Московский комсомолец | Оксана Герасимова | 17.08.2006 |
Контраст — мрачное детство Юшкевича: «Родился 24 августа 1936 г. в семье крестьян… В возрасте трех лет лишился отца — умер от несчастного случая. Все заботы о семье легли на мать… Двухгодичное пребывание в немецком плену со своей матерью и сестрой… Около двух тысяч пленных живут в картонных бараках… Холод от зимних морозов. Смерть сестры Александры — подорвалась на мине. Но Бог судил пожить еще мне, пережить голод и невзгоды…»
Читаешь автобиографию, и сердце щемит: какие уж тут художества! А рядом первые художественные опыты 44-летнего священника, нарисованные ярко, нежно и наивно. На них — умиротворенные лики святых, улыбка Марка Шагала, дивные животные с человеческими глазами, деревья, море, закат. Лодка тихо плывет прямо по закату, линия горизонта размыта. Очень самобытна галерея правителей, где смешались Билл Клинтон, египетский фараон, Иван Грозный и княгиня Ольга.
Вот и великая сила искусства, выведена на каллиграфе «Автобиография»: «Искусство всегда обновляло и укрепляло меня во всех жизненных трудностях. С кистью в руке я видел и вижу всю красоту досуга». Красота спасет мир. Для автора нарисованных слов — это вовсе не избитая фраза, а ключ к пониманию всего сущего. Все — от далеких «Сопок Маньчжурии», «Индонезии» до «Планеты Марс» — плод воображения художника, кроме среднерусских пейзажей и «Восхода солнца на Пасху».
— Свет в живописи Юшкевича — прежде всего понимание, что тяжестью не вылечить язвы и трагедии, с которыми сталкиваешься ежедневно. Он, как человек, отдавший служению церкви полжизни, считал, что мир Бога есть в каждом из нас. В этом особенность его работ — абсолютно на каждой картине есть солнце. Вспомните Бродского: «Вифлеемская звезда — Взгляд отца — взгляд Бога», — говорит куратор выставки Евгений Гендельман.
— Впечатляют библейские сюжеты. А можно ли считать эти работы иконами? — обращаюсь к куратору.
— Да, это — иконы, написанные вне канона. Юшкевич даже получил разрешение от Патриархии на занятия живописью. Посмотрите, какой страх в глазах у «Спаса Нерукотворного», страх, выраженный гораздо больше, чем на традиционных иконах. Но стоит приблизиться на шаг — и в глазах Иисуса уже не страх, а страдание и грусть.