 |
| Русский вестник | Николай Селищев | 11.07.2006 |
В наше время разгула дикой русофобии эту дату не заметили, точнее, не захотели вспомнить. Да и что, в лучшем случае, нам известно об этом браке Василия 3? Нам подавали его второй брак на Елене Глинской как прихоть, как блажь государя, уже находящегося в летах, брак на молодой, якобы по-западному образованной княгине Глинской. То, что за взаимной симпатией Василия и Елены стояли ещё и государственные интересы, тесные связи России и Балкан (мать Елены — Анна, по сербским данным, была из знаменитого сербского рода Якшич), — нам не говорили и не скажут.
Разумеется, в лабиринтах советской «науки» об этом кое-что знали. Например, в советской «Всемирной истории» есть беглое упоминание о родственных связях Ивана Грозного с греческими и сербскими государями. Но с кем и через кого — молчок! «История Европы», уже шедшая в ногу с «новым мышлением», вообще вычеркнула православные Балканы из числа подробно разрабатываемых тем.
Московских «европейцев» русско-сербские, русско-греческие, русско-румынские связи вообще не интересуют. Да и уровень образования у таких «европейцев» оставляет желать лучшего. Их исторические карты, например, не точны, а в именном указателе два итальянских государя стали одним лицом — имя одного и прозвище другого образовали «новый» исторический персонаж.
Есть, правда, и многотомная «Кембриджская средневековая история». Но если взять издание ещё 1923 г. под общей редакцией английского византиниста Бьюри, то в огромном 4-м томе, целиком посвященном Византии, мы не найдём византийско-сербских связей — они опущены. Как и русско-византийских — лишь несколько общих слов о целых столетиях. Не найдём и упоминания о браке родителей Василия 3 — Зои (Софьи) Палеолог с Иваном 3 в 1472 г. И это не потому, что хронологические рамки не позволили или места не хватило. Англичане, например, написали в том же византийском томе своей «Кембриджской средневековой истории» о смерти в 1478 г. в Риме католички Катарины, мачехи последнего короля Боснии, жившей на папскую пенсию и завещавшей своё потерянное королевство (уже завоёванное турками) папе римскому.
Английские «мастера наук» вообще куда более интересные люди, чем английские демагоги в парламенте. За десятилетия до развала Югославии и СССР «мастера» Кембриджа уже решили, о чём и о ком им надо писать, а о ком не следует. Но ведь «Кембриджская история» — это многотомный «высший пилотаж», труд «вольных каменщиков» с учёными степенями. Этот труд наш народ не читает. Перевода на русский нет.
Зато в газете массового тиража («АиФ») прошлой осенью миллионы русских людей прочли вздор о «сепаратисте» Димитрии Донском (о его канонизации — ни слова), о «татарском роде Глинских», предках Ивана Грозного. Интересно знать, почему князья Глинские вдруг оказались «татарским родом»? Один из предков рода Глинских — татарин Лексада — был крещён с именем Александр киевским митрополитом и получил от литовского князя Витовта в удел Глинск и Полтаву. Но как отмечает «Русский биографический словарь» (т. 5, М., 1916, с. 317), «существование этого князя не доказано достоверными данными; первыми же историческими князьями были Иван и Борис, упоминаемые в актах под 1437 г.». То есть кроме Лексады (Александра) все остальные князья Глинские — из западнорусской знати. Тогда Западная Русь была захвачена великим княжеством Литовским, где, правда, «просвещённые» литовцы писали все акты на старославянском языке. Но сегодняшним переписчикам истории (не только из «АиФ») и этого факта достаточно, чтобы Глинских превратить в «литовский» род.
Тогда почему никто не пишет, что Капетинги, в разных своих ветвях бессменно правившие Францией столетиями — по революцию 1789 г., — это «русский род»? Ведь женой безвластного французского короля Генриха 1 Капетинга, с трудом правившего Парижем и округой, была русская княгиня Анна Ярославна, дочь нашего великого князя Киевского Ярослава Мудрого.
Но нет, все в Европе «чистокровные»! В Англии — «британцы» (которых там нет по крайней мере с 7 века), во Франции — «галлы» (давно исчезнувшие), в Германии — все поголовно «тевтоны», в Италии — не иначе, как прямые потомки Юлия Цезаря.
Только в России и история «не наука», и народ «не тот». Так нас потчуют какой-то смесью из кумыса и русофобии маркиза де Кюстина. Взобьют на дрожжах сумасшедшего Чаадаева, сдобрят химерами «евразийцев», разбавят собственным невежеством — и прямо в печать или на телевидение!
В итоге прошлое забыто, превращено в нелепицу. И русско-балканских связей 15−16 веков тоже никогда не существовало. Такая политика проводится совершенно сознательно.
Например, американский «православный» писатель И. Мейендорф, из русских эмигрантов, бывший выпускник иезуитского колледжа в Медоне (Франция), в мягкой форме вбивал нам в головы примерно такую мысль — да, византийское наследие в России было, это, конечно, хорошо, но не берите всё это близко к сердцу, поговорим о чём-нибудь другом. В своих лекциях под названием «Православие и современный мир» он говорил: «Соблазном для многих христиан в течение веков было то, что они имели тенденцию уповать на силы политические, внешние, культурные, и, так сказать, становиться в хвост всяким власть предержащим, или идеологиям, или теориям… Отождествлялись мы и с Византийской империей, и с Российской империей, теперь имеют тенденцию отождествлять нас с русским национализмом… Всё это очень относительно».
Другой современный «отец», уроженец Одессы Г. Флоровский, бывший «своим» для всех на Западе, в особенности для «специалистов по России» из Гарварда и Принстона, не любил говорить по-русски (зато обожал английский) и написал нам в назидание книгу «Пути русского богословия». Её постоянно на Западе переиздают, указывая на «пути», по которым мы должны идти.
Уже сразу после выхода «Путей» их расхвалил иезуит Тышкевич в папском издании «Ориенталиа Кристиана Периодика» за 1938 г. Позже, в конце 1960-х, папа римский Павел 6 предлагал Флоровскому возглавить папский Экуменический институт в Иерусалиме. Американец Мейендорф считал заслугой Флоровского то, что из названия американской автокефальной православной церкви была изъято название «Русская». Сам «русский батюшка» Флоровский так гордился своими особыми шотландскими связями, что называл самого себя «приёмным шотландцем», признавая, что больше дружит с американцами, чем с русскими. В 1972 г. Флоровский участвовал в первой закрытой встрече по греко-еврейскому диалогу в США. Флоровский умер в США в 1979 г., в 1981 г. в «церкви» американского университета Принстона по нему служили реквием и некую поминальную «православную службу восточного обряда» (см. биографию Флоровского, написанную Э. Блейном и опубликованную в сборнике «Георгий Флоровский», русский перевод с английского, М., 1993, с. 144−147, 188, 206−207, 223, 240).
Если мы вспомним об иезуитах «восточного обряда», то станет понятна непотопляемость Флоровского и многие его, на первый взгляд, загадочные связи. Ныне Флоровского все тайные и явные западники объявили «гигантом патрологии», чуть ли не «святым отцом».
В 3-м издании его «Путей русского богословия» (с предисловием И. Мейендорфа, Париж, 1983) в первом же разделе «Кризис русского византинизма», п. 4, читаем: «…Часто кажется, что брак Ивана 3 с Софьей Палеолог означал новый подъём Византийского влияния на Москве. А в действительности, напротив, это было началом русского западничества. Ведь это был „брак Царя в Ватикане“. Конечно, Зоя, или Софья, была Византийской царевной. Но ведь воспитана она была в Унии, по началам Флорентийского собора, и опекуном её был кардинал Виссарион. И брак был действительно венчан в Ватикане, а папский легат был послан сопровождать Софию в Москву… Есть все основания считать Ивана 3 западником. Ещё более Василия 3, сына „чародеицы греческой“ (так называет Софию Курбский), женатого во втором и спорном браке на Глинской, воспитанной уже вполне по-западному» (с. 12−13).
На Флоровского ссылалось пару лет назад и московское католическое радио («Христианский церковно-общественный канал»). Когда я позвонил им в прямой эфир и сослался на русского историка В. Н. Татищева, ясно написавшего, что брак Ивана 3 и Софьи Палеолог был венчан в Москве, — то ведущий растерялся, но тут же, как щитом, прикрылся Флоровским. Это настолько задело папских марионеток в Москве, что через неделю ведущий сам вернулся к этому вопросу, зачитал обширную цитату из Флоровского, посетовав мне («слушателю») лучше изучать историю.
Откуда почерпнул «батюшка» Флоровский такие перлы? На с. 523 указаны источники — иезуит Пирлинг и материалы какого-то семинара в Гамбургском университете в 1929 г. То есть им, спустя века, было виднее, чем нашим летописцам, как и где было дело?!
Но если обратиться к книге иезуита Пирлинга «Россия и Восток. Царское бракосочетание в Ватикане. Иван 3 и Софья Палеолог» (русский перевод, СПб., 1892), то при всей неприкрытой ненависти Пирлинга и к Софье Палеолог, и к России, можно обнаружить признания, противоречащие заголовку книги. А именно — в Риме состоялось лишь обручение, причём заочное. Иван 3 в Рим не приезжал и на церемонии не присутствовал. Его представлял наш посол Иван Фрязин, родом итальянец (Джан Батиста делла Вольпе). В решающий момент обручения у Фрязина не оказалось обручальных колец, что вызвало крайнее раздражение папы Сикста 4 и кардиналов (с. 61−64). Ивана 3 и Софию Палеолог венчал в Москве православный митрополит Филипп (с. 90). Это произошло 12 ноября 1472 г.
Об Иване 3 иезуит Пирлинг пишет: «Самая снисходительная критика не смела бы допустить, что великий князь Иван когда-либо дерзнул подчиниться папе, или пожелал преобразовать русскую Церковь при помощи римского легата… Духовный сын митрополита Филиппа всего менее был горячим сторонником Флорентийского собора или послушным учеником папской церкви» (с. 53). А Софья Палеолог, начиная с её торжественного въезда в Псков, оставила все римские наставления, у неё «обнаруживается разрыв с религиозным прошлым; начиная с этой минуты, Рим забыт, русское православие одерживает полную победу» (с. 85). Пирлинг с горечью пишет о плодах брака Ивана 3 с Софьей: «Особенная связь, соединявшая издавна Москву с Византией, сделалась ещё теснее с тех пор, как Софья появилась в недрах России, и притом в пользу Москвы, но не Византии» (с. 158).
Естественно, иезуит Пирлинг не мог спокойно признавать факты. Он обвиняет Софью в «отступничестве» от Рима, в тайном честолюбии, даже издевается над её внешностью, приводя разнузданные, даже оскорбительные воспоминания итальянцев. А наших предков Пирлинг рисует чуть ли не животными, погрязшими в пьянстве, ничего не умевшими, не способными даже к битвам, лишенными рыцарского духа и одолевшими татар «скорее расчетом и коварством, чем оружием» (с. 25, 26, 88, 119).
Италия же, напротив, у Пирлинга — страна совершенно идиллическая, процветающая под мудрым руководством папы Сикста 4. Только один раз он бросает фразу: «Военные предприятия 1472 года, внутренние смуты занимали более /итальянских/ летописцев». Это о нехватке собственно итальянских источников о мнимом «браке Царя в Ватикане», чему посвящена вся книга Пирлинга и что повторено «батюшкой» Флоровским, но, как мы видели, ещё в более грубой и карикатурной форме, чем у Пирлинга.
Защитим же честь Софии Палеолог, племянницы последнего византийского императора Константина 11 Палеолога Драгаша (полугрека-полусерба)! Снимем с неё обвинения в «отступничестве», лицемерии, честолюбии, возведенные на неё иезуитом Пирлингом. Привлечём «свидетельские показания» Никколо Макьявелли из его «Истории Флоренции». Макьявелли никто не заподозрит в симпатии к России и к Православной Византии. От него нельзя ждать даже благородных порывов — недаром его имя стало нарицательным, как символ чудовищного и циничного коварства.
Но всегда надо помнить, что зло не имеет пределов. И любого злодея может испугать другой, ещё больший злодей. Таким для Макьявелли был папа Сикст 4, выставленный иезуитом Пирлингом в роли мудрого доброго пастыря. В своей «Истории Флоренции» (М., 1987) Макьявелли пишет о Сиксте 4: «Этот папа был первым, показавшим, что способен сделать глава церкви и каким образом многое, считавшееся до того времени неблаговидным, может благодаря папской власти обрести вид законности». В войнах, ведённых им в Италии, папа оказался «не пастырем, а волком». Даже в конце жизни папа Сикст не терял пыла. Он, соединившись с князьями Орсини, напал на князей Колонна — «разгромил все их дома в Риме, защитников перебил или взял в плен и отобрал у них большую часть их укрепленных замков в округе». Сразу после подписания очередного мира Сикст умер: «либо срок жизни его истёк, либо убило его огорчение от того, что пришлось ему заключить ненавистный мир. Всё же этот глава церкви, умирая, оставил в состоянии мира Италию, в которой при жизни только и делал, что устраивал войны» (с. 292, 320−321, 339).
И Макьявелли не одинок в своей оценке тогдашнего Рима. Итальянский историк П. Виллари в своей двухтомной монографии «Джироламо Савонарола и его время» (русский перевод, СПб., 1913; репринт: М., 1995) пишет: «… нравы своего времени Савонарола сравнивает с нравами Содома и Гоморры» (т. 1, кн. 1, с. 15).
Известно, что Фома Палеолог, отец Софьи, спасаясь от турецкого нашествия, бежал в Рим, к папе Пию 2. Виллари о Палеологах не упоминает, но о папах пишет так: «Уже со времени кончины Пия 2 (1464) началась та скандальная развращённость пап, которая в Александре 6 достигла своего апогея. Вероломство и необычайная скупость Павла 2 (1464−1471) скоро стали известны всему миру. А когда ему наследовал под именем Сикста 4 Франческо делла Ровере (1471), легко было предвидеть, что для церкви наступают дни ещё более печальные. Открыто утверждали тогда, что новый папа избранием своим обязан подкупам: в Риме поименно называли всех, продавших свои голоса на конклаве, и прямо указывались те должности, какие ими были за это получены. Скандальное сладострастие Сикста решительно не имело никаких пределов… не было на свете такой подлости, на которую он не был бы способен» (с. 19).
Не ясно ли, что София Палеолог питала подлинное отвращение к Риму, к папству, мечтала покинуть Италию и ни о каком «отступничестве» при её венчании с Иваном 3 не могло быть и речи? Если от чего она отступила, то от тех авгиевых конюшен, что были увенчаны папской тиарой. Своим отъездом в Россию она спасла себе жизнь и честь. Вырвавшись из-под опеки Сикста 4, она спаслась от ещё большего чудовища — от его преемника Иннокентия 8 (1484−1492), иронично прозванного итальянцами «отцом отечества» (на это есть ссылки в русской дореволюционной историографии).
Об Иннокентии Виллари пишет: «По всей Италии стали говорить о скандальной торговле, какая происходила на конклаве, указывались цены и назывались имена продавших свой голос. И Иннокентий 8, едва лишь занял папский трон, действительно, довёл положение вещей до такого состояния, что, вопреки всем ожиданиям, заставил даже пожалеть о временах Сикста 4! Когда он покровительствовал своим любимцам, он уже не прикрывал их именем племянников, а прямо величал их князьями и открыто признавал за своих сыновей. Имея потомство и ведя распутную жизнь, он был чрезвычайно снисходителен ко всякого рода порокам, так что при нём римский двор сделался притоном разврата и всевозможных соблазнов» (т. 1, кн. 1, с. 66).
А ведь впереди были ещё и времена отравителя и кровосмесителя папы римского Александра 6 Борджиа, купившего себе папскую тиару на конклаве 1492 г. Так что никакими «западниками» ни Иван 3, ни София Палеолог не были и быть не могли.
Н. М. Карамзин, столь ненавидимый Пирлингом, указывает на особое влияние Софьи на Ивана 3, принявшего с 1497 г. и византийский герб — двуглавый орёл. Историк С. М. Соловьев тоже признаёт благотворное влияние Софьи на Ивана 3. Соловьев пишет: «…есть свидетельства более беспристрастные: Герберштейн (немецкий дипломат. — Н. С.), бывший в Москве в княжение сына Софии, говорит о ней: „Это была женщина необыкновенно хитрая; по её внушению великий князь сделал многое“. Наконец, летописцы подтверждают это, говоря, например, что по внушениям Софии Иоанн окончательно разорвал с Ордою» (С. М. Соловьев. История России с древнейших времён. Т. 5, гл. 2).
Протоиерей В. Зеньковский, деятель парижских «русских» эмигрантов, содержавшихся американской ложей, в своей обширной «Истории русской философии» (т. 1, Париж, 1948; репринт: 1989, с. 36) сетует на русскую «вероисповедную настороженность в отношении к Западу». «Эта настороженность, которую постоянно внедряла в Россию Византия, долго мешала русским в их духовных исканиях, сковывала свободу мысли». Никаких доказательств этому своему выводу Зеньковский, однако, не приводит, только опять прикрывается именем Флоровского, его рассуждениями о «кризисе русского византинизма». И далее опять без единого имени и примера Зеньковский всех огульно стрижёт под одну гребёнку: «…и как характерно то, что после падения Константинополя все греческие культурные деятели бежали на Запад, которому и послужили своей блестящей культурой, — и никто не эмигрировал в родственную по вере, всегда щедрую и гостеприимную Россию! Женитьба Ивана 3 на Софье Палеолог связала Россию тоже не с греческим, а с западным миром…».
«Русскому» (или польскому?) «экуменическому» парижанину Зеньковскому противопоставим известного французского историка А. Рамбо, чьи труды — россыпь имён, дат, подробностей. В своей «Живописной истории древней и новой России» (М., 1884; переиздание: М., 1994, с. 140−141) Рамбо писал: «Вместе с Софьей прибыли в Москву многие греческие эмигранты, не только из Рима, но из Константинополя и Греции. Таковы: Димитрий Рало, Фёдор Ласкарис, Дмитрий Траханиот. Они дали России государственных мужей, дипломатов, инженеров, художников, богословов. Они принесли ей греческие книги, драгоценное наследие древней цивилизации: эти рукописи послужили началом нынешней патриаршей библиотеки… Москва наследовала Византии, как Византия наследовала Риму. Сделавшись единственною митрополией православия, она обязалась покровительствовать христианам греческого исповедания на всём Востоке и подготовить возмездие исламу за 1453 год».
Хорошо, что Рамбо писал до «глобального» американского влияния, иссушающего мысль и огрубляющего наше представление о Византии и Руси.
Брак Ивана 3 с Софьей Палеолог был и связью с византийско-сербским миром. Византийский император Мануил 2 Палеолог (1391−1425), дед Софьи, был женат на Елене, о происхождении которой «Кембриджская средневековая история» не говорит.
А вот из греческих и сербских источников известно, что византийская императрица Елена была сербка — Елена Драгаш. Её отцом был Константин Деянович, деспот (властитель) Вельбуждский. Вельбужд — это современный город Кюстендил в юго-западной Болгарии, почти на самой сербской границе. Происхождение названия Кюстендил — турецкое («Константинова банья»), т. е. владение Константина. Елена пережила своего супруга Мануила 2, постригшись в монахини с именем «Ипомони» («терпение») уже до 1448 г. Скончалась в марте 1450 г., т. е. ещё до падения Константинополя. Из детей Маниула 2 и Елены Драгаш упомянем — императоров Иоанна 8 (1425−1448) и Константина 11 (1449−1453), деспота (властителя), не ставшего императором, Фому Палеолога.
Погибший при взятии турками Константинополя последний византийский самодержец Константин 11 есть во многих наших старых святцах — память 29 и 30 мая старого стиля (см.: архиепископ Сергий (Спасский). Полный месяцеслов Востока. Т. 2, Владимир, 1901; репринт: М., 1997, с. 161−162). Брат Константина 11 — деспот Фома Палеолог продолжал сражаться с полчищами турок даже после падения Царьграда, отступая под их натиском в Пелопоннесе.
Этот Фома и был отцом Софьи Палеолог. Фома в 1430 г. победил последнего латинского князя на греческом полуострове Пелопоннес. У этого князя было редкое имя — Кентурион 2, происходил он из эллинизировавшегося генуэзского рода Захария (Цаккария). Присоединив это княжество к владениям Палеологов, Фома по договору с Кентурионом взял в жены его дочь — последнюю представительницу рода Захария. Напрасно думать, что Фома, проиграв неравную борьбу с турками в 1460 г., спасся от них бегством в Рим из симпатий к папе. Сербия и Болгария были завоёваны, опустошены, осквернены турками. Так что в эти страны, лежащие очень далеко на север и северо-восток от греческого Пелопоннеса, Фома бежать не мог. Из Пелопоннеса Фома с семьёй и многими греками перебрался на северный греческий остров Керкира (Корфу). Оттуда ближе всего было как раз до итальянских владений, до Рима, где Фома и умер 12 мая 1465 г.
Старший сын Фомы — Андрей Палеолог дважды приезжал в Россию, но умер в Риме. Андрей Палеолог дважды уступал свои права на Константинополь, Трапезунд и Сербию — сначала французскому королю Карлу 8, затем — королю и королеве объединённой Испании — Фердинанду и Изабелле. Даже иезуит Пирлинг признавал: «Двойная продажа, которую этот последний (Андрей Палеолог. — Н. С.) позволил себе, если бы даже подобная странная торговля имела законное значение, делала передачу этих прав тем более проблематичной, что Софья никогда не отказывалась от византийского престола» (с. 172). Пирлинг по-иезуитски извивается змеёй вокруг да около, но всё-таки не решается открыто похитить у русских царей византийского двуглавого орла.
Наш византинист Ф. И. Успенский приводит акт от 6 сентября 1494 г. о передаче прав на Константинополь, Трапезунд и Сербию от Андрея Палеолога к Карлу 8, представленному кардиналом Раймондом. Из текста видно, что Андрей выставил два условия — освобождение греческих христиан от турок и выплата ему, Андрею, пожизненной пенсии в 4300 дукатов (дукат — золотая монета весом около 3,5 грамм), передачу ему земельной собственности с оговоренным доходом не менее 5 тысяч дукатов. Однако Успенский пишет: «Весьма сомнительно, был ли этот акт утверждён Карлом 8, который, хотя и предпринял поход в Италию с целью осуществления предприятия против турок, но встречен был неодобрительно итальянскими князьями, и в частности, папой Александром 6» (с. 659).
Могу предположить, что Карл 8 не выполнил обязательств по договору. Его близкий советник дипломат Филипп де Коммин о договоре вообще не упоминает. Коммин пишет в своих «Мемуарах» о надеждах греков и сербов, что французский король их освободит от турок. В числе тех, с кем велись переговоры, Коммин упоминает «сына самого Константинопольского императора» (без имени), готового «встать на сторону короля». Коммин сожалеет, что весь замысел похода венецианцы выдали туркам (кн. 7, гл. 17).
Карл 8 внезапно умер в 1498 г. Но платил ли он на самом деле пенсию Андрею Палеологу? Коммин пишет, что новый король Людовик 12 «очень мудро вступил во владение королевством», «он не отменял пенсий, от должностей отстранил лишь немногих» (кн. 8, гл. 27). Если Андрей Палеолог остался без денег, а Людовик 12 поначалу и пенсий прежних не отменял, то, может быть, и Карл 8 не платил Андрею Палеологу обещанной в договоре пенсии? Во всяком случае, если бы Людовик 12 платил солидную пенсию Андрею Палеологу, то тот бы не передал те же свои императорские права Фердинанду и Изабелле Испанским за денежное вознаграждение по своему завещанию от 7 апреля 1502 г.
Был ли наследник у Андрея Палеолога, брата Софьи? Успенский считает, что не было: «…в глазах современников московская царица по смерти своего брата в 1502 г. должна была считаться законной наследницей Восточной империи» (с. 660). Иезуит Пирлинг писал, что Андрей умер бездетным в Риме. «Кембриджская средневековая история» (т. 4, с. 464) утверждает, что Андрей Палеолог «женился на римской проститутке и умер в крайней нищете в 1502 г.».
Однако спустя десятилетия английский византинист Ренсимен в «Падении Константинополя 1453» (Кембридж, 1965; репринт: 1992) откуда-то откопал сына Андрея Палеолога — некоего Константина. Ренсимен пишет, что Андрей женился в 1480 г. на «женщине с улиц Рима, звавшейся Катериной». Будто их сын Константин, «статный, но никчёмный парень», чей год смерти неизвестен, «одно время командовал папской гвардией» (с. 184). (Поясним, что папская гвардия — это отряд папских телохранителей, а не те многочисленные наёмные войска, что нанимались папами для их бесконечных войн. Когда сегодня по телевидению или в «НГ-религиях» изображают папскую гвардию «единственным» воинским отрядом пап — это ложь.)
Говоря проще, Ренсимен находит Софье Палеолог племянника в Риме, а нашему великому князю Василию 3 — двоюродного брата — сына проститутки, служившего папе (не указанно, какому именно)! Какая сладостная картина для всех русофобов! Корона Палеологов, брошенная к ногам гулящей итальянки, оказывается лишь шлемом одного из папских телохранителей — куда там монаху Филофею с его «Москва — Третий Рим»! (кстати говоря, когда я десять лет назад сказал о мнимом Константине Палеологе, папском телохранителе, одной модной матроне политической аналитики, тщательно скрывающей свои польские корни под маской «боли за Россию», она необыкновенно оживилась, тут же потребовав у меня ссылку, которой я ей, разумеется, не дал).
Подобные английские старания унизить Палеологов не должны нас уводить на ложный путь. Из нашего историка А. В. Экземплярского («Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г.», ч. 2, СПб., 1891, с. 334−336), бережно собравшего всё о каждом нашем князе, мы знаем, что у Андрея Палеолога была дочь Марья Андреевна, в 1480 г. выданная им за нашего полководца — удельного князя Верейского Василия Михайловича Удалого. Князь Василий Михайлович отличился в боях с татарами.
Из-за чисто семейной ссоры с великим князем Иваном 3 князь Василий с женой в 1484 г. бежал в Литву, но там, в изгнании, ничего против России не предпринимал. В 1493 г. Софья Палеолог выхлопотала у Ивана 3 прощение Василию Верейскому и разрешение ему вернуться, но он этим почему-то не воспользовался. Последний раз его имя упоминается в 1494 г. Как отмечает Экземплярский, год смерти князя Василия Михайловича Верейского, мужа Марьи Андреевны Палеолог, неизвестен и «ниоткуда не видно, чтобы от этого брака было потомство».
Иными словами, Андрей Палеолог, брат Софьи, был женат на ком-то вполне законно, раз в 1480 г. его дочь Мария вышла замуж за правнука Св. Димитрия Донского — князя Василия Михайловича Удалого. То, что ни иезуит Пирлинг, ни английские «мастера византологии» этого «не заметили», — это чисто политическое умолчание. Как и настойчивый рассказ о римской проститутке и её сыне неведомо от кого (почему непременно от Андрея Палеолога, а не от одного из папских приближённых?), некоем Константине, «одно время командовавшем папской гвардией».
Старшая сестра Софьи — Елена — вышла замуж в 1445 г. за сербского деспота Лазаря Бранковича, искала помощи Запада для спасения Сербии от турок, но ничего не добилась. Она скончалась тоже монахиней (тоже с именем Ипомони, как и её бабушка — византийская императрица Елена Драгаш) в одном из монастырей на греческом острове Левкада в 1474 г., за пять лет до захвата острова турками.
Что несли с собой турки? Приведём отрывок из английского византиниста Ренсимена. Он изображал из себя эллинофила, поэтому, несмотря на англо-турецкую дружбу, был чуть более откровенен, чем многие его коллеги, «мастера наук». Ренсимен пишет, что, взяв Константинополь, турецкий султан Магомет 2 должен был послать «четыреста греческих детей в качестве подарка каждому из трёх главных магометанских властителей того времени — султану Египта, королю Туниса и королю Гренады. Многие греческие семьи никогда не воссоединились» (с. 151).
Рим и западные государи бросили Византию, по сути, на произвол судьбы, оставив наедине с огромными силами турок. Вряд ли Софья Палеолог это когда-нибудь забыла.
Кроме того, было бы ошибкой, вслед за Пирлингом и Флоровским, считать духовным наставником Софьи греческого кардинала Виссариона. Софья могла скрывать своё Православие и сумела тщательно скрыть, раз папа Сикст 4 и его воинственно-распутное окружение всерьёз рассчитывали на Софью как на посланницу унии.
На какой православной почве могла взрасти Софья Палеолог? При дворе последних Палеологов, несмотря на постоянно возникавшие проекты союза с Западом, действовали и стойкие православные проповедники. Афонский старец архимандрит Георгий Капсанис в своей монографии «Борьба монахов за Православие» (Св. Афон, 2003) подробно пишет о св. Макарии Макрисе (1431), игумене монастыря Пантократора в Константинополе и духовнике императора Мануила 2 Палеолога. Св. Макарий писал много против латинян, подчёркивая, что между ними и благочестивыми православными нет ничего общего.
Другой старец — Иосиф Вриенний (1432?), последователь Св. Григория Паламы, получил в Константинополе прозвище «учитель учителей», руководя образованными церковными кругами в столице Византии. Иосиф Вриенний, полемизируя с латинизировавшимися греками-киприотами, убеждал их вернуться в единственную Церковь Христову, в Православие, говоря, что зависимость киприотов от папского епископа ставит их «вне Церкви».
Старец Георгий Капсанис, подробно разбирая сочинения Иосифа Вриенния, заключает: «Вриенний боролся за неподчинение Церкви еретическому Риму», повлияв на Св. Марка Эфесского и Св. Геннадия Схолария (с. 280−291).
Эти духовные примеры, мы можем предполагать, помогли Софье Палеолог не сломаться в развращённом Риме времён пап Пия 2, Павла 2 и Сикста 4.
Таким образом, надо различать церковно-народное греческое неприятие Рима и поверхностные дипломатические начинания, не доставившие Константинополю никакой ощутимой военной помощи. У нас же, в советские годы из-за официального атеизма, а сейчас — из-за приспособления к «объединённой Европе», эти два исторических пласта — народно-церковный и посольско-дипломатический — намеренно смешивают, сводя всё к крайне упрощенной схеме. Увядшая Византия приняла унию перед окончательным падением. Страница истории перевёрнута и забыта.
Но даже в истории дипломатии не нужно делать скороспелых выводов. Наш византинист Успенский верно заметил: «К сожалению, история этого критического момента — последнего поворота на Запад — недостаточно освещена источниками и мало разработана» («История Византийской империи». М., 1997, с. 601).
Успенский перечисляет и причины ослабления самой Византии — небрежение к собственному крестьянству и военному служилому сословию, замена такого сословия отрядами западных наёмников и народной толпой, не искусной в военном деле, передача всей торговли в руки чужеземцев — «покровительство туземной торговле и местной промышленности было забыто» (Ф. И. Успенский, с. 524, 525, 600, 640).
Не напоминает ли нам это сегодня что-то знакомое? Кажется, наши враги хорошо выучили уроки падения Византии и хотят, чтобы мы их забыли и никогда не вспоминали.
Н. СЕЛИЩЕВ,
член Русского Исторического общества
http://www.rv.ru/content.php3?id=6398
