 |
| Агентство политических новостей | Дмитрий Барам | 11.07.2006 |
При всей искусственности выработанной Собором программы, его решения оказались весьма примечательными. Они отразили существенные изменения настроений в обществе — тягу к национально окрашенному консерватизму. Отчасти эти настроения активно пропагандируются (хотя и в весьма закамуфлированном виде) администрацией президента, отчасти их появление и немалая популярность вызваны объективными обстоятельствами. Все это напоминает идейные искания той части советской интеллигенции, которая лет так 25−30 назад самостоятельно обратилась к национальной философской и религиозной традиции и, по понятным причинам, находилась в оппозиции к официальной идеологии. Фактически то старое обращение к национальным корням было первой попыткой создания национальной версии консерватизма.
В настоящее время это движение приобрело вполне внятные легальные черты. Я оставляю в стороне откровенно шовинистические течения. Но кроме них появились на свет и некоторые идеологические движения, претендующие на выражение идеологии именно консервативного плана. Я имею в виду прежде всего Лигу консервативной журналистики. Общие декларации этой Лиги сменились в устах, по крайней мере, ее главных руководителей, более или менее программными заявлениями. Поэтому по поводу их взглядов можно высказаться теперь более определенно.
Безусловно, отрадно, что период отсутствия единой общенациональной доктрины проходит, ибо никакое общество не может существовать без системы ценностей и ориентиров, выросшей на национальной почве.
Возможность ее появления в сегодняшних условия весьма вероятна. Распад Советского Союза и утрата иллюзий по его воссозданию, заставляет руководство страны пытаться выработать основы идеологической доктрины нового Российского государства, которая бы позволила бы сформулировать внятную внутреннюю и внешнюю политику, стала бы фундаментом сплочения страны. С другой стороны, появление такой программы у правящей элиты создало бы для нее ряд внутренних трудностей и, прежде всего, — породило бы чувство ответственности за свои действия, что, вероятно, не всегда входит в ее расчет. Тем не менее, внутренняя и внешняя политика (пусть часто в чисто риторическом ключе) нашей страны все же созвучна многим позитивным идеям консерватизма.
Изменение экономического уклада, появление новых социальных групп, со складывающимися внутригрупповыми интересами, обостренное чувство тревоги перед лицом внутренних и внешних проблем — все это настоятельно требует формулирования основных целей политических действий. Обе эти составляющие находят отражение в программных заявлениях Собора и православных консерваторов.
Эпоха Ельцина, когда основные деятели государства (да и многие сегодняшние «почвенники») пытались привить стране, провозгласившей (пусть и только формально) курс на демократию, либеральные ценности западного общества, закончилась как экономическим, так и политическим фиаско. Кризис естественным образом отразился и на общественном сознании. Отторжение большинством населения экономического курса Ельцина, захват основных рычагов экономики бюрократией, незавершенность рыночных преобразований, безусловно, привели и к отторжению либеральных идей в целом, хотя степень их неприятия новые консерваторы весьма преувеличивают. Отрицание либеральных идей превратилось, как это обычно и бывает в России, в новую моду. Дм. Володихин, например, почти в каждой своей статье восклицает: «Настоящий интеллектуал сегодня быть либералом не может».
Кризис постсоветской бюрократии на территории стран СНГ лишь усилил реакцию внутри страны, превратив консерватизм в идеологию «защиты» национальной идентичности и территориальной целостности. Поскольку на сегодняшний момент никакого иного не дискредитировавшего себя в глазах общества идеологического института кроме православной Церкви в стране нет, то «знаменем» молодой и не очень консервативно настроенной общественности стало православие. Таковы вкратце основные предпосылки появления православного консерватизма у нас.
Возможна ли такая доктрина? Эффективная ли она? Давайте рассуждать последовательно.
Предпосылки для политического консерватизма у нас налицо. В России, на протяжении почти всей ее истории, не было социальных групп и слоев, заинтересованных в последовательном развитии демократических свобод. Даже западнические реформы Петра, «пропущенные» через сознание самого реформатора, привели к усилению крепостного права. Правда, в дореволюционной России, как и в советской, существовали некоторые институты, оттеняющие своим демократизмом самодержавный либо тоталитарный облик режима. Но, конечно, никакой демократии в России не было никогда. Провозглашение консервативного курса во внутренней политике, таким образом, может считаться адекватной национальной версией внутренней политики. Этому вполне соответствует и сложившейся на сегодня экономический уклад, где, несмотря ни на какие Аргентины, государство в лице своей бюрократии, играет руководящую роль.
Собственно говоря, Россия на сегодня не является страной с рыночной экономикой, а, скорее, выделяется своим государственно-монополистическим укладом, что, между тем, не означает его неэффективности на данном этапе. Понятно, что в условиях такой экономики и обусловленной ею социальной структурой общества, западные либеральные ценности работать не могут. Не восклицания о своем особом пути, а трезвая оценка того этапа развития, на котором находится Россия, приводит к необходимости политического консерватизма. Возникает вопрос о государственном устройстве этой консервативной России. И здесь один историко-фантастический проект сменяет другой. Я остановлюсь только на статье Дм. Володихина — лидера группы православных консерваторов-журналистов — «О государстве русском».
Его профессиональные интересы — историка и фантаста — дают прекрасную иллюстрацию того типа сознания, который на волне путинской внутренней политики получает новое рождение. В политическом плане проект Володихина — это социальная утопия и, как полагается всякой утопии, она весьма красочна.
Предлагается возродить монархию и православие.
Главный аргумент — православие является единственным критерием нашей национальной идентичности. Это теория не нова и даже не российского производства. Старческая идея о Третьем Риме кружит головы не только молодым консерваторам. Однако ее создатель, английский историк Тойнби, хотя и определил Россию как тип православной, восточно-христианской цивилизации, однако, не смог четко сформулировать как раз специфику данного типа. Наши православные консерваторы тоже пока этого не сделали, но вместо этого их заносит в специфически иудаистский вариант — теократию.
Это особая большая тема. Я лишь в первом приближении могу поставить несколько вопросов, ответ на которые позволят нам приблизиться к пониманию данного типа цивилизации. Как известно, православие было заимствовано у Византии. То есть оно не представляло из себя нечто «субстратное» для восточно-славянского сознания. Оно было привнесено. Со временем оно прибрело в России свою историю и специфику. Но может ли «перенесенное» считаться самобытным? Концепция «Москва-Третий Рим» имеет ли какое-нибудь иное значение, кроме обоснования нового Московского государства? И что кроме социально-политической и экономической инертности можно отнести на счет сущности православия? Была ли Российская Империя православной?
Вряд ли в начале ХХI века в стране, где развиваются рыночные отношения и которая не может не участвовать в глобализации, подобный «третье-римский» проект можно рассматривать серьезно. Монархия в России выродилась чисто исторически. Она была отвергнута в первую очередь не большевиками, которые в некотором смысле возродили ее в новом (!) обличии, а в определенной степени даже и самими монархистами. Монархия не имеет никакого смысла для современных русских, кроме чисто эстетического. Хотя Президент сегодня в России облечен поистине неограниченной властью, он все равно не может называться монархом, иначе как символически. У него нет ни династии, ни короны.
Если тоталитаризм в эпоху большевиков в каком-то смысле был оправдан, а его социально-политическая система являлась отражением предшествующей (в условиях государственной собственности), то в современных условиях, когда происходит постепенное технологическое, экономическое, культурное и всякое иное преобразование структуры общества, программа Володихина не имеет никакой исторической перспективы. Она может понравиться только бюрократам, элементарно боящимся за свою власть, и части молодежи, очарованной рассказами из журнала «Нива». Впрочем, сказанное вовсе не означает осуждения самих этих, консервативных, исканий. Они даже полезны. Консерватизм сегодня знаменует собой постепенный отход от советского бюрократизма и тоталитаризма в сторону принятия больших демократических свобод, к более усложненной социальной структуре общества, к которому люди по психологии своей оказываются психологически неподготовлены.
Однако остается вопрос о православном характере российского консерватизма. Здесь все обстоит значительно сложнее. Конечно, в эпоху становления нового экономического порядка, осознание обществом себя не в качестве одного из пятнадцати братьев, а как вполне самостоятельного субъекта истории, приводит к попыткам самоопределения в качестве самостоятельной социокультурной общности. И это логично и оправдано. Но при этом забывается, что Россия — многонациональная страна, долго признававшая «права наций на самоопределение» (что весьма заметно на примере ее административно-территориального устройства), поэтому великорусский национализм может нанести удар по самому главному аспекту российского консерватизма — целостности страны. Поскольку православие является религией в основном русского народа, то, по замыслу сторонников православного консерватизма, именно эта конфессия должна заменить собой никак не поддающуюся формулированию общенациональную идеологию. Но тогда это уже не консерватизм, а национализм.
А как члены ЛКЖ смогут игнорировать наличие других народов и национальностей, составляющих собой Россию, если поднимать под ней все-таки не территорию Московского княжества? Насильственная христианизация, главным образом мусульманских народов, населяющих Россию и представляющих собой наиболее социально активную часть населения (что вообще характерно для малых народов), может привести к еще более серьезным последствиям, чем Чечня. Поэтому, если на сегодняшний день консерватизм как система политических ценностей абсолютно продуктивен, то придание ему религиозного звучания приведет в лучшем случае к развалу страны. И те проблемы, которые существуют на Северном Кавказе, осложнятся конфликтами в Татарстане, Башкирии.
И это далеко еще не самое существенное. Насколько само православие на сегодня способно если не развивать, то хотя бы поддерживать демократические институты? Ибо, осознав себя консерваторами, мы тем самым различаем других по принципу иной идеологии, что подразумевает наличие различных точек зрения, хотя мне кажется, что кое-кто из православных консерватором мечтает опять о единомыслии. Если смотреть непредвзято, то ни история русского православия, ни его догматика, никак не дают повода для оптимизма. Мне указывают на опыт Греции. Однако история Греции иная, чем России. Греция, будучи православной страной, давно существует в системе общеевропейской цивилизации, колыбелью которой сама же и является. Там уже давно нет споров наподобие евразийских — Азия они или Европа. В историческом смысле греки и есть первые еврпейцы.
Русское православие всегда было связано с охранительной политикой (что составляет его свою собственную идейную основу) российского государства и у нас нет примеров в истории, когда оно выступало бы как прогрессивная социальная сила. Я не имею в виду образование, культуру, хотя и в этом отношении можно поспорить. Православие статично, оно лишено внутреннего развития, поскольку всегда освящало существующий порядок. Кстати, именно поэтому православная церковь прекрасно уживалось и с советской (атеистической) властью.
Таким образом, если политический консерватизм, светский, общенациональный, основанный на общности истории, территории и т. п., безусловно, на сегодняшний день является главным направлением внутренней политики, то его сочетание с традиционным православием делает его в политическом отношении весьма сомнительным предприятием — если, конечно, своей целью консерваторы видят развитие страны, а не лужковско-путинский путь стагнации.
Пожалуй, есть еще один аспект в идеологии православного консерватизма, который более или менее внятно прозвучал из уст его идеологов. Он связан с празднованием 12 июня, дня независимости России.
Мне остаются непонятным, формулировки типа «день позора», «день поражения». Разве Российская Империя была тождественна России? Странно. Только отделение России от «братского союза» можно позволит нам прийти к нормальному политическому и экономическому состоянию. Это — неизбежный процесс, когда бывшая империя, состоявшая из многих отдельных национальных государств со своей культурой, менталитетом, традициями, религиями, распадается, а ее части, наконец, получают свою независимость, возможность самостоятельного развития. В условиях империи, СССР, единственной республикой, которая была унижена, раздавлена была именно Россия. Российский консерватизм должен приветствовать этот праздник. Только теперь Россия может стать настоящей державой, настоящим и полноправным членом мирового сообщества.
Мне понятно стремление нашей власти цепляться за хоть какое-то подобие бывшего СССР: страх за собственное будущее. Но конец ее именно в поддержании этого подобия. Сильная, экономически развитая и политически единая страна не может испытывать страха за то, что она имеет свою собственную судьбу. И никакие геополитические соображения ее безопасности не могут заставить ее дружить с тоталитарными режимами советских первых секретарей КПСС. Ее будущее — равноправное сотрудничество с Европой, с теми странами, которые пока по уровню развития экономики и демократии ушли вперед. Это не может нанести нам вреда, если под сотрудничеством подразумевать не раболепствование и дешевое подражательство, а отношения, основанные на чувстве собственного достоинства.
12 июня — отнюдь не день национального позора, а день осознания себя народом и страной!
