 |
| История. РФ, РВИО | Анатолий Берштейн | 14.07.2006 |
 |
| Памятник императору Николаю I на Исаакиевской площади в Петербурге |
Начавшись с драматических событий, всё последующее пребывание Николая I на троне шло для него под страхом переворотов и восстаний. Он искренне верил, что Провидение спасло и поставило его во главе России для выполнения великой миссии. Он верил в особый путь России, в её предназначение — пребывать островом стабильности и порядка в море либерального хаоса и революционных штормов.
На первом отрезке своего царствования он пытался установить справедливый в его понимании порядок и спокойствие, параллельно вынашивая идеи реформ — в первую очередь крестьянской, но после европейских революций окончательно отгородился от Запада, ужесточил внутренний распорядок жизни своих подданных и получил бесславную войну, в которой катастрофически проиграл по всем статьям.
По воспоминаниям его родных и приближённых, в конце жизни Николай I был очень одинок и разочарован. Его титанические усилия дали посредственные результаты. Он надеялся на благодарность и историческое признание, а снискал откровенную нелюбовь, непонимание и даже страх.
«Начало славных дней…»
Почти каждое русское царствование начиналось с надежды, а заканчивалось разочарованием. «Начало славных дней» Николая I в этом смысле не стало исключением. Общество было разочаровано последним десятилетием правления Александра I, апатией императора, «аракчеевщиной» и встретило нового царя, несмотря на его нелестную репутацию, с «умеренным оптимизмом».В первые годы правления Николая I многое способствовало его популярности: стремление восстановить законность и порядок, благородная, пусть и показная, манера себя вести, импонировала и внешность императора. Он жестоко, но, по мнению многих, строго и решительно наказал бунтовщиков-декабристов. Зато уволил Аракчеева (правда, говорят, что ему симпатизировал Константин), вернул из ссылки Пушкина и освободил Грибоедова.
Его идейным и нравственным наставником в первые полгода царствования стал Карамзин, с которым Николай и его матушка встречались чуть ли не ежедневно. Великий историограф хотел успеть поделиться с молодым царём своими взглядами на Россию и самодержавие. Он проповедовал теорию идеального самодержавия, по которой царь должен был не тиранить страну, а служить ей. Как говорил кто-то из славянофилов: царю власть, народу мнение. Карамзин полагал, что России более соответствует образ просвещённой монархии. Он выступал категорически против кабинетного, бюрократического творчества, против административных методов, столь любезных «систематическим умам». Прежде чем реформировать Россию, надо просветить народ, — убеждал историк. (Эту мысль высказывали и до Карамзина, и после. Например, Ключевский: «Россия была крещена, но не просвещена»). В частности, Карамзин считал, что Россия пока не созрела для отмены крепостного права, и был уверен, что к свободе «надобно готовить исправлением нравственным».
Но Николай усвоил только то, что укладывалось в его представление о самодержавном строе. Говорят, что по задумке любимого императором архитектора Клодта, знаменитая скульптурная композиция на Аничковом мосту должна была символизировать рушившуюся империю и самодержца, который остановил её над пропастью и усмирил. Вполне возможно, что образ царя-всадника и России — вздыбленного коня принадлежал самому Николаю. Это соответствовало его пониманию своей роли. Он трактовал власть царя как власть хозяина. Как его собственность. А собственность — священна. Хозяин должен заботиться о своём добре, не расточать его, копить, выбирать для этого хороших и верных слуг. Все должны безропотно выполнять его хозяйскую волю. В хозяйстве — строгая иерархия. Всё подчинено дисциплине. Во всём должна быть система, точные правила, закон. И, конечно, свою собственность надо защищать.
Приоритеты Николай I расставил сразу. В первый год своего правления он сначала создал свою собственную канцелярию, учредил тайную полицию, потом выпустил «чугунный» указ о цензуре, затем поручил Сперанскому, доказавшему свою лояльность во время суда над декабристами, в возможно кратчайшие сроки привести в порядок законы. И вплотную занялся образованием и просвещением молодёжи (неслучайно он попросил Пушкина написать ему записку именно о воспитании) в духе тех ценностей, которые вскоре в оппозиционных кругах получили название «теории официальной народности» — православия, самодержавия, народности.
Одновременно он создаёт секретный комитет из высших бюрократов, чтобы те начали рассматривать важнейший для России вопрос — крестьянский. Но келейно, без спешки, взвешенно — а там видно будет.
Так что в 1826 г. в России создаётся сначала пресловутое Третье отделение во главе с графом Бенкендорфом, которому Николай I поручил «утирать слёзы обиженных и наказывать виновных». Последнее, правда, у немногочисленной группы чиновников (всего 16 человек), приданного им корпуса жандармов в несколько тысяч и многочисленных осведомителей получалось лучше.
Указа о предварительной цензуре императору вскоре показалось мало. Был учреждён дополнительно опять же секретный комитет для тайного контроля над цензурой во главе с Бутурлиным. Получалась двойная цензура — предупредительная и карательная. «Над журналистами повис дамоклов меч», — говорил член этого комитета барон Корф.
К 1835 г. окончательно была ликвидирована и призрачная автономия, которой обладали российские университеты по уставу Александра I от 1804 г. Министр просвещения отныне назначал ректоров, деканов, профессоров. Богословие и история Православной церкви стали обязательными предметами на всех факультетах. Университеты лишались функций контроля над средними и низшими училищами. Управление всеми учебными заведениями округа сосредоточилось в руках попечителя. На эту должность обычно назначался или местный губернатор, или отставной генерал. Студенты были обязаны носить форму, устав предписывал им нравственные правила, манеры, причёску. Инспектор должен был следить за их поведением, за посещением ими церкви. Провинившихся сажали в карцер, исключали из вузов, отправляли в солдаты.
А в 1833 г. вышли и обещанные 15 томов «Свода законов Российской империи». Надо отдать должное, при Николае I Россия избавилась, наконец, от фаворитов и временщиков. При новом царе не было ни меншиковых, ни биронов, ни потёмкиных, ни аракчеевых. Первый же параграф Закона гласил: «Император Российский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться верховной власти не только за страх, но и на совесть Сам Бог повелевает».
«Мне нужны не умники, а верноподданные»
Николай Павлович с детства увлекался техническими науками и равнодушно относился к гуманитарным. Он был чужд «усыпительным лекциям». Считал их напрасным времяпрепровождением. Не полезными. Пустыми. Тратой времени. «Общие предметы или забываются, или не находят никакого приложения в практике», — говорил он. И любил повторять: «Мы инженеры». Таким «инженером-наладчиком» России он себя и считал.Точнее, «отцом-командиром». Многие современники подтверждают, что он искренне верил, что в состоянии один управлять Россией, сведя государственную власть к личному самодержавию. Поэтому для Николая I не «кадры решали всё», а всё решал только он один, используя силу государства. Пытаясь подражать Петру, он смотрел на государство как на инструмент, который способен изменить мир. Однако, в отличие от Петра, Николай не изменял мир и, наверное, не стремился к этому. Ему было достаточно иметь огромный бюрократический аппарат, чтобы контролировать и управлять, регулировать жизнь того, что было под его началом, — Россию, российское общество.
Не доверяя до конца просвещённой аристократии, Николай I пытался создать касту по-военному организованных и лично ему преданных людей. Его неумение, а вернее, подсознательное нежелание назначить компетентных чиновников было общеизвестным. Говорят, что после одного из назначений очередного протеже Николая генерал А.П. Ермолов язвительно заметил: «Вот если перед кем колени преклоню, то пред Незабвенным: ведь можно же было когда-либо ошибиться, нет, он всегда как раз попадал на неспособного человека, когда призывал его на какое-нибудь место».
Среди наиболее влиятельных и пользующихся особенным расположением царя оказались многие люди, не обременённые специальными талантами и знаниями и оказавшиеся на своих должностях исключительно благодаря преданности императору. (Надо отдать должное Николаю — он так же был предан своим друзьям.) С другой стороны, среди его сподвижников было много и выдающихся государственных деятелей. Он не скрывал своего критерия отбора: «Мне нужны не умники, а верноподданные». И для всех — регулируемая, дозированная свобода и контроль. Охранительное кредо сформулировал, как ему и положено, шеф жандармов граф Бенкендорф: «В нашей России должны учёные поступать, как аптекари, владеющие и благотворными, целительными средствами и ядами, и отпускать учёность только по рецепту правительства».
И, тем не менее, при такой «вертикали власти» Николай не мог чувствовать себя полновластным хозяином положения и по-настоящему решать насущные вопросы управления Империей. «Россией управляет класс чиновников. Из недр своих канцелярий эти невидимые деспоты, эти пигмеи-тираны безнаказанно угнетают страну и, как это ни парадоксально звучит, самодержавец всероссийский часто замечает, что он вовсе не так всесилен, как говорят, и с удивлением, в котором он боится сам себе признаться, видит, что власть его имеет предел. Это предел положен ему бюрократией, силой страшной повсюду, потому что злоупотребление ею именуется любовью к порядку, но особенно страшной в России», — так писал в своей знаменитой книге маркиз де Кюстин, имевший возможность наблюдать происходящее в «Николаевской России» изнутри. Но не один только он. Это констатировали практически все. Например, опять же, Ключевский: «Россия управлялась не аристократией и не демократией, а бюрократией, то есть действовавшей вне общества и лишённой всякого социального облика кучей физических лиц разнообразного происхождения, объединённых только чинопроизводством».
«Я смотрю на человеческую жизнь как на службу»
Известный цензор того времени А. Никитенко писал в своём «Дневнике»: «В России не служить — значит не родиться, а оставить службу — значит умереть».В 1847 г. чиновников в России было 61 548 чел. (половина из них на службе в министерствах внутренних дел и юстиции). В 1851 г. численность чиновничества выросла уже до 74 000 чел. (это против 16 тыс. в начале века, хотя население увеличилось менее чем в два раза — с 40 до 60 млн). А в 1857 г. насчитывалось уже 90 139 чиновников. Это была сплочённая корпорация, составившая новую социальную опору самодержавия.
Царь смотрел «на человеческую жизнь как на службу». И себя считал первым слугой государства, исполняющим свой долг. Любитель простых решений, ясных и понятных, порой примитивных схем, доктринёр и однодум, как ехидничали некоторые, он искренне верил исключительно в бюрократические, канцелярские методы управления. Так, чтобы общество их и не заметило. И бюрократия превращалась в своеобразный орден, со своим уставом, посвящением, совершенно бесконтрольный и безнаказанный, несмотря на кажущуюся строгость царя и его собственную безусловную честность. Что порой приводило к тому, что некоторые учреждения просто превращались в разбойные притоны. К примеру, в 1843 г. в Московском уголовном суде сенатская ревизия обнаружила грубейшие нарушения законов. Соответствующие бумаги и улики было решено направить в Петербург, чтобы примерно наказать виновных. По дороге в столицу сорок (!) подвод с лошадьми и возчиками, везшими бумаги, бесследно и навсегда исчезли.
Ю. Самарин писал о бюрократах, имея в виду в первую очередь чиновничество Николаевской эпохи: «Это тупая среда, лишённая всех корней в народе и в течение веков карабкающаяся на вершину, начинает храбриться и кривляться перед своей собственной единственной опорой… Власть отступает, делает уступку за уступкой безо всякой пользы для общества!»
«Никакого всезнайства и противоречия»
Николай I никогда не скрывал, что любит армию и презирает «фрачников». «Если бы не военные, то было бы плохо», — говорил он. Именно армию он считал образцовой моделью общества: «Здесь порядок, строгая безусловная законность, никакого всезнайства и противоречия, всё вытекает одно из другого». Общей тенденцией перестройки государственного управления при Николае I была милитаризация государственного аппарата. Некоторые ведомства были полностью военизированы (горное, лесное, путей сообщения), но и обычное гражданское управление постепенно превращалось в управление военное. (К концу правления Николая из 53 губерний 41-й руководил военный, из 55 членов Госсовета их было 27, из 13 министров — 8).Вся бюрократическая система достигла предельной централизации и должна была действовать, по мысли Николая, с той же строгостью и дисциплиной, что и армия, которая и представлялась императору идеальным образцом для устройства всего общества.
42% бюджета страны шло на военные расходы. Увеличилось довольствие, сократился на пять лет срок службы, строились новые госпитали. Казалось бы, где как не в армии Николая должны были особо любить и почитать. Но, увы, и в армии положение оказалось плачевным.
По официальным данным, с 1825 по 1850 г. в армии умерло от болезней 1 062 839 «нижних чинов». За это же время в сражениях — во время войн в Персии, с Турцией, на Кавказе, подавления польского восстания и интервенции в Венгрию — были убиты 300 233 человека. В этот период в армии состояло 2 600 407 солдат, следовательно, от болезней умерли 40% наличного состава «нижних чинов».
«Учить» в армии было синонимом «бить». Массовое рукоприкладство, телесные наказания было ординарным и даже обязательным элементом службы. В то же время небывалых размеров достигло казнокрадство (спекуляция и «коммерция» военным имуществом процветали и в годы Крымской войны).
Николай реагировал на это эмоционально, но сугубо казённо. К тому же жалобы до него не доходили — все норовили отчитаться положительно. Как писал крайне лояльный к самодержцу М. Погодин: «Государь, очарованный блестящими отчётами, не имеет верного понятия о настоящем положении России. Став на высоту недосягаемую, он не имеет средств ничего слышать: никакая правда до него достигнуть не смеет, да и не сможет; все пути выражения мысли закрыты, нет ни гласности, ни общественного мнения, ни апелляции, ни протеста, ни контроля».
Конечно, он наказывал за применение неуставных пыток и прочие нарушения. Но и по закону, который он искренне почитал, будучи «великим легитимистом», можно было делать практически всё.
Хрестоматийный пример: когда во время холеры двое контрабандистов нарушили карантинный режим и граф Пален попросил для них смертной казни, Николай написал: «Виновных прогнать сквозь строй тысячу раз двенадцать раз. Слава Богу, смертной казни у нас не бывало и не мне её вводить». При этом ему доподлинно было известно, что если человека прогнать сквозь тысячный строй три-четыре раза, то наступала неминуемая смерть.
Опять же парадокс: русский государственный уклад, по словам того же Кюстина, — это строгая военная дисциплина вместо гражданского управления, это перманентное военное положение, ставшее нормальным состоянием государства. С другой стороны, когда началась настоящая военная кампания, а не подавление восстания в Польше или Венгрии, или, тем более, проведение плац-парадов, маневров и учений, Россия оказалась технически и экономически к ней не готова.
Перед Крымской войной наши кремнёвые ружья стреляли на 200−300 шагов, у противника нарезное оружие поражало цель на 1300−1500, русский парусный флот был неконкурентоспособен при столкновениях с паровым. В конечном итоге, самая большая армия Европы терпит, может быть, самое сокрушительное за всю свою историю поражение от 60-тысячного военного экспедиционного контингента намного более промышленно развитых Англии и Франции.
«Империя фасадов»
По едкому выражению разочаровавшегося в Николае I Фёдора Тютчева, «у него был фасад великого человека». Его внушительная, представительная внешность, суровость и повелительность, громкий голос, уверенные манеры и, возможно, театральный талант снискали ему популярность, но преимущественно у придворных, а не у интеллектуалов.Николай всю жизнь играл роль Императора всея Руси. Везде. Как говорил де Кюстин: ищешь человека — находишь императора. (Хотя, заметим, многочисленные свидетельства утверждают, что в кругу семьи Николай позволял себе расслабиться и стать мужем, отцом и дедом. Но и это был «император на отдыхе».)
На авансцене Империи всё выглядело помпезно. Современники отмечали невообразимые по пышности балы и другие официальные мероприятия. Но за кулисами ситуация выглядела значительно менее приглядной. Дефицит бюджета постоянно рос. В 1849 г. он превышал 29 млн рублей, а уже на следующий год — 38 млн (при общем бюджете 200 млн с небольшим).
Историк С.М. Соловьёв, современник событий, вспоминал: «Фрунтовики воссели во всех правительственных местах, и с ними воцарилось невежество, произвол, грабительство, всевозможные беспорядки. Смотр стал целью общественной и государственной жизни. Всё делалось напоказ для того, чтобы державный приехал, взглянул и в сказал: „Хорошо! Всё в порядке!“ Отсюда всё потянулось на показ, во внешность, и внутреннее развитие остановилось…»
При этом сам Николай I не был обыкновенным «показушником». Он был, скорее, фигурой драматической. Он самым искренним образом продолжал убедительно играть роль одинокого, жертвенного императора, обременённого властью и миссией и неукоснительно выполняющего свой долг: «Странная моя судьба; мне говорят, что я — один из самых могущественных государей в мире, и надо бы сказать, что всё — то есть всё, что позволительно, — должно бы быть для меня возможным, что я, стало быть, мог бы по усмотрению быть там и делать то, что мне хочется. На деле, однако, именно для меня справедливо обратное. А если меня спросят о причине моей аномалии, есть только один ответ — долг! Да, это не пустое слово, для того, кто с юности приучен принимать его так, как я. Это слово имеет священный смысл, перед которым отступает всякое личное побуждение, всё должно умолкнуть пред этим одним чувством и уступить ему, пока не исчезнешь в могиле. Таков мой лозунг. Он жестокий; признаюсь, мне под ним мучительнее, чем можно выразить, но я создан, чтобы мучиться». Добавим: и мучить других.
«Совершенно секретно»
Любовь ко всему секретному в России давно известна. Как и замечание мадам де Сталь, что в России всё тайна, но ничего не секрет. Пожалуй, в самом начале своего правления император Николай I действительно пытался решить в первую очередь крестьянский вопрос и всерьёз думал об отмене в той или иной форме крепостного права. Даже сам факт создания сверху Секретного комитета расценивается в России как признак серьёзного намерения. В то же время и как символ ненадёжности — практические шаги всегда требуют гласности.Шли годы, и казалось, что реформы вот-вот начнутся, но сначала отвлекло и напугало восстание в Польше, потом пошло сравнительно спокойное десятилетие, когда «фасад» выглядел вполне пристойно. Поэтому считалось, что пока всё спокойно, с реформами можно и погодить. Николай тоже ждал. Потом вошёл в новую роль — вынужденное отступление, уступку бюрократии он стал считать собственной волей. Тем более, что самодержавный инстинкт подсказывал: при либеральных реформах «угроза справа» действительно существует, а если же прижимать всех и вся (в том числе высших бюрократов), монарх и империя рискуют меньше. После революций в Европе в 1848 г. Николай окончательно сделал выбор: своё самодержавное спокойствие и закручивание гаек.
Справедливости ради всё же следует заметить, что император вынужден был смягчить положение крестьян и наиболее одиозные, жестокие проявления крепостничества. Так, в 1828 г. было ограничено право помещиков ссылать крестьян в Сибирь по своему усмотрению, с 1833 г. запрещалось продавать крестьян с публичного торга с раздроблением семей, а в 1847 г. крестьяне получили право выкупа на свободу при продаже имения с публичных торгов (позднее это право фактически было отменено). Подсчитано, что таких указов, в той или иной степени облегчающих жизнь крестьян, за время правления Николая I было издано не менее сотни. Другое дело — и в этом ключ для понимания сути или трагедии николаевского режима — за нарушение прав крестьянства ответственности практически никто не нёс, ибо крестьянин пожаловаться на помещика не мог — опять же по закону. Так что получалось, как всегда: царь-батюшка всё что надо сделал, но вот помещики своевольничают. А пожаловаться некому: царь далеко, Бог высоко. Но сам Николай Павлович мог спать спокойно — он распорядился как надо: всех своих подданных облагодетельствовал: крестьянам дал права, а помещикам — возможность их нарушать.
«Железный занавес»
«Господа, седлайте коней — во Франции революция!», — объявил Николай I, прервав бал по случаю дня рождения цесаревича в 1848 г. Он всю жизнь боялся и ждал революций и бунтов, чтобы встретить их во всеоружии. В 1849 г. он всё же смог осуществить свою страх-мечту:150-тысячная русская армия разгромила Венгерскую революцию и спасла корону Габсбургов ещё почти на 70 лет.
Именно во времена Николая I Россию и Европу впервые стали противопоставлять друг другу как два разных мира, основанных на различных принципах, формирующих политический, религиозный и национальный быт народов.
Николай не скрывал своего предубеждения против Запада, откуда шла всякая крамола, считая Россию «Третьим Римом», оплотом истиной христианской веры, форпостом порядка и стабильности. В частности, в 1831 г. убеждение, что западное воспитание подрывает основы русской жизни и что с этим надо бороться, приобрело по желанию Николая законодательные очертания. Записка, внесённая им в Госсовет, называлась так: «О некоторых правилах для воспитания русских молодых людей и о запрещении воспитывать их за границей». Бралась даже подписка с родителей, что те не будут обучать детей за границей, а также при выдаче заграничных паспортов. В 1835 г. самодержец потребовал ограничить пребывание дворян за границей 5 годами, а в 1851-м сократил его до 2 лет.
Но после революций 1848 г. царь окончательно разочаровался в Европе и испугался её уже по-настоящему. Первой реакцией монарха было — искоренить всю крамолу, даже намёки на неё у себя. Последовал жесточайший разгром петрашёвцев. Была приостановлена деятельность комитета по крестьянской реформе. Ужесточились цензура и внутренний порядок, усилилась охранная деятельность. Даже намёк на желательное послабление привёл к отставке могущественного министра просвещения графа Уварова (к которому, кстати, в Московском университете относились с уважением и благодарностью), и на его место был назначен откровенно ретроградный Шихматов, которого ещё со времён Пушкина прозвали Шахматов. Что дало возможность острословам скаламбурить: просвещению в России отныне «пришёл шах и мат». В общем-то, недалеко от истины.
Наступило последнее мрачное семилетие правления Николая I. Всё было не просто подморожено, а основательно заморожено.
«Держи всё — держи всё»
Некоторые историки предполагают, что накануне смерти Александр I напутствовал брата: империя, мол, нынче вполне крепкая и спокойная, тебе только останется её держать. Всё оказалось не совсем благополучно — 14 декабря 1825 г. имперский корабль нестандартных габаритов получил приличную пробоину.Это было странное время со странным правителем, который, по меткому выражению М.А.Нессельроде, жены министра иностранных дел, «вспахивает своё обширное государство и никакими плодоносными семенами его не засевает». С другой стороны, некоторые историки считают, что Николай, на самом деле не отрекаясь от деяний Петра, даже подчеркивая преемственность, вольно или невольно продолжал его реформы особым образом: тормозил работу одних механизмов, заглушал другие, заменяя их на отечественные, подводя под Империю родные сваи, вместо иноземных, вбитых великим предшественником.
«В царствование императора Николая произошел перелом в ходе русской истории: петровский период её, ученический и подражательный, видимо приходил к концу. Рука об руку с небывалым политическим могуществом и влиянием в Европе шло пробуждение национального — если не самосознания, то самочувствия, которое с тех пор всё растёт и усиливается беспрерывно. По мере того, как оно развивалось, сложившиеся формы быта и учреждений, представляющие пёструю и разнохарактерную амальгаму допетровских и послепетровских условий жизни, смешения нижегородского с французским, естественно бросались в глаза и вызывали на размышления. То, что служило одним государственным целям, было создано ввиду одних лишь государственных потребностей, внутренних и внешних, стало казаться недостаточным и неудовлетворённым с тех пор, что пробудившаяся жизнь общества и народа внесла и поставила на очередь новые задачи, требовавшие разрешения. Искание чего-то нового, чего-то другого, соответствующего народившемуся народному чувству, стало выражаться и в искусстве, и в науке, и в правительственных мерах, и во внешних сношениях…
Эпоха Николая I, закончившего петровский период русской истории, пробудила национальную русскую мысль, дала ей первый толчок».
Так оценивал правление Николая западник и либерал К. Кавелин.
Как и Пётр, Николай был трудоголик на троне, но вот результаты его деятельности, увы, оказались неутешительными. «Всё здесь есть, не хватает только свободы, т. е. жизни», — язвил путешественник-иноземец. «Сверху блеск, а снизу гниль», — резюмировал в 1855 г. будущий министр в правительстве Александра II П.А. Валуев.
Главное, о чём заботился Николай по-настоящему и в первую очередь, — укрепление власти самодержца и охранение Православия, которые он искренне видел залогом всеобщего благоденствия России. В этой связи характерна интерпретация третьей составляющей идеологии Николаевского времени — «народности», которую даёт её главный толкователь С. Уваров: «Народность наша состоит в беспредельной преданности и повиновению самодержавию, а славянство западное не должно возбуждать в нас никакого сочувствия. Оно само по себе, а мы сами по себе. Мы сим самым торжественно от него отрекаемся». Круг замкнулся: народ и его хозяин служат друг другу, а все вместе — Богу. «Боже, царя храни!» — характерно, что российский гимн был принят тоже при Николае.
Считается, что эпоха Николая I, несмотря на полицейско-армейский стиль управления, являлась одновременно «золотым веком» русской культуры. Возможно, и так (что лишний раз говорит о более сложной взаимосвязи культуры с властью и политическими режимами), но у многих её лучших представителей оказалась незавидная доля. Пушкин, Грибоедов, Лермонтов, Полежаев погибли, Герцен, Салтыков-Щедрин, Тургенев сосланы, Чаадаев объявлен сумасшедшим, Достоевский отправлен на каторгу…
Может быть, Николай I явился самой противоречивой и драматической фигурой на российском престоле. И не потому, что дела его были столь полярны или имели для разных слоёв общества противоположные последствия. А потому, что его правление пришлось на начало тектонических изменений в исторической судьбе России. Поэтому всё, что он делал, сопровождалось подземным гулом и нарастающими толчками. Россия выбирала свой путь. И Николай, «консерватор с прогрессом», как говорил Погодин, должен был править, балансируя на краях расползающейся стихии. Реформируя государство, он замораживал общество. Такой шпагат никому не под силу. Славы и благодарности здесь не снискать.
В итоге, Николай, умирая, должен был произнести обращённые печальные слова наследнику: «Сдаю тебе мою команду, к сожалению, не в том порядке, как желал, оставляя много хлопот и забот. Мне хотелось, приняв на себя всё трудное, всё тяжелое, оставить тебе царство мирное, устроенное, счастливое. Провидение судило иначе». И уже в агонии, придя на мгновение в себя, повторил, обращаясь к наследнику: «Держи всё — держи всё…» Он всё ещё верил, что Россию можно удержать, а трещина в гипсе срастётся.
За время своего царствования Николай I установил настолько жёсткое правление, что к его окончанию и славянофилы, и западники — все в один голос жаловались на «свинцовые мерзости» отечественного авторитаризма.
Многие были очарованы Николаем I в начале его царствования, многие потом разочаровались. В результате большинство представителей просвещённого класса в России вздохнуло с облегчением после смерти монарха. Из рук в руки ходило письмо того же Константина Кавелина Тимофею Грановскому: «Калмыцкий полубог, прошедший ураганом, и бичом, и мечом, и катком, и терпугом по русскому государству в течение 30-ти лет, вырезавший лица у мысли, погубивший тысячи характеров и умов, истративший беспутно на побрякушки самовластия и тщеславия больше денег, чем все предыдущие царствования начиная с Петра I, — это исчадие мундирского просвещения и гнуснейшей стороны русской натуры — околел, наконец, и это сущая правда.
Если бы настоящее не было так страшно и пасмурно, будущее так таинственно, загадочно, можно было бы с ума сойти от радости и опьянеть от счастья».
Таков был один из самых жестоких некрологов императору.
Как говорил один историк, Николай любил Россию тяжёлой любовью, которую она долго не могла забыть. Прощаясь с прошлым и прислушиваясь к своему «таинственному будущему», общество ждало перемен.
.
.По иронии судьбы на следующий день после годовщины смерти Николая I, только шесть лет спустя, в России было отменено крепостное право.
