. Здесь нет понятия единой, всеобъемлющей, универсальной истины. Вместо нее — собрание различных и часто взаимоисключающих точек зрения, плюралистическое равноправие всевозможных мнений, позиций и взглядов. И вот пример того, чем это чревато. Сейчас на уровне Совета Европы в Страсбурге рассматриваются предложения, согласно которым необходимо принципиально перестроить преподавание истории, поскольку никакой объективной исторической истины не существует. А истолкование исторического процесса зависит исключительно от того, с какой точки зрения смотреть на факты. И поэтому предлагается строить обучение истории таким образом, чтобы знакомить учеников со всеми возможными ее интерпретациями, дабы сформировать у них многомерное, полифоническое восприятие минувшего.
Казалось бы, красивая идея. Любой человек скажет: да, конечно, хочу знать больше, понимать лучше. А теперь давайте посмотрим, как будет работать эта теория исторической относительности применительно к одному конкретному случаю. В прошлом году мы праздновали 60-летие Победы в Великой Отечественной войне. Что такое эта война для нас? Это подвиг нашего народа. Никто не говорит, что не было ошибок командиров, начиная со взводных и заканчивая командующими фронтами. Мы знаем, как много людей погибало, в том числе в ситуациях, когда, быть может, человеческих потерь можно и нужно было избежать. Но что было бы с нашим народом, если бы армия, если бы ее солдаты, получая приказ, первым делом задавали себе вопрос: а это правильный приказ или ошибочный? Нужно эту высотку брать или не нужно? Сколько мы положим здесь жизней, и стоит ли того эта высота? Ведь мы победили потому, что в ситуации, когда решалась судьба страны и народа, никто не раздумывал и не мучился рефлексией на тему жизни и смерти, долга и целесообразности. И шли стеной, и защитили Родину, и выиграли величайшую в истории войну, несмотря на то, что уступали противнику во всем, кроме силы духа и готовности к народному подвигу и личной жертве.
Только теперь, когда стали доступны прежде скрывавшиеся от нас кадры фронтовой кинохроники, можно сравнить уровень вооружения нашей и гитлеровской армий в первый период войны. Это просто несопоставимо — мы уступали и в уровне техники, и в оснащенности ею войск, и в их организации, и в управлении ими. Германский стальной каток прокатился через полстраны до самой Москвы, где редкие цепи плохо вооруженных, голодных и холодных бойцов встали насмерть, и кто тогда обсуждал приказы? Никто их не обсуждал. Это потрясающий героизм нашего народа, спасшего не только себя, но и Европу от нацизма. Я, к слову, бывая в Израиле, всегда удивляюсь, почему там нет памятника российскому солдату, может быть, даже солдату еврейской национальности, каковых было немало в действующей армии. Ведь наши многонациональные Вооруженные Силы, Россия, Советский Союз — как хотите называйте, но мы спасли еврейский народ от полного физического уничтожения, однако сегодня никто об этом не вспоминает. А ведь речь идет об абсолютной нравственной ценности в новейшей истории человечества — о победе над нацистской агрессией, о спасении целых народов от поголовного истребления. На алтарь этой титанической борьбы и общей великой Победы нашим народом было положено 26 или 27 — никто не знает точно — миллионов человеческих жизней.
И что же мы увидели в год 60-летия Победы? Это было торжество принципа свободы для любых произвольных и исторически безответственных трактовок Великой Отечественной войны. Это был тот самый плюрализм разноречивых мнений, то самое полифоническое звучание истории, которое уравнивало тех, кто с одной трехлинейкой на двоих бросались навстречу неприятельским танкам и погибали, с теми, кто предавали Родину и друзей, добровольно сдавались в плен и шли на сотрудничество с заклятыми врагами своего Отечества. Вспомним о двух миллионах власовцев, которые воевали против своей страны и своего народа. Сегодня нам говорят: таков был их свободный выбор между сталинизмом и фашизмом, и они имели на него полное право. Вспомним об эстонских эсэсовцах, ныне получивших от своего демократического правительства все права и привилегии, которые дает почтенный статус ветеранов Второй мировой войны. Вспомним о бывших бандеровцах, ныне прославляемых властями Украины в качестве героев националистического сопротивления. Можем ли мы в России принять подобный исторический релятивизм, подобное сознательное смешение критериев, до степени полной утраты различения между добром и злом? Такой подход разрушает все, что составляет непреходящую нравственную ценность для нашего народа и для всего мира, ибо подобное «плюралистическое» толкование событий минувшей войны уравнивает в нашей исторической памяти героя и военного преступника, морально обкрадывая наследников Победы, злонамеренно извращая в последующих поколениях представление не только о правде жизни, но и о гражданском и человеческом долге. Это чрезвычайно опасная методология, ибо она принципиально исключает понятие истины. А перестав рассматриваться в качестве фактора объективной реальности, истина неизбежно становится желанной добычей всякого рода отрицателей и ниспровергателей, преследующих собственные эгоистические цели, делается объектом для любых безосновательных и недобросовестных манипуляций. И в конечном итоге подвергается уничтожению.
Магистральная идея постмодерна очень отдает апокалиптикой. И тут позвольте перейти к богословию. Может быть, кто-то видел в телепрограмме «Вести» мое интервью в связи со вчерашней датой. В тот день все журналисты словно с ума посходили из-за случайно выпавшей комбинации цифр — шестое число, шестого месяца, шестого года. Случилось сочетание трех шестерок — значит, антихрист на пороге. Эта же тема занимает Голливуд. Там, помню, довольно давно был сделан фильм о том, как в американской семье рождается мальчик, у него читаются на голове три шестерки, стало быть, в мир пришел антихрист. Он безобразно ведет себя в семье, беспощадно расправляется с каждым, кто пытается противостоять ему или помешать его миссии, и так далее. Потом американские киношники сделали римейк — новую версию этого фильма, и приурочили его показ к этой дате из трех шестерок. Поднялся ажиотаж, с разных сторон посыпались заявления о том, что именно вчера должен был появиться на свет антихрист. Народ, как у нас всегда бывает, доверчиво клюнул на всю эту рекламную шумиху и повалил в кино. Кто-то, конечно, заработал на общей истерии то, что, видимо, и планировалось, а отечественные СМИ на этой почве совсем голову потеряли — стали всех священнослужителей хватать за рукав и требовать комментариев в связи с имеющим наступить концом света. Конечно, я сказал, что это никакое не пришествие антихриста, что все эти их шестерки — чушь, что обо всем этом всерьез даже говорить не приходится.
Ну, а теперь о серьезном. Что такое антихрист? Что означает конец времен? Согласно христианской и исламской трактовке (кстати, здесь у нас общее видение эсхатологии), конец истории наступит тогда, когда станет возможным тотальное господство зла. Это воцарение злого начала в нашем мире должно осуществиться под предводительством некой личности, которая в христианской традиции именуется антихристом, то есть тем, кто попытается подменить собою Христа, но будет побежден Им. Теперь возникает вопрос: при каких условиях зло воцарится повсеместно? И значит ли это, что все люди согласятся признать правомерность убийства, насилия, подлости? Однако разве такое возможно? Никогда в жизни! Но это мы с вами сейчас так думаем. А почему мы так убеждены? Потому что наше сознание от отцов и матерей, от бабушек и дедушек и далее, из тысячелетней глубины отеческой веры, восприняло и усвоило совершенно определенные ценностные установки, рождающие в нас способность различать между добром и злом. Эту способность мы и называем нравственностью. Человек отличается от других живых существ не тем, что он способен сделать компьютер, а животное — нет. В животном мире тоже ведь присутствует разум. Значит, и здесь есть место некоему мыслительному процессу. А вот чего лишен животный мир? В нем нет нравственности, нет способности отличать добро от зла, и потому животным управляет инстинкт. И хотя животное может быть способно к тому, что мы называем добрым поступками, чаще всего это результат либо того же инстинкта, например, материнства, либо воспитания, то есть дрессировки.
Животное не имеет представления о совести, оно знает лишь страх наказания. Совесть отличает только человека, она представляет собой некую сигнальную систему, основанную на способности личности к различению между добром и злом. Если мы совершаем зло, то совесть начинает в нас говорить, и ее голос обличает нас. Думаю, большинство из здесь присутствующих в свое время изучало марксистско-ленинскую философию, которая представляла собой довольно стройную систему. Она охватывала и объясняла практически все — от сотворения мира и до конца веков, до построения коммунизма. Все мироздание в рамках этой философии было аккуратно уложено в очень четкую и ясную схему. Все в мире получало свое объяснение, и подчас объяснение вовсе не глупое. Соответствующие факультеты и кафедры исправно работали, докторские и кандидатские диссертации регулярно защищались, и в идеологической борьбе с Западом философы-марксисты нередко выходили победителями.
Но был один уязвимый пункт в этой продуманной мировоззренческой системе, сумевшей поставить себе на службу и античных мыслителей, и классическую германскую философию, и английскую естественнонаучную, и французскую социальную мысль. Однако камнем преткновения для диалектического материализма стало понятие нравственности. В трактовке этого явления марксизм все объяснял воздействием на индивидуума социальной среды. Но если это так, то абсолютной нравственности в природе быть не может, потому что в Америке социальная среда одна, а в Советском Союзе — другая, тогда как где-нибудь на Сандвичевых островах — третья. Итак, выходило, что абсолютной нравственности на свете нет. Помните — «бытие определяет сознание»? Значит, и нравственность определяется бытием. Но получалась странная штука: нравственные законы «не убий», «не укради», «не прелюбодействуй» и им подобные существуют у всех народов, во всех уголках мира! Этого принять и объяснить марксисты не могли, продолжая настаивать на том, что совесть и нравственность формируются окружающей социальной средой. Но если додумать эту мысль до конца, то неумолимая логика неизбежно приведет нас к идее нравственного релятивизма. Как эта идея воплощалась на практике? В одном месте говорили: хорошо то, что хорошо для рабочего класса! В другом — хорошо то, что хорошо для великой Германии! В третьем — что хорошо для «Дженерал моторс», то хорошо для Америки! И так далее… А нравственность либо абсолютна, то есть едина и неделима, как я позволил себе заявить на Х Всемирном Русском Народном Соборе, либо ее нет в наличии.
А что происходит с понятием нравственности в переживаемую нами эпоху постмодерна? Согласно ее постулатам, нравственности как таковой не существует. Точнее, нравственный выбор относителен и строго персоналистичен. То, что вы для себя выбираете согласно своим представления о добре и зле, — это и есть ваша нравственность. Вы полагаете, что нужно строить прочную семью и жить ее заботами, что необходимо любить Родину и воспитывать в этой любви своих детей. А ваш сосед считает, что семья является пережитком прошлого, который вытеснят беспорядочные связи и гомосексуальные отношения, что в однополые «семьи» нужно брать сирот и воспитывать их в этой системе «ценностей», что «патриотизм — последнее прибежище негодяя» и никакой Родины для человека в наше время вообще не существует, что хорошо только там, где деньги платят, и если мой успешный бизнес уничтожает природную среду обитания, то меня лично это не должно заботить… Эпоха постмодерна уравнивает все со всем, в ее глазах одинаковой ценностью обладают все подходы, и все они имеют равные права на существование.
Сегодня идеология постмодерна уже вторгается в сферу законодательного регулирования. Несмотря на это, у нас в России дела обстоят еще не так плохо, потому что здесь Божьим чудом пока сохраняется понятие о традиционной нравственности. Для меня это явное свидетельство Божьей милости к нашей стране. Мы прошли через эпоху государственного атеизма, через периоды жесточайших гонений на отеческую веру и национально-духовную традицию, позже были дикие 90-е годы, и до сей поры изо дня в день совершается планомерное, методичное размывание и разрушение основ народной нравственности. Включите телевизор, зайдите в кинозал: что нравственно здорового вы найдете на экране, какие сигналы обществу и человеку, передаваемые посредством искусства через самые массовые средства коммуникации, вы обнаружите, какие идеалы жизни, достойной Божия замысла о мире и человеке, вам сегодня предложат? Ничего подобного вы теперь практически не найдете в Отечестве.
Где же все это еще сохраняется в нашем обществе? Православная Церковь, ряд других религиозных структур продолжают говорить с современным человеком о мировоззренческих проблемах. В школах педагоги-подвижники, особенно гуманитарии, опираясь на образы и примеры положительных героев русской, советской и современной литературы, отечественной истории пытаются воспитывать детей в традиционной системе ценностей. Но ведь это очень сложно, когда их родители, утратив представление о нравственных координатах жизни, несутся без руля и ветрил по воле волн моря житейского, когда у взрослых, болезненно переживших слом исторических эпох, кругом пошла голова — у кого от нищеты и безысходности, а у кого — от нежданных богатств и почти безграничных возможностей. Школа, Церковь, родители говорят ребенку одно, а улица, телевизор, газеты, вся окружающая жизнь ежедневно и ежечасно утверждают совсем другое. Подрастающее поколение воспитывается в этой шизофренической раздвоенности сознания, и остается еще только диву даваться, каким образом наша молодежь в основном продолжает сохранять верность исконным нравственным началам и нравственным принципам.
Почему сейчас развернулась столь ожесточенная борьба вокруг идеи нравственных ценностей, почему в связи с этим Церковь стала основным объектом нападок со стороны, как правило, неолиберальной части общества? Что такого особенного было сказано от лица православных, а также верующих других традиционных религий на Х Всемирном Русском Народном Соборе? Мы высказали там очень простую и очевидную вещь: свобода человека является позитивным фактором только в том случае, когда она приводит нас к добру, а не ко злу. Казалось бы, о чем здесь дискутировать, ведь это понятно даже на уровне простого здравого смысла и здорового нравственного чувства. Но сразу вслед за тем, как мною были произнесены эти слова с трибуны Собора, — еще даже до публикации текста доклада, других соборных документов, — в эфире радиостанции «Эхо Москвы» началась самая настоящая истерия. Как он посмел! Какое право имеет Церковь обращаться к народу с таким посланием?
Подобная реакция легко объяснима, ибо был затронут самый чувствительный нерв сегодняшней жизни человечества, нынешнего этапа развития современной цивилизации в целом и нашей страны, в частности. Формулировки, одобренные Собором, били в самую точку, в самую десятку. Мы сказали очень простые вещи. Свобода человека — это великая ценность. Почему великая ценность? Потому что Бог сотворил нас такими, Он вложил свободу в нашу природу. Ведь Господь мог бы всех нас изначально запрограммировать на добро, подобно тому, как мы перед сном заводим будильник. Подобное было бы в его власти, — но не при Его любви к человеку, созданном Творцом по Его образу и подобию. Помните, как Иван Карамазов отказывался принять вселенскую гармонию, если в ее основании будет хоть одна слезинка ребенка. Иногда приходится слышать нечто подобное: не могу уверовать в Бога, видя столько зла, несправедливости и горя в нашем мире, столько детских смертей и сиротских слез. Но ведь все зло нашего мира происходит не от бесконечно благого и всепрощающего Бога, а от самих людей, от их злой воли, делающей наш мир таким, каков он есть.
Творец одарил свое любимое создание этой потрясающей ценностью его земного бытия — свободой. И в первую очередь — свободой выбирать между добром и злом. И поэтому права человека вырастают из идеи свободы, ведь понятие прав возникло в западноевропейской мысли, в первую очередь, под влиянием христианства. Однако существовал один фактор, который с самого начала вывел концепцию прав и свобод человека за пределы христианского универсума: общественно-политический контекст конца XVII — начала XVIII веков, то есть так называемой эпохи Просвещения. В итоге идея прав и свобод человека в гражданском обществе идейно и политически оформилась в конфликте и в борьбе с Церковью.
Дело в том, что Католическая церковь на Западе изначально была заметной политической силой. После того, как западная часть Римской империи пала под ударами варваров, последней организационно структурированной, идейно содержательной и политически дееспособной силой там оставалась Католическая Церковь, подобно тому как Православная Церковь после распада СССР оказалось единственной духовной скрепой народов новых независимых государств на постсоветском пространстве. Отличие состояло в том, что мы сразу же заявили о своем невмешательстве в политическую борьбу, тогда как Католическая Церковь устремилась в нее, ибо кроме нее некому было взять на себя функции регулятора социально-политических процессов в средневековой Западной Европе. Католическая Церковь была хорошо организованна и дисциплинированна, она была влиятельна и уважаема, располагала необходимыми финансами, и в результате без труда заняла ключевое место у кормила светской власти. Кстати, мы также могли с легкостью пойти по этому пути в 1991 году, когда в условиях смуты, растерянности и утраты ориентиров ни одна из тогдашних политических сил и близко не вызывала у основной массы народа такого доверия, как Русская Церковь. В то время КПСС уже сошла с исторической арены, а иные политические структуры в новой России еще не оформились. К епископам и священникам стали настойчиво обращаться с предложениями баллотироваться в депутаты. Помню, меня дважды пытались склонить к выдвижению своей кандидатуры на президентских выборах в качестве альтернативы Б.Н.Ельцину.
Православные убереглись от соблазна политической власти, а вот Католическая Церковь пошла по этому пути и, опираясь на свои немалые финансовые и организационные возможности, создала мощную клерикально-государственную структуру со всеми полагающимися атрибутами власти — органами управления, судопроизводства, вооруженными силами, налоговой службой. Таким образом, Папа Римский действительно стал Понтификом — в смысле фактического наследования власти римского императора, который именовался Pontifex Maximus, то есть Великий правитель вселенной. И Римский Первосвященник преемственно воспринял пышный титул светского властителя. В наши дни эта историческая формула лишена какого бы то ни было реального содержания, и поэтому когда наши СМИ употребляют слово Понтифик для обозначения Папы Римского, то у людей знающих этот архаизм вызывает улыбку.
Но в Средние века Католическая Церковь действительно была могущественной политической силой. Если взять феодальную Германию, то там высшую власть олицетворяли князья — курфюрсты (светские князья) или бишопфюрсты (князья-епископы). Во главе феодального государства стоял князь-епископ, обладавший необходимой полнотой политической, военной и судебной власти, подавлявший оппозицию, боровшийся с набиравшей силу буржуазией, стремившийся к концентрации капиталов в своих руках. Будучи субъектом политического процесса, Католическая Церковь неизбежно сталкивалась с противодействием соперничавших с нею сил и генерировала революционные настроения. В первую очередь, это касалось молодой европейской буржуазии, выступавшей за расширение своих прав. В 1517 году произошла самая важная для последующей истории Европы революция. Это была Реформация — революция в лоне самой Церкви, знаменовавшая появление протестантизма. Убежден: не было бы этой революции — никаких других революций в Европе в последующем не произошло бы.
На волне европейского революционного движения стала формироваться политическая оппозиция. И главным ее лозунгом было свержение тирании, под которой понимались европейские монархии и Католическая Церковь. Принципу светского абсолютизма монархов и столь же абсолютной духовной власти князей Церкви требовалось противопоставить другую норму устроения жизни. Так был вызван к жизни принцип неотъемлемых прав и свобод человека, которыми индивидуум обладает изначально. Причем когда деятели эпохи Просвещения формулировали эти идеи, они немало почерпнули из сокровищницы христианского богословия, согласно которому человек по воле своего Творца от рождения имеет достоинство личности, обладает свободой и правами. Однако эти положения христианской антропологии, изложенные на языке антиклерикальной идеологии и политической пропаганды, были обращены против самой Церкви, став знаменем и оружием в борьбе с нею. Все мы знаем, к чему это привело: французская революция 1789 года, гильотины на площадях, революционный террор, массовые убийства не только аристократов, но и священников, уничтожение монастырей и храмов. Их руины доныне можно видеть, например, в Бургундии. Очень напоминает то, что впоследствии произошло в России.
Я сделал этот небольшой экскурс для того, чтобы показать генезис идеи прав и свобод человека в историко-политическом контексте. Итак, эта концепция обязана своим рождением именно тому, что основы христианской веры были укоренены в индивидуальном и общественном сознании, в частности, люди знали о том, что человек по Божьему замыслу сотворен свободным, а значит, должен иметь и права. Наряду с этим идеи, заимствованные в христианском вероучении, были использовали в борьбе с Католической Церковью.
Корпус прав и свобод, сформулированный в эпоху Просвещения, через Великую французскую революцию вошел в политическую жизнь Европы. Американская революция и Гражданская война в США сделали его достоянием Западного полушария, и затем по этой схеме развивались все революционные движения, включая все революции в России. Даже большевики использовали эти либеральные лозунги в ходе борьбы за власть с целью привлечения людей на свою сторону, но когда их революция победила, все красивые слова были отброшены за ненадобностью, потому что пришло время откровенной диктатуры. Правда, либеральная фразеология в дальнейшем продолжала употребляться господствующей коммунистической идеологией в пропагандистских и контрпропагандистских целях, однако провозглашаемым гуманистическим принципам отводилась уже чисто декоративная роль. В самом деле, о каких свободе, равенстве и братстве можно всерьез говорить в условиях, когда за инакомыслие физически уничтожали, сажали в лагеря и психушки?
Вы спросите: мог ли гуманистический принцип прав и свобод иметь негативные последствия, и если да, то при каких условиях? Я отвечаю утвердительно: отрицательные последствия были, и они вытекали из специфики становления идеи прав и свобод человека в качестве ключевого морально-политического принципа Новейшей истории человечества. В XX веке, после Второй мировой войны, либеральная система ценностей была положена в основу политической философии современности и взята на вооружение международными организациями в качестве базового аксиологического принципа их деятельности. В частности, при создании Организации Объединенных Наций в 1948 году была принята Всеобщая декларация прав человека — либеральный политический манифест прав и свобод личности, генетически восходящий ко французской Декларации прав человека и гражданина 1789 года и к эпохе Просвещения.
Всеобщую декларация прав человека должны были подписать все государства — члены ООН, в том числе и СССР. Для советских дипломатов в этот момент открывалась прекрасная возможность представить мировому сообществу отечественную духовно-нравственную традицию. Ведь корпус прав и свобод человека формировался и формулировался без участия восточно-христианской цивилизации и культуры. Более того, в процессе выработки основополагающих принципов устроения жизни на планете не участвовали также мусульмане, иудеи, буддисты… Таким образом, идеология прав и свобод, как она представлена в международном праве, является только и исключительно продуктом западноевропейской философской и политической мысли. Не спорю: это традиция весьма содержательная, уважаемая и влиятельная. Но это вовсе не означает, что она — единственная, что других в нашем мире нет. И, стало быть, нет оснований безоговорочно признавать ее претензию на безальтернативность и вселенское измерение. Уже тогда, при создании ООН, следовало ставить вопрос о ее переосмыслении с учетом культурно-цивилизационного вклада других наций в общее духовное достояние человечества. А также о том, что новая идеология послевоенного человечества должна быть сформулирована таким образом, чтобы обрести масштаб и значение действительно универсального и общезначимого принципа существования людей во всем мире. Но тогда западным странам нужно было пригласить к диалогу другие цивилизации и культуры. Этого, к сожалению, тогда никто не сделал, и ни о каком плюрализме, ни о какой мультикультуральности Запад в тот момент почему-то не вспоминал.
А советская дипломатия была озабочена в основном тем, чтобы сохранить респектабельность в глазах мирового общественного мнения. Ведь в Советском Союзе мало кто верил, что когда-нибудь действительно нужно будет соблюдать эти принципы, что права и свободы когда-нибудь будут востребованы в нашей внутренней и внешней политике. Задачей дня было создать впечатление, что мы ничем не отличаемся от остальных. Что уж говорить о духовно-нравственной традиции русской цивилизации, когда СССР отказался даже от защиты собственных марксистских мировоззренческих позиций. Это был политико-дипломатический и пропагандистский покер, в котором принимали участие СССР и Запад, уже вступившие в эру «холодной войны». А текст Всеобщей декларацией прав человека, подписанный нашей страной, на протяжении полувека оставался недоступным для ее граждан.
Середина 70-х годов прошлого столетия ознаменовалась началом Хельсинкского процесса. Я хорошо знаю об этом, потому что, работая в то время в сфере внешнецерковных связей в Женеве, сам принимал участие во второй его стадии, когда отрабатывался принцип «трех корзин». Тогда наблюдалось то же самое, что и при вступлении ООН, — советская дипломатия вовсе не имела цели добиться того, чтобы наш взгляд на мир был принят во внимание Западом. Это происходило потому, что главной задачей Советского Союза было стремление к разрядке в отношениях с развитыми капиталистическими странами, с тем чтобы существенно расширить с ними экономическое и техническое сотрудничество. Эта политика диктовалась уже обозначившимся системным спадом экономического роста в СССР, грозившим в перспективе коллапсом народного хозяйства. Страна остро нуждалась в передовых западных технологиях, поэтому жизненной необходимостью стал выход из ситуации привычной автаркии и прорыв в мировое экономическое пространство. Сегодня мы знаем, что это в основном не удалось. Но за все нужно было платить свою цену, и поэтому Запад заявил Советскому Союзу: «Давайте увязывать экономику с гуманитарными вопросами, с „третьей корзиной“. А для этого нам сначала предстоит договориться о ценностях». И предложил нам свои ценности, а мы приняли их. Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе был благополучно подписан, а спустя десять лет началась перестройка, «железный занавес» рухнул под собственной тяжестью, и распался нерушимый Советский Союз. Документы, подписанные в Хельсинки 1 августа 1975 года, реально сработали. Новая Россия скрупулезно перенесла корпус этих идей в свою Конституцию. Разумеется, наше законодательство не может не учитывать общепризнанных стандартов международного права. Но верно и то, что именно эти стандарты формировались без нашего участия и без учета наших интересов.
Х Всемирный Русский Народный Собор, обратившийся к этой проблематике, подчеркнул, что мы вовсе не против Всемирной декларации прав человека, равно как и не против общей системы прав и свобод. Разве Церковь может быть против, когда именно благодаря практическому и нелицемерному воплощению этих принципов верующие обрели в нашей стране подлинную свободу? Разве мыслимо было бы, например, мое выступление, подобное нынешнему, перед активом КПСС? Поэтому мы не собираемся утверждать, что хорошее — это плохо. Но когда мы задумались о том, что именно в корпусе прав и свобод отвечает нашему, в частности, и православному, и мусульманскому, и буддистскому подходу, а что нет, то в глаза бросилось одно прежде никем не замечавшееся обстоятельство. Да, комплекс идей, связанных с правами и свободами, совершенно корректно прописан и скомпонован, но при этом отсутствует невероятно важное условие, без которого реализация этого гуманитарного принципа способно обернуться раскрепощением в человеке животного инстинкта, возрастанием греховного начала в нашей жизни, вселенским безумием вседозволенности. Недостающим системным элементом, своего рода балансиром этой системы оказалось, по нашему представлению, отсутствие какой бы то ни было апелляции к морали, к нравственному чувству.
Единственный и малоэффективный ограничитель безбрежных свобод индивидуума заключен в робкой максиме, на которую с гордостью ссылаются наши либералы: «Свобода одного человека заканчивается там, где начинается свобода другого». Однако в глазах серьезных людей это не является аргументом, ибо при таком подходе мы не получаем ответа на вопрос, есть ли у индивидуума право на грех и право на зло. И где лежат те границы, в рамках которых только и может осуществляться наш свободный выбор. Да, юридически свобода одного ограничивает свободу другого. Но как быть с философским, этическим, информационным аспектами проблемы? Ведь мы все находимся в едином моральном и информационном пространстве. Поэтому когда нам говорят: «А вы не смотрите телепередачу, которую вы считаете вредной для себя и своих близких», — это лукавая отговорка. Да, лично я не стану смотреть, а неискушенный ребенок или любопытный подросток будут смотреть пагубные для их душ передачи, которые против нашей воли доставляют нам прямо на дом, тем самым вовлекая в соблазн одних и провоцируя других. Нет, не работает этот тезис, и моя свобода не в силах положить предел чужой вседозволенности. Нашу свободу способны ограничивать только нравственные законы, нами над собой поставленные. Например, патриотическое чувство и достоинство сына своего Отечества не позволят терпеть издевательства над родной историей, глумление над святынями, попрание нравственного чувства.
Размышляя об этом, мы закономерно пришли к необходимости сочетать идею прав и свобод с идеей нравственности. В этом случае получается действительно универсальная система, равно приемлемая для православных, для католиков, для протестантов, для мусульман, для буддистов, для иудеев, для приверженцев светского гуманизма. Потому, что нравственность — единая и неделимая, она общая и всеобщая, ее императивы одинаково внятны для всех, даже для неверующих людей, «ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую», по слову апостола Павла (Рим. 2. 14−15). Потому что Бог вложил нравственное чувство в нашу природу. И если мы будем жить по закону совести, постоянно вслушиваясь в ее голос (что очень тяжело, и каждый знает об этом), то станем естеством творить законное.
Итак, мы отдаем должное гуманитарной идее прав и свобод, уважаем ее и не призываем к ее концептуальной ревизии. Одновременно мы свидетельствуем о том, что помимо персональных прав и свобод в жизни человека есть и другие фундаментальные ценности: вера, нравственность, святыни, Отечество. И предлагаем соединить то и другое, восполнить традиционный корпус прав и свобод недостающим и чрезвычайно значимыми для отдельного человека и общества в целом принципом нравственной ответственности.
Ведь устроители карикатурного скандала в Дании апеллировали не к чему иному, как к идее прав и свобод. На нее же ссылались кощунники, которые в московском Манеже прилюдно рубили топором святые иконы. Этой же идеей вдохновлялся Сахаровский центр, организуя под своей крышей богохульную выставку «Осторожно, религия!». И когда верующие люди, до глубины души оскорбленные в своих религиозных чувствах, заступились за отеческие святыни, весь наш неолиберальный истеблишмент встал на дыбы: как это возможно — ущемлять нашу безграничную свободу самовыражения, покушаться на наше право демонстрировать свое неприятие религии?!
Мы говорим в ответ: но почему же тогда вы сами бьете во все колокола, стоит только кому-то задеть национальный вопрос? По-вашему получается, что религиозные верования и патриотические чувства огромного большинства народа, среди которого вы живете, унижать можно и нужно, а оскорбления по национальному признаку недопустимы? Но так не бывает, это явления одного порядка, подобные сообщающимся сосудам. Нравственность неделима, но и безнравственность представляет собой единое поле зла, и поэтому глумление над религиозными и историческими святынями, над государственной символикой в одном месте рано или поздно обернется ксенофобией и насилием в другом. Поэтому Церковь ясно заявляет о том, что понятие прав и свобод индивидуума никоим образом не включает в себя возможность оскорбления религиозных, национальных и иных аксиологически значимых для людей чувств, иначе всем нам грозит погибель. Давайте с этим бороться совместно!
Однако проблематика, которую мы сейчас обсуждаем, напрочь выпадает из этической философии постмодерна, ибо воспринимается им как глубокий архаизм и недостойный пережиток прошлых времен. Но благодаря милости Божьей эти прекрасные «пережитки» великого прошлого человечества, в которых живет мудрость прошедших по земле поколений, доныне сохраняются в душах современных людей. Как важно, чтобы это понимали сегодня политики. Как важно, чтобы эти идеи неизменно находили отражение в законотворческой деятельности. Как важно, чтобы у нас не появлялось законов, оскорбляющих и возмущающих нравственное чувство человека. Ведь между человеческой нравственностью, духом законов и общественным законопослушанием существует нерасторжимая связь, и поэтому безнравственные законы отвергаются и отторгаются людьми.
Помню, мне довелось стать первым советским гражданином, который побывал в Южно-Африканской Республике. Я посетил дом Нельсона Манделы в Соуэто сразу после освобождения из тюрьмы этого выдающегося борца за свободу. В нашей беседе мы затронули многие темы. В частности, зашла речь о моей недавней встрече с министром иностранных дел в правительстве белого меньшинства, возглавлявшемся Питером Ботой. Министр с возмущением говорил, что борьба с апартеидом есть отрицание правового государства, потому что апартеид существует на основании законов, принятых в ЮАР. И вышедший из тюрьмы Мандела подтвердил: да, мы нарушаем действующие законы. Но делаем это потому, что они несправедливы и бесчеловечны. Они надрывают наше сердце, травмируют наше нравственное чувство. Это действительно было так: законы апартеида оскорбляли и возмущали нравственное чувство людей во всем мире.
Когда нравственные законы, по которым живет человек, вступают в противоречие с законами юридическими, то это создает очень опасную коллизию, потому что индивидуум оказывается в ситуации двойной лояльности. Он должен либо оставаться верным своему нравственному чувству или своим религиозным убеждениям, что для верующего человека одно и то же, либо предать их, дабы сохранить послушание государству. Я очень высоко оценил решение мэра Москвы, несмотря на огромное давление со стороны его западных коллег, воспрепятствовать проведению в российской столице гей-парада. Потому что если бы эта скандальная акция состоялась, то очень многие люди, готовые самым самым решительным образом выразить свой протест, оказались бы перед выбором между лояльностью по отношению к закону и верностью своим представлениям об общественной морали. Государство никогда не должно ставить человека в ситуацию шахматной фигуры, оказавшейся в «вилке». Вот почему так важно, чтобы политические решения всегда апеллировали к нашей нравственной составляющей, пока еще, слава Богу, общей для абсолютного большинства народа.
И последнее, о чем я хотел бы сказать. Некоторые критики нам говорят: «Нравственное начало — это прекрасно, но кто будет определять, что такое хорошо и что такое плохо? Не иначе, как сама Церковь. Раньше была у нас КПСС руководящей и направляющей силой, а теперь Православная Церковь начнет учить всех подряд, как надо жить и как не надо». Разумеется, это глубокое заблуждение, и подобные страхи не имеют под собой никаких серьезных оснований. Ни у православных, ни у мусульман нет таких амбиций, как нет ни малейшего стремления кого-то «держать и не пущать».
Но нужно ясно понимать следующее. Представление о том, что такое хорошо и что такое плохо, не нуждается в сложных дефинициях и обширных комментариях. Потому что сама наша многовековая духовная традиция, причем не только православная, но и мировая христианская традиция, и исламская, и буддистская, и иудейская традиции, и гуманистическая светская традиция, сохраняют отчетливое представление о добре и зле. И знаете, что лучше всяких слов свидетельствует об общности и неповрежденности нравственного чувства народов мира? Положительный герой в национальных литературах. Обратите внимание на этот образ — будь то в дореволюционной, в советской, в американской, в европейской, в африканской, в японской, в любой другой литературе. Нигде вы не найдете такого положительного персонажа, который был бы лжецом, клеветником, негодяем, разбойником, садистом, педофилом…
Другой пример — голливудские боевики, ныне заполонившие весь мир, почти всегда заканчиваются хэппи-эндом. Ведь что такое счастливый конец в художественном произведении? Это, в сущности, торжество справедливости. Смысл справедливости и необходимость ее победы понятны абсолютному большинству людей. Они потому и предвкушают финальные сцены фильма, что их нравственное чувство изначально настроено на эту волну. Все это по-своему говорит о том, что нравственность едина и неделима. Другое дело, что в наши дни предпринимаются массированные попытки подвергнуть эрозии, исказить это общечеловеческое представление о добре и зле, о должном и запретном для каждого из людей. Одна из последних таких акций — выдвижение фильма «Горбатая гора», эстетизирующего содомистский грех, на соискание премии «Оскар». И хотя этот фильм не получил престижной премии Американской киноакадемии, однако сопровождавшая его номинацию широкая пиар-кампания внесла свою лепту в ныне совершающееся разрушение системы традиционных нравственных ценностей.
Должен признаться, что меня смутило и голосование телезрителей европейских стран в ходе песенного конкурса «Евровидения», когда победу одержала «готическая» рок-группа из Финляндии, работающая в «жанре» шабаша с участием упырей, ведьм и бесов. Решительное предпочтение, отданное европейской публикой таким музыкантам, — это очень плохой симптом, свидетельствующий о постепенном смещении в опасном направлении не только эстетических, но и моральных координат современного общества.
Я думаю, что задача нашей Церкви, других религиозных организаций, писательского цеха, интеллектуального сообщества и, конечно, политиков сегодня состоит в том, чтобы вместе работать во имя сохранения тех представлений об истине, которые освящены нашей древней традицией и историей, вскормлены опытом нашего совместного с другими существования в мире. Ибо если мы утратим все это национальное и общечеловеческое достояние, если мы потеряем способность отличать добро от зла, если мы позволим убедить себя в том, что греха как отступления от религиозной нравственной нормы больше не существует, то почему бы антихристу не придти в такой мир? Ибо в нем не будет уже никакой гарантии того, что массы людей не поклонятся с восторгом и не отдадут себя добровольно в рабство какому-нибудь неведомому омерзительному извращению, или изуверской практике, или еще чему-нибудь в том же роде. Но такое общество людей будет нежизнеспособно, ибо нежизнеспособно само зло. Это и станет концом истории.
Если никто не остановит человека, залезающего в чужой карман, то наверняка через некоторое время он станет совершать более серьезные преступления. И если его снова не схватят за руку, то он будет делать все более страшные вещи, и так — до самого конца. Ибо зло, если его не остановить, всегда развивается до своего логического предела.
А логический предел для злого начала — это непоправимая и окончательная смерть без воскресения, это небытие в отлученности от Бога.
