 |
| Фонд «Русская Цивилизация» | Вардан Багдасарян | 18.08.2006 |
Этноконфессиональные границы демографического кризиса в России
Соотношение показателей переписей 1989 и 2002 гг. обнаруживает резкий контраст репродуктивной динамики по отношению к различным национальностям РФ. Демографический кризис России удивительным образом совпадает с этноконфессиональными параметрами. Отнюдь не все из российских народов подпали под крест пересечения кривых рождаемости и смертности. При общем сокращении населения до уровня в 98,7% по отношению к показателям 1989 г., численность русских понизилась до 96,7%, т. е. шла с двухпроцентным опережением среднестатистических кризисных характеристик. Демографы же утверждают, что динамика демографического кризиса русского народа могла оказаться и более регрессирующей, если бы в качестве русских в переписи 2002 г. не было учтено значительное число представителей иных этнических групп (прежде всего украинцев), некоторые из которых даже не владели языком идентифицируемой национальности. Убыль населения наблюдается не только у русских, но и у всех прочих народов России (за исключением осетин), принадлежащих к православному культурному ареалу. Для карелов, коми, удмуртов, мордвы и других российских этносов, традиционно придерживавшихся православия, последствия демографической катастрофы оказались еще значительней, чем у русских. Более высокие урбанизационные показатели последних не явились в данном случае определяющим фактором. В то же время у всех без исключения мусульманских и буддистских народов России отмечался численный рост. Демографический кризис, изоморфный каким-либо образом феномену русского креста, их попросту миновал. В ракурсе пафосных обличений военных действий федеральных властей в Чечне не раз в средствах массовых информации говорилось о геноциде чеченского народа. Вопреки данному посылу, статистика свидетельствует о возрастании численности чеченцев в России за межпереписной период в 1,5 раз. Количество ингушей за тот же временной отрезок возросло и вовсе в 1,9 раз. Могут возразить, что мусульманские и буддистские народы России связаны, в отличие от русских, не с индустриально-урбанистической, а аграрно-сельской общественной инфраструктурой, а потому и сравнение с ними не представляется корректным. Однако, сопоставив демографические характеристики русского народа с обладающими сходными квалификационными потенциалами татарами и башкирами, обнаружим ту же тенденцию — увеличения (пусть и не столь стремительного, как у ингушей) численности мусульманских этносов, особо контрастно проявляющегося на фоне регрессирующих репродуктивных показателей соседствующих с ними в Поволжье и на Урале православных народов. (http: www.gks.ru/free doc/2005/d 0513/04−11.)Другим возражением может стать указание на преимущественно южные региональные рамки активного репродуктивного поведения населения. Специфика климата юга России определяет меньший объем потребительской корзины, а, соответственно, снижает уровень материальной зависимости многодетных семей. Однако, рождаемость среди русских женщин, проживающих в национальных республиках южнороссийской периферии оказывается, опять-таки, ниже, чем у представительниц автохтонных наций мусульманского или буддистского исповедания. Характерно, что она заметно повышается в случае замужества русской на представителе иноконфессиональной этнической общности. Вопреки предположению о прямой климатологической зависимости репродуктивного поведения, существенный рост численности населения в постсоветский период наблюдается у языческих народов Дальнего Востока, Сибири и Севера. Тяжелые природные условия не стали для них принципиальным препятствием для многодетности. За межнпереписной период численность манси возросла на 44,6%, хантов — на 30%, ительментов — на четверть и т. д. Причины такого возрастания заключаются не только в том, что принадлежность к коренным малочисленным народам предоставляет определенные преференции, ввиду чего некоторые этнические русские предпочитают записываться автохтонами. Более важным фактором демографической динамики у указанных народов является характерная для языческих поведенческих стереотипов, базирующихся на аксиологии рода, высокая поведенческая ориентированность. Средняя рождаемость у ненцев превышает отметку в три ребенка, фиксируя в этом отношении один из самых высоких показателей среди народов России (среди титульных народов РФ только чеченцы и ингуши имеют столь же высокие цифры репродуктивности). В диапозоне от 2,5 до 3 детей находится репродуктивная динамика долган, хантов, чукчей, эвенков и др. Показатели рождаемости и мусульманских, буддистских и языческих народов России соотносятся, таким образом, с единым для них типом демографического воспроизводства. (Рождаемость. Итоги Всероссийской переписи населения 2002. М., 2005. Т.12.)
Возможно, таким образом, предположить, что у народов православного культурного ареала низкая репродуктивная активность определена, прежде всего, разрывом с традиционной системой ценностей. Следует ли говорить, что именно православие являлось основой мишенью атеистической пропаганды в СССР. Тем же этносам России, которые сохранили преемство религиозной традиции (мусульмане, буддисты, язычники) демографического кризиса удалось избежать. Сам по себе вывод о существовании этноконфессиональных границ демографического кризиса в России приводит к заключению о неисчерпываемости причин депопуляции материальным фактором.
Материальный фактор
Для определения адекватных средств преодоления деполуляции, выбора основных точек управленческого воздействия, необходим факторный анализ демографической динамики в целом. Осуществление этой задачи возможно в рамках двух различных методологических подходов: либо на основе создания модели, исключающей искомый фактор, либо посредством исключения других сопутствующих обстоятельств. Хотя в исследовательском проекте использовались и методика контрфактического моделирования, мы, в данном случае, представим лишь некоторые промежуточные результаты, полученные при применяемой в рамках второго из обозначенных подходов системы выстраивания парных корреляций. Графически формализуемый на основании статистических данных искомый фактор накладывался на кривую различных показателей демографической динамики, отражаю ту или иную степень соотнесения с ее основными трендами. В результате был опровергнут стереотип подхода соответствующих государственных структур об определяющем влияние на воспроизводство российского населения материальных условий жизни. Наивысшим уровнем воздействия на демографическую ситуацию (интегральный демографический показатель рождаемости, смертности и ожидаемой продолжительности жизни) обладает фактор идейно-духовного состояния российского общества — коэффициент 0,83 (при максимальном значении — 1). Причинно-следственная зависимость демографической динамики от степени национальной ориентированности российской государственности — 0,75. Роль в демографии фактора государственного управления — 0,59. Наконец, корреляционный показатель материальных условий жизни в отношении к демографической динамике — лишь 0,49. Более того, в преломлении к ряду исторических отрезков, материальный фактор и естественное воспроизводство населения находятся в антикорреляции. Рост потребления в эти периоды оказывается прямо пропорционален снижению репродуктивной активности. Следует напомнить, что низшим показателем коэффициента рождаемости в современном мире обладает экономически преуспевающая Германия — 8, 6 ‰.Опыт осуществления демографической политики в западных странах, (неудачный опыт) также говорит о том, что купированное использование материального фактора тенденцию депопуляции не только не исправит, но, напротив, способно усугубить. Появившееся в СМИ утверждение о беспрецедентности президентских инициатив в области демографии, мягко говоря, не соответствует действительности. К примеру, во Франции совокупные масштабы материальной поддержки матерей даже выше уровня предполагаемого стимулирования рождаемости в России. Соответствующие выплаты французским женщинам ведутся с первой регистрации беременности, а заканчиваются в случае продолжения ребенком образования лишь по достижении им 23-х летнего возраста. Несмотря на это, принципиально исправить ситуацию депопуляции французам так и не удалось. Весь эффект материального стимулирования рождаемости свелся к некоторому сокращению темпов продолжающегося процесса снижающейся репродуктивности. Суммарный коэффициент рождаемости во Франции не обеспечивает даже простого воспроизводства. Полстолетия целенаправленных финансовых вливаний в демографическую сферу потребовалось французам, чтобы обогнать всего на несколько десятых промилей другие западноевропейские страны, тогда как российские реформаторы при гораздо меньших затратах надеются без должных на то оснований на стремительный выход из состояния депопуляции за несколько лет. Обращает также на себя внимание тот факт, что восприимчивыми к материальному стимулированию во Франции оказались отнюдь не этнические французы, а выходцы из Северной Африки, репродуктивная ориентированность которых была и так достаточно высокой. Есть все основания считать, что и в России основными адресантами государственной поддержки матерей станут, прежде всего, представительницы национальных меньшинств. (Население мира: демографический справочник. М., 1989. С. 342 — 343.)
Гораздо большее влияние материальный фактор оказывает на показатель продолжительности жизни, что служит прямым указанием на выбор направления вложений финансовых средств в демографической сфере. Однако и в данном случае, прямая зависимость не всегда прослеживается. Так, в СССР с середины 1960-х гг. продолжительность жизни в течение двух десятков лет неуклонно снижалась, при том, что материальные условия имели устойчивую тенденцию улучшения. В современной России на первом месте по показателю продолжительности жизни находится Ингушетия, на втором — Дагестан, на третьем — Чечня — регионы не отличающиеся, как известно, комфортабельным существование населения. Москва же занимает в этом списке лишь четвертую позицию. (Демографический ежегодник России. 2005: Статистический сборник. М., 2005. С. 121−132.)
Фактор социальной трансформации
Работа по представляемому исследовательскому проекту полемически направлена также против популярной теории фатальности снижения репродуктивных потенциалов при переходе к современному западному типу воспроизводства (низкая смертность и низкая рождаемость), преподносимому как неизбежное следствие урабанизационных процессов, вступления в фазу индустриального развития. Обобщение мирового демографического опыта доказывает недерменированность такого перехода, принципиальную возможность сочетания высоких производственных технологий и инфрастураструктур с интенсивной репродуктивностью. Предлагается концепт о корреляции демографической динамики с факторами мировоззренческого и аксиологического характера. Современная репродуктивная пассивность западных обществ рассматривается в этой связи не только и не столько результатом производственно-экономической трансформации, а следствии широко понимаемого процесса секуляризации.Первой страной исторически перешедшей к современному типу воспроизводства являлась Франция. Устойчивая тенденция сокращения рождаемости наблюдалось там еще с XVIII века. «Французский демографический крест» обрел свою реальность еще задолго до «русского креста». Однако по степени урбанизации Франция заметно отставала от других ведущих стран Запада. В 90-е гг. XIX в., являющиеся периодом особо острого кризиса репродуктивности, доля городского населения страны составляла лишь 37,4%. Следовательно, урбанизация далеко не исчерпывала причин снижения демографической динамики. Процесс депопуляции во Франции коррелировался с «передовыми» форсированными темпами секуляризации французского общества. Рубежный характер в смене репродуктивной парадигмы у французов восемнадцатого столетия не случаен. Он являлся отражением влияния на демографические процессы просветительской дехристианизации. Франция долгое время являлась своеобразным символом полового аморализма, разрушения семейных ценностей. (Миронов Б.Н. История в цифрах. Математика в исторических исследованиях. Л., 1991. С.132−133; Население мира: демографический справочник. С.52; Социальные положение и уровень жизни населения России. С.491; Фукс Э. Иллюстрированная история нравов: Буржуазный век. М., 1996. С.286; Коул Э. Снижение рождаемости в Европе со времен Французской революции до второй мировой войны // Брачность, рождаемость, семья за три века. М., 1979.)
Первая фаза всеобщего демографического надлома на Западе приходится на 1920-е гг. Данный феномен совершенно не синхронизируется с индустриально-урбанистическими процессами в западных странах, высшая точка которых была пройдена там существенно раньше. Зато двадцатые годы стали временем широкого импульсивного распространения материалистического миропонимания, атеистической пропаганды, аксиологии прагматизма. Репродуктивный кризис определялся, таким образом, парадигмой установившегося как на теоретическом, так и бытовом уровне, материализма.
Второй фазой генезиса современного типа воспроизводства явились для Запада 60-е гг. XX в. Пришедшийся на них системный взрыв сексуальной революции, приведший к нивелировке патриархальных семейных ценностей, не мог не иметь негативных последствий для показателей рождаемости. Традиционный образ женщины — матери (для христианской семиосферы — архетип Богородицы) утратил в процессе феминизационной псевдоэмансипации свою привлекательность. Явно противоречила репродуктивным ценностным ориентирам и голливудизация массового сознания, выразившаяся в культивировании иллюзии о суперчеловеке в качестве желаемого брачного партнера. (Куркин П.И. Смертность и рождаемость в капиталистических государствах Европы. М., 1938; Голод С.И. XX век и тенденции сексуальных отношений в России. СПб., 1996.)
Модернизационный процесс далеко не всегда обусловливал переход к современному типу воспроизводства. Снижение уровня рождаемости наблюдалось, главным образом, при дискретном варианте модернизации. В тех же сообществах, в которых модернизационный процесс осуществлялся при опоре на национальные традиции, кризиса репродуктивности не отмечалось. Зачастую они даже испытывали демографический бум, вызываемый синтезом сохраняемых этноконфессиональных семейных ценностей с улучшением материальных условий жизни населения.
Интенсивную репродуктивность сохраняют и многие высокоурбанизованные страны современного мира. Активная демографическая динамика характера, к примеру, для государств Латинской Америки, несмотря на заметное преобладание в структуре их населения городских жителей. Даже самая урбанизированная страна региона Аргентина, превосходящая по долевому представительству горожан соответствующие российские показатели (83% аргентинцев проживает в городах), традиционно имеет сравнительно высокий коэффициент рождаемости — по данным на 2003 г. — 17,5‰ (т.е. более чем в два раза больше нежели, к примеру, в Германии). Сходная демографическая ситуация наблюдается и в современном индустриально-убанизированном Уругвае. При проживании более двух третей населения в городах мексиканские и перуанские женщины рожали в среднем по данным на начало 1980-х гг. более пяти детей. Согласно статистике на 1995 г., общий коэффициент рождаемости в Мексике составлял 30,4 ‰ - один из самых высоких показателей в мире. При этом уровень смертности — 4,8‰ был ниже, чем в любой из североамериканских или европейских стран. Мексиканский опыт противоречит, таким образом, популярному среди демографов тезису, что интенсивная рождаемость при традиционном типе воспроизводства является оборотной стороной высокой смертности. Очевидно, что благоприятная демографическая ситуация у латиноамериканцев определяется отнюдь не экономическими факторами, коррелируясь в большей степени с высоким статусом католической церкви. (Население мира: демографический справочник. С.91−96; Здравоохранения в России. 2005. С. 41.)
Речь, естественно, не идет об отрицании зависимости демографических показателей от экономических и социальных трендов. Напротив, результаты проводимого исследования опровергают утверждение ряда современных российских либералов о том, что реформы 1990-х гг. на демографическую ситуацию существенным образом не повлияли, а все проблема депопуляции исчерпывается непомерным употреблением алкоголя российским населением («водочный крест»). Между тем, статистика долевого распределения по типам смертности ярко иллюстрирует порочность реформаторской практики в ее демографическом преломлении. Заметный рост не только в абсолютном, но и процентном отношении в сравнении с РСФСР и странами Запада, Российская Федерация имеет по статистике смертей от инфекционно-паразитических заболеваний, являющихся индикатором бедности. Еще больший разрыв обнаруживается по показателю смертности от внешних источников, долевая частота которых в современной России является одной из наивысших в мире (включая страны, на территории которых проходят военные действия). Беспрецедентным в мировой демографической практике является тот факт, что среди причин внешней смертности на первом месте оказывается суицид. До чего же надо было довести российское население, чтобы коэффициент самоубийства — 34,3 (на 100тыс. человек населения) был выше соответствующего коэффициента убийств — 27,3.(Население мира: демографический справочник. С.91−96; Здравоохранения в России. 2005. С. 41.)
Кризис рождаемости в современной России, совпадая по основным статистическим характеристикам с динамикой снижения репродуктивности в Западной Европе, имеет в отличие от нее совершенно иную природу. Определение его в качестве проявления естественного процесса индустриально-урбанистического развития, перехода к городскому типу жизни и изменения структуры семьи, было бы некорректно. Напротив, снижение репродуктивных показателей в постсоветской России коррелировалось с резким свертыванием индустриальных потенциалов. Урбанизационный же процесс завершился в СССР еще в 1960-е гг., вслед за снятием ограничения на получение колхозниками паспортов. После этого численное соотношение городского и сельского населения страны существенных изменений не претерпевало. Переписи 1989 и 2002 гг. фиксируют абсолютно сходный показатель долевой численности горожан, занимающих 73% в структуре российского населения. Следовательно, причины репродуктивного кризиса в России заключались отнюдь не в урбанизации, а, специфике осуществленных реформ. Социально-экономический коллапс блокировал для значительной части россиян их стремление к воспроизводству. (Глазьев С.Ю., Кара-Мурза С.г., Батчиков С.А. Белая книга. С.21−23; Демографический ежегодник России. 2005. С. 21.)
Сходный по характеру репродуктивный кризис испытали и все другие бывшие социалистические государства Европы. Если до начала реформ, рождаемость в них в целом была заметно выше, чем в капиталистических европейских государствах (суммарный коэффициент рождаемости по Восточной Европе — 2,14, Западной — 1,63, Северной — 1,86, Южной — 1,93), то в настоящее время — однозначно ниже (по имеющимся данным оценки общего коэффициента рождаемости — в Восточной Европе (без учета бывших республик СССР) — 9,32 ‰, Западной — 10,6‰, Северной — 12,3‰, Южной — 11,2 ‰). Помимо демографического кризиса на постсоветском пространстве, обращает на себя внимание и другой тренд — смены регионального лидера по показателю репродуктивности, место которого заняла отличающаяся социальной ориентированностью государственной политики Северная Европа. Таким образом, при среднесрочном измерении демографических показателей обнаруживается связь снижения репродуктивной активности население с отказом от принципа регулировки государством социально-экономических процессов. (Население мира: демографический справочник. С.30; Демографический ежегодник России. 2005. С.587−590.)
Из предположения о недетерминированности современного кризиса репродуктивности проистекает тезис о принципиальной возможности для государства оказания координирующего воздействия на демографические процессы.
Духовный фактор
При долгосрочном ретроспективном анализе выявляются глубинные истоки феномена малодетности в России, рассматриваемые через парадигму глобальной ценностной трансформации. Кризисное духовное состояние в преломление к аксиологии традиционных семейных ценностей характеризовало еще, казалось бы, сравнительно благополучную в статистическом выражении демографическую ситуацию в Советском Союзе. Целенаправленное насаждение материалистического миропонимания и секуляризационная государственная политика привели к вытеснению из общественного сознания, основанного на религиозных традициях, сакрального отношения к процессу воспроизводства.Обусловленность репродуктивной активности духовными факторами раскрывается через доказательство устойчивых различий по показателям рождаемости у представителей различных конфессиональных общностей, находящихся в сходных экономических условиях. Уровень фиксаций репродуктивности, по отношению к трем христианским конфессиям традиционно распределялся в следующем последовательности: православие, католики, протестанты.
Правда, к настоящему времени общий для Европы процесс секуляризации нивелировал конфессиональные различия культур по демографическим показателям. Можно лишь говорить о большем, или меньшем соответствии репродуктивного поведения современных европейцев религиозным традициям.
Приведенная аргументация вовсе не направлена на опровержение теории демографического перехода. Было бы наивно отвергать влияние на репродуктивность материальных факторов. Задача заключалась не в отрицании их, а в доказательстве одновременного воздействия на репродуктивное поведение населения духовных потенциалов, и, соответственно, недетерминированности процесса снижения рождаемости в современном мире, принципиальной возможности изменения сложившейся демографической ситуации. Лидерами в динамике воспроизводства населения в настоящее время являются Афганистан и Саудовская Аравия, хотя первое из государств характеризуется крайне низким уровнем жизни, а второе — столь же высоким. Очевидно, что в обоих случаях исламская традиция сакрализации деторождения оказалась более значимым условием, нежели материальные параметры развития стран.
Сложность математического определения степени воздействия на демографическую ситуацию духовного фактора заключается в его нестатистичности и связанной с этим трудностью формализации. Способом разрешения данной проблемы явился уникальный для отечественной гуманитаристики эксперимент. Привлеченная группа экспертов (около 30 человек) оценивала по семи десяткам критериев духовного состояния российского общества в десятибалльной шкале различные периоды истории России конца XIX — начала XXI вв. При наложении ее на график демографической динамики обнаруживалось удивительное совпадение основных зигзагов и трендов. Усредненный показатель формализовывался в виде соответствующей графической кривой. Полученный результат доказывал, таким образом, существование прямой зависимости демографической сферы от уровня духовности в обществе. Из этого доказательства следует вывод о том, что первостепенными шагами в исправление тенденции депопуляции является не столько материальное стимулирование матерей, сколько реализация пакета управленческих мер, направленных на усиление ценностного значения семьи, детей, репродуктивного поведения.
Фактор национальной ориентированности государства
Национальная идентичность связана с осознанием единства нации в прошлом (историческая память), а соответственно, с ориентацией на сохранение ее в будущем, достигаемом посредством процесса естественного воспроизводства. В этом смысле национальная рефлексия представляет собой развитие родовой рефлекторики, с характерной для нее репродуктивой ориентации и почитанием предков. Нация, как исторически преемственный организм не может существовать без репродуцирования национальных традиций. По существу у каждого из народов в его традиционалистском арсенале присутствует компонент сакрализации процесса демографического воспроизводства. Таким образом, согласно выдвигаемой в исследовательском проекте гипотезе, национальная ориентированность является фактором, способным воспрепятствовать тренду депопуляции.
Пожалуй, наиболее острые формы выражения среди народов СССР приобрел тренд снижения репродуктивных функций у русского народа, являвшегося основным объектом советской идеологической нагрузки. Столетнее измерение демографической ситуации четко фиксирует тенденцию понижения потенциалов рождаемости у русского населения, в сравнении с другими, объединенными с ним в единое государство народами. Его государствообразующая роль в Российской империи отражалась наивысшими показателями рождаемости. Репродуктивность женщин православного исповедания была в ней в конце XIX века почти в полтора раза выше, чем у мусульманок. Через полстолетие РСФСР, по статистике на 1940 г., занимала, при общем коэффициенте рождаемости в 33 ‰, четвертое место среди союзных республик. Впереди нее по этому показателю находились Армянская, Казахская и Узбекская ССР. Показательно, что первая строчка принадлежала стране христианского культурного ареала — Армении, опровергая тем самым популярный тезис об исключительной репродуктивной ориентированности народов исламского мира. При истечении следующего полстолетия, по данным на 1986 г., РСФСР, с общим коэффициентом рождаемости в 17,2 ‰, опустилась уже на десятое место среди пятнадцати союзных республик. Для сравнения, находящийся на первой строчке Таджикистан имел в это же время показатель в 42 ‰. При общем снижении уровня репродуктивности в Советском Союзе в трех из союзных республик — Таджикской ССР, Узбекской ССР и Туркменской ССР за обозначенные полстолетия он возрастал. Рождаемость у таджиков к концу советского периода была в опровержение теории демографического перехода заметно выше, чем у них же столетием ранее. Таким образом, высокий уровень репродуктивности в СССР удалось сохранить (а то и увеличить) лишь тем народам, которые за внешней советской идеологической маркировкой сумели сохранить приверженность этническим традициям. Детрадиционализация же русского народа затрагивала сами ментальные стороны его существования. Желание иметь потомство у русских женщин к концу советской эпохи было подавлено в большей степени, чем у любой титульной национальности в союзных республиках. Репродуктивная ориентированность у них оказывалась даже ниже реального уровня рождаемости. По показателю ожидаемой численности детей русские прочно занимали последнюю строчку. Цифра в 1946 ожидаемых детей на тысячу опрошенных замужних женщин не обеспечивала бы, при соответствии ее с реальной динамики рождаемости, обычного воспроизводства. На предпоследнем месте по этому показателю находились близкие в культурном отношении украинки, предполагавшие иметь 2059 человек потомства, что уже, по меньшей мере, позволяло воспроизводить численный состав нации. Для сравнения, замужние туркменки (первое место) ожидали в это же время родить на тысячу женщин 6356 детей. Расхождения между ожидаемой и желаемой численностью потомства, как правило, согласно утверждению демографов, незначительны.
Универсальное значение фактора национальной ориентированности государства в демографической сфере доказывается посредством следующего эксперимента. Рабочая группа экспертов определяла применительно к новой и новейшей истории ряда ведущих стран современного мира периоды наивысшего акцентирования идеи нации. Удивительным образом национальные апогеи совпадали с апогеями репродуктивной динамики.
Проследить опосредованную зависимость демографической ситуации от степени национальной ориентированности государства удается даже в отношении современных европейских стран. Об этом свидетельствует в частности представленный на 2003 г. общий коэффициент рождаемости по 32- м странам зарубежной Европы.
На первый взгляд может показаться, что никаких резких отклонений от нормы в приводимой статистике не содержится. Но при дифференциации европейских государств на монархические и республиканские обнаруживается удивительная закономерность. У всех без исключений монархий Европы (8 государств) общий коэффициент рождаемости превышает уровень 10 ‰. Из 25 республиканских стран только 7 перекрывают данный показатель. Среди них находятся Албания и Ирландия, репродуктивный феномен которых также связывается с фактором национальной ориентированности. Конечно же, в современных конституционных монархиях Европы венценосные особы обладают лишь номинальной, во многом декоративной, властью. Однако сам факт сохранения традиционных политических институтов выступает свидетельством о наличие некоторого традиционалистского потенциала. Показательно, что действуя даже в столь ограниченном формате, европейская традиция уже отражается на уровне репродуктивности. (Демографический ежегодник России. 2005: Статистический сборник. М., 2005. С. 75 — 85.)
А вот современная российская статистика. Только 18 субъектов РФ имеют положительную динамику в соотношении рождаемости и смертности. Характерно, что среди них — лишь одна область (Тюменская), а остальные 17 — национально-территориальные образования. Большинство из последних находится при этом на дотационном положении. Даже столь ограниченное использование национального формата, как национально-территориальные образования РФ, уже оказывает опосредованное влияние на улучшение демографической ситуации. Следует предположить, что к аналогичным последствиям могла бы привести и соответствующая идейная переориентация на национальные рельсы российского государства в целом.
Таким образом, для вывода России из состояния кризиса депопуляции нужна не монистическая, а комплексная многофакторная программа развития. Целевая установка разрабатываемой модели демографической политики может быть выражена посредством формулы «жить также долго как на Западе, рожать также много как на Востоке!». Кому как не России, имея в виду ее цивилизационный исторический опыт, реализовать данную, актуальную для всего мира сверхзадачу?
http://www.rustrana.ru/article.php?nid=26 671&sq=19,23,673,1415&crypt=
