 |
| Forum.msk.ru | Павел Петухов | 04.08.2006 |
Грань между «правыми» и «левыми» выглядела достаточно чёткой в дореволюционной России, где «правыми» считались защитники традиционных ценностей — монархии, православной веры и национальной культуры, а «левыми», соответственно, их противники с той или иной степенью радикальности. Либералы — октябристы и кадеты — занимали место «центра».
Крушение монархии привело к быстрому исчезновению монархических партий, и либералы неожиданно для себя оказались на крайне правом фланге. Белое движение — несомненно «правое» — было связано не столько с монархизмом, сколько именно с либерализмом, с наследием Февраля.
Это было бы полезно помнить современным «белым патриотам». В конце 80-х-начале 90-х годов стремившиеся к власти «демократы» называли «левыми» себя, а «правыми», соответственно, своих противников-«партократов», то есть ортодоксальных коммунистов.
Прошло меньше десяти лет, и радикальные «реформаторы» создают движение «Правое дело», вскоре преобразованное в «Союз правых сил». Левыми же, как вроде бы и положено, вновь становятся коммунисты и близкие к ним партии.
Для либералов «гайдаровского» и «новодворского» толка «левые» — это просто все, кто им не нравится. Например, известный праволиберальный публицист Л. Радзиховский дописался до того, что объявил «левым» лозунг «Россия для русских» (который, напомню, был выдвинут императором Александром III — заведомо «правым»).
Тем не менее, с «узурпацией» либералами «правого» брэнда согласны далеко не все. На роль «правых» претендуют и православные монархисты — наследники дореволюционных «черносотенцев», и телевизионные «консерваторы», вроде Михаила Леонтьева. Правящая партия — «Единая Россия» — не решается назвать себя «правой», поскольку это явно не прибавило бы ей голосов, но постоянно подчёркивает приверженность «консервативным ценностям», которые на Западе как раз и ассоциируются с «правизной». А партию «Яблоко», напротив, СМИ упорно причисляют к «правым», хотя, если исходить из западных стандартов, она левоцентристская, и к правым себя не относит. В партии «Родина» состоят и «правые» консерваторы, вроде Натальи Нарочницкой, и «леваки», вроде Олега Шеина.
Таким образом, политический пейзаж в России структурируется не по «лево-правому», а по каким-то другим принципам.
Национал-большевистская партия в своё время объявила благую цель соединить в своей программе «левые» и «правые» идеи, но так и не удосужилась объяснить, в чём же, собственно, заключаются те и другие. В этом мы и попробуем разобраться.
* * *
Понятия «левые» и «правые» обосновались в русском политическом лексиконе в начале XX века. А. С. Изгоев писал в знаменитом сборнике «Вехи» в 1908 году: «Обратите внимание на установившуюся у нас в общем мнении градацию „левости“. Что положено в её основу? Почему социалисты-революционеры считаются „левее“ социал-демократов, особенно меньшевиков, почему большевики „левее“ меньшевиков, а анархисты и максималисты „левее“ эсеров? Ведь правы же меньшевики, доказывающие, что в учениях и большевиков, и эсеров, и анархистов много мелкобуржуазных элементов. Ясно, что критерий „левости“ лежит в другой области. „Левее“ тот, кто ближе к смерти, чья работа „опаснее“ не для общественного строя, с которым идёт борьба, а для самой действующей личности».Подобная, «психологическая» трактовка противостояния «левых» и «правых» популярна и в наши дни. С. Г. Кара-Мурза в ряде статей середины 90-х годов характеризовал «левых» как «разрушителей», подчёркивал, что «в европейской культуре левое начало — дьявольское, подрывное. В этом и есть главная суть левизны — подрывать, расшатывать, свергать существующий порядок вещей».
В данном случае не важны идеи, которыми руководствуются «левые»: «Если власть буржуазная, то левые выступают на стороне трудящихся. Если власть советская, то левые выступают на стороне Артёма Тарасова и Борового — но организуют те же подрывные митинги, демонстрации и баррикады».
Соответственно, левыми на разных исторических этапах оказываются и Троцкий, и Сахаров, Сталин же, напротив, предстаёт в качестве «правого», то есть «государственника». Куда в данном случае следует отнести Ленина, остаётся неясным.
Впрочем, в другой статье того же периода Кара-Мурза задавался другим вопросом: «Зачем вообще применять не свойственную нашему мышлению дуалистическую схему „левые-правые“?» В более поздних работах он действительно отказался от подобного словоупотребления, понимая, что оно всё равно не приживётся.
Этот критерий «левизны-правизны» используется довольно часто, хотя обычно без оценочных суждений. Попросту, под «правыми» подразумеваются приверженцы существующего порядка, под «левыми» — его противники. Но в наше время, в эпоху глобализации, становится неясным даже то, что такое «существующий порядок». Например, можно ли назвать противников Лукашенко в Белоруссии «противниками существующего порядка», или таковым оказывается сам Лукашенко — противник миропорядка «по-американски», защитниками которого являются «оппозиционеры»? А может, наоборот, американские «правые» — «неоконсерваторы» — предстают в образе «левых», проводников «мировой демократической революции». Не зря же Примаков в своё время сравнил их с троцкистами (впрочем, большинство из них и являются бывшими троцкистами).
Такие парадоксы встречаются на каждом шагу. К правым обычно причисляют и монархистов, и неофашистов, и либералов. И те, и другие всячески открещиваются от подобного родства. Между «Союзом правых сил» и «Союзом русского народа» действительно мало общего, но столь же мало общего у СПС и с «левым», например, «Авангардом красной молодёжи». Если говорить начистоту, то в определённом смысле у АКМ куда больше общего с СРН, чем у тех и у других с СПС. Это связано с тем, что первые и вторые не вписываются в существующий мировой порядок, противостоят ему, тогда как третьи его защищают. Если придерживаться «формального» критерия, то на этом основании придётся объявить наших монархистов «левыми».
* * *
Теперь сделаем небольшой обзор ряда публикаций на эту тему авторов, относящих себя к «правым», но не являющихся либералами, то есть «консерваторов» в отечественном понимании этого слова.Михаил Кулехов пишет в статье «Слева направо»: «Правый — это тот, кто уважает закон, традицию, собственность. Тот, для кого важна нерушимость закона — вне зависимости от того, принят он волею государя императора или же всенародным волеизъявлением. Тот, для кого помимо буквы закона важно и соответствие его сложившимся за тысячелетия в народе нашей страны традициям, которые, конечно же, выше писаного закона».
Далее, правый, по мнению Кулехова, с уважением относится к любой исторически сложившейся форме собственности — не только частной, но и государственной, колхозной и т. п. Отсюда следует, что «любой, кто согласен с развалом СССР, безусловно левый, причем можно сказать, что ультралевый, так как в его мотивах явственно читается определение исторической роли, данное России Троцким: „Вязанка дров в костер мировой революции“.
Замените здесь „мировую революцию“ „мировой демократией“ — и получите типичное мнение политика из плеяды тех, кто по странному недоразумению слывет у нас сегодня правым…» Таким образом, делает вывод М. Кулехов, «у руля в нашей стране все последние 15 лет стояли совершеннейшие левые экстремисты, которых я (полагаю — с полным на то основанием) именую либерал-большевиками».
Итак, «правых», по мнению Кулехова, среди реальных политических сил России просто не существует. Впрочем, в конце статьи автор делает несколько неожиданный вывод, что национальная идея России должна всё-таки основываться на том, «что принято называть третьим путём», сочетающим левые и правые «элементы», но к «левым элементам» он относит только «решительность и революционность в восстановлении национальных традиций и в следовании национальным интересам». То есть критерий опять же чисто психологический — «правые» за стабильность, «левые», соответственно, сторонники «великих потрясений».
Другой автор, Виталий Иванов, в «Тезисах о правых», также отказывает либералам в звании «правых», называя их «самозванцами», благодаря которым (а также «всякой нациствующей сволочи») это слово негативно воспринимается обществом. Себя Иванов определяет как православного, патриота и националиста, державника, сторонника государственного патернализма (при этом отношение к государственному регулированию, как дальше пишет автор, не является существенным — «правым» может быть и сторонник «минимального государства»), но при этом противника социализма (интересно, что он под ним понимает?) и, естественно, противника «либерализма во всех его изводах».
Правый, по его мнению, — это тот, кто «верит в необходимость надчеловеческих ценностей, задающих рамку нормального поведения людей, коллективов, государств», традиционалист, то есть воспринимает общество «как органическое целое, а не просто как совокупность индивидов и их коллективов», признаёт общее благо, несводимое к частным интересам, «считает необходимыми формализованные иерархии (в традиционном обществе) или неформализованные (в обществе современном)», допускает ограничение свободы «ради защиты тех самых надчеловеческих ценностей» (то есть «порядок»), наконец, правый «как минимум не считает прогресс, „движение вперед“, „обновление“ абсолютным благом, он в той или иной форме консервативен».
Политический спектр В. Иванов «разворачивает» таким образом, что «правые» и «либералы» находятся на противоположных полюсах, а «левые» занимают промежуточную позицию. «Левые» освобождают человека от «надчеловеческих ценностей», но подчиняют его коллективу. Либералы же, завершая их работу, совершают окончательное освобождение — уже от всего.
Очевидно, что мы имеем дело с чисто умозрительной конструкцией, неприменимой ни к Западу (где «правые» в большинстве своём неотличимы от либералов), ни к Востоку (где «левые» неотличимы от иванОвских «правых»). Кстати, нетрудно заметить, что в написанном В. Ивановым портрете «правого» мы узнаём те черты, которые, за некоторыми исключениями, в массовом сознании обычно приписывают «левым». Исключения — признание «надчеловеческих» (то есть религиозных) ценностей, отрицание равенства и неверие в «прогресс». Действительно специфически «правой» чертой из обозначенных Ивановым можно признать только иерархизм, отрицание равенства, но об этом речь впереди.
По большому счёту, вера или неверие в прогресс мало отражаются в нашей практической жизни, это явления чисто философские. Что касается отношения к религии, то для «левых» вовсе не всегда характерно её отрицание — взять хотя бы латиноамериканскую «теологию освобождения» или сходные явления в исламском мире, или русское «богоискательство» начала XX века. Как видим, многие «левые» вполне признают «надчеловеческие ценности». Они находятся в основе их мировоззрения, и никак нельзя сказать, что Бога они просто «согласны терпеть ровно до того момента, пока тот не „посягает“ на человеческую свободу», как пишет В. Иванов. То же самое относится и к патриотизму.
Не стоит забывать, что на протяжении всей второй половины XX века слова «левые» и «патриоты» были почти синонимами — конечно, не на Западе, а в странах «Третьего мира», стремившихся освободиться от колониальной зависимости. До сих пор в Латинской Америке «правые», даже называющие себя «консерваторами», являются проводниками влияния США, а «левые» — защитниками национального суверенитета.
Безусловно, сами «левые» дают много поводов для таких превратных суждений. Например, один из идеологов российских «новых левых» Илья Пономарёв говорит в своей публичной лекции: левые «стоят на жестко антиклерикальных, антирелигиозных позициях, поскольку являются материалистами по своей природе». К счастью, в России такая точка зрения не является господствующей, и левые силы так или иначе стремятся к контакту с традиционными институтами, в том числе с православной церковью. Особенно заметно это было в 90-е годы, сейчас мы видим некоторую тенденцию к идеологическому размежеванию «левых» и «правых» в патриотической оппозиции. Но эта тенденция больше проявляется в чисто интеллектуальной сфере, в практической же политике мы наблюдаем другую картину: пример — партия «Родина», о которой уже шла речь.
* * *
А. Г. Дугин в статье «Введение в политологию (кратчайший курс)» (1993 г.) отказывается от «линейной» классификации «левых» и «правых» и вводит классификацию «двумерную». По одной оси противопоставлены «левые» и «правые» в культурно-политическом смысле, а по другой — в экономическом.«На культурно-политическом уровне „правыми“ являются те силы и партии, которые настаивают на сохранении национальных политических и государственных традиций, свойственных конкретному народу, конкретному обществу. „Правые“, таким образом, совпадают с консерваторами в культурно-политическом смысле».
«„Левыми“ на том же культурно-политическом уровне будут те движения и их идеологи, которые, напротив, стремятся уйти от национальных политических и государственных традиций, чтобы организовать общественно-культурный строй на совершенно новых, небывалых основаниях, скопированных где-то в другом месте или просто придуманных».
Как видим, здесь позиция Дугина близка к позиции предыдущих авторов. Но на «экономическом уровне» критерии «левизны» и «правизны» совсем другие. Здесь в качестве «правых» выступают те силы, «которые стоят за полное превосходство частной собственности и принципа частного владения над собственностью коллективной», «левые» же, наоборот, «ратуют за превосходство различных коллективных форм собственности над частными». Исходя из этого, все политические силы, по Дугину, делятся не просто на «левых» и «правых», а на «право-правых» (то есть «правых» и в экономическом, и в культурном смысле, как, например, Национальный фронт во Франции или «крайний фланг американских республиканцев»), «право-левых» («правые» в политике и «левые» в экономике; пример — фашисты), «лево-правых» (классический либерализм, отстаивающий «левые» ценности в культуре и политике и «правые» в экономике) и, наконец, «лево-левых» (к которым относятся ортодоксальные марксисты и анархисты). Характеризуя в этом отношении политический спектр России, Дугин причислил действующую власть (т.е. на тот момент Ельцина и его администрацию) к «левым» в культурно-политическом плане и «правым» в экономическом. Основная же масса оппозиционных сил, наоборот, в культуре и политике придерживается «правой» парадигмы, а в экономике — «левой».
Именно этим и объясняется их столь жёсткое на тот момент противостояние. Классические же «правые» и «левые» в России маргинальны и особой роли не играют, более того, в чистом виде их в России вообще практически нет. Итак, эта схема приводит к парадоксу. «Левый» в культурно-политическом смысле слова, в подавляющем большинстве случаев, оказывается «правым» в экономике", и наоборот.
Аркадий Малер, пытаясь преодолеть это противоречие, в статье «Политологический маразм» (ясно, что «маразмом» автор называет причисление либералов из СПС к «правым») пишет: «Правые — это апологеты Традиции, то есть фундаменталисты (клерикалы, этатисты, националисты) и, соответственно, сторонники подчиненной, регулируемой экономики. Левые — это апологеты Модерна, то есть прогрессисты (антиклерикалы, антиэтатисты, космополиты) и, соответственно, сторонники свободной, ничем не ограниченной экономики». Таким образом, Малер ещё более последовательно, чем Иванов, отождествляет «правых» с теми, кого в обыденном сознании принято считать «левыми», и наоборот. Ясно, что этот путь ведёт нас в тупик.
* * *
Конечно, деятельность отечественных «реформаторов» далека от «правого» идеала, как его понимают наши «традиционалисты», но их идеологическая близость к западным «неоконсерваторам» видна невооружённым глазом. Таким образом, или мы признаем, что и западные «правые» — не такие уж и правые, или объявим, что «правизна» в России и на Западе — это совсем разные, даже противоположные явления (у них, мол, частная собственность и свободный рынок являются консервативными институтами, а у нас эту роль играет государственная собственность и патернализм), или же констатируем, что и наши «либералы» в определённом смысле всё же «правые».По распространённому мнению (характерному, прежде всего, для самих либералов, признающих себя «правыми»), правый — это тот, кто, выбирая между «свободой» и «равенством», отдаёт предпочтение «свободе», а левый, соответственно, «равенству». Не будем уж говорить о заведомо правом фашизме, с его тоталитаризмом, культом тотального государства, который явно не имеет отношения к идеям свободы. Но и приверженность либералов этим идеям тоже достаточно проблематична. Да, они предлагают «свободу от»: от опеки государства, от традиций (концепция «открытого общества»), в конечном итоге от любых социальных связей и «моральных предрассудков», свободу умереть в конце концов. Потому что последовательный либерал, придерживающийся принципа «свобода одного человека заканчивается там, где начинается свобода другого», должен признать право человека на пьянство, употребление наркотиков, эвтаназию и просто на самоубийство. У него должно быть право умереть. У него есть обязанность платить налоги, но у него нет «обязанности жить». Этот человек «свободен, как атом трупа, ставшего прахом» (К. Н. Леонтьев). Разумеется, такая «свобода» не имеет никакого отношения к подлинной свободе, которая представляет собой максимальные возможности для раскрытия потенциала человека.
В условиях современного либерального общества человек вынужден тратить силы и время на «борьбу за существование», конкуренцию с себе подобными. Безусловно, это общество, основанное на всевластии денег, не может обеспечить свободу человека. Называть его «свободным» — такое же лицемерие, как называть «демократией» политический строй Запада или современной России, как говорить о «равных возможностях» там, где они заведомо не равны. Реальная свобода предоставлена узкой прослойке «преуспевающих», «экономически эффективных», а огромное большинство этой свободы лишено — даже той свободы, которую оно имело в Советском Союзе.
Впрочем, это достаточно очевидные вещи, и я их повторяю только для того, чтобы показать нелепость претензий либералов на роль «защитников свободы». Возможна ли вообще «свобода без равенства»? Очевидно, что нет. Равенство — такое же неотъемлемое условие для свободы, как братство — условие для равенства. Равенство, собственно, в том и состоит, что признаётся ценность для общества каждой человеческой личности, от олигарха до бомжа. Никто не должен быть поставлен перед выбором «тварь я дрожащая или право имею». Все имеют равное право «на жизнь, свободу и стремление к счастью».
Разумеется, реализовано это право может быть только в гипотетическом «идеальном обществе», возможность построения которого в данном случае роли не играет — речь идёт именно об идеологии, о некой тенденции. Таким образом, «приверженность свободе» может выступать родовым признаком «правых» только в обывательском сознании либеральной интеллигенции. А противопоставление «свобода/равенство» вообще не имеет смысла: свобода без равенства просто невозможна.
* * *
Вообще, чтобы понять, кто такие левые и кто такие правые, нужно ввести единый критерий. Все упомянутые схемы страдают именно этим недостатком: они исходят сразу из нескольких критериев, что недопустимо с логической точки зрения. В данном случае, как мне представляется, единственным критерием является именно идея «равенства».Итак, «левые» — это сторонники равенства, а «правые» — сторонники неравенства, иерархии. Только здесь мы можем найти черты сходства между такими противоположными течениями, как либералы-западники и консерваторы-«традиционалисты». И те, и другие выступают за те или иные формы неравенства между людьми.
Для консерваторов (естественно, я имею в виду не западных «консерваторов», которые по сути мало чем отличаются от либералов, а наших православных монархистов и другие течения подобного толка) идеалом является сословное общество, моделью для которого служит «организм». Каждое сословие является своего рода «органом» тела нации, а во главе стоит элита, выполняющая функцию «мозга». Таким образом, существует «божественная иерархия», ниспровержение которой ведёт к разложению общества.
Ярчайший теоретик данного направления — великий русский мыслитель второй половины XIX века К. Н. Леонтьев. К сожалению, идеи русских консерваторов понимаются их современными эпигонами часто чересчур буквально. Такое впечатление, что XX век прошёл мимо этих людей.
Например, Илья Бражников в статье «„Обмирщённый“ консерватизм» пишет: «для любого нормального — и политического, и неполитического — консерватора неравенство людей, прежде всего, духовное, и как следствие, социальное, — это аксиома». Далее он описывает «право-консервативное устройство общества», которое предполагает «ответственность так называемых „элит“, или лучших людей, или — аристократии… только перед высшим началом, то есть Верховной Властью и непосредственно перед Богом».
Далее — ещё более откровенно: «„Низы“ служат „верхам“, и никак не наоборот». Кто может в наше время всерьёз воспринимать эти рассуждения? Это то, что называют «реакционной романтикой», и не более того. На самом деле, именно приверженность неравенству как принципу «подвела» российских «правых» в начале XX века (подробно об этом см. в моей работе «„Черносотенная“ идеология в России начала XX века»).
Эта идея фактически обезоружила их перед наступавшим капитализмом. Защита традиционной сословной структуры обернулась защитой буржуазии против отстаивавших свои социальные права рабочих. М. О. Меньшиков защищал частную собственность, которая «существует с начала веков, она возникла задолго до писаной истории, и создавал её весь человеческий род». Для народа, стремившегося к социальной справедливости, подобные идеи были абсолютно неприемлемы, и это объясняется не влиянием «разлагающей пропаганды» революционеров, а как раз теми традиционными принципами, которые лежали в основе русской крестьянской община. Отсюда та кажущаяся лёгкость, с которой недавние верноподданные превращались в революционеров. Это не была революция «против традиции» (во всяком случае, не только).
В конце концов, очевидно, что революцию 1905−1920 гг. осуществило именно русское традиционное общество, свергнув «надстройку», переставшую адекватно выполнять свои функции. Именно поэтому неправильно представлять «левых» как приверженцев Модерна и противников Традиции, а «правых» — как её защитников. Левые и правые традиционалисты просто по-разному представляют себе традиционное общество. Для правых это вся совокупность сословий, сами взаимоотношения между этими сословиями, которые, как уже говорилось, уподобляются различным органам единого организма. Левые же воспринимают «правящие сословия», монархию, все разнообразные формы зависимости лишь как «настройку», необходимую для защиты «базиса», которым является крестьянская община — основа любого традиционного общества.
По сути, в понимании левых традиционалистов «община» и «традиционное общество» — просто синонимы. Общинная «матрица», как показала история XX века, способна воспроизводить себя в абсолютно новых условиях и на более высоком уровне, тогда как сословная структура разрушается при столкновении с западным влиянием. Непонимание этого факта «правыми» привело к гибели Российскую империю, но традиционное общество было восстановлено в виде «коммунистического» (напомню, «коммуна» это и есть «община») Советского Союза. Социальное равенство, право каждого на жизнь (в сочетании с «обязанностью жить» на благо обществу) — это именно «традиционные» ценности, наиболее полно реализованные в советском обществе.
Именно против этих ценностей выступают «правые антитрадиционалисты», то есть либералы. К сожалению, им удалось втянуть в свой проект и «правых традиционалистов», то есть так называемую «русскую партию». Надо понимать, что в современных условиях защита «естественного неравенства между людьми» неизбежно оборачивается защитой того миропорядка, в котором мы оказались и который как раз и основан на глобальном неравенстве — на противостоянии «золотого миллиарда» и остального человечества. *** У истоков «левого традиционализма» в России стоял Н. Ф. Фёдоров — величайший русский мыслитель, основатель «русского космизма» («Философия общего дела»).
Сам он, конечно, не относил себя к «левым», социалистов называл «врагами общества». Но именно влияние его идей, сочетающих в себе христианские принципы и активизм Просвещения, заставило принять Революцию многих некоммунистов и немарксистов (один из вариантов «национал-большевизма» по Агурскому).
Кстати, Ф. М. Достоевский, которого наши «консерваторы» с полным основанием считают «своим», познакомившись с фёдоровской концепцией, написал: «в сущности, я совершенно согласен с этими мыслями».
Линия Фёдорова, соединившись в евразийстве с линией Леонтьева, породила феномен «левого евразийства», представленный, прежде всего, именем Л. П. Карсавина. Именно этот религиозный философ писал: «Фёдоровскому кругу идей мы обязаны в значительной мере и тем, что изо всех западных мыслителей нам стал самым близким — Маркс, — утверждение, которое ещё два-три года тому назад удивило большинство евразийцев». К сожалению, это «утверждение» и сейчас «удивило бы» многих из наших нерефлексирующих «консерваторов».
В наше время из отечественных теоретиков «левого евразийства» стоит назвать С. Г. Кара-Мурзу и Р. Р. Вахитова. Впрочем, этот термин несколько сужает понятие; с моей точки зрения, следовало бы говорить о «левом традиционализме», частью которого является и «левое евразийство». Фёдоров подчёркивал, что «из всех разделений распадение мысли и дела (ставших принадлежностями особых сословий) составляет самое великое бедствие, несравненно большее, чем распадение на богатых и бедных», разрешение второго вопроса зависит исключительно от разрешения первого.
Далее: «Вопрос о распадении на людей мысли и людей дела исходным пунктом своим имеет общие бедствия (каковы болезни и смерть) и для разрешения требует не богатства, или комфорта, а блага высшего, участия всех в знании и искусстве, и притом в знании и искусстве, прилагаемых к решению вопроса о неродственности и к восстановлению родства, т. е. ищет Царствия Божия».
При этом Фёдоров далёк от стремления ряда утопистов «сделать всех одинаковыми», его понимание равенства совсем другое: «Только в учении о родстве вопрос о толпе и личности получает решение: единство не поглощает, а возвеличивает каждую единицу, различие же личностей лишь скрепляет единство». Фёдоровский идеал общества — бессословный, но эта бессословность не означала атомизации, распада общества на элементы, которого страшился Леонтьев.
Леонтьевский идеал «единства в разнообразии» не был полностью раскрыт самим мыслителем. Если философия Леонтьева воплощает «разнообразие», то в концепции Фёдорова доминирует «единство». «Общее дело даёт участие всем в религии, науке, искусстве, предмет которых, в их совокупности, есть восстановление и полное обеспечение существования всех. При таком деле не может быть и вопроса о праве на труд, потому что очевидна обязанность всех, без всяких исключений, участвовать в нём, не может быть вопроса и о том, чтобы неспособные трудиться получали средства к существованию, так как в предмет общего дела входит не доставить им только эти средства, но и восстановить или наделить их теми способностями, которых они лишены».
Явно в пику Леонтьеву Фёдоров утверждал, что для России исторически характерна бессословность, и что «типом нашего государственного устройства служит, очевидно, не организм, а какой-то иной образец». Он подчёркивал (в данном случае неважно, правильно или нет с исторической точки зрения, тут важен сам принцип), что крепостное право распространялось «на все чины государства (так как все были призваны к обязательной службе)». Леонтьев с одобрением писал и об отмене крепостного права (с оговорками), и — ретроспективно — об отмене обязательной службы дворянства при Петре III и Екатерине II. Фёдоров же считал «освобождение от службы (или, что-то же, от долга)» «самою важною ошибкою нашей новой истории».
Восприятие русской крестьянской общины как одного из важнейших задатков великого будущего России — то, что сближает Фёдорова с Леонтьевым. Но это же сближает их и со славянофилами, и с русскими социалистами-народниками, а впоследствии и с коммунистами, реализовавшими общинный проект в масштабе всей страны. И это та разделительная линия, которая отделяет их от таких кумиров части наших современных консерваторов, как, например, Столыпин.
Непонимание природы русской общины привело к краху русскую государственность в начале XX века. Сейчас для нас важно обратиться к подлинному традиционализму, а не заменять его «гностическими» суррогатами Эволы и Генона, как это делают многие талантливые люди, вроде Александра Дугина и Гейдара Джемаля. Декадентские мечты о «касте русских кшатриев» довольно бессмысленны. Учитывая опыт идеократического, служилого, «тяглого» государства, в XX веке получивший блистательное воплощение в сталинском СССР, нельзя не признать, что подобные концепции представляют собой явный регресс.
* * *
Если мы признаем родовой чертой «правых» именно стремление к неравенству, снимается вопрос и о том, можно ли считать наших современных «либералов» «правыми». Корни либеральной идеологии уходят в Реформацию, в протестантскую этику, в кальвинистское представление о предопределении. Бог по своей непостижимой воле решает, кто из людей достоин спасения, а кто нет, и даёт об этом знать избранным при помощи успеха в мирских делах. Отсюда — «освящение» богатства, частной собственности. Отсюда же, несомненно, и западный расизм, концепция превосходства европейцев над представителями остальных мировых цивилизаций, которые явно не предназначены к спасению.Либерализм и нацизм имеют общие корни, только либерализм говорит об индивидуальном неравенстве между людьми, а нацизм переносит его на уровень «популяции», то есть расы или этноса. В основе и того, и другого — социал-дарвинизм.
Эту же идею достаточно откровенно пропагандируют и современные либералы. Послушаем, например, Валерию Новодворскую. Отвечая на вопрос, какой именно либерализм пропагандирует «Демократический Союз» (кстати, классический пример противоположности названия и содержания), она говорит: «ДС выступает за тот либерализм, который был в Соединенных Штатах 19-го века, хотя мы не подошли по уровню развития даже к Соединенным Штатам 19-го века. Минимум социалки, минимальные налоги, ничего не дают даром, каждый сам получает плоды своего труда… это отсутствие перераспределения денег, чтобы тот, кто зарабатывает много, много и получал, а тот, кто зарабатывает мало, пенял бы на себя и старался бы заработать много… Мы, естественно, за чисто западный, американский вариант, но еще с меньшей социальной защищенностью, потому что нам она вредна. Когда у нас будет социальная защищенность на уровне Штатов, у нас вообще никто работать не будет».
Я взял далеко не самое резкое высказывание Валерии Ильиничны, чтобы лишний раз не оскорблять нравственный и эстетический вкус читателя, но и сказанного достаточно. Такой же «философии» придерживаются и другие либералы — от СПС до «Единой России», хоть и не кричат об этом на каждом углу. Достаточно послушать хотя бы министров правительства с их проектами, например, «реорганизации» науки и высшего образования. В основе — деньги, а деньги — это в любом случае отрицание равенства между людьми. Да, это ничем не напоминает Платона с его «идеальным государством» или мечты монархистов о «новой сословности».
Но, как ни неприятно это сравнение, и там и там в основе — идея неравенства, то есть «правая» идея. Я стараюсь не употреблять в отношении либералов термина «правые» (именно чтобы не оскорблять сравнением монархистов), но следует признать, что в определённом смысле «правыми» они всё же являются. Что касается характеристики «демократами» перестроечной поры самих себя как «левых», то это — просто проявление демагогии.
Во-первых, слово «левые» благодаря советской пропаганде даже на подсознательном уровне ассоциировалось с чем-то хорошим — не только с социальной справедливостью, но и со «свободой», «прогрессом».
Во-вторых, «демократы» на тот момент выступали как «борцы с неравенством», то есть с «привилегиями номенклатуры», и таким образом по внешним признакам попадали в число «левых».
А в-третьих, ранние «перестройщики» выступали под «социалистическими» лозунгами («Больше демократии, больше социализма» и т. п.). Перестройка трактовалась как «продолжение революции», номенклатура в данном случае изображалась как господствующий класс, эксплуатирующий пролетариат. Поэтому их «левизна» смотрелась довольно органично, а их дезориентированные противники покорно приняли на себя ярлык «правых» — по сути, на тот момент просто бранное слово.
Когда же реформаторы пришли к власти, и необходимость в социальной демагогии отпала, они, признав своё родство с западными «неоконсерваторами», смогли открыто объявить себя правыми.
Попытки «правых патриотов» обвинить СПС в демагогическом использовании чужого названия вряд ли состоятельны. Безусловно, отчасти это была попытка дистанцироваться от уже окончательно дискредитированных понятий «либералы» и «демократы». Но и слово «правые», учитывая общественные настроения, вряд ли может помочь в привлечении дополнительных голосов. Позитивно оно воспринимается очень незначительной частью населения (в основном социально обеспеченными, на которых и ориентировался СПС), а у большинства ассоциируется именно с тем, о чём шла речь в данной статье — с социальным неравенством, защитой интересов нуворишей. Так что в некотором смысле патриоты должны быть благодарны «либералам», что те добровольно приклеили себе этот ярлык.
Конечно, не может быть и речи о том, чтобы, например, монархисты признали себя «левыми», но и называть себя «правыми» для практических политиков, ориентирующихся на поддержку большинства населения, по меньшей мере, неразумно. Соответственно, причислять своих противников-либералов к «левым», что характерно для всей консервативной публицистики, значит только помогать им: сейчас мы все наблюдаем мимикрию либералов (Касьянов, Каспаров и т. д.) под сторонников «социальной справедливости» и тому подобных «левых» вещей. Думаю, идеологи «Другой России» с большим удовольствием читают статьи Аркадия Малера и других авторов «Правой.ru» (впрочем, это замечательный, весьма интеллектуальный сайт, который портит только название).
Единая патриотическая коалиция, если таковая когда-нибудь будет сформирована (я думаю, излишне говорить, что только такая коалиция может рассчитывать на успех), не должна зацикливаться на таких понятиях, как «левые» и «правые». Сейчас этому противопоставлению придаётся неоправданно большое значение. Отсюда и бессмысленные и деструктивные требования «правых патриотов» вынести Ленина из Мавзолея и вернуть улицам и городам «исторические названия» (как будто «Ленинград» и «Сталинград» — не исторические), и «симметричные» протесты коммунистов против памятников Николаю II и Колчаку.
Уже упоминавшийся С. Г. Кара-Мурза, в середине 90-х резко нападавший на «левых» (которые на самом деле и не левые), в «Письме тем, кому не быть победителями» (2000 г., адресовано прежде всего В. Г. Распутину), на мой взгляд, излишне резко критикует так называемых «белых патриотов».
Да, некоторые взгляды этих людей порой могут поставить в тупик. Но можно ли считать этих людей противниками? Идейные «столкновения» с ними левых традиционалистов — так же как, впрочем, и с «вульгарными марксистами» — носят чисто теоретический характер, относятся к восприятию прошлого, они не должны влиять на будущее. В действительности, если для либералов «правизна», то есть приверженность неравенству, составляет стержень их мировоззрения и является руководством к действию (что население России испытывает непосредственно на своей шкуре), то для «правых патриотов» это не более чем интеллектуальный изыск. Можно ли представить, что современные монархисты после гипотетического прихода к власти вдруг ринутся восстанавливать сословия? А иллюзии «русского купечества» рассеются при столкновении с реальными законами рынка.
Русское национальное государство неизбежно будет государством социалистическим, иначе его не будет вовсе. Практически все патриоты это так или иначе понимают. Есть исключения, например, А. Севастьянов с его «национал-капитализмом», но его причисление к патриотам вообще достаточно сомнительно.
Итак, в конкретной политической ситуации, в которой мы оказались, противопоставление «левых» и «правых» не имеет особого смысла. Идейный «разлом» прошёл в другой области — между сторонниками «нового мирового порядка» («западники») и его противниками («патриоты»). Остальное — либо отвлечённые философские материи (мировоззренческие установки, спорить о которых бессмысленно), либо тактические вопросы. Попытки систематизировать политический спектр исходя из каких-либо других критериев лишь затемняют суть дела.
