Что дозволено быку, не дозволено Юпитеру

Наталья Алексеевна Нарочницкая родилась в Москве в 1948 году. Дочь академика А. Л. Нарочницкого, автора фундаментальных трудов по международным отношениям; мать — Л. И. Нарочницкая, историк, была партизанкой во время Великой Отечественной войны. Наталья Алексеевна окончила с отличием МГИМО. Доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник ИМЭМО РАН. Владеет английским, немецким, французским и испанским языками. Депутат Государственной думы РФ 4-го созыва, заместитель председателя комитета Государственной думы по международным делам. Президент Фонда исторической перспективы. Автор острополемического фундаментального историко-философского исследования «Россия и русские в мировой истории» (М., 2005, Международные отношения, 525 стр.) и научно-публицистической книги «За что и с кем мы воевали». В 1982—1989 годах работала в Секретариате ООН в Нью-Йорке.

— Наталья Алексеевна, для чего вы решили избираться в Думу?

— Я очень долго сомневалась, прежде чем на это решиться. В первой половине 90-х я была политически очень активна, даже с грузовика выступала в Останкине и на Манежной площади — мой протест был тогда против того, что под флагом прощания с тоталитаризмом мы выкидываем 300 лет вовсе не советской, а русской истории. Мне казалось чудовищным, что нация этого не понимает. Потом я отошла от политической деятельности, стала много писать, хотя равнодушной к происходящему не была и, наверное, не смогу быть никогда. И все же я решила попробовать избираться, потому что голос депутата слышней, и особенно это необходимо для людей, близких по мировоззрению.

— В обществе по-прежнему распространено мнение, что политика — это обман, «грязное дело». Как вы к этому относитесь?

— Грязным может быть любое дело, если не различать добра и зла и не руководствоваться тем, что должно и что праведно. Политика — наоборот, та сфера, где можно реализовать побуждения, когда человек хочет что-то сделать не только для себя. Важно, есть ли у политика какое-то внутреннее задание, или он руководствуется только сиюминутным, чтобы что-то получить. Государственная деятельность и политическая жизнь стоят в центре житейских дел и попечений, и здесь концентрация всех соблазнов. Безусловно, пороки в жизни политиков есть — человек грешен и общество грешно. Но ведь происходит и много хорошего. И политики нередко жертвуют чем-то своим, чтобы помочь кому-то. Я знаю вокруг себя массу людей, которые не успевают есть, мало спят, забросили все свои личные планы, даже воспользоваться депутатской зарплатой и предоставляемыми возможностями отдыха не могут — так заняты делами других людей, это чистая правда…

— В чем, на ваш взгляд, сегодня главная политическая угроза для России?

— Наибольшая опасность у нас внутри страны, а не вне. Информационно-аналитическое поле сложилось в период, я так тактично назову, «нигилизма» конца 80-х — начала 90-х годов. Опасен этот нигилистический взгляд на Россию, на ее исторический путь, на все, что составляет красоту и смысл русской исторической жизни. Наблюдается консолидация против нашей духовной традиции — это проявляется, например, в яростном сопротивлении введению основ православной культуры.

Цинизм, исторический нигилизм, который насаждается, опаснее, чем экономические неурядицы. Народу внушают, что Россия неудачница в мировой истории, что у нее не было истории ни до 1917-го, ни до1991 года, что она должна только кому-то подражать — в результате нарушается естественный ход вещей, и люди не хотят даже рожать детей. Лишь когда каждый человек посчитает естественным для себя передавать из поколения в поколение ценности национального бытия, национальной культуры, тогда и будет обычная нормальная жизнь. Государство сразу перестанет быть просто территорией с народонаселением и отметкой в паспорте, а станет нацией, Отечеством. Тогда национальные интересы не нужно будет разъяснять, все и так будет понятно. И чем больше народ возвращается к вере, тем больше восстанавливается та незримая, неосязаемая, но самая прочная связь между людьми, и возникает ощущение принадлежности к целому. Когда категории «я» и «мы» живут неслиянно, но и нераздельно — это и есть подлинная нация, которая рождает государство. Разобщенность, отсутствие высших целей исторической жизни — это куда опаснее, чем абсолютное и относительное по Марксу обнищание трудовых масс.

— Почему и когда возникла аксиома, что самая лучшая форма правления — это демократия?

— Демократия становится оптимальным способом существования общества, когда утрачен единый религиозно-мировоззренческий идеал. Но я считаю, что демократия и либерализм — это совершенно разные вещи. Демократия — это всего лишь механизм и способ организации жизни в обществе, и этим способом могут пользоваться любые идеологии, а либерализм — это философия, это мировоззрение. Он у нас совершенно не прививается — это очевидно, но насаждается почти тоталитарными методами. Права человека при этом либерализме — это права не иметь никаких ценностей, не различать порок и добродетель, а также запрещение отрицательно к этому относиться. Если христианам запрещается выражать христианское суждение о том или ином явлении — какая же тут демократия? Получается, что либерализм в своей последней стадии бросает демократии вызов.

— А возможно ли восстановление православной монархии в России?

— Сейчас говорят о восстановлении православной монархии, и, безусловно, монархия — это высшая реализация православной идеи в государственности. Но для того, чтобы это было не декоративным украшением на национальном платье, а по-настоящему, необходимо единство христианского идеала у общества и монарха. В нынешнем состоянии общества этого быть не может. Православная монархия совсем не принадлежит философии прогресса. Она производное от толкования власти как служения. Это власть не конкретного лица, не конкретного класса, это власть некоего идеала, которому монарх должен соответствовать даже больше, чем его подданные. Здесь можно перефразировать знаменитую латинскую фразу и сказать, что при православном самодержавии «что дозволено быку, не дозволено Юпитеру», а не наоборот, как у языческих римлян. Поэтому православную монархию еще надо заслужить.

— Есть ли, на ваш взгляд, разница между Отечеством и государством?

— Понятия Отечества и государства для меня тоже живут неслиянно и нераздельно. Государство — это политический институт, он вечно греховен и несовершенен. Это только люди в своей самонадеянности мнят, что они могут построить идеальное государство — сколько утопий было на эту тему! Нет, человек грешен, и поэтому не может быть никакого идеального государства. А Отечество — это нечто вечное. Человеку с нематериалистическим мышлением свойственно чувство принадлежности не только к сегодняшнему дню, а ко всей многовековой истории своего Отечества и к его будущему. Он себя ощущает передатчиком наследия. И тогда при самом беспощадном суждении о сторонах сегодняшней жизни такой человек никогда не отрекается от собственного государства и Отечества, что бы с ним ни происходило, и не глумится над ним. Чего не скажешь о тех, кто принадлежит к крайним формам философии прогресса — как о большевиках, так и о либералах.

— Что такое идеология глобализма и чем она опасна?

— Есть естественная глобализация. Понятно, что невозможно разгородить мир и запретить сближение культур, миграцию. Но идеология глобализма — это нечто другое. Это стремление либерального мессианизма овладеть миром на основе крайне либеральных ценностей. Либеральный мессианизм противостоит похожему по своей основе мессианизму коммунистическому — и то, и другое мировоззрение стремятся к приведению мира к единому образцу. У марксистов субъект истории — класс, у либералов — индивид, а нация «отмирает» в обеих доктринах, имеющих много общего. Можно сказать, что в XX веке столкнулись бесы социальности и демоны индивидуализма — две версии отступления от христианского замысла истории. Идеология глобализма — это подчинение униформному проекту, создание единого глобального сверхобщества, безнационального и безрелигиозного. Это ли не вызов замыслу Христа о человеке и мире? Это угрожает не только России, это угрожает всему миру, всем великим культурным и национальным традициям человечества.

— Действительно ли политические силы Европы и Америки не любят Россию и есть ли у Европы и Америки причины нас бояться?

— Россия слишком большая величина. Огромное значение для истории имеют и наша территориальная огромность, и величина национального сообщества, и то, что мы были хранителями православного Христова наследия. Даже то, как мы перевариваем те же западные идеи, рождая что-то свое, и постоянно находимся в поиске — это уже альтернативный проект, который препятствует философии глобализма. Благодаря своей самостоятельности и значимости Россия является препятствием на пути создания униформного глобального общества. Поэтому негатив со стороны политических сил Европы естественен — ведь нематериальной движущей силой истории является стремление к овладению миром на основе своих ценностей. Это главное. Рынки сбыта, приложение капитала — это все не так важно.

Но своей великой европейской культурой Запад обязан не гордыне прометеевского духа Возрождения с его человекобожием, а первым векам христианства, которые сами европейцы часто называют «темными веками». Дилемма «Россия и Европа» рождена разным историческим опытом у разошедшихся детей некогда одной семьи. Будучи единой христианской цивилизацией, получив одни и те же заповеди и Нагорную проповедь, Запад и Восток по-разному в своем историческом творчестве ответили на главный вопрос Евангелия: искушение властью и хлебом. Окончательно разделил Запад и Восток, а точнее, Европу и Россию даже не этот разный опыт, а вольтерьянский хохот. Европа со времен эпохи Просвещения всегда была собой довольна, а Россия всегда переживала контраст между реальностью и христианским идеалом. Европа и Америка построили свой «рай на земле», который поражает благосостоянием. Нам вряд ли когда-то удастся этого достичь, хотя просто нормальную достойную жизнь мы можем создать, для этого у нас есть все условия. Но они чувствуют неуверенность перед этой нашей огромностью, самодостаточностью.

— Что такое была Великая Отечественная война для России? Почему мы в ней победили, ведь, можно сказать, лучшая часть населения России, ее духовный потенциал к сорок первому году был уничтожен?

— Внешняя агрессия перевернула души людей. Оказался востребован национальный дух, и в душах восстановилась, казалось бы, навек разорванная нить русской и советской истории. Это парализовало до некоторой степени антихристианский дух марксистского проекта. Советский Союз после мая 1945 года — это совершенно другая страна, чем Советская Россия в первое десятилетие. Война была в чем-то очищающая, возро дившая традиционные ценности Отечества, самопожертвования за него. Возможно, она была послана нам в наказание за попытку попрания своей истории. Как у Максимилиана Волошина:

«О, Господи! Разверзни, расточи!
Пошли на нас огнь, язвы и бичи!
Германцев с Запада,
монгол с Востока,
Отдай нас в рабство вновь
и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до Страшного Суда!»
Это было написано в 17-м году.
Память о войне для меня всегда была священна. И я думаю, любой народ против внешней агрессии всегда сражается не за государство, а за Отечество.

Ни патриотические, ни либеральные историки до сих пор так и не могут решить — были ли генерал Власов и его солдаты героями или предателями. На фото: учения РОА, 1943 г.

— Если бы сейчас началась подобная война, Россия смогла бы победить?

— Надеюсь, что да. Инерция добра, долга, чести, готовности отдавать жизнь за идеалы, которая заложена в человеке, велика, хотя нам навязывают идею «относительности» всех истин. Две тысячи лет назад было сказано Спасителем: «Я на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине». А Понтий Пилат цинично пожал плечами и сказал: «Что есть истина?» Именно так наши либералы и говорят сейчас! Но большинство людей до сих пор интуитивно действует и живет по заповедям Христа: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».

— Заметны ли в России сейчас какие-то процессы выздоровления?

— Сейчас в обществе идут одновременно и процессы оздоровления, и ужасной деградации. И что меня страшит, эти полюса как будто еще больше расходятся. Возьмите детей — в одних семьях воспитывают по заповедям: «Не убий, не укради, будь честным, соизмеряй все, что делаешь, с нравственным законом!» В других: «Будь успешным, бери от жизни все…» Тем не менее я считаю, что хотя темпы зримого восстановления слабые, но на самом деле процессы в России идут очень мощные. Россия сейчас практически единственная страна христианского мира, а я много путешествую по Европе, где на повестку дня вынесена тема традиционных ценностей, где идут дискуссии вокруг них на конференциях, в государственных структурах. На Западе это давно «неполиткорректно». Религиозно-философские темы, которые у нас повсеместно на страницах журналов и в общественных дискуссиях, в Совете Европы и в Сорбонне никогда бы и не утвердили. И Россия сейчас практически единственная страна, где есть подлинная свобода слова. Здесь разрешена дискуссия на основополагающие темы человеческого бытия. А вы осмельтесь сказать на Западе, что считаете грехом какое-нибудь грязное явление — вас тут же заклеймят.

— Какие, на ваш взгляд, были плюсы и минусы того периода, который назывался «перестройка»?

— Перестройка — период очень драматичный, и в нем было много подмен. То поколение людей, которое вышло из доперестроечного общества, остро знало, что они не хотят продолжать того, что было. И у этого поколении вся логика суждения оказалась от противного. Все, что не похоже на то, что было, вроде бы хорошо. И этим объясняется успех на протяжении 15 лет той примитивной и несложной философии, которую прорыдали наши постсоветские либералы. Что ценно за железным занавесом? Рынок и пепси-кола. Какая привычная материалистическая цель! «Переход от тоталитаризма к демократии» у нас был провозглашен как вселенская цель, подобно тому, как в учебниках провозглашалось «главное содержание нашей эпохи — переход от капитализма к социализму». Ничего не изменилось, только названия. Потребовалось десять-двенадцать лет для того, чтобы исчез страх перед реставрацией прежнего, и сразу в обществе начали думать об альтернативах, искать что-то помимо хлеба насущного, потому что ни человек, ни нация не могут жить без идеала, без целей за пределами земной жизни. Но все это происходит параллельно со страшным оскотиниванием. Иустин Попович говорил о борьбе в душе человеческой ада и рая, заметив, что в русской душе — «самый чарующий рай» и самый страшный ад…

А как мы недостойно переворачивали страницу собственной истории! Надо было это делать с христианским смирением, со способностью осознать истоки взлетов и падений, не глумясь над жизнью отцов, не совершая грех библейского Хама. А мы сами выставили свое Отечество на поругание и позволили другим это делать. Вот сейчас за это расплачиваемся. Именно под флагом прощания с тоталитаризмом выкинули 300 лет русской истории, на авансцену выдвинулись люди, которые, по-моему, ненавидели дореволюционную Россию не меньше, чем Советский Союз.

Я принадлежала к тем, кто без сожаления расставался с марксизмом. Но держава-то при чем? Она же собрана не большевиками! Территория исторического Российского государства не Лениным, не революцией собрана, наоборот, они сделали ее оспариваемой, заложив страшную мину в фундамент исторической государственности. Федерализация исторического Российского государства как была проведена? По живому телу и русского, и других народов.

В период перестройки с марксизмом никто даже особо и не боролся, боролись в первую очередь с государственностью. На Западе, да и у нас в основном обрушивались только на сталинизм. До сих пор на Западе Ленина щадят гораздо больше, а уж Троцкий вообще часто представляется как романтический революционер. Почему? До войны Советская Россия не была великой державой. А период ее послепобедного великодержавия совпал по времени со сталинизмом. Как обесценить великодержавие? Увязать его с репрессивным началом.

— А плюсы?

— О том, о чем мы сейчас говорим, еще недавно невозможно было говорить. Это плюс…

— Что должно измениться в обществе, чтобы люди не боялись рожать много детей, усыновлять сирот и тому подобное?

— На мой взгляд, главная причина демографического кризиса — это утрата, надеюсь временная, ощущения смысла исторической жизни. Желание человека продолжать себя в жизни и истории — желание интуитивное, оно не может быть внушено сверху. Работа в области демографической политики необходима, но она невыгодна, по ней нельзя отчитаться в парламентские и президентские сроки, поэтому этим никто не занимается. Нам очень нужна целенаправленная масштабная стратегия. Что еще так пагубно воздействует на общество? Гедонистический настрой — «бери от жизни все». Человеку внушается, что дети — обуза, они мешают наслаждаться успехом, деньгами, удовольствиями. Вся реклама у нас — антисемейная. Уже на втором месте — отсутствие жилья. Должна быть программа, где молодые семьи сразу бы получали муниципальное жилье при условии рождения детей. Первый ребенок — 30 процентов кредита списывается, второй — еще треть, а третий — все дарится. Так было, например, в Польше.

Страшно, что у нас безумное количество абортов. Только официально три миллиона в год. Попытки провести в Думе закон, хотя бы выводящий аборт без медицинских показаний из бесплатных услуг, вызвал протест — и «Единая Россия», и коммунисты в духе Маркса кричали: сначала накормите голодных и так далее. Но все страны, которые после войн, например, помогали нации восстановиться, даже самые либеральные, прошли через ограничение абортов. Всюду это дало результат. Сейчас, по-моему, в основном рожают одни православные. Наверное, как шутят, для нас скоро станет актуальной фраза — православие или смерть, в том смысле, что все русские вымрут, кроме православных. Не исключено, что русские останутся в истории как православная нация, только живущая где-нибудь в районе вечной мерзлоты, куда нас оттеснят более динамичные цивилизации.

Демографическая проблема для России — это еще и проблема перерождения культурно-исторического типа. Безусловно, Православная Церковь — это стержень, вокруг которого так или иначе строится более здоровая жизнь. Авторитет Церкви выше, чем авторитет любого общественного института, как бы ни глумились тут атеисты и либералы. Естественно, человек, приходя в храм, не становится безгрешным, но тем не менее он чаще, чем другие, осознанно задумывается о нравственном содержании поступка.

Безусловно, положительные процессы в обществе идут. Православных единомышленников можно найти сейчас везде — и среди бизнесменов, и среди политиков, и среди самого высокого уровня администрации. А пока жива в России вера, есть и надежда на наше историческое воскресение.

Беседовала Марина НЕФЕДОВА

http://www.nsad.ru/index.php?issue=21§ion=11&article=455