 |
| Столетие.Ru | Александр Самоваров | 07.06.2006 |
Зачем власти и чиновничеству свободный народ? Зачем олигархам свободный народ? Зачем Западу свободные русские? Если провести сейчас выборы не управляемые, а нормальные, кто придет к власти в условиях, когда больше 50% населения поддерживают лозунг «Россия для русских»? Ответ ясен.
Но, размышляя о степени демократичности русского народа, трудно не поразиться тому, насколько живучи стереотипы восприятия русской жизни. Обычно русских упрекают в том, что у нас было крепостное право. Именно так. Не констатируют сам факт, не сочувствуют, а именно упрекают. И из крепостного рабства выводят коренные черты русского национального самосознания.
Ну, не было у казахов крепостного права. А у русских было. Значит, казахи демократичнее русских…
Смешно, конечно. Но когда читаешь монографии по истории России и учебники, с удивлением обнаруживаешь, что одна из важнейших составляющих русского национального самосознания — вольных дух казачества и вольный дух крестьянства — практически не учитывается. Понимаем ли мы, что не будь казачества, то не было бы не только Разина и Пугачева (что не плохо), но не было бы и победы революционеров в 1917 году? Ведь большинство тех, кто поддержал революцию, ошибочно принимали большевиков за своих, русских бунтарей. Марксисты в свое время это понимали. Потому и спешили увидеть в восстаниях Болотникова, Разина и Пугачёва классовое движение. Хотя на самом деле ничего классового там не было.
Это восстания вольной Руси против Руси Московской.
Что это за явление — казачество? Имело ли оно аналоги в Европе? Нет, не имело. На огромных территориях южной Руси было царство свободы, или точнее — воли.
Эту разницу между свободой и волей замечали многие. В пьесе «Живой труп» Льва Толстого есть замечательная сцена. Там разные не бедные люди слушают пение цыган, попивая водочку, и после исполнения одной старинной цыганской песни один из героев восклицает в восторге: «Это даже не свобода, это девятый век, это воля»!
Здесь все верно. И противопоставление воли свободе, и девятый век (это век военной демократии на Руси, а значит — воли), и тоска по воле. Что было характерно для самого Толстого, для которого западные свободы были чрезвычайно узки.
Само русское слово воля противоречиво. С одной стороны, это та же свобода, а с другой — преодоление, сила, действие. Получается, что свобода в силе, в действии, в преодолении.
…Казачья жизнь никому медом не казалась. Казак-воин постоянно жил между жизнью и смертью. Он не был защищен той системой власти и силы, которая уже давно существовала на Руси. Он был вольным, но это воля особенно никого не прельщала. В сытой Руси до гражданской войны, затеянной Иваном Грозным, относительно хорошо жилось и крестьянам, и боярам. Человек уходил в казаки когда совсем становилось туго. Но и тут робкому человеку легче было умереть, чем пойти туда, где право на жизнь приходилось отстаивать с оружием в руках.
Казачество — это очень жестокая среда. Всякий, кто читал «Тихий Дон» Шолохова, обращал внимание именно на жестокость нравов и силу характеров. И много ли найдется желающих пожить среди героев Шолохова? Гениальный писатель очень точно передал то напряжение, которое царило в казачьей среде, и связанно это было с тем, что казак всегда при оружии. Оружие порождает психологию насилия.
Первую попытку навязать Москве свою волю казаки сделали в Смутное время. Следующая попытка связанна с таким историческим персонажем, как Степан Разин. Если в годы Смутного времени казачество лишь присоединилось к самозванцам, то с Разиным совершенно иная история.
Это был очень удачливый атаман, богатый человек. И его поход на Московскую Русь был сознательным шагом. Отряды Разина захватывали селения Московской Руси, крупные города, такие как Астрахань, вводили там казачье самоуправление. Не было хаоса, а был порядок. Но была и воля. Нравилась ли эта воля большинству, мы не знаем.
О том, что движение казачества было сознательным, что казаки понимали всю разницу между своей волей и волей монархов, говорит и восстание Емельяна Пугачёва.
Если Разин действовал в эпоху Московской Руси, когда все русские были, по большому счету, одного рода и племени, то Пугачев затеял свою борьбу в эпоху, когда дворянство превратилось в класс господ. И Пугачев определил целью своего движения физическое уничтожение дворянства. Что технически было вполне выполнимо, поскольку дворян было не много.
Но это опять же не классовая война в понимании Маркса.
Могло ли пройти бесследно для национального самосознания русских то, что не только Дон и окраины были заселены вольными людьми, но и на прочих территориях, удаленных от центральных областей, было множество городков, чье население чуть ли не целиком состояло из казаков?
Воля — это не пустая мечта. Это реальная жизнь многих поколений русских людей.
Хотя, рассуждая о казачестве, нельзя не сказать о существенных отличиях казаков от русских. Казаки тоже русские, хотя и до революции, и теперь некоторые идеологи казачества считают себя неким отдельным этносом.
Казаки гораздо более индивидуалисты, чем обычные русские. Они вероломные, они совершают поступки, которые для большинства русских едва ли возможны. Много раз они выдавали своих вождей врагу, в том числе и Разина с Пугачёвым. Да и Белого царя в лице Николая II казаки защищать не стали, предали.
Во времена революции казачество тут же заговорило о своей автономии. Во многом из-за их двойственной позиции белые потерпели поражение. Казаки более дружные, чем прочие русские. Были, во всяком случае.
И еще любопытная деталь. Казаки прекрасные воины, но природным русским они уступают. В «Тихом Доне» есть сцены, где Шолохов показывает, кому проигрывает его герой Григорий Мелехов со своими казаками. В одной сцене казаков молча, без крика, атакуют матросы, идущие по снегу на казачьи пулеметы. Их превосходство чувствует Мелехов. В другом эпизоде Мелехов отказывается вести в атаку своих казаков под огнем красных, в то время как офицерские цепи продолжают упорно атаковать.
…А рядом с казачьей волей была и крестьянская воля. Это упорное стремление русских крестьян быть хозяевами на своей земле. И, пожалуй, крестьянская воля — явление более существенное и определяющее в русской жизни, чем что-либо прочее.
В России не было никаких абстрактных социалистов, а были совершенно конкретные люди, для большинства из которых главным было стремление к крестьянской воле. Часто в этом видят сострадание к крестьянству со стороны разночинцев и дворян, которые из-за этого сострадания и становились революционерами. Если бы все так было просто…
Западными мыслителями в общественное сознание России было внесено такое понятие, как социализм. Это справедливое общество, где все равны. Так вот, в России это общество рассматривалось как общинное, крестьянское.
И вот парадокс! Русские крепостные «крестьяне-рабы» не только не приобрели каких-то особых рабских черт, но своим идеалом наделили революционеров. Получилась чрезвычайно интересная вещь: после поражения декабристов самосознание русского народа в значительной своей части оказалось связано с идей крестьянской воли.
Так или иначе, именно вокруг этого крутились основные идеи вплоть до появления либеральных буржуазных партий и марксистов. Но и после их появления крестьянская воля стала идеей большинства русского народа.
…Западные идеи самым странным образом преломляются в России в нечто прямо противоположенное европейским учениям. На входе Гегель, Маркс, а на выходе казацкая и мужицкая воля. К примеру, Герцен довольно неплохо знал Россию. И уж точно знал, что русские крестьяне не рабы. В книге «Былое и думы» он описывает любопытную историю. Крестьянские общины очень боялись, если вдруг на их территории власти обнаруживали труп. Не важно, как погиб человек, но полицейские чины воспользуются этим поводом в своих целях. И потому крестьяне старались оттащить мертвеца на чужие земли, или еще как-то скрыть факт смерти. Еще бы им не стараться! Если погибшего находили зимой, то полицейские чиновники могли возить мертвеца из деревни в деревню и брать с крестьянского мира откупные, чтобы не возбуждать дела и не вести расследование.
И вот, в одном селе находят мертвеца, приезжают полицейский и два писаря и называют сумму, за которую готовы дело замять и не вести его против крестьянского мира: 200 рублей. Крестьяне собирают сход и предлагают полицейскому меньшую сумму. Тот не соглашается. Тогда полицейских запирают в амбаре, обкладывают амбар соломой и грозят поджечь, если чиновник не возьмет взятку. Но тот продолжает требовать ту сумму, которую назвал первоначально. В итоге крестьяне поджигают амбар, и «этот Муций Сцевола нашего времени», как иронизирует Герцен, принимает мученическую смерть, не отказавшись от «принципов».
В этой истории поражает сила и организованность крестьянского мира. Эта сила заставляет всех русских революционеров, — от Герцена до Плеханова, — принять идеал крестьянской воли. Не принял этот идеал Ленин, но это отдельный разговор. Не нужно думать, что стремление к воле закончилось в 1917 году.
Кто бы и что не писал о русских людях, в нас заложена и уже неистребима тяга к воле. Эта тяга сработает и сейчас.
