 |
| Москва, журнал | Ольга Букова | 20.07.2006 |
 |
| Митрополит Николай |
Говорят, что путь святителей усыпан розами. Тот, кто видит внешние почести, не задумывается над тем, что у роз есть шипы и что они больно ранят ноги идущих. Крестный путь владыки Николая порой и был усеян розами, но, шагая по ним, он оставлял на шипах капли своей крови. Его израненные, частично ампутированные ноги болели и кровоточили, но никто не видел следов страдания на лице владыки.
Однажды, в первый год работы с владыкой, я пришла к нему в неурочное время — после окончания долгой службы на страстной седмице. Вопрос был срочный, и, позвонив, я согласовала встречу, но приехала раньше, чем он ожидал. Поднявшись наверх, в зал, где меня обычно принимали, я застала его сидящим с опущенными в таз ногами. Смутившись от неожиданности, я стала пятиться к выходу, но цвет воды в тазу заставил меня остановиться — вода была красная от крови. Я ошеломленно посмотрела на владыку, а он совершенно спокойно произнес: «Знаешь, от долгого стояния на ногах — раны открываются и начинают кровоточить». У меня комок подкатил к горлу. Многочасовые службы, особенно долгие в дни больших церковных праздников и Великого поста, — после них он приезжал домой в обуви, пропитанной кровью. Как это можно было терпеть? Ходил он легкой, стремительной походкой, быстро поднимался по лестнице, невозможно было заподозрить, что у него частично были ампутированы ступни обеих ног. Годами, десятилетиями болели изувеченные ноги, но он никогда никому не жаловался, он служил много и часто. Потеряв в страшной войне ноги, он был безмерно благодарен Господу за то, что Он сохранил ему жизнь. Только на службы владыка брал с собой архиерейский посох, а в быту ходил без палочки. Для владыки преодолевать трудности было естественно, он и не считал, что делает что-то особенное, это была его жизненная позиция.
Спросить у владыки, лечился ли он где-нибудь и кто его лечил, я тогда не осмелилась. Спустя время выяснила, что, не зная специалистов-хирургов, он обращался к случайным врачам. владыка был удивительно скромным человеком во всем, что касалось лично его. Он долгие годы жил в такое время, когда только за общение с ним людей снимали с работы, поэтому он не хотел никого подвергать опасности. И только в 1995 году главный врач Нижегородского госпиталя инвалидов войны Петр Яковлевич Мачхелянц сделал ему операцию — и ноги перестали кровоточить. Более пятидесяти лет своей жизни владыка служил на кровавых ногах, и никто об этом, кроме очень близких людей, не знал. Это ли не подвиг?
За годы своего служения на нижегородчине владыка Николай освятил престолы более четырехсот храмов; благодаря его усилиям возродилась жизнь в девяти нижегородских монастырях. Вряд ли какому другому архиерею посчастливится в столь сжатые по временным рамкам сроки вдохнуть жизнь в такое большое количество приходов. Владыка не отказывал никому, и порой, казалось, совсем в неперспективных деревнях он освящал храмы. Жизнь показала, что он был прав! Ожили деревни, возродились церкви. Главным для владыки было желание людей возродить храм в своем селе или городе. Не насаждая своей инициативы, он ждал решения прихода, прекрасно понимая, что, только когда люди сами восстановят разрушенную ранее церковь, они приложат для этого максимум усилий, все перетерпят, сплотятся в единую общину и поднимут храм. Когда человек сам участвует в жизни прихода, тогда тот становится для него родным домом, церковью, где жив Господь и звучит молитва. Воистину, он был подлинный пастырь Нижегородской земли!
Старшему поколению архиереев было свойственно это бережное отношение к церковному клиру, к людям, приходящим в храм. Владыка глубоко уважал священников, сумевших наладить добрые отношения со своей паствой. Он не раз говорил всем нам, что только любовь народа к своим духовным наставникам смогла сохранить Церковь в самую тяжелую для нее пору гонений и уничтожения.
Владыка любил общаться с деревенскими бабушками. Непривычные к гулу и грохоту большого города, они испуганной стайкой стояли в нарядных белых платочках в канцелярии митрополита, дожидаясь приема. По сто раз переспрашивали о правилах регистрации храма, записывали ответы в тетрадке, старательно выписывали буквы. После встречи с владыкой они выходили из его кабинета счастливые, с увлажненными от слез глазами, с чувством благодарности и любви к этому святителю, который был с ними прост и ласков. Он вселял в них надежду, благословляя на долгий и трудный подвиг — восстановление храма, и всегда был первым, кто жертвовал на храм.
Владыка не раз повторял, что все наши храмы существуют на деньги бабуль, которые во всем отказывают себе, но несут свою лепту в храм. Он с особой любовью и уважением относился к женщинам, всегда вспоминал слова патриарха Алексия I о том, что русскую Церковь «спасли платочки». История русской Церкви беспристрастно свидетельствует: если и сохранилось Православие в России, то только благодаря самоотверженному подвигу простых русских женщин, которые в страшное безбожное время окрестили внуков своих детей-коммунистов, бесстрашно заявляя, что с «нехристями» водиться не будут. Так коммунисты, уничтожая духовенство, получили в собственных домах крещеное потомство и ничего с этим поделать не могли — бабушки отказывались нянчиться с некрещеными внуками, а родителям было важно строить «светлое будущее». Благодаря глубокой вере бабушек мы остались страной крещеной, хоть и мало знающей о Боге. Покойный владыка всегда помнил об этом.
А как любили нижегородцы архиерейские службы, как торжественно и благоговейно проходили они, как красиво звучал голос владыки, сколько в нем было любви и молитвы! Голос у владыки был негромкий, но богатый оттенками, очень четкий, понятный. Слова молитв на церковнославянском языке звучали из его уст проникновенно и доходили до самого сердца. Как только был восстановлен кафедральный Спасский Староярмарочный собор, возвращенный епархии в 1989 году в жутком, полуразрушенном состоянии, там стали регулярно совершаться архиерейские службы. Все нижегородцы знали, что каждую субботу и воскресенье (за очень редкими исключениями) митрополит Николай служит в кафедральном соборе. Владыка любил свой собор, он сделал очень много для спасения этого уникального архитектурного памятника. Особенной гордостью владыки была огромная икона Спаса Нерукотворного, переданная по его настоятельной просьбе в собор из Исторического музея. Икона Спасителя, главная святыня уничтоженного кафедрального Спасо-Преображенского собора в Кремле, пережившая лихолетья революционных бурь, стала главным украшением Ярмарочного собора. Нужно было видеть радость святителя!
Вообще, отличительной чертой владыки Николая было бережное отношение к традиции, сохранению духа старины. Он не стремился к необоснованным новшествам, главным было благоговейное отношение к труду предков, построивших удивительные храмы, написавших прекрасные иконы.
Он не боялся сказать, что не является специалистом в деле восстановления памятников, и приглашал на работу тех, кто действительно это знал. Очень любил общаться с настоящими профессионалами своего дела и всегда следовал их советам. На его долю выпала тяжелая и радостная обязанность — восстанавливать церкви, доведенные до состояния руин. Не хватало средств, было трудно с кадрами, но владыка заставлял дотошно искать подлинные чертежи, документы, фотографии и старался восстановить храм в первозданном виде. Страшно не любил, когда стремились к показухе и уничтожали старину.
Именно при нем в епархии был создан церковно-реставрационный совет, который привлекал к работе лучших специалистов, и, как ни жалко владыке было денег, чтобы платить за исследования и изыскания, он это делал. Лучшие специалисты Строительной академии работали на церковных объектах. Все в стране разрушалось, а храмы — восстанавливались! Какой духовный подъем наблюдался в стране, сколько молодежи и интеллигенции пришло в храмы и монастыри, как интересно было работать!
Митрополит был противником роскоши и не раз говорил всем, что нужно очень бережно и ответственно тратить деньги, которые наши нищие сограждане отрывают от себя и несут в храм.
Обладая даром меткого слова и хорошо зная народный юмор, владыка Николай мог одной фразой поставить человека на место. За долгие годы общения с ним мне не довелось услышать, чтобы он грубо или оскорбительно разговаривал с людьми. Он был очень сдержанным человеком. Естественно, он расстраивался, когда сталкивался с людскими пороками, но он не оскорблял достоинство других, в каждом видя подобие Божие. Он не любил читать нравоучения, впадая в менторский тон, одних он старался вразумить словами из Библии, других — цитатой из произведений русских классиков: Пушкина, Некрасова, Щедрина или афоризмами Козьмы Пруткова. Светских людей поражали начитанность владыки, его знание классической музыки и бездна юмора.
Владыка не раз говорил, что человек погиб как личность, если лишился чувства юмора. Скорбел, когда видел, что назначенный им на какую-то должность человек преувеличивает свою значимость, что его одолевает гордыня. В митрополите гордыня отсутствовала — совсем, он был очень простым и естественным в общении. Мы к этому привыкли, это было нормой поведения владыки. Невольно, по привычке, я ждала такого же поведения и от других священнослужителей. Что уж скрывать, за свою жизнь мне довелось увидеть среди служителей и работников церкви немало людей горделивых и спесивых. Не имея хорошего образования, не обладая духовным опытом, они с нескрываемым презрением относились к нам, «новоначальным» светским женщинам, которых митрополит пригласил для работы в епархию. Сколько сплетен и грязи пришлось услышать от таких «церковных» людей! Особенно поражала в них такая манера: сгибаясь и заискивая перед митрополитом, они стремительно расправлялись, как только за владыкой закрывалась дверь, и начинали глядеть на тебя сверху вниз. С презрением протягивали руку для благословения, разговаривали нехотя, с пренебрежением, иногда с издевкой.
Как разительно отличался от них митрополит! С какой щедростью делился он с нами теми церковными знаниями, которых мы не получили. Никакого презрения, всегда с радостью, с сердечной добротой. Долгие годы я трудилась у него, совмещая работу в двух вузах. Когда сил не хватало, говорила владыке: «Все, не могу, устала!» А он в ответ: «Что же говорить обо мне? А мне легко? Дочь моя, ты уйдешь, другой уйдет, а кто будет делать? Я один не справлюсь, ты видишь, храмы нужно восстанавливать, это благое дело». И становилось стыдно за свою слабость, понимала, что ему во много раз труднее, он много старше, но безропотно несет этот тяжелый крест. Ведь если разобраться, мало кто шел к нему с радостью. В основном все шли со своими проблемами, со своим горем, сколько раз ему приходилось утешать убитых горем родителей, потерявших детей, и наоборот. Иногда именно ему люди доверяли самые сокровенные тайны, которые мучили их всю жизнь, и митрополит помогал каждому. Я не знаю в нашем городе человека, который, побывав на приеме у владыки, ушел бы от него неутешенным, неуспокоенным. Душевная щедрость его не знала границ! Причем каждый считал, что именно с ним владыка был необыкновенно приветлив и добр.
Он разрешал звонить ему по любому затруднительному вопросу, касалось ли это церковных проблем или семейных. И сам звонил практически каждый день. Я так привыкла к тому, что ежедневно могу говорить с ним, советоваться, что в первые дни после его смерти никак не могла понять, почему он не звонит.
Удивительной была доступность владыки Николая. практически любой человек, записавшись на прием к митрополиту, мог с ним встретиться. Даже в последние годы жизни, когда здоровье стало его подводить, владыка не отменил личный прием. Он принимал людей три дня в неделю, принимал всех: священников, старост, клирошан, светских начальников, интеллигентов, писателей, художников, музыкантов, школьников, студентов. Среди его посетителей были люди самых разных национальностей, политических взглядов, слоев общества.
Владыка прекрасно ладил с главами традиционных религиозных конфессий, и во многом его заслуга, что в нашей области при его жизни не было недоразумений между представителями разных религий. Он искренне оказывал им всем свое уважение, и его смерть наравне с нами оплакивали имам и габай, католики и старообрядцы. Владыка любил людей, и люди платили ему тем же.
Не секрет, что более десяти лет в доме митрополита Николая в дни больших религиозных праздников собирались наши светские и духовные власти — областные, городские, районные. Он приглашал благодетелей и меценатов, представителей прессы и военных. За одним столом сидели порой политические противники, которых митрополит старался примирить силой своей духовной мудрости. Многие из тех, кто посещал митрополита только из праздного любопытства, с годами пришел к вере. Владыка ни на кого никогда не давил, не принуждал стать верующим человеком, просто рядом с ним хотелось разделять его веру, его взгляды на жизнь. Обаяние его светлой, доброй личности было огромно.
Можно с полной уверенностью сказать, что за годы перестройки владыка сумел не только сплотить вокруг себя нижегородское руководство, но и воспитать в нем уважение к вере и Церкви. И это очень важно! Я не помню случаев, чтобы ему не помогли в решении важных вопросов, чтобы он не мог найти общего языка с начальством. Он ладил со всеми губернаторами и мэрами, оказывая им уважение как светской власти. Порой с некоторыми из них он был по-детски наивен, поскольку не был искушен в политических играх, и это давало им шанс использовать его имя в своих целях. Другие пытались умалить его значимость и тем самым лишь подчеркивали убогость своей личности. Будучи доступным и простым в общении со всеми, он смог оставаться на недосягаемой высоте, сохраняя свой высокий духовный авторитет святителя. Все это было. Сегодня о нем жалеют все…
Он много сделал для людей науки. С его легкой руки в нашем крае выросло большое количество всевозможных религиозно-научных семинаров и конференций. Ректоры почти всех вузов приглашали его на научные дискуссии и праздники. Митрополит любил молодежь и всегда охотно встречался со студентами разных вузов. Обладая колоссальным духовным и жизненным опытом, владыка не боялся острых тем, дискуссий, споров. Легко держал внимание зала и поражал глубиной знаний по самым разным вопросам. Нижегородские ученые всегда могли прийти к нему на прием, и он с неподдельным интересом относился к их трудам и научным открытиям.
Я пришла к нему весной 1988 года, будучи ассистентом кафедры истории России, пришла по делу: мне была нужна Библия, которую в ту пору невозможно было купить. В один из весенних дней я записалась на прием, подождала около часа и попала к нему. Умом я понимала, что этот человек занимает очень высокий пост, что это почти как первый секретарь обкома КПСС или даже выше, но только позже я поняла, какая глубокая пропасть лежала между теми, кто олицетворял советскую власть в нашем крае, и владыкой, олицетворявшим власть духовную.
Меня подкупили его простота, приветливость, заинтересованность в общении. Он расспрашивал меня о семье, о работе. Его интересовало во мне все: и что я читаю, что преподаю, что хочу узнать, верю ли в Бога, спросил, крещеная ли я. Получив утвердительный ответ и воспоминания, что я помню, как бабушка в далеком детстве водила меня причащаться в Карповскую церковь, владыка искренне обрадовался и рассказал, как однажды в Югославии он встретился с крупным партийным начальником, который в разговоре сказал ему, что он верующий. На вопрос владыки, как это может сочетаться с его партийностью, он сказал: «Коммунист я по работе, а в душе я — христианин». Эта фраза заставила меня впоследствии много думать о моем собственном отношении к Богу и Церкви. Владыка сказал, что я никогда не должна забывать о том, что я — христианка.
Несколько часов общения пролетели как один миг, уходила я потрясенная и ошеломленная встречей с такой огромной яркой личностью. Вскоре после первого нашего разговора я встретилась с ним еще несколько раз, а затем он позвонил и пригласил работать с ним. Я согласилась не раздумывая, потому что очень хотелось прикоснуться к неведомому для меня миру Церкви.
В начале 1989 года владыку пригласили в пединститут на встречу со студентами. После всех торжеств празднования Тысячелетия крещения Руси руководство партии посчитало, что уже можно проводить встречи с духовенством. Наш огромный актовый зал был забит до отказа, студенты и преподаватели стояли вдоль стен. Я страшно волновалась, мне так хотелось, чтобы все присутствующие в зале поняли, какой удивительный человек, какая яркая личность приедет к ним на встречу. В назначенный час машина владыки подъехала к пединституту. Меня очень удивило, что архиерей приехал один, без свиты, без помпы. Очень просто и доступно. Еще вечером по телефону он сказал, что подходить ко мне не будет, чтобы у меня не было неприятностей на работе. Но, едва поднявшись по парадным ступеням и поздоровавшись с ректором, он стал кого-то искать глазами, и я поняла, это он ищет меня. Выбираясь из толпы встречающих, я шла к нему на ватных ногах, на ходу вспоминая все, что знала о репрессиях и гонениях 1937 года. Сейчас, конечно, вспоминать об этом смешно, но было самое начало 1989 года, и о свободе только-только стали говорить. Честно, было страшно. Владыка обрадовался, что я нашлась, и попросил после выступления вместе с ним проехать в кафедральный собор, недавно возвращенный епархии. Я согласно кивала головой, краем глаза наблюдая, как моего зав. кафедрой Е.В. Кузнецова подозвал к себе ректор И.Е. Куров, видимо, уточняя, почему со мной разговаривает глава Горьковской епархии. Выступление прошло прекрасно, студенты и руководство вуза были очень довольны, владыка сумел понравиться всем. Он подарил институтской библиотеке трехтомную толковую Библию — какая это была радость!
В 1993 году епархии передали одну из красивейших церквей города — церковь Собора Пресвятой Богородицы, построенную в 1697—1719 годах на деньги именитого человека — графа Григория Дмитриевича Строганова. В Нижнем этот храм называют либо Строгановкой, либо Рождественской церковью, поскольку для многих чуждо звучит сочетание «церковь Собора». Не все знают, что Собор Пресвятой Богородицы празднуется на второй день Рождества Христова и в нашем храме это престольный праздник, а в иконостасе главная икона — икона Собора Пресвятой Богородицы, на которой волхвы приносят Богомладенцу дары и прославляют Богоматерь.
Вообще, Строгановка дошла до наших дней милостью Божией, сохранив свой родной иконостас и иконы конца XVII — начала XVIII века, часть которых варварски украли совсем недавно. Очень горько, что украдены, пока безвозвратно, бесценные иконы строгановского иконостаса. Покойный митрополит Николай объявил бы тревогу, всех «поставил бы на уши», досталось бы и старосте, и священнику.
Митрополит Николай, когда возвращали этот храм Церкви, очень боялся, что его отдадут старообрядцам, они усиленно просили власти передать храм им. Узнав, что я собираю подписи на передачу храма епархии, ко мне в пединститут приходило несколько человек из их церковного актива, настроенных очень недобро, с угрозами. Владыка назначил меня старостой церкви и велел хранить ее как зеницу ока и беречь иконы, обещая «намылить шею, если, не дай Бог, что с ними случится». Именно с его благословения были установлены очень серьезная и дорогостоящая сигнализация и видеосъемка храма, которую после моего ухода уничтожили «более верующие» служители. Жизнь доказала правоту митрополита, который всегда учил меня думать, повторяя, что мне голова дана не только для того, чтобы платок носить.
Варварское отношение к церковным памятникам после смерти владыки в нашей епархии приняло угрожающие размеры. Покойный митрополит нас воспитывал в уважении к церковной культуре, истории, традиции…
В 1994 году владыка благословил открыть при церкви Собора Пресвятой Богородицы епархиальное духовное училище для девочек. Меня назначил начальницей. Для меня это было делом необычайно ответственным, но в то же время интересным, новым и очень трудно выполнимым. В училище было два отделения: золотошвейное и регентское. Денег не было вовсе, нищета была страшная. Девчонки спали на двухъярусных железных кроватях, которые нам пожертвовали из воинской части. Мы с девочками покрасили их в белый цвет, и получились симпатичные кровати. Не было ложек, вилок, чашек, постельного белья. Страшно даже вспоминать, как мы жили, теснота была страшная. Но было и много интересного, радостного, удивительного и необъяснимого. Самое главное — помощь Божия была всегда с нами, это ощущали все. Владыка интересовался успехами «дамского» училища, подробно расспрашивая обо всем происходящем за день. Он служил у нас на нашем престольном празднике, приезжал на собрания, девочки ходили к нему на Рождество и Пасху.
…Прощеное воскресенье. Помню, как затихли звуки последних песнопений и начался чин прощения. Батюшка выходил на амвон, а мы все — сотрудники, работники храма, учителя — выходили к солее, глаза в глаза с девочками и прихожанами. Батюшка обращался ко всем со словами напутствия на Великий пост, объясняя значение и важность его для всех нас, а мы падали друг перед другом на колени, просили прощения и обливались слезами. Сколько было пролито слез, но сколько было радости, тепла, с каким легким сердцем встречали мы начало Великого поста!
Все было сказано друг другу накануне. Обычно в субботу, после обеда, мы собирали собрание, на котором высказывали свое недовольство «епархиалочками», все претензии к ним, все обиды. В ответ выслушивали объяснения, оправдания, слезы, упреки…
После собрания девочки расходились растревоженные, голоса гудели, вспыхивали и затихали разговоры, порой кто-то убегал в слезах. Впереди, перед воскресеньем, был еще целый вечер, ночь — было время обдумать свое поведение, свои поступки. Утром некоторые еще отводили заплаканные глаза, но уже ощущалась в них тишина. А чин прощения окончательно примирял всех.
Потом мы все вместе, в буквальном смысле этого слова, «мчались» в кафедральный Спасский собор, чтобы присутствовать на чине прощения, который совершал митрополит. Как было торжественно и красиво! Сколько было убежденности, искренности и веры в голосе владыки! Как нужен и важен был для всех нас его пример, как помогала нам его живая вера! Даже капли сомнения не возникало в душе, глядя на то, как он молился. Мы вслушивались в интонации его голоса. Какой теплотой и любовью был он наполнен. Спокойная, незыблемая уверенность в том, что должно быть именно так, а не иначе. Как это нужно было нашим неокрепшим душам!
Владыка трижды вставал на колени перед народом. Он служил на архиерейской кафедре, и его коленопреклоненную фигуру с покаянно наклоненной головой было хорошо видно со всех уголков собора. Сколько смирения и скорби было в этот момент в облике владыки! Какой это был пример смирения для нас! Убеленный сединами, величественный, митрополит стоял перед народом на коленях, прося прощения у него за обиды, вольные и невольные. Кто же после этого мы, со своими амбициями и гордыньками? Весь храм в слезах вставал на колени перед своим пастырем, прося у него прощения за причиненные ему обиды. Удивительное было единение душ, теплая волна любви ко всем омывала тело изнутри, выдавливая, вымывая оттуда всю грязь и все грехи. Мы чередой проходили перед священниками, прося у них прощения, и падали перед владыкой на колени, а он стоял с крестом, дожидаясь, пока самый последний прихожанин подойдет к нему.
Прощенные, умиротворенные, мы не спеша возвращались в свою Строгановку, а в глазах стоял облик кающегося владыки, слышался его прерывающийся от слез голос. Поздно вечером, около одиннадцати часов, у меня дома раздавался телефонный звонок, и владыка еще раз просил у меня прощения. Я в ответ тоже просила прощения и все не верила, что владыка может просить прощения у меня, самой простой женщины, по воле случая попавшей в его мир, ранее мне совершенно незнакомый.
Начиналась первая неделя Великого поста. Неделя ежедневных архиерейских служб в кафедральном соборе. Чтение канона Андрея Критского. Владыка всегда читал этот канон сам, и в голосе его были слышны слезы, которые при свечах вспыхивали огонечками в его бороде. Он плакал и словно сораспинался в своих грехах перед всеми стоящими в этот момент на службе. Я смогла ощутить в своем сердце раскаяние и понять свою греховность не с первого и даже не со второго года общения с митрополитом. Ведь я пришла к нему почти случайно, крещеной, но не воцерковленной. Конечно, я знала историю Церкви в пределах вузовской программы, но ничего не знала о тех взаимоотношениях, которые существуют внутри Церкви, между ее служителями, сотрудниками. Все это приходило постепенно, со временем.
Первая неделя была очень строгая, с удивительной тишиной в душе. Долгие службы, слушание покаянного канона. Все дела, звонки, встречи и все вопросы откладывались на потом. Хотелось, очень хотелось молиться. Стояла на коленях, плакала, каялась — и словно через толщу спекшейся от мороза грязной ледяной корки начинал пробиваться в душу и сердце теплый ручеек живительного тепла, который омывал, очищал, врачевал мои болячки и вечные сомнения. И становилось тише в душе, приливала спокойная уверенность в том, что Господь призрел на меня, простил и даст силы на дальнейшую жизнь. Удивительными были часы очищения своей души от греха — как это было сначала трудно и болезненно, а как потом было радостно после причастия.
Несколько раз я обедала у владыки Великим постом. На столе были капуста, которую он по осени солил сам, и грибы тоже его засола. Коронным блюдом была картошка, запеченная в духовке в собственной кожуре. Владыка не разрешал очищать кожуру, убеждал, что картофель хорошо вымыт и самое полезное есть его вместе с кожурой. Сам ел с удовольствием. Однажды попробовав его запеченный картофель, я полюбила его навсегда.
Особым лакомством на столе архиерея был черный хлеб. Хлеб был действительно черный, домашней выпечки, очень вкусный. Его пекла Валентина Александровна — махонькая, худенькая старушка, жившая при доме митрополита. Хлеб был круглый, плотный. Владыка резал его очень тоненькими, ровными кусочками и ел его как особое лакомство. Владыка любой хлеб резал на тоненькие, почти прозрачные, кусочки. Вспоминаю, как во время перенесения мощей преп. Серафима Саровского он вместе со Святейшим Патриархом обедал в селе Выездном, а там матушки от щедрости нарезали хлеб огромными кусками, и владыка попросил меня порезать так, как он любил. Владыка очень любил черный хлеб, испеченный Валентиной Александровной*.
Рыбу ели только на Благовещенье, в Вербное воскресенье, в Лазареву субботу ели икру, в день ангела владыки, 22 марта, благословлялась рыба. Больше разносолов за его столом в пост я не помню. И как бы ни подшучивали мои знакомые монахи: мол, знаем мы архиерейские посты, вся дорогая рыба не переводится нынче в пост на столах владык — я такого за двенадцать лет близкого общения с владыкой не видела. Супы, которые я пробовала, хоть в пост, хоть не в пост были всегда постные. Вообще, владыка питался по принципу: «оставляя место Святому Духу» — так, кажется, говорил еще преп. Серафим Саровский. Обжорой и чревоугодником владыка точно не был.
Прием посетителей митрополит начинал обычно в 10 утра, иногда в 11 и принимал до 3 часов дня, часто задерживался, затем шел обедать.
После обеда владыка уходил к себе в келью, чтобы отдохнуть. Часов в 5−6 вечера он выходил, летом шел в сад, гулял по дорожкам, иногда в беседке принимал гостей или тех церковных служителей, с кем не успевал переговорить на приеме. Изредка копался в земле или занимался деревьями. Любил свою живность, курочек, перепелок, у него были даже фазаны. Курицы были самых разных пород, владыка покупал их в Москве на Птичьем рынке. Бывая по делам в Москве, владыка всегда заезжал на «Птичку» — знаменитый Птичий рынок. Каково же было мое удивление, когда я увидела, что многие продавцы «Птички» его знают, здороваются с ним, охотно и приветливо разговаривают! Он часто покупал там маленьких курочек, куропаток, фазанов. Вся птичья живность размножалась, несла яйца, высиживала цыплят. Собаки, кошки, белочки, птички, рыбки были слабостью владыки, он любил с ними возиться, хотя почти не имел на это времени, но и нескольких минут ему хватало, чтобы приласкать своих питомцев. В особом вольере жила пара белок. В доме были птички и большой аквариум с рыбками и морскими черепахами — подарил кто-то из бизнесменов.
Вечером он не ужинал, только пил чай. Ставили самовар, настоящий, который кипятили на шишках или лучинках. Воду владыке привозили из родника. Стояли в кухне большие баки под воду. В 21.00 он всегда смотрел программу «Время» и пил чай. Если не было поста, то на столе был сыр. Сыр очень любил, знал множество сортов. Если в доме жили гости, то ужин готовился. Быт был очень простой, и владыка ценил и любил эту простоту.
Я считаю, что мне очень повезло, потому что я пришла в Церковь, когда там был владыка. Он научил меня отличать Церковь от людей, приходящих в храм, и волю Божию не путать с вымыслами людей — а это очень важно. Митрополит терпеть не мог кликуш и экзальтированных особ, поэтому воспитывал он всех нас, молодых, пришедших к нему на работу после 1988 года, в духе сдержанности и спокойно-уважительного отношения к священнослужителям. «Не сотвори себе кумира из живого человека, — не раз говаривал мне митрополит. — Священник может и имеет право на ошибку, он — человек. Даже я могу ошибаться». Я не могла в это поверить, мне казалось, что митрополит всегда прав. У нас же, новоначальных, это распространенное заблуждение: раз священник — значит, святой, а когда узнаем, что не святой, виним Церковь и перестаем ходить в храм, «разочаровавшись» в Боге.
Как важны были эти беседы с владыкой, как помогли и помогают они мне сегодня, после его смерти! В отличие от очень многих моих знакомых, людей интеллигентных, но малоцерковных, переставших ходить в храм именно из-за священников, не соответствующих их представлениям о служителях культа, я не испытываю таких мук и благодарна владыке за науку. Годы общения убедили меня в том, что владыка, как любой человек, мог ошибаться, но самой удивительной чертой его характера, на мой взгляд, было то, что, если он понимал, что был не прав, он мог просить прощения, меня это потрясало и примиряло с ним. Много ли мы знаем начальников, которые могут попросить прощения у своего подчиненного, если оказываются неправыми или обидели его?
Митрополит Николай возродил в Нижегородской епархии духовное образование. В Нижнем Новгороде открылись духовная семинария, епархиальное женское духовное училище и православная гимназия. В Выксе открылось духовное училище, в Семенове — православная гимназия. Почти при каждом крупном храме действовали воскресные школы для детей. Свою церковную деятельность владыка Николай начинал с должности помощника инспектора и преподавателя Киевской духовной семинарии, поэтому, зная, как важно и необходимо для Церкви образованное духовенство и клир, он прикладывал силы для возрождения духовного образования.
Митрополит Николай был одним из активнейших инициаторов возвращения городу его исторического имени — Нижний Новгород. Он очень любил Нижний, хорошо знал его историю, улицы, храмы, людей, собирал материалы по истории епархии, фотографии правящих архиереев, викарных епископов. В силу чрезвычайной занятости он очень редко имел возможность походить по городу пешком, надев светский костюм. Чаще всего в таком обличье он посещал книжные магазины. Мирская одежда изменяла его облик, делая почти неузнаваемым человеком. Мне посчастливилось несколько раз пройтись с владыкой по городу, услышать из его уст историю улиц, храмов — это было необыкновенно интересно. Однажды какая-то бабушка долго приглядывалась к нему, но все-таки узнала и прямо на улице поклонилась в ноги, попросила благословения. Я смеялась: маскировка не помогла, его узнавали, хотя я сама вряд ли бы узнала его в светской одежде, так сильно она меняла его облик и не шла ему, он был рожден ходить в рясе.
Владыка любил книги, в его доме была собрана солидная библиотека, которую он завещал Духовной семинарии. Много старинных, действительно редких книг стояло на книжных полках. Он следил за книжными новинками и старался приобрести интересные книги. Несмотря на занятость и нехватку времени, читал много. Сетовал на малое количество часов в сутках, но удивлял знанием последних книжных новинок. Любил читать детективы — «для разгрузки ума», говорил он мне.
Я была рада, что владыка успел прочитать рукопись моей книги «Женские обители преподобного Серафима Саровского», оставил на полях свои пометки и замечания. Совершенно неожиданно для меня похвалил. Вообще, хвалил очень редко, но тут сделал исключение. Говорил о нужности и важности этой работы, открывающей новые страницы в истории Нижегородской епархии и жизни батюшки Серафима. Благословил работу в архиве и дальнейшие поиски интересных материалов. Его не пугали новые факты в истории прославленной обители, он считал, что Церковь не просто должна, а обязана знать свою историю. Настоял на том, чтобы я непременно обнародовала документы архива, расходящиеся с фактами, изложенными в «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря». В ответ на мои сомнения о нужности публикования этих документов он сказал: «Ты не имеешь права скрывать от Церкви ее историю. Церковь должна обладать всей полнотой информации и сама сумеет разобраться, кто прав, а ты должна опубликовать эти материалы».
Смерть владыки лишила меня общения с умным и интересным собеседником, с учителем, терпимо относившимся к тому, что каждый человек имеет свое мнение, порой отличное от общепринятого. Он видел в человеке всегда подобие Божие и не унижал личность. Много сегодня спекуляций по поводу отношения митрополита к канонизации царской семьи. Владыка считал — так, по крайней мере, он мне говорил, — что вопросов по канонизации царских детей у него нет, а вот царь — отрекся от престола, поэтому расстреляли уже не помазанника Божия, а просто гражданина. Но, как церковный человек, он подчинился решению Св. Синода.
Сейчас, когда прошло уже почти пять лет со дня смерти владыки (пролетевшие как один миг, поскольку еще не утихла боль утраты), вспоминаю годы работы и общения с этим удивительным человеком. На память приходят разные, казалось бы, мелочи, за которыми, однако, стоит особая мудрость. Однажды, когда мы шли с ним по Большой Покровской улице, владыка нагнулся и поднял мелкую монетку. я смутилась, а он показал ее мне и сказал: «Копейка. Изобразили на ней святого Георгия, а теперь топчем его ногами, но хотим, чтобы он нам помогал». Он совершенно искренне был расстроен тем, что покровитель России, Москвы великомученик Георгий Победоносец, изображенный на наших копейках, валяется под ногами прохожих.
Тогда я не очень задумалась над словами митрополита, а теперь не могу пройти мимо копейки, словно наяву слышу я искреннюю горечь в голосе митрополита от поругания образа святого Георгия. Мне совершенно все равно, что думают обо мне люди, глядя, как я поднимаю мелочь, много важнее, сделать это в память владыки, за него, чтобы прекратить это кощунство, чтоб его душе было спокойнее. Особенно поражают в этом плане москвичи, там мелких денег под ногами валяется множество. хотя великомученик Георгий Победоносец покровитель Москвы, но они топчут его ногами, не ведая, что творят. Видно, некому их вразумить.
Именно от владыки узнала я, что Великая Отечественная война закончилась в 1945 году 6 мая, в день памяти св. великомученика Георгия Победоносца, и только из политических соображений Сталин перенес акт подписания мира на 9 мая. Именно владыка настоял на том, чтобы к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне в Нижегородском кремле был установлен памятник, изображающий великомученика Георгия Победоносца. Заранее был объявлен конкурс, представлено несколько проектов, но митрополит словно и не видел других работ, остановив свой выбор на макете, изобразившем святого Георгия, поражающего дракона. Именно этот проект и стал памятником. Владыка всегда помнил о том, что именно в день святого воина Георгия Победоносца закончилась война. Как жаль, что наши государственные мужи были настолько глупы, что побоялись увековечить именно эту дату! Какого защитника и помощника отказались мы чествовать!
Однажды в разговоре с владыкой я спросила его о символике вечного огня. Среди православных довольно часто слышишь мнение, что вечный огонь существует только в аду и что коммунисты, установив «вечные огни» по всей стране, воспели таким образом ад. Естественно, меня интересовало мнение владыки. Он посмотрел на меня внимательно и спросил: а больше мне ничего не напоминает вечный огонь? Я вынуждена была сознаться, что мне — не напоминает. Он вздохнул и сказал с досадой на мое невежество, что у икон всегда горели негасимые лампады. Погибшие в годы войны на полях сражений, в блокадном Ленинграде и в тылу — лики всех их запечатлены на небесной иконе перед Господом. И горят пред этой иконой по всей России негасимые лампады — вечные огни. Он воспринимал вечный огонь как негасимую лампаду, зажженную в память тех, кто «душу положил за други своя».
Мне стало стыдно, что я сама не догадалась об этом, но я была рада тому, что Господь так мудро внушил нашим самым главным чиновникам мысль зажечь по всей России негасимые лампады в память об убиенных воинах.
Прекрасно помню, какую обиду нанес владыке бывший Нижегородский мэр Ю.И. Лебедев, когда не предоставил ему слова на митинге 9 мая 2001 года, ставшего последним в жизни митрополита. Я не верю в то, что это он сделал неосознанно, более чем уверена: мэр сделал это из желания унизить святителя, «поставить его на место». К сожалению, именно с этим градоначальником владыке было очень трудно общаться. Каждый год владыка служил у вечного огня панихиду по погибшим воинам и открывал парад ветеранов.
Ю.И. Лебедев знал, что для митрополита это была не просто дата, это был день его скорби, это был день его молитвы за души павших воинов, это день его преклонения перед теми, кто погиб за Россию. Самое главное, что на этом празднике митрополит действительно был главной фигурой, он — защитник Отечества и инвалид войны, более, чем все светские начальники, имел право открывать митинг и начинать парад ветеранов. Я помню, каким печальным стало лицо владыки, как невольно дернулись брови, выдавая душевную боль от небрежных слов самодовольного мэра, решившего, что нечего каждый год давать слово на митинге митрополиту-воину.
Владыка быстро взял себя в руки и совершенно спокойно отошел от микрофона, давая возможность самому Ю.И. Лебедеву выступать перед нижегородцами. Всполошилось областное начальство, подошли к мэру, затем к митрополиту, извиняясь за бестактность начальника. Владыка совершенно спокойно выслушал всех, успокоил, но кто знал, как заныло его изболевшееся сердце, как запекло в груди и стало трудно дышать. Ко мне тут же стали подходить нижегородцы с вопросом, что случилось, почему владыка нынче не выступал? Что тут скажешь, кроме того, что Бог наказал мэра отсутствием ума. Но я была твердо уверена в том, что Ю.И. Лебедев больше никогда не будет мэром Нижнего Новгорода, что Господь не попустит прийти к власти человеку, сознательно оскорбившему не просто воина, но и молитвенника. Так и случилось.
О войне владыка говорить не любил, ему было очень тяжело ее вспоминать. Грязь, окопы, голод, поскольку полевая кухня запаздывала. Владыка говорил, что они часто мокли, сидели в грязи, в воде, а зимой отчаянно мерзли. Станция Филоново, где находилась часть, в которой он служил, представляла собой довольно крупный железнодорожный узел, поэтому немцы ее отчаянно обстреливали и усиленно бомбили. Во время артобстрела владыку каким-то чудом вынесло из окопа, в который тотчас же упал снаряд, весь его расчет погиб, а его контузило, засыпав землей. Из земли остались торчать ноги, подошвы сапог были сорваны, поэтому солдаты похоронной команды заметили, как дергались пальцы его ног, и откопали его. Как он не задохнулся? До войны владыка носил обувь 46-го размера, а после ампутации — 39-го.
Помню, как однажды владыка, говоря о силе молитвы, сказал, что выжил на фронте благодаря молитвам матери и ее сестер — монахинь Тульского Успенского монастыря. После закрытия монастыря монахини Пелагея и Екатерина посвятили свою жизнь Церкви, они практически не покидали храм, дневали и ночевали там. Все три женщины были большие молитвенницы. Как только Николая забрали на фронт, они все ночи молились о его спасении, а спали совсем немного сидя, урывками, если позволяли обстоятельства. Владыка очень любил мать, и она до последнего часа ждала его, чтобы умереть при нем. Владыка и сам был большим молитвенником, если он обещал помолиться за тебя, то у тебя все получалось, это было проверено на собственном опыте множество раз.
Память сохранила беседу владыки с профессором музыки из г. Эссена Фридхельмом Онкельбахом. Встречались они часто и в Нижнем, и в Эссене, куда владыка выезжал несколько раз, в том числе и на медицинское обследование. В ходе общения они выяснили, что в годы войны воевали друг против друга, находясь на одном участке фронта под Сталинградом. Глядя на этих высоких, статных, убеленных сединами стариков, мирно беседующих друг с другом, страшно было подумать, что в годы войны они, возможно, держали друг друга на прицеле. Какое счастье, думала я, что владыка остался живым. Выйдя на пенсию, профессор Онкельбах увлекся фотографией, он много ездил по Нижегородской области, бывал на службах, часто фотографировал владыку. В Германии он издал фотоальбом «Нижний Новгород глазами жителя города Эссена», где есть фотографии митрополита Николая.
Владыка воспитал много священнослужителей. Главной чертой его общения с духовенством было терпение. Он очень долго прощал священнику его человеческие слабости, если это не касалось чисто церковных нарушений. Выросший во времена гонений на священство, испытывая острую нехватку в кадрах, владыка, возможно, порой и был излишне терпелив, но он всегда давал человеку шанс исправиться. «Выгнать просто, — говорил он, — воспитать — гораздо сложнее». Долго скорбел, если батюшка не мог вразумиться. Порой долго наблюдал за священником, но если уж принимал решение, то почти навсегда. Выпускникам семинарии часто повторял, что в блокаду Ленинграда в осажденном фашистами городе от голода не умер ни один священник. И как противоположный пример рассказывал, что один нижегородский батюшка вместе с матушкой так повели себя на приходе, что на Пасху жители села не принесли им ни одного яйца.
Как у каждого человека, у митрополита Николая были увлечения, отражавшие его индивидуальность. Одним из них была рыбалка. Владыка был заядлый рыболов, очень любил летнюю, но особенно зимнюю рыбалку. Знаю, что несколько раз он проваливался под лед, но это не останавливало его. У него была полная экипировка рыболова: высокие сапоги, роба, великолепные снасти, масса всевозможных удочек и крючков. Владыка с удовольствием рассказывал об улове, о повадках рыбешек. Всегда сообщал, сколько рыбок поймал и сколько они весят. Хорошо знал рыбные места на Волге. Любил веселые рыбацкие анекдоты. У него сложилась своя компания любителей рыбалки. Помню, он очень горевал, когда умер один из его друзей-рыболовов. Рыбалка давала ему возможность отдохнуть от всех тяжелых дел, которые лежали на его плечах.
Не имея возможности часто бывать в лесу, он развел при своей резиденции в Карповке хороший сад. Все деревья там были посажены его руками. Причем он не ограничивался грушами или яблонями, там были орехи, виноград, всевозможные ягоды и цветы. Из Иерусалима им был привезен отросток от дуба Мамврийского, который прижился в его саду. Много всевозможных диковинок росло у него, цветя и плодонося, давая урожай. На все праздники владыке обычно дарили розы, огромное количество дорогих, роскошных букетов стояло в вазах. Однажды в саду я наблюдала, как он возился с цветами, пересаживая анютины глазки. Спросила его про любимые цветы, и он сказал, что анютины глазки нравятся ему больше всего. После этого я старалась дарить ему небольшие букетики. Среди домашних цветов у него росла любовно выращенная «Неопалимая Купина», которую он привез из монастыря св. Екатерины в Синае. К сожалению, сад сегодня вырублен, а вся живность уничтожена.
Вероятно, зная о любви нашего митрополита к цветам и деревьям, сестры Дивеевского монастыря превратили свою обитель в райский сад. Колоссальное количество разнообразных цветов, кустарников и плодовых деревьев, любовно посаженных монахиней Тамарой, превратили монастырь в цветущий сад. Дивные цветы стали визитной карточкой Дивеевского монастыря. Самые черствые человеческие сердца оттаивали от красоты, выращенной там, где ежедневно пребывает Божия Матерь, обходя по Канавке Свой удел. Все паломники с особой теплотой вспоминают свое пребывание в цветущей и благоухающей обители. По промыслу Божию, матушка Тамара скончалась, не дожив, по счастью, до дней уничтожения цветников: сегодня Дивеево — евромонастырь со стрижеными газонами и альпийскими горками.
Удивительной чертой характера митрополита Николая была его любовь к детям. Он не мог равнодушно пройти мимо ребенка, обязательно остановится и побеседует с маленьким человечком, угостит конфетой или шоколадкой. Дети его любили, они охотно отвечали на его вопросы и смело спрашивали его о чем-то своем. Однажды в кафедральном соборе уже после службы владыка у выхода поговорил с маленьким мальчиком и, попрощавшись, ушел. Когда мать спросила малыша, знает ли он, с кем сейчас разговаривал, тот не моргнув глазом сказал: «Знаю, с Богом», — и важно пошел дальше.
Помню один из теплых вечеров в Макарьевском монастыре 6 августа. После всенощной, отслуженной на преп. Макария Желтоводского и Унженского чудотворца, мы, молодежь, сидели на травке перед Троицким собором и весело болтали. Теплый августовский вечер, комаров нет, настроение после архиерейской службы всегда приподнятое. Мы все друг друга знаем: иподьяконы, пресс-секретарь, помощники — нам хорошо и радостно. С нами сидят приехавшие на праздник дети священников. Вдруг открылась дверь игуменского корпуса, и вышел митрополит. Одет он был в летний голубой сатиновый подрясник, в руке низенькая скамеечка: «Ну что, молодежь, дозволите посидеть старику рядом с вами?» «Конечно, владыка!» — радостно галдим мы. Он присел на скамеечку, а мы, образовав полукруг, расположились рядом на траве. Он оглядел всех нас и вдруг поманил к себе дочку макарьевского священника, трехлетнюю малышку. Она без всякой робости пошла к нему и тут же залезла на колени. Владыка помог ей устроиться поудобнее и стал спрашивать, как ее зовут, сколько ей лет, где она живет и т. д. Девочка очень спокойно отвечала на его вопросы, одновременно поглаживала владыку ручонками по лицу и бороде. Чувствовалось, что малышке очень нравилось гладить бороду и щеки владыки. Матушка, увидев, что дочка ее сидит на архиерейских коленях и гладит бороду владыки, застыла на месте, прижав руки ко рту, мы же сидели с блаженными улыбками, а владыка забыл обо всех, поглощенный разговором с малышкой. Светлая в кудряшках головка ребенка прижималась к лицу архиерея, к его серебристой бороде. Владыка наклонялся, что-то говорил ей, затем они вместе начинали смеяться и снова говорили. Так продолжалось довольно долго, пока девочка не увидела маму. Она слезла с колен и побежала к ней, зажав в руке шоколадку, которую архиерей незаметно ей дал. Перед тем как уткнуться в подол материнского платья, девочка обернулась и помахала рукой владыке, он помахал ей в ответ. Мать, подхватив девочку на руки, понесла в дом укладывать спать. А мы еще несколько часов сидели с владыкой, расспрашивая его обо всем, что хотели узнать.
Навсегда осталась в памяти картина непринужденного общения митрополита с маленьким ребенком, их обоюдная радость. Стены могучего Троицкого собора были бело-розовыми от закатных облаков, упругим ковром стелилась под ногами трава, воздух был напоен запахом ромашки, свежестью реки — и так светло и покойно было на душе, потому что от владыки волнами расходилась огромная любовь: к малышке, к нам, к обители преподобного Макария, ко всему миру.
Как хочется мне верить в то, что наша нижегородская паства обрела в лице митрополита Николая предстоятеля пред Господом, сугубого молитвенника, небесного ходатая за наши грешные души, покровителя и заступника!
Вечная память вам, святитель земли Нижегородской!
