«Нам первым выпало на долю в анархической России громко назваться монархистами»

Заметки о книге «Верная гвардия. Русская смута глазами офицеров-монархистов»

Знакомство с книгой «Верная гвардия. Русская смута глазами офицеров-монархистов» (из военно-исторической серии «Белые воины»), любезно подаренной её составителем и редактором А.А.Ивановым, вызвало у меня ряд соображений, которыми я счёл нужным поделиться с широкой читательской аудиторией.

Безусловно, все те люди, благодаря чьим трудам этот солидный том (так же как и пять предыдущих книг серии) появился на свет, заслуживают самых искренних комплиментов. Весьма удачно выбрано и название книги — «Верная гвардия», точно и ёмко характеризующее трёх её героев — полковников Ф.В.Винберга, Ф.Н.Безака и А.С.Гершельмана.

Благодаря А.А.Иванову и С.Г.Зирину, подготовившим обстоятельные очерки о каждом из офицеров-монархистов, их воспоминания, составляющие основу книги, обретают осязаемое биографическое измерение. А опубликованные в ней (в ряде случаев — уникальные) фотографии дают возможность в прямом смысле взглянуть в глаза ушедшей эпохе и непосредственным участникам её бурных событий. Хочется надеяться, что работа по сбору и обобщению биографического материала будет продолжена и выльется в отдельные исследования.

Вообще, следует отметить, что эта книга из числа тех, которые, даже при большом на то желании, не получается читать «по диагонали»: настолько плотно спрессованы и тесно переплетены в ней факты, события, характеристики различных общественных и политических личностей, комментарии, документальные и стихотворные тексты. Разделяя в целом оценки, изложенные в рецензии А.В.Репникова, я в то же время хочу обратить внимание на некоторые важные, с моей точки зрения, содержательные моменты, которые дают повод для весьма актуальных рассуждений.

Из трёх основных текстов, опубликованных в книге, наиболее интересными мне представляются воспоминания Ф.В.Винберга «В плену у «обезьян» (Записки «контрреволюционера»), впервые увидевшие свет девяносто лет назад.

Без сомнения, книга Ф.В.Винберга, в которой каждая строчка в буквальном смысле выстрадана автором в тюремных застенках, является ценным историческим документом эпохи. Причём, рискну высказать «крамольную» мысль, что таковым её делает отнюдь не столь милая для многих профессиональных историков протокольная фиксация событий и рассудительные комментарии, а, напротив, субъективная разорванность целого ряда оценок и выводов. Ф.В.Винберг смотрит на происходящее глазами монархиста, не впавшего ни в состояние либерального «прозрения», ни изнуряющего до безумия рефлексирования. Он остаётся в той же монархической «статике», в которой пребывал и до февраля 1917 г., в связи с чем его «субъективная» оценка событий представляется менее хаотичной, чем, например, у тех же высмеиваемых Ф.В.Винбергом русских «монархистов», «ублажённых шутовской комедией, каковую представляла собой жизнь «Державной Украины» [..] под «булавой» (имевшей робкую, но недвусмысленную тенденцию постепенно превращаться в скипетр) «Ясновельможного Пана Гетмана Павло Скоропадского». При всём при том, это предельно жёсткая, нелицеприятная как для большевиков и либералов, так и для многих «бывших», и по-военному прямая оценка.

С самого начала книги «В плену у «обезьян» бросается в глаза резкая, а порой и откровенно уничижающая, характеристика Ф.В.Винбергом представителей великоросского народа и их участия в революционной смуте. Следует заметить, что таковая была свойственна многим русским монархистам с «европейской родословной» (в том числе и одному из столпов казанского черносотенства В.Ф.Залескому, изучением биографии которого я долгое время занимаюсь). Ф.В.Винберг зол на русский народ, зол и желчен, как культрегер, результаты многолетних трудов которого рассыпаются в прах на его собственных глазах. Но это отнюдь не тупое русофобское злорадство, свойственное либералам, а своего рода анамнез и беспощадный, но верно поставленный, диагноз тяжёлого социального и духовного заболевания. И сам Ф.В.Винберг, судя по всему, подсознательно относит себя к числу тех, кто дал возможность этой болезни перейти в открытую форму, когда из вскрытых с помощью революционных методов опухолей хлынул накопленный веками социальный «гной».

«На этих страницах моего дневника, — пишет он, — написано много строк, пропитанных желчью и гневом против моего родного народа. Ни одну из этих строк не изменю, ибо думаю, что всё, ими выраженное, есть горькая правда. Но я сознаю, что другой, более снисходительный русский человек, мог бы отнестись мягче к своему же родному народу, памятуя былую преданность свою ему и дорожа своею с ним кровной связью. Думаю, что и чувства, руководимые мною, если в них досконально разобраться, таят в глубине своей и любовь, так беспощадно поруганную, и участие, так грубо и неблагодарно отринутое». Наверное, в первую очередь, именно поэтому Ф.В.Винберг искренне радуется, когда встречает (в том числе и среди большевиков) людей, в которых ещё живы высокие представления о Родине, вера в Бога, воинская честь, элементарная человеческая порядочность, долг перед своим народом.

Как это не кощунственно звучит, но преданному адепту монархии, было тогда, пожалуй, легче и благороднее пустить себе пулю в лоб (подобно тому, как это сделал С.В.Зубатов), чем каждодневно, ежечасно, повсеместно наблюдать всепожирающую вакханалию «свободы», буквально на глазах разлагающую многовековой традиционный русский миропорядок. «Когда на нас обрушился февральский государственный переворот, — вспоминает, в частности, Ф.В.Винберг, — я почувствовал себя брошенным в какую-то бездну, в которую летели все мои идеалы, всё, во что я верил, что я любил, все заветы, которым я служил и посвятил лучшие силы души моей. Вспоминая всё прожитое, великим утешением и удовлетворением служит мне сознание, что изменившиеся так круто все обстоятельства личной и политической жизни ни в чём не затронули цельного моего духовного багажа: ни разу я не покривил душой на этот проклятый год, ни в чём не изменилось моё мировоззрение; пьедестал, на котором высились все мои идеалы, остался нетронутым и незыблемым».

Даже испытывая очевидные симпатии к В.М.Пуришкевичу, Ф.В.Винберг подчёркивает, что озадачен, жалеет и даже возмущён его высказываниями в адрес представителей августейшей семьи. Весьма показательно и отношение Ф.В.Винберга к убийству Г. Е.Распутина: несмотря на все свои антипатии к последнему, он находит в себе силы признать, что «это «действо», притом же произведённое не вполне удачно, в отношении подробностей предшествовавших и последовавших, принесло скорее вред Царю и России, чем пользу». Видно при этом, что Ф.В.Винберг в известном смысле разрывается между искренним уважением к В.М.Пуришкевичу, обусловленным заслугами последнего перед Россией, и полным неприятием его выпадов против Императора и Императрицы. Не решаясь, по-видимому, из этических соображений высказать своё возмущение «в лоб», он привёл отрывок письма находившегося вместе с ним в заключении корнета П.Н.Попова (П.Н.Шабельского-Борка) к своему приятелю, в котором, в частности, говорилось: «..вдумываясь теперь во всё, строя выводы, порой мне кажется, что Пуришкевича судили не за «правизну», а за левизну. Речь его во время последнего слова была шедевром митингового ораторства, но местами мне не понравилась. Мне было грустно, когда он завёл волынку об Императрице Александре Феодоровне и Распутине. Какой это монархизм»!

В воспоминаниях Ф.В.Винберга сквозит его трагическое одиночество — даже среди тех, кого он по-прежнему называет монархистами. Но в то же время, Ф.В.Винберг осознаёт, что монархическая искра не потухла, что она по-прежнему теплится в душах многих русских людей, укрытая под тяжёлым спудом совершённых за последнее время грехов, но готовая вновь вспыхнуть на оживляющем ветру грядущего покаяния перед Богом и Государем. Ф.В.Винберг интуитивно чувствует, что в условиях либерально-большевистских гонений русская монархическая идея начинает приобретать новое свободное качество, очищаясь от прежних фальшивых наслоений в виде формально-казённого «верноподданничества».

«Мне кажется, — пишет он, — что мы ныне переживаем крупный поворот в нашей истории, независимо от встряхнувшей нас революции, такой несвоевременной, такой ненациональной, такой беспочвенной. [..] Кончился петроградский период русской истории. Среди грандиозного потрясения всех устоев государства и всех жизненных основ народа зачинается новая эра. Россия продолжает своё историческое шествие, споткнувшись на трагическом повороте, растеряв все свои материальные блага, выронив из ослабевших рук меч, ей врученный для защиты, но, сохранив ещё — я в это верю — искру своего народного духа. Этой искры достаточно, чтобы в своё время воспламениться широким, очищающим пожаром и зажечь сердца русские пламенем тех духовных дерзаний, наличность которых надёжно обеспечит дальнейший её путь к Свету. Петербургское полицейское государство, со своей системой чрезмерной централизации, обездушившей на чухонском болоте действительно живительные, производительные и созидательные силы народа, отжило свой век. Ему на смену приходит что-то, которое чудится мне началом животворного, счастливого и могучего расцвета Родины».

По большому счёту, теперь, когда быть монархистом не просто не выгодно, но и смертельно опасно, и начинается тот мучительный катарсис, который должен в конечном итоге привести к естественному возрождению в сознании народа православно-монархических идеалов. И самому Ф.В.Винбергу с немногочисленными единомышленниками выпала ответственная миссия поднять втоптанное в грязь пленившими его «обезьянами» знамя монархии. Весьма символично в связи с этим звучат такие слова из того же процитированного им письма корнета П.Н.Попова: «Нам первым выпало на долю в анархической России громко назваться монархистами». Всё это похоже на некое переосмысление идей славянофильства применительно к резко изменившемуся контексту эпохи. Конечно, рассуждения Ф.В.Винберг о самодержавии, соседствующие с реверансами в адрес конституционной монархии, и некоторые другие путаные словесные пассажи, не дают оснований причислять его к глубокомыслящим теоретикам русского консерватизма, но сочетание завидной интуиции с идейной «упёртостью» во многом компенсирует данный недостаток. И мне представляется, что эти стихийно нащупанные моменты очень важны для дальнейшего осмысления путей развития русской консервативно-монархической мысли.

Достаточно интересными являются также характеристики, даваемые Ф.В.Винбергом различным политическим деятелям, волею судеб разделившим с ним «прелести» тюремного заключения и тем, с кем он был ранее лично знаком (в том числе: С.П.Белецкому, В.Л.Бурцеву, А.В.Карташёву, А.И.Коновалову, Н.И.Иванову, В.М.Пуришкевичу, С.Н.Салтыкову, В.А.Сухомлинову, С.Н.Третьякову, А.Н.Хвостову и другим). Близкое знакомство и общие испытания обнажили многие скрытые в привычных условиях сосуществования черты натуры, которые он весьма внимательно подметил и отразил в своих воспоминаниях. При этом особенно ценно, что, несмотря на откровенную политическую враждебность по отношению ко многим своим сокамерникам из числа социалистов и либералов, Ф.В.Винберг даёт таковым оценки, прежде всего, с точки зрения их нравственных качеств, интеллектуального развития, религиозности, верности воинскому и гражданскому долгу.

Весьма ценными с исторической точки зрения могут считаться воспоминания Ф.В.Винберга о «Союзе воинского долга», который он одно время возглавлял, и его предполагавшемся участии в неудавшемся «корниловском мятеже». Причём, описывая события 1917 г., Ф.В.Винберг вновь и вновь возвращается к теме морального разложения русской армии, особенно болезненно реагируя на его проявления в офицерской среде. Видно, как эта тема буквально гнетёт Ф.В.Винберга, который, в отличие от многих, резко высказывается не только против тех «разложенцев», кто перешёл «на службу революции», но и тех, кто выступал против неё. «Такие господчики, — пишет он, — пользовавшиеся разрухой для своих мошеннических расчётов, главным образом примкнули к революционным кругам, но, к сожалению, многие из них числились в рядах «контрреволюционеров», среди которых пользовались и уважением, и доверием многих порядочных людей, совершенно неподготовленных к тому, чтобы среди лиц, носящих офицерские погоны, ожидать встречу с жуликами и проходимцами».

Поражает способность Ф.В.Винберга, не взирая на абсолютную политическую сумятицу, давать трезвые оценки происходящему, а также перспективам монархического движения в России. Так, например, 2 (15) февраля 1918 г. он отмечает в своём дневнике, что «со стихиями разбушевавшегося безумия народного нет средств бороться, пока из народных же низов не создадутся и не усилятся благотворные, чистые, животворящие порывы». «В том, — добавляет Ф.В.Винберг, — может быть, и заключается главная ошибка всех нас, стремившихся проломить себе дорогу наперекор стихии, что мы выступали слишком рано, без поддержки и сочувствия снизу, и оставались донкихотами, борцами за правду, которой никто ещё не сознавал в уме своём и не чувствовал её в праведных велениях своей спящей совести, и когда, взамен тернистого пути долга и чести, на которые звали мы во имя спасения Отечества, люди без отечества предлагали лёгкий путь наживы, грабежа и удовлетворения всех низменных страстей, подкупая себе слуг и поклонников благами «князя мира сего».

Вместе с этим, Ф.В.Винберг, как явствует из его рассуждений, далеко не свободен от целого ряда «классических» правых заблуждений, например, по поводу некоего особого монархического потенциала немецкого народа, а также военных возможностей Германской Империи. Безусловно, в условиях победоносного наступления германской армии на агонизирующую Россию предугадать близкий позор Компьена и балаганную «презентацию» Веймара было чрезвычайно трудно. Но большевикам, как известно, это, в конце концов, оказалось под силу, тогда как многие монархисты до последней минуты тешили себя иллюзорными ожиданиями того, что один из злейших враг России — немец — вот-вот покончит с другим её злейшим врагом — большевизмом. В результате рождалось весьма неудобоваримое настроение, которое можно определить, как «германофобствующую германофилию» или «гермамнофильствующую германофобию», что, в принципе, одно и то же.

«Ныне, по-видимому, — пишет в марте 1918 г. Ф.В.Винберг, — намечается совершенно другой исход: обозначается с большой вероятностью полная победа Германии над всеми своими противниками. Судя по известиям, приходящим с французского театра войны, сегодня, 27-го марта, и ещё вчера, англичане, американцы и французы терпят крупные поражения, и скорое взятие Парижа становится вероятным. В таком случае, совершится полная победа Германии, чреватая крупнейшими последствиями. Последствия эти должны быть следующими: 1) полный разгром нашей революции; 2) дискредитирование социалистических теорий; 3) падение демократического начала и ложно-либеральных, доктринёрских течений, под флагом служения благу человечества, служивших тёмным целям жидомасонства; 4) укрепление и усиление идеи монархизма не только в Германии, но и во всей Европе и, в частности, разумеется, реставрация нашей законной династии.

Я вполне сознаю, что победа Германии не спасёт Россию от совершившегося уже крайнего расслабления и умаления; напротив того, я думаю, что Германия подкрепит силой своего вооружённого победным мечом авторитета наш распад и развал. И, тем не менее, из двух зол я предпочитаю меньшее и открыто признаю, что теперь, при сложившихся таким образом обстоятельствах, определённо стою на германской ориентации».

Похожие настроения владели и Ф.Н.Безаком, «Воспоминания о Киеве и о гетманском перевороте» которого включены во вторую часть книги «Верная гвардия. Русская смута глазами офицеров-монархистов». В известном смысле его тоже можно понять: будучи очевидцем большевистских зверств в Киеве, Ф.Н.Безак, как и многие горожане, искренне расценил его занятие немцами и прекращение «красного» кровопролития как долгожданное освобождение. «Должен сказать, — пишет он, — что первый раз, когда я увидел германский батальон на улицах Киева, мне стало так больно и тяжело, что я повернул назад, чтобы только не встретить их, но надо отдать им справедливость: германские офицеры и солдаты держали себя так скромно и так были вежливы, что первое предубеждение прошло; тем более, что мы не могли не сознавать, что они нас просто спасли, так как не приди они, многие из нас стали бы жертвами большевиков».

При этом русский монархист Ф.Н.Безак в своей безысходности зашёл ещё дальше, заявив, что «при создавшемся положении в России после революции было уже вполне ясно, что Украина, хотя бы самостийная, могла спасти нашу Родину и не допустить все те ужасы, которые ей приходится переживать даже в настоящее время». «Уцелей тогда гетманство, — добавляет он, — Украина представляла бы значительную часть России, где не было [бы] речи о том, что деревня умирает от голода, и где, напротив, население процветало бы, и экономическая жизнь била бы ключом». По мнению Ф.Н.Безака, «создание такой Украины было бы благом для России»: «Тогда и другие части былой России могли бы сорганизоваться, вступить в тесный союз с Украиной, и мы вновь увидели бы великую, могучую, но только федеративную Россию».

Думается, что Ф.В.Винберг, откровенно издевавшийся над русскими «монархистами», сгрудившимися под булавой «Ясновельможного Пана Гетмана Павло Скоропадского», в данном отношении более трезво смотрел на вещи: безысходное упование на украинского гетмана в качестве спасителя России было не более чем самообманом. Столь же «успешными» являлись упования части белогвардейцев, к примеру, на бухарского эмира Сейид Мир Мохаммеда Алим-хана, с его армией и союзными «басмачами», или на регента Финляндии Г. К.Маннергейма, который, как известно, добился независимости последней с целью её превращения в плацдарм для освобождения России от большевиков, а затем был вынужден «подарить» Финляндию тамошним радикальным националистам.

Однако, несмотря на своё вынужденное «украинофильство», Ф.Н.Безак откровенно свидетельствует о том, кто, как и из чего раздувал местную «самостийность» и потворствовал её утверждению. Некоторые эпизоды из его воспоминаний не могут не порождать аналогий, связанных с нашим недавним прошлым и современной действительностью. Вот, к примеру, один из них.

«В одно прекрасное утро, — вспоминает Ф.Н.Безак, — мы с удивлением узнали, что в Киеве заседает Центральная Украинская Рада, избранная «всем населением Украины». Между тем никаких выборов в крае не было; мы бы не могли не знать, если бы такие выборы действительно происходили. В данном же случае вернее, что г-н Грушевский, австриец и профессор Львовского университета, со своей компанией избрали сами себя членами Рады и самочинно явились в Киев. Вместо того, чтобы немедленно предложить им всем немедленно убираться туда, откуда они пришли, а при неисполнении задержать и выслать их принудительным порядком, Киевский губернский комиссар донёс только об этом Временному правительству, прося указания, как надлежит ему поступить. Получился ответ: «Приветствуйте от имени Временного правительства Центральную Украинскую Раду». Тогда губернский комиссар отправился к ним, был принят очень любезно и передал приветствие Временного правительства, добавив от себя, что он только сожалеет о том, что не может им передать это приветствие на их поэтическом языке, так как совершенно его не знает. Таким образом, никем не выбранная Украинская Рада была узаконена Временным правительством».

Окончательно заручившись поддержкой последнего, Центральная Украинская Рада, по словам Ф.Н.Безака, «энергично принялась за свою работу, которая касалась главным образом народного образования, где она стала вести энергично и систематически украинизацию, и где все русские учителя изгонялись из школ и заменялись учителями из Галиции». Вслед за этим у неё дошли руки и до создания национальных украинских воинских частей. А закончилось всё, как и следовало ожидать, конфликтом с Временным правительством и провозглашением «Украинской народной республики».

Спасение от «самостийников», петлюровцев и большевиков Ф.Н.Безак видел в установлении твёрдой гетманской власти с опорой на германскую армию. Однако в его воспоминаниях то там, то тут проскакивают смутные сомнения в правильности своих убеждений. Ф.Н.Безак понимал, что немцы держали П.П.Скоропадского «на коротком поводке» (не дали ему создать «небольшую наёмную армию» из «воинствующего населения Кавказа», заигрывали с петлюровцами и т. д.), но по каким-то причинам не признал это открыто даже по прошествии пятнадцати лет.

Он вполне одобряет позицию гетмана, который во время визита в Берлин «доказывал императору Вильгельму, что немцы делают большую ошибку, остановившись на Украине, а на севере дойдя лишь до Прибалтийского края, оставив всю остальную Россию во власти большевиков, и что им следовало двинуться дальше, занять Петербург и Москву и выгнать отовсюду большевиков; тогда бы во всей России их встретили так, как на Украине — как освободителей от большевистского ига». И тут же описывает факты неприязненного отношения к немцам (что в условиях многолетней кровопролитной войны с Германией, безусловно, было неудивительным) со стороны населения и резкую неприязнь к ним части высшего офицерства (в лице графа Ф.А.Келлера).

Кончаются же все эти рассуждения парадоксальным, но достаточно трезвым выводом: «В действительности же, — пишет Ф.Н.Безак, — главная причина крушения гетманского строя имеет большую аналогию с теми причинами, которые привели к крушению Добровольческой армии. Как в то время вся Россия ещё не изжила большевизм, так и на Украине революционная молодёжь возлагала свои надежды на большевизм и не ошиблась в этом отношении, так как Петлюра со своими войсками продержался в Киеве не более шести недель и на смену им скоро явились большевики. Но оправдали ли большевики все их тогдашние ожидания, и что они им принесли?.. Нищету, голод и полный произвол, как и во всей России. [..] Поэтому, как несправедливо бы было обвинять исключительно генерала Деникина во всех неудачах Добровольческой армии, так и несправедливо было искать причину падения гетманства в разных ошибках, якобы допущенных гетманом Скоропадским. Конкретная же причина, по моему убеждению, в действительности кроется в том, что тогда в большевизме ещё не разочаровалось население России и Украины».

В воспоминаниях монархиста Ф.Н.Безака прослеживается то же чувство идейного одиночества, что и в воспоминаниях Ф.В.Винберга, но с более выраженным геополитическим оттенком. «Везде измена, трусость и обман», — это для него характеристика действий не только многих людей, но и целых держав. Так, в частности, Ф.В.Винберг с нескрываемым осуждением высказывается в отношении бывших союзников России по Антанте, отмечая, что одни из них только радуются, что революция и её последствия дают им возможность после окончания войны не исполнять договор о передаче Константинополя и проливов, и им «совершенно всё равно», что будет происходить с русским народом. Другие же считают Россию страной, «где при старом режиме царил произвол», и: «Пока эта «варварская страна» спасала Париж, уложила на полях и болотах Восточной Пруссии тысячи и тысячи солдат, она была хороша; когда же надобность в этом прошла, можно было махнуть на неё рукой».

Однако при всём при этом в воспоминаниях Ф.Н.Безака, как и в воспоминаниях Ф.В.Винберга, присутствует одна важная константа, дававшая им возможность, несмотря на все испытания судьбы и искушения внешней безысходностью, оставаться самими собой и продолжать борьбу. И эта константа — Император Николай II и члены августейшей семьи, воспоминания о которых наполнены бесконечной преданностью и фактически религиозной верой в их непогрешимость. По большому счёту, это — персонифицированный образ России, который верные гвардейцы пронесли в своих сердцах через страшные горнила революций и гражданской войны и который придавал их деятельности осмысленный и цельный характер.

Помимо означенного, большой интерес в воспоминаниях Ф.Н.Безака представляют, по моему мнению, его рассказ об убийстве П.А.Столыпина, очевидцем коего он являлся, «гетманском перевороте» в Киеве весной 1918 г., а также характеристики, даваемые таким известным военным и государственным деятелям, как В.Н.Воейков, Ф.А.Келлер, А.П.Ольденбургский, П.П.Скоропадский и другим.

Воспоминания А.С.Гершельмана «Эмиграция», включённые в третью часть книги, как может показаться на первый взгляд, стоят несколько в стороне от воспоминаний Ф.В.Винберга и Ф.Н.Безака, ибо описывают то, что происходило уже «после России». Но это лишь на первый взгляд. Следует отдать должное составителю и редактору «Верной гвардии..» А.А.Иванову за то, что он очень грамотно подобрал и выстроил имевшиеся в его распоряжении материалы. Несмотря на различия авторских стилей, которыми написаны воспоминания, а также мест действия описываемых в них событий, содержание книги воспринимается как единое целое, ведь эти хроники «русской» смуты (как и судьбы их авторов) нанизаны на общую нить истории и, по сути, продолжают одна другую.

В воспоминаниях А.С.Гершельмана чувство одиночества, ощутимое в воспоминаниях Ф.В.Винберга и Ф.Н.Безака, отходит далеко на задний план. Мне представляется, что они как раз об обратном. Воспоминания А.С.Гершельмана напоминают обстоятельный отчёт о том, как раскиданные судьбой по чужбине монархисты вновь обретают единство, всё больше проникаясь сознанием необходимости объединения ради грядущего спасения Родины. Подготовка и заседания Первого Монархического съезда русской эмиграции в Бад-Рейхенгалле (Бавария) 1921 г. (с воспроизведением части принятых на нём документов), реакция на него прессы, деятельность Высшего Монархического Совета, — обо всём этом А.С.Гершельман пишет, по возможности, подробнее, стараясь не пропустить хотя бы один значительный момент.

Весьма показательной является и те настроения, которые охватили А.С.Гершельмана и его единомышленников после окончания Первого Монархического съезда: «Мы вернулись из Баварии, — пишет он, — радостные и возбуждённые, считая Съезд первой победой монархистов над силами революции, начиная от коммунистов и до всяких демократических мастей. Впервые мы открыто сказали, что мы монархисты, и подняли стяг борьбы за свои убеждения».

Как и в случае с Ф.В.Винбергом и Ф.Н.Безаком, в воспоминаниях А.С.Гершельмана присутствует та же константа: «В то время, — пишет он о начале 1920-х гг., — кроме основной нашей задачи — поднятия монархического стяга, мы считали своей обязанностью окружить память о покойном Государе тем ореолом, которого Он заслужил своею мученической кончиной». Именно здесь, в эмиграции, улетучились и многие иллюзии русских монархистов по поводу истинных интересов западных держав в отношении России. «У монархистов, — пишет, в частности, А.С.Гершельман, — не было московских купцов Морозовых, тративших миллионы на поддержание работы революционеров, не было и американских банков, субсидировавших русскую революцию. Эта истина была нами постигнута очень быстро.

Возрождения России никто не хотел, это было ясно. Наоборот, старую Россию боялся и ненавидел почти весь Запад, кроме небольших, незначительных государств. И недаром Запад поддерживал большевиков всякий раз, когда власть их над Россией начинала шататься.

Мы, офицеры, прошедшие борьбу в Белых армиях, почуяли это на своих головах. А потому сила монархистов находилась в единении, сплочённости и в вере в своё правое дело».

Нельзя не отметить при этом, что воспоминания Ф.Н.Безака и А.С.Гершельмана, как и многие факты из биографий всех трёх гвардейцев, публикуются впервые и, безусловно, должны привлечь к себе повышенное внимание профессиональных исследователей и всех, кто интересуется историей России и русского монархизма. По словам А.А.Иванова, во время подготовки книги «явно чувствовал помощь свыше» — «всё делалось «само» — материалы шли в руки, люди дарили нужные книжки, попадались нужные материалы». Конечно, это не случайно, ведь дело, которым занимаются Андрей Александрович и его единомышленники, направлено на восстановление правды о царственных мучениках и тех, кто оставался верен им на протяжении всей своей жизни. И труд этот, достойный всяческого одобрения, обязательно должен быть продолжен.