 |
| Православие.Ru | Евгений Поселянин | 07.06.2006 |
Христианин, проживший на земле хотя бы несколько дней, испытывает на себе силу трех Таинств: крещения, миропомазания и причащения; с семилетнего возраста он приступает сверх того к Таинству покаяния; наконец, люди, посвящающие себя служению Церкви, воспринимают Таинство священства; люди, вступающие в брак — Таинство брака; многие же больные, ищущие исцеления благодатною силою Церкви, прибегают к Таинству елеосвящения.
Крещение, соединяемое обыкновенно с миропомазанием, совершается у нас над младенцами.
Существует мнение, что порядок, установившийся в первые века христианства, когда крещение совершалось в сознательном возрасте, в возрасте, когда человек овладел собою, победил свои страсти, глубоко проникся сознанием того, что есть истина христианская, — что такой порядок, господствовавший в древней Церкви, был предпочтительнее теперешнего.
Как в годах бурной молодости бывает изодрана и сплошь запятнана непорочная одежда крещения, нарушена душевная непорочность христианина, в символ которой крещаемого ребенка одевают в белые одежды, так бывает преступлена клятва о том, что крещаемый «отлучается от сатаны и всех дел его» и «сочетавается Христу».
Многие из величайших людей Церкви лет в двадцать и позднее принимали крещение, хотя и родились в семьях христианских. Иоанн Златоуст принял крещение лет под двадцать. Святитель Амвросий Медиоланский был избран народом епископом, не будучи еще крещен. Император Константин равноапостольный издал указ, в котором объявляет свободу христианского вероисповедания, в 324 году. А крестился он всего за несколько дней до своей кончины, 21 мая 337 года, то есть от его обращения ко Христу до крещения прошло двенадцать лет.
Надо думать, что в те времена крестили с большим разбором, не первого, так сказать, встречного в нравственном отношении, а человека, доказавшего христианской общине свое христианское настроение или показавшего на себе пример христианской жизни.
В те времена, когда умершего христианина хоронили с церковными почестями, можно было действительно сказать, что провожали в могилу воина Христова. Между тем в современной нашей среде какие мы воины Христовы, каких же мы заслуживаем от Церкви по смерти своей почестей! Звание христианина дается нам без труда и без усилий, задаром, и мы в большинстве случаев это звание только порочим. В старину человек, имевший склонность к христианству, старался жить по-христиански для того, чтобы заработать себе дорогое право поступить в ряды церковных христиан. Люди уже высокой жизни, такие люди, как Амвросий Медиоланский и Иоанн Златоуст в юности, не могли оставаться при литургии верных и выходили из храма вместе с оглашенными. А у нас величайшие закоренелые грешники не только присутствуют при великом чуде пресуществления, но и входят в алтарь. И сколько явных атеистов и хулителей по тем или другим причинам посещают храмы!
Вообще нельзя достаточно осудить крайнее небрежение, с которым у нас относятся вообще к христианским обязанностям и с которым у нас смотрят на самое Таинство крещения. В большинстве случаев это только парадная церемония, которою пользуются, чтобы пригласить на нее близких знакомых и устроить им угощение.
Затем — вопрос о крестных отцах и крестных матерях.
Крестный отец и крестная мать являются поручителями за душу ребенка. Они должны так же тщательно воспитывать ребенка, за которого они поручились в духовном отношении, научить вере, ввести в круг христианских добродетелей, выработать христианские привычки, как родители — должны дать воспитание физическое и образовать ум ребенка.
Что же обыкновенно бывает? Чаще всего выбирают в крестные отцы и в крестные матери таких людей, которые могут быть полезны в будущем своим положением и связями. Чиновники стремятся иметь крестными отцами своих детей своих начальников или других покровителей, людей вообще состоятельных. Прислуга стремится, чтобы воспринимали их детей от купели их господа. Поэтому грустное равнодушие отличает отношения таких восприемников к воспринятым ими детям. Очень многие даже и не помнят, кого собственно, они крестили, и не видят их решительно целыми годами.
Где же возможно тут какое-нибудь духовное попечение? Не то, чтобы возможно было оказывать какое-нибудь духовное воздействие, лично учить молитвам, объяснять учение веры. Но воспринятый доживет до двадцати лет и не получит ни одной духовной книжки из рук своего восприемника.
Всего правильнее обычай, существовавший в Древней Руси, когда восприемниками от купели, например в великокняжеской семье, являлись великие современные праведники.
Имел много духовных детей в разных кругах общества незабвенный отец Иоанн Кронштадтский, и, как ни мало вследствие постоянных разъездов своих видал отец Иоанн крещеных им, но всякое его к ним внимание и, наконец, уже то самое, что они были крестными детьми отца Иоанна, — все это должно было оказывать на них свое доброе влияние.
У нас с чрезвычайным легкомыслием относятся к вопросу о том, чтобы быть крестным отцом. Думают только о том наряде, в каком явиться в дом на крещение ребенка, распишутся в крещальных ведомостях, и дело с концом. Между тем всякий принимающий на себя эту обязанность должен проверить себя, имеет ли он возможность духовно наставить ребенка по всей совокупности своих обстоятельств и убеждений. И если у него нет времени и охоты, гораздо честнее отклонить предложение быть крестным отцом или крестною матерью. Самое же возмутительное нарушение правды, совести и здравого смысла происходит тогда, когда крестным отцом или крестною матерью соглашается стать человек, не верующий во Христа, отрицающий Церковь и ее Таинства.
Насколько это ужасно и преступно — об этом нечего и говорить…
Тут предстоит коснуться весьма большого и важного вопроса о том, что в наши дни чересчур умножилось количество христиан, которые христианами числятся только по имени, решительно не имея на то никаких действительных прав.
Несомненно, что для христианского дела этот излишний балласт вовсе не является выгодным, а только тормозит все дело христианства, заглушая, как плевелы пшеницу, христианство. В самом деле, в то время, когда Церковь была гонима, когда исповедовать христианство было невыгодно, христианином становился только человек глубоко убежденный.
Христианское общество состояло из отборных людей, и подобно тому как всякий христианин мог отвечать за нравственную высоту всех христиан общины, так и вся христианская община могла отвечать за всякого своего отдельного члена. Быть христианином возлагало на христиан громадные обязанности. Это было действительно звание, которое требовало постоянного стояния на высоте, постоянного напряжения своих духовных сил. Это была постоянная борьба, в которой вырабатывались великие характеры, воспитывались лучезарные добродетели.
Среди десятков миллионов людей, записанных христианами, много ли найдется теперь таких, которые могли бы принадлежать к прежним христианским общинам? Чем большинство из нас отличается от язычества, к которому мы не принадлежим только по имени?
Быть может, когда-нибудь, при обновлении церковной жизни, и возникнет вопрос о том, не лучше ли, чтоб среди десятков миллионов населения страны, числящихся теперь христианами, а в сущности, от Церкви совершенно далеких, был бы только один миллион или меньше, но настоящих христиан?
И когда звание христианина станет почетным, то лучшие люди будут добиваться почести христианского звания и, так сказать, нравственно подтягиваться. Тогда как теперь эти же люди, не по праву называемые христианами, вследствие легкости получения этого звания расслабляются и нравственно разлениваются.
И тогда христианство могло бы предъявлять действительные требования к своим членам и выбрасывать из своей среды тех членов, которые по своей жизни и наклонностям не подходили бы к высокому уровню обязанностей христианской жизни. И, быть может, гораздо полезнее было бы для христиан, если бы крещение было отодвигаемо до лет зрелых и если бы христиане, сознательно облекшиеся в белые ризы крещения, не оскверняли их, как это делается теперь.
Скажут — а сколько умрет тогда людей в младенчестве, в отрочестве и юности, не быв крещеными?
Но люди, пламеневшие к христианству и жившие по-христиански, участвовавшие уже отчасти — насколько то позволено некрещеным, — в христианских богослужениях, конечно, найдут свою милость у Бога, как находили милость у Него и бывали увенчаны венцом святости те мученики, которые запечатлели свою веру во Христа своею кровью, не сподобившись никогда принять святого крещения.
Возразят еще, что многие лица, которые числились христианами, отойдут совсем от религии. Но спросим себя — нужны ли кому-нибудь христиане, которые стоят в рядах христиан только механически, по регистрации, ничем не отличаясь от язычников, не пользуясь теми плодами духа, какие дает христианство человеку при жизни и едва ли могущие воспользоваться впоследствии, в будущем веке, благодатными плодами христианства?
* * *
У нас люди не исповедываются иначе как пред причастием, во время говения, тогда как исповедь может быть производима и без причастия — как только человек почувствует свою совесть неспокойной и захочет сложить с себя груз грехов.
Человек, часто исповедующийся, напоминает собой человека, который, будучи чрезвычайно щепетильным относительно чистоты, постоянно моется. На руках такого человека видно малейшее пятнышко, и можно ли сравнить его с каким-нибудь трубочистом, который весь так прокопчен дымом, что никакая новая грязь на нем уже не заметна?
В миру таится много мирских праведниц, которые почти никому неизвестны и ведут свою высокую и сокровенную в Боге жизнь.
К числу таких мирских праведниц в XIX веке принадлежала дочь богатого заслуженного генерала Шабельского, Анна Ивановна, в замужестве Скворцова. Выданная замуж против воли, Анна Ивановна вскоре после свадьбы заболела неисцелимой болезнью спинного мозга и всю остальную жизнь свою провела в страданиях, лежа навзничь на спине. Это была женщина исключительного ума, силы воли и редкого благочестия.
Ее духовником был известный отец Алексей Колоколов, который в течение последних лет ее жизни исповедовал ее решительно всякий день. Много ли могло быть грехов у больной женщины, страдавшей сильными страданиями и с детства настроенной на высокий лад? Но малейшая вспышка греховного помысла ее томила, и в этом отношении она была похожа в своей стороже против греха на тех брезгливых совне людей, которые, даже не делая ничего грязнящего руки, — не могут просидеть дома и двух часов без того, чтоб их не помыть. Есть разряд людей, положительно сияющих своей телесной чистотой, — к таким людям принадлежит очень много англичан. Есть люди, сияющие своей чистотой нравственной, и такие люди чрезвычайно зорко следят за движениями совести.
Пока вы не очистили совесть свою покаянием, вам как-то легче грешить, словно вы уже немного махнули на себя рукой. Искушающий голос нашептывает: «Что тут бояться лишнего греха! Все равно уж потом разом каяться». И тяжесть постоянно накопляющихся грехов становится все больше и все долее удерживает человека от покаяния.
Часто именно этим путем темная сила удерживает от покаяния годами даже верующих людей, не говоря уже о людях совершенно нерадивых.
В жизни каждого человека много тайн, и признаваться в них очень нелегко, особенно пред теми, кто хорошо нас знает. И вот почему многие люди не находят в себе сил открывать все свои грехи приходскому священнику и идут для полного покаяния куда-нибудь в дальнюю пустынь, к чтимому старцу.
Достоевский в своем «Дневнике писателя» рассказывает об одном ужасном грехе, совершившемся в сельской глуши.
Один крестьянин, желая доказать другому, что для него в жизни нет решительно ничего запретного, побился с другим об заклад. Он вызывался, приобщаясь, сохранить во рту причастие, донести его домой, а потом в чаще леса пригвоздить его к дереву и выстрелить в него. Весь трагизм этого заключался в том, что крестьянин этот был верующий человек, а такая дикая мысль только и могла возникнуть на почве безудержного русского дерзания. Так он все это и исполнил. Но, когда он взводил курок на дерево, ему вдруг представился распятый тут на Кресте Христос. Раскаяние жгло его душу, он не находил себе нигде покоя; не мог покаяться в этом преступлении у себя на родине, отчего туга душевная только умножалась. И он пошел со своим тяжким признанием к пустынному старцу.
В настоящее время много говорят о том, чтобы повсюду законоучители были в то же время и духовными отцами учащихся детей. Едва ли, однако, при этом исповедь детей может быть вполне откровенна. Они будут стыдиться человека, который их постоянно видит в обыденной обстановке; если же им приходилось осуждать этого законоучителя, какой героизм требуется для того, чтобы ему же в этом признаться!
Чем дальше от человека в ежедневной жизни стоит священник, тем откровеннее будет с ним исповедующийся.
Гораздо правильнее обычай, который завелся в некоторых духовных учебных заведениях, где начальство заботится о духовных нуждах воспитанников.
Там на время их говения приглашают из хороших монастырей известных духовных старцев, которые и опытностью своей, и духовным авторитетом — так как имена их обыкновенно широко известны по всей губернии и окружены уважением — оказывают очень доброе влияние на молодежь. Вообще кроме духовника — священника своего городского прихода или вообще служащего в том городе и находящегося, так сказать, всегда под рукой — очень полезно иметь руководителем своим какого-нибудь из опытных старцев, среди которых встречаются облагодатствованные люди.
Часто именно то расположение, которое такие старцы к себе внушают, та полнота, с которой они воплощают в себе евангельские добродетели, та сладость, которая переживается душой в минуты общения с ними, привлекает к религии лиц, которые до того были к ней равнодушны, а у людей, склонных к религиозным переживаниям, еще углубляет интерес к ней.
Такие старцы, как отец Амвросий Оптинский и его предшественники — Оптинские старцы, так недавно почивший отец Варнава, живший в скиту Черниговской Божией Матери под Москвой, чрезвычайно способствуют оживлению духовной жизни.
Случались, однако, и такие неожиданности. Человек, знававший разных знаменитых духовников, идет на исповедь к какому-нибудь малообразованному, немудреному священнику или иеромонаху, не ожидая получить от этой исповеди какой-нибудь духовной пользы. И оказывается порою, что исповедь у этого духовника бывает очень полезна и вразумительна.
От духовника требуется не только известная опытность, но еще и известная выдержка и сила характера. Нельзя пропускать безнаказанно признания в каком-нибудь глубоко внедрившемся в человеке пороке. Духовник должен с этим пороком бороться. Возможно, что при исповеди нередки случаи, когда духовник по человеческим соображениям просто не смеет строго отнестись к какому-нибудь закоренелому грешнику с большим положением. И в этом духовник принимает ответственность на свою душу и вредит кающемуся.
Люди, проходящие духовную жизнь, привыкли всякий вечер восстановлять в памяти своей до мельчайших подробностей весь прожитой день для того, чтобы оценить свое поведение за этот день и уяснить себе все, что было сделано греховного, и для того, чтобы можно было эту греховность исправить соответствующими добрыми делами.
Так делают люди, ищущие Бога. А мы в большинстве случаев и пред исповедью вовсе не производим осмотра своей жизни за время, прошедшее от последней исповеди. Поэтому покаяние наше и бывает так слабо и бесплодно.
К сожалению, и само духовенство не всегда относится к исповеди с достаточной серьезностью. Не раз приходилось слышать, как батюшка, исповедуя знакомого прихожанина или прихожанку, прерывает исповедь разговором и вопросами чисто житейского характера. Приличны ли такие разговоры в ту минуту, пред которой тот же батюшка только что произнес: «Чадо, се Христос невидимо стоит посреди нас, приемля исповедание…»
Враг, всюду стерегущий души христианские, старается уловить их даже во время исповеди. Когда искренне кающийся начинает вспоминать свои грехи, то он старается возобновить в памяти его подробности греховной сладости. И эти воспоминания расслабляют душу кающегося и являются теми ростками, из которых уже у покаявшегося, очистившегося и приобщившегося человека вновь вырастет греховное дело.
Вот отчего опытный духовник никогда не будет расспрашивать у человека подробностей его греховных деяний, которые кающийся должен, так сказать, свалить пред ним, как в сорную яму, не оглядываясь на них, не вдаваясь ни в какие подробности.
Закончим беседу о покаянии частью превосходного стихотворения талантливого поэта Б. Алмазова «Покаяние», которое написано на тот исторический знаменитый случай, когда святитель Амвросий, епископ Медиоланский, отлучил от Церкви императора Феодосия Великого.
В Солуни, теперешних Салониках, часть черни произвела бунт и зверски растерзала начальника городской стражи, любимца императора. Об этом было послано донесение в Милан — местопребывание императора Феодосия. И монарх в гневе подписал приказ, чтобы в мятежный город был немедленно послан военачальник с отборной дружиной, чтобы все жители царским именем были собраны на игры в цирке и там до единого истреблены. Ужасный приказ был исполнен.
А вот, что произошло в Милане после этого события в день Успения:
На стогнах народ весь миланский стоял;
Был праздник великий Успенья,
И царь православный в сей день пожелал
Святое принять причащенье.
И сам литургию был должен свершать
Епископ миланский Амвросий
И тайных небесных Даров благодать
В соборе от мужа святого принять
Сподобиться мнил Феодосий…
Осыпав обильно монарху весь путь
Ветвями древес и цветами —
На царский торжественный поезд взглянуть
Теснились миланцы толпами.
И ждали все долго в молчанье — и вот
Вдруг с шумом народ встрепенулся,
От царских палат до соборных ворот,
Как яркая лента, торжественный ход,
Блестя и виясь, потянулся.
И стройной громадою, всех впереди,
Сомкнувшись густыми рядами,
Бряцая доспехом, блистая в меди,
Прошли легионы с орлами.
За ними, красуясь на статных конях,
Попарно, в одежде парчовой,
Все в злате, сребре, в самоцветных камнях,
Сановники, слуги царёвы,
И стражи его в драгоценной броне
Тянулись златой вереницей.
И вот вслед за ними на белом коне
В алмазном венце, в багрянице,
Как ясное солнце за светлой зарей,
Сам царь наконец показался,
И радостный клик, как раскат громовой,
По волнам народным промчался,
И звон колокольный сильней зазвучал,
Вещая царя приближенье,
И в сонме иереев на паперть предстал
Епископ во всем облаченье.
Подъехал весь поезд к соборным вратам,
С коней своих всадники сходят,
И вслед за царем по восточным коврам
На паперть высокую всходят.
И царь богомольный, склонившись главой,
Обычаю Церкви послушный,
Подходит к владыке с простертой рукой
Да знаменьем крестным епископ святой
Его осенит благодушно.
Но в ужасе быстро пред ним отступил
Святитель и, взором сверкая,
«Отыди, убийца, от нас, — возгласил, —
Ты душу злодейством свою осквернил,
Как Ирод невинных карая!
И ты, дерзновенный, помыслил предстать
Пред жертвенник храма святого,
Чтоб страшных Божественных Таин воспринять
Средь кроткого стада Христова!
Как примешь ты Тело честное Христа
Десницей, в крови орошенной?
Как Крови Господней коснутся уста,
Изрекшие суд исступленный?
Я, властью мне данной решить и вязать,
От Церкви тебя отлучаю,
Престану в молитвах тебя поминать
И вход тебе в храм возбраняю!»
«Владыка святой, — так монарх возразил
В слезах и великом смущенье, —
И царь-псалмопевец убийство свершил,
Но Бог Милосердный его не лишил
Святой благодати прощенья».
Епископ в ответ: «Ты умел подражать
Давиду-царю в злодеянье,
Умей же, как он, со смиреньем принять
Тяжелый венец покаянья.
И денно, и нощно молитву твори
И в мыслях своих, и устами,
Покорностью царственный дух свой смири,
И грешное тело постом изнури,
И сердце очисти слезами!
Тогда-то в преддверии церкви святой,
Моля у прохожих прощенья,
Измученный, плачущий, бледный, босой,
В толпе ариан с непокрытой главой,
Предстанешь ты здесь в униженье,
Да вочью узрит в униженье твоем
Народ твой и с ним все языки,
Что царь всемогущий с последним рабом
Равны перед вечным незримым судом
Всевышнего мира Владыки».
Так, гневом великим исполнясь, вещал
Царю всенародно святитель,
И грозным упрекам смиренно внимал
Могучий Вселенной властитель.
Потупил он взоры, поникнул челом,
И сжалося горестно сердце,
И ужас объял, как пред Страшным Судом,
Бесстрашную грудь самодержца.
Он сбросил порфиру, снял царский венец,
И робкой смиренной стопою
Чрез шумные стогны в свой пышный дворец
Побрел с непокрытой главою.
Как чудом небесным народ поражен,
Молился и плакал в печали,
И в злобе бессильной под вопли и стон
Меж тем царедворцы роптали,
И шумно надменной и дерзкой толпой
Епископа все обступили,
И, ссылкой, и казнью, и вечной тюрьмой,
И пыткой грозя, говорили:
«Что сделал ты, дерзкий безумец? Как мог
Царю нанести оскорбленье,
Откуда пришел ты, нежданный пророк,
Кто властью тебя непонятной облек
Царям изрекать отлученье?
Ты — пастырь, служитель простой алтаря,
Он — вождь наш, всем миром избранный,
Тебе ли вступаться в деянья царя,
Советник, учитель незваный?
Скажи, как дерзнул ты в безумстве своем,
Права преступив гражданина,
Пред войском, народом и целым двором
Судить и карать властелина?
Что станется с войском, что скажет народ,
В ком будет к властям уваженье,
Когда сам святитель пример подает
К лицу венценосца презренья?
Опомнись, безумный, беги ты к царю,
Моли всенародно прощенье,
Зови неотступно его к алтарю
И даруй грехов отпущенье».
«К царю не пойду я, — епископ вещал, —
В чем стану молить я прощенья?
А час вожделенный еще не настал
С главы его снять отлученье.
Пускай меня кесарь на плаху пошлет:
По стогнам, народом кипящим,
Пойду со смиреньем — да узрит народ
Покорность властям придержащим.
Но знайте: ни плаха, ни тяжесть цепей,
Ни пытки ужасной мученье
Не в силах исторгнуть из груди моей
Монарху грехов отпущенье.
Пусть срок покаянья и плача пройдет,
И тяжкое бремя проклятья
С души, обновленной слезами, спадет,
И Церковь, как матерь, его призовет
В простертые нежно объятья».
И срок покаянья влачился, как век,
И девять прошло полнолуний
Со дня, как властитель во гневе изрек
Погибель мятежной Солуни.
Был праздник, но с скорбью великой в сердцах
Тот праздник встречали в Милане:
С душой сокрушенной, в печали, в слезах,
Толпились на стогнах граждане.
С лицом изнуренным суровым постом,
Босой и полуобнаженный,
Потупивши взоры свои со стыдом,
Как сын-расточитель в отеческий дом,
Шел грозный властитель Вселенной
Принесть покаянье пред храмом святым,
Смиренья высокого полный,
И с плачем и воплем великим за ним
Стремились народные волны.
Слезами и скорбью деляся с толпой,
Как с нежной семьею своею,
Дошел он до церкви и с жадной мольбой
Во прах распростерся пред нею,
И в прах вместе с ним перед церковью пал
Народ весь и бил себя в перси,
И вслед за монархом к владыке взывал:
«Я грешник великий, спасенья взалкал,
Отверзи мне двери, отверзи!»
И двери отверзлись. Как гость неземной,
Святитель из храма явился:
Лик мужа честного любовью святой
И радостью горней светился.
Он поднял монарха десницей своей
Из праха с слезой умиленья
При радостном звоне миланских церквей
И клира торжественном пенье.
И тайною силой Небесных Даров,
Раб Божий, монарх укрепился,
И Церкви Вселенской под отческий кров
Он в паству Христа возвратился.
И снова с главой, осененной венцом,
При радостном клике народном,
Бодр духом и сердцем и светел лицом
Потек по ликующим стогнам.
И с оного дня архипастырь с царем,
Сдружась неразрывно сердцами,
Делились по-братски досугом, трудом
И дум величавых плодами.
Епископ Божественным словом любви
И силой отеческой власти
Смирял у монарха в кипящей крови
И гнева порывы, и страсти.
И царь, осенен благодатью святой,
Весь духом любви просветился,
И в блеске ином, с обновленной душой,
Прекрасен он миру явился
И стал милосерд и к народам своим,
И варваров к полчищам диким.
Епископ был Церковью признан святым,
А царь Феодосий судом вековым
Потомства был признан Великим.
Что может быть выше и сладостнее для христианина приобщения Святых Таин Христовых? Ум немеет пред величием этого Таинства, измыслить и воплотить которое могла только одна Божественная, распявшаяся за нас Любовь. Поток той животворящей Крови Христовой, в которой Христос омыл наши души, чудною мыслью Христовой любви, никогда не иссякает на земле, но льется в церквах и питает собою верующих.
Многие кичатся своим знатным происхождением, считают, что в их жилах течет какая-то особая благородная кровь, гордятся своею «белою костью». Но как все эти гордые рассуждения, вся эта людская знатность меркнет в том одном потрясающем положении, что во всех нас течет Кровь Христова, Кровь Самого Бога. Вот священный источник, от которого не следует никогда отходить, к которому надо стремиться все с большею и большею жаждою.
Мне вспоминается тут человек, который относился к Святым Таинам именно так, как к ним должен относиться верующий человек, и который до последнего своего вздоха это свое отношение к Таинству проповедовал среди людей.
То был отец Иоанн Кронштадтский. Его праведная душа вечно жаждала Крови Христовой, и он тосковал и чувствовал себя больным в тот день, когда ею не напитался. Куда бы он ни ехал, где бы он ни путешествовал, находился ли на Крайнем Севере, на своей родине, или спешил на дальний Русский Юг — всюду и всегда ежедневно он совершал Божественную литургию.
Забыв о всем земном, в трепете предстоял он пред священным престолом, весь пламенея усердием, дрожа от волнения телом, прерывающимся голосом призывал он на Святые Дары Духа Святого, и когда совершалось вечное чудо пресуществления и пред ним на дискосе лежало под образом Агнца честное и животворящее Тело Господа нашего Иисуса Христа и в потире Его пречистая Кровь, отец Иоанн переполнялся духовной радостью и восторгом. С умилением бросался он на колени и, встав, погружался в созерцание Святых Таин. Он клал голову на престол, прижимал ее к потиру, делал руками движения радости. Было видно, что вот где его любовь, привязанность, восторг и забота, вот где он совершенно счастлив, как в земном раю, вот откуда он черпает свою сверхестественную силу!
Ведь при жизни Христовой до установления Таинства никто из людей не мог иметь того благодатного, теснейшего с Ним общения, как причастники Его Плоти и Его Крови, какими можем стать ежедневно мы.
Естественно ожидать, что ежедневно церковь будет переполнена толпами народа, стремящегося к Святым Таинам.
Но что же ежедневно происходит? Диакон с чашей, стоя в открытых царских вратах, возглашает: «Со страхом Божиим и верою приступите» — и вместо толпы, которая бы с жадностью устремлялась к источнику жизни и бессмертия, не подходит решительно ни одного человека.
И невольно думается: с какою грустью должен Христос взирать на людей, которых Он зовет к Себе, чтобы напитать их Своею Кровию, и которые от этого отвертываются. Это равносильно тому, как если бы ученики, званные на Тайную Вечерю, не пришли бы на нее или отказались бы принять из рук Христовых благословенный Им хлеб и вино, о которых Он сказал: сие есть Тело, сия есть Кровь Моя.
Как только появляется известие, что в какой-нибудь местности обнаружены золотые россыпи, с необыкновенною жадностью в эти места устремляется много народа, преодолевают всевозможные трудности, идут через почти непроходимые места, как это было в Калифорнии, и достигают золотоносных мест в надежде обогащения. Тут же на престол во время литургии течет источник бесконечно богатейший и высший всяких самых богатых золотых россыпей, доступ к нему так легок, а народ не идет.
Нельзя достаточно говорить и кричать народу о том, чего он лишает себя частым приобщением. Нельзя достаточно сражаться с тем обманом, в котором враг спасения держит все классы верующего народа, от простолюдина до образованнейших людей, заставляя их забыть, что частое приобщение составляет необходимый долг всякого христианина. Враг удерживает людей от частого приобщения всевозможными способами, в которых изощряет свою хитрость: то он внушает, что человек недостоин приобщения… но ведь Христос сказал: «Не здоровые имеют нужду во враче, а больные». И Он, не отказавшийся войти в дом Закхея-мытаря, простивший блудницу и не отвергший помазание миром из рук жены-грешницы, отвергнет ли человека, изъязвленного грехами, но искренно в них кающегося, который приступит к Нему по зову: «со страхом Божиим и верою приступите».
То под видом разных житейских дел враг внушает человеку приобщиться через неделю, через две, через три, оттягивает это спасительное дело на целые месяцы и устраивает иногда так, что человек во время поста не поговеет и остается без причащения более года. Некоторым же людям, действительно занятым, он внушает: «Как приступишь ты к такому Таинству без достойного приготовления?» — и тем снова отвлекает их от святой чаши.
Есть множество людей, которые действительно не имеют свободного для выполнения религиозного долга ни одного дня, кроме праздников.
Но в году нередко бывает совпадение двух праздничных дней, во время которых человек и мог бы посещать службы, приобщаясь во второй из этих дней. Наконец, тому, кто искренно жаждет причастия, хотя не имел времени быть ни у одной обедни, кроме той, за которой мечтает приобщиться, — вполне возможно, в сосредоточении проведя несколько ближайших к причастию дней, воздерживаясь от посещения знакомых, ограничивая себя в пище, отстояв всенощную, исповедаться после нее и на другой день приобщиться с сознанием своего недостоинства, но с сознанием вместе и того, что этим он, насколько в его силах, исполняет заповеди Христовы.
Говейте с точным посещением служб во время постов — раза три в течение Великого поста — и приступайте к причащению чаще и чаще, входя в этот день в церковь, как в великую и чудотворную лечебницу.
У нас недостаточно часто приобщают детей, которых следует приносить к святой чаше каждую неделю. Приобщение детей, правда, вызывает некоторое замедление в богослужении. Кроме того, именно потому, что приобщение является для них чем-то необычным, дети очень часто своим плачем нарушают торжественность службы.
Давно пора возбудить вопрос о том, чтобы для причащения детей были назначены особые дни и часы, в которые дети всего прихода могли бы быть приносимы для приобщения.
Струя Крови Христовой, которою постоянно приобщались бы дети, будет иметь на развитие их, душевное и физическое, самое благоприятное влияние.
Этот вопрос, конечно, недостаточно прослежен, но голос веры нашептывает, что причастие с заключенной в нем чудесной силой имеет громадное оздоровляющее влияние на все православное население. Тут сглаживаются наследственные пороки, грехи и болезни. Здесь подаются те силы жизненности и сопротивляемости злу, без которых жизнь была бы побеждена и захирела бы.
Недостаточно также у нас прибегают больные к исцелению силой Евхаристии. Религия знает свои курсы лечения, и одно из самых главных — частое приобщение, особенно там, где причиной недуга является страдание души. Когда какое-нибудь горе сосет душу человека, когда тяжесть раздумья доводит до ипохондрии, там особенно необходимо частое приобщение, которое даст человеку равновесие душевное и то веселье, радостное и ровное настроение, которое уже одно само по себе изгоняет многие недуги.
Когда человек сознал свое зло и возненавидел его, но вместе с тем не имеет силы воли и чувствует, что сам с собою не совладает, тогда лучше всего искать ему подкрепления в частом приобщении. Один из лучших, например, способов для излечения привычного пьяницы — искренними беседами довести его до раскаяния, до намерения все бросить, тут же заставить его говеть и приобщиться и заставить его дать слово, что он пересилит себя до будущего приобщения, которое последует всего через неделю. Только что соединившись со Христом и имея в виду повторить это через неделю, он не посмеет за это время нарушить свой обет, и так от недели до недели в нем образуется привычка к трезвости.
Особенно же возмутительно бывает то, что умирающему боятся предложить приобщиться. Есть некоторые, к сожалению редкие, доктора-христиане, которые при всяком сложном недуге прежде того сами предлагают больному приобщиться.
Но гораздо многочисленнее те доктора, которые в те часы, когда обнаружится безнадежное положение больного, советуют не беспокоить его, не тревожить мыслью о смерти. Настоящее безумие и врача, и людей, близких больному! Ему предстоит дать отчет за свою жизнь на земле, он все равно не жилец. Чего же беречь его от мысли о смерти, которая все равно неизбежна?
И это дикое безумие, которое так вредит душам человеческим, основано именно на том, что у нас причащение, которое должно быть благою и светлою привычкой людей, является чем-то совершенно исключительным и необыкновенным. Сила жертвы Христовой была так велика и всеобъемлюща, как если бы Христос страдал за всякого человека в отдельности. Как будто Он поодиночке искупал всех людей настоящих, прошедших и будущих. И всякий человек должен иметь дерзновение рассматривать именно с этой стороны жертву Христову и сознавать: «Христос пострадал для меня. Христос пролил кровь Свою для меня, Христос установил Таинство Свое для меня».
Когда вы услышите слова: «приимите, ядите, пийте от нея вси», переводите их для себя: «прими и яждь — сие есть Тело Moe, еже за тя ломимое во оставление грехов твоих, пий от нея, сия есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за тя и за многия изливаемая во оставление грехов твоих».
И пусть во всякую литургию в вас разгорается нестерпимая жажда вкусить Плоти Христовой, испить Его Крови. И пусть при всяком частом приобщении вам тут же мечтается о новом приобщении, как говорится в превосходной молитве Богоматери, в благодарственном «последовании» по приобщении.
Чтобы люди не смеялись над вами и по своему непониманию не осуждали вас, старайтесь скрывать свое частое приобщение. Пусть это будет потаенная ваша связь с Христом. И за всякой литургией, когда раздастся прошение ектений: «христианской кончины живота нашего безболезненны, непостыдны, мирны», посылайте Господу тогда искреннее прошение о том, чтобы вам приобщиться пред вашею смертью.
Говорят, что душа человека, который приобщился в день смерти, без борьбы проходит мытарства. Счастлив тот, кто умирает, сподобившись приобщиться за несколько часов до конца. Известны случаи с благочестиво пожившими людьми, которым в день смерти их приносили Дары того дня, а не запасные, и которые могли еще тогда проглотить их, а через час наступал паралич горла, а через несколько часов они отходили, и по лицу их разливалось выражение блаженства и радости.
В стихотворении известного поэта и патриота Феодора Глинки прекрасно описано покаянное настроение души, в трепете ожидающей приобщения.
Стихотворение это называется «Канун святого причастия»:
Завтра, завтра в дом Закхея
Гость таинственный придет,
И бледнея, и немея,
Перед ним Закхей падет.
Мытарь смутен, беспокоен,
Вскликнет в сретенье Его:
«Недостоин, недостоин
Посещенья Твоего!
Гость чудесный, Гость небесный,
Ты так светел и лучист!
А сердечный дом мой тесен
И неприбран, и нечист!
Где же Гостя посажу я?
Тут и там сидел порок:
Тут и там, — где ни гляжу я, —
Вижу все себе упрек…
Чем же Гостя угощу я?
Добрых дел в прошедших днях
Все ищу и не сыщу я;
Весь я в ранах и грехах!»
Был ответ: «Не угощенья,
Не здоровых Я ищу;
Завтра к чаше исцеленья
Я болящих допущу!
Завтра собственною Кровью,
Благодатию Отца,
Духом мира и любовью
Весь войду Я к вам в сердца…
И душа, хоть вся б истлела
В знойном воздухе грехов,
Моего вкусивши Тела,
Возродится к жизни вновь!»
Так надеждой в душу вея,
Кто-то будто говорит:
«Завтра, завтра Гость Закхея
И тебя ведь посетит!»
О, приди ж, наш Гость Священный!
С чашей жизненной Своей:
Ждет грехами отягченный,
Новый ждет Тебя Закхей!..
К Таинству брака, на котором основывается вся дальнейшая судьба зарождающейся здесь семьи, у нас относятся с тем же, если еще не с большим, легкомыслием, чем к другим Таинствам.
Не то что часто, но теперь в большинстве случаев даже верующие люди заключают брак не по той испытанной душевной склонности к достойной девушке, у которой муж всегда найдет нравственную поддержку и которая станет прекрасной матерью христианской семьи, а по мимолетному телесному влечению к такой особи, которая ничего, кроме физических ласк, дать человеку не может, которая никогда не станет домовитой хозяйкой, а своими чрезмерными требованиями от мужа на наряды и всякие прихоти сделает из жизни мужа настоящий ад.
Можно сказать, что часто любитель лошадей с большею осмотрительностью выбирает себе коня, чем многие выбирают себе жен.
Как много условий надо для того, чтоб брак был согласный, чтоб супруги оба преследовали ту великую цель, которую имеет христианский брак и которая обыкновенно предается сплошному забвению — дружное стремление к нравственному совершенствованию.
Во всякой истинной любви есть непременно элемент религиозный. Как только мы любим глубоко, мы уже невольно говорим — «навеки», потому что тогда мы ясно чувствуем, что эта любовь, заполонившая все духовное существо наше, не умрет с нами, но перенесется с нами в другую жизнь.
Вот отчего любовь большая и несчастная ищет убежище себе в небе, в мечтах о соединении там с теми, с кем земля разлучила, и говорит подобно знаменитой шиллеровской героине Текле:
Есть лучший край, где мы любить свободны,
Туда моя душа уж все перенесла.
* * *
Великий русский лирик Фет, поэзия которого почти чужда религиозных мотивов, оставил тем не менее хрустальное по чистоте стихотворение, в котором изображена мечта о любимой девушке человека в ночном уединении, перед иконой:
Владычица Сиона, пред Тобою
Во мгле моя лампада зажжена.
Все спит кругом. Душа моя полна
Молитвою и сладкой тишиною.
Ты мне близка. Покорною душою
Молюсь за ту, кем жизнь моя ясна.
Дай ей цвести. Будь счастлива она
С другим ли избранным, одна или со мною…
О, нет!.. Прости влиянию недуга.
Ты знаешь нас: нам суждено друг друга
Взаимными молитвами спасать…
Так дай же сил, простри святые руки,
Чтоб ярче мог в полночный час разлуки
Я пред Тобой лампаду возжигать!
Как хорошо и как глубоко это сказано и как чудесно выражает это конечную цель всякой истинной христианской привязанности: «нам суждено друг друга взаимными молитвами спасать…»
Судьба может разлучить людей. Двое лиц, созданных друг для друга, могут оказаться разведенными в разные стороны, но вот чего никакая судьба не в силах отнять ни у одной живой души человеческой — права молиться за дорогую душу.
Пусть судьба раскидала их далеко друг от друга, пусть они в жизни не видались десятки лет и никогда уже более не увидятся… Но душа человеческая оказалась бы слишком мелка и привязанности людские слишком ничтожны, если б над самыми глубокими и истинными привязанностями время имело какую-нибудь власть.
Есть исключительная сила чувств, есть такие избранные и верные сердца, которые любят в разлуке еще крепче, чем когда находятся с любимыми людьми, которые среди измен и испытаний любят так же неизменно, как в те счастливые дни,
Когда любви светило
Над ними весело всходило,
которые через десятки лет, за эти долгие годы не видав предмета любви, любят с той же исключительностью, тою же глубиною, тою же заботою.
И вот именно такое чувство и должно быть в наличии при заключении брака: надо, чтобы две души как бы поглощали одна другую, жаждали духовного единения тою жаждою, которая с годами и с падением страсти не только не прекращается, но еще увеличивается.
Один богатый и знатный человек очень высокой духовной жизни, воспитав детей, давно уже взрослых, тихо доживал свой век с женой, которая, как и он сам, была женщиной чистой и пламенной души.
Последние годы своей жизни он говаривал: «Какая непостижимая тайна и глубина в душе человеческой: кажется, я бы мог за сорок с лишком лет нашего брака хорошо узнать мою жену — мы жили с нею дружно. А между тем я открываю в ней все новые и новые черты, о которых я раньше не знал».
Я знал еще одну супружескую чету, замечательно дружную, согласную. На свадьбу муж пошел к венцу столь же чистый, как его невеста. За сорок лет своего супружества они не разлучились ни одного разу. Детей их всегда смущал вопрос о том, как один из супругов останется жить без другого. Они тоже, казалось, не только никогда не надоедали друг другу, но, чем теснее было их общение, тем больше была жажда продолжения и углубления этой близости. Они вместе по утрам молились, вместе по вечерам читали Евангелие. Эти двое лиц действительно представляли собою живую «домашнюю Церковь», о какой говорит апостол.
* * *
Христианские летописи знают много великих примеров высокого христианского роста согласных супругов.Во время пребывания императора Максимилиана в Никомидии по его приказу были приведены на суд христиане и подвергнуты пыткам. Их мужеством был поражен один из начальников претории, молодой, знатный и богатый язычник Адриан. Он стал расспрашивать мучеников об их вере, и внезапно во время этой беседы благодать коснулась души Адриана, он уверовал и, став посреди претории, крикнул писцам: «Напишите на одном листе вместе с именами этих праведников и мое имя, ибо я верую во Христа и с радостью за Него умру». Когда до жены Адриана, Наталии, дошел слух о том, что ее муж хочет умереть с христианскими мучениками, она обрадовалась, ибо была тайною христианкой, поспешила в темницу и умоляла Адриана не бояться предстоящих мук. После долгой беседы с мужем Наталия обошла всех узников и умоляла их укреплять новообращенного своими наставлениями и беседами о сладости вечной жизни, чтоб внушить ее супругу терпение. Они успокаивали друг друга.
«Иди домой и спи спокойно, — говорил Адриан, — а когда я узнаю, в какое время поведут нас на мучения, то извещу тебя, чтобы ты могла видеть мою кончину».
«Не щади своей молодости и красоты, — говорила в свою очередь Наталия, — бренное тело наше есть пища червям. Не думай также и об имении, о золоте и серебре: они не принесут никакой пользы в день Страшного Суда; одни лишь добрые дела и вера будут приняты Богом как дар».
Наталия еще возвратилась в темницу и осталась там. Ее служанки принесли полотно и бинты, и Наталия сама перевязывала раны узников, изнуренных пытками и долгим томлением в темнице, но бодрых духом.
Когда Адриана повели на допрос, Наталия поддерживала его решимость: «Если ты во время службы земному царю не щадил здоровья и шел на смерть во время войны, то теперь тем мужественнее ты должен нести муки и умереть за Царя Небесного».
Двадцативосьмилетний Адриан мужественно перенес пытки, которым его велел подвергнуть император, и был унесен в темницу с совершенно растерзанным чревом. Наталия с другими христианскими женщинами явилась снова в темницу ходить за мучениками, пока по приказу императора, узнавшего об этом, ее оттуда не изгнали. Но тогда Наталия остригла себе волосы и в мужском одеянии продолжала свое дело.
Так как многие из мучеников находились при последнем издыхании, Максимилиан велел совершить над ними торжественную казнь. Им молотом отбили руки и ноги — и это было для них последнее земное страдание. Один из благочестивых христиан собрал впоследствии останки мучеников и перевез их в Византию.
На Наталии, оставшейся вдовой, задумал жениться тысяченачальник императорской гвардии. Этот брак поощрял император. Наталия молила Бога избавить ее от этой судьбы. По явлению ей одного из мучеников Наталия немедленно отплыла в Византию. После молитвы в храме, где покоились мученики, Наталия забылась сном и увидела во сне своего Адриана, который ей сказал, что вскоре они соединятся. Очнувшись, Наталия пересказала о видении приютившим ее христианам, снова заснула — и уже более не проснулась. Разлученные землею, они в небе соединились.
Вот пример того, что сделала жена для души мужа.
Любя эту душу Адриана более его земной жизни, Наталия, конечно, молила Бога неотступными мольбами просветить Своим светом эту любимую душу. И потом, когда чудо обращения Адриана совершилось, она бестрепетной рукой подвела мужа к мукам.
И пережила трагическое, но великое счастье — видеть гибель любимого человека во имя того, что наполняло ее жизнь. Смерть Адриана была для Наталии добровольною и великою жертвою Христу.
А это бегство, с помощью небесной охраны, от навязываемого ей брака, эта внезапная кончина у дальнего места упокоения Адриана, — какой непреходящий, яркий пример высоты христианского брака!
* * *
Если в супружестве Адриана и Наталии Наталия явилась духовной наставницей своего супруга и своими молитвами сделала из него не только христианина, но и мученика Христова, то в истории мученика Иулиана и его неневестной невесты Василисы главой их духовного подвига явился Иулиан.Уроженец знатной и богатой семьи прекрасного и бойкого города Антинои, получивший тщательное воспитание, Иулиан был одним из тех людей, которому суждено было показать в себе всю красоту девственной жизни.
Когда ему минуло восемнадцать лет, родители, желая видеть продолжение своего рода, стали убеждать сына жениться. Иулиан мечтал об ином и после долгих уговоров родителей просил дать ему для окончательного ответа неделю срока.
В чистоте и молитве провел он всю эту неделю, и в конце ее было ему видение. Господь приказал ему исполнить волю родителей, так как с предназначенной ему женою он не нарушит своего девства, и многие юноши и девы последуют их примеру, и увидят они Бога в уготованном им чертоге.
Когда затих роскошный брачный пир и жених и невеста были отведены в опочивальню, что-то неземное чувствовалось в брачной ложнице. Лилось в ней какое-то благоухание, хотя была зима; вот внезапно заколебалось основание брачного покоя, разлился в нем дивный свет, в лучах его потускнели горевшие свечи, и открылось Божественное видение. С одной стороны был Христос во образе Царя Славы, с бесчисленным множеством девственников, с другой — Пресвятая Приснодева Мария с ликами дев. И в принесенной Иулиану великой прекрасной книге Иулиан прочел написанные золотыми буквами слова: «Иулиан, отвергшийся от мира ради любви ко Мне, будет причислен к тем, которые провели всю свою жизнь непорочно. Василиса за чистоту свою причтется к лику дев, подражающих истинной Деве Марии, Моей Матери Пречистой».
До смерти родителей Иулиан и Василиса хранили свою тайну, так что родители думали, что они живут в обыкновенном браке. Получив же после их смерти свободу, они оба, постригшись, создали по монастырю и стали в них настоятельствовать. У Иулиана в монастыре было до десяти тысяч братии. К нему стекались отовсюду люди, искавшие спасения души, и в монастыре Василисы было до тысячи дев и множество жен.
Пред гонением, воздвигнутым на христиан, Иулиан и Василиса молили Бога, чтобы ни одна из собранных ими душ не изменила Христу, и Василиса получила во сне от Бога откровение, что все ее девы в течение полугода отойдут в вечность, а затем тихо скончается она сама, потом же ее духовный брат Иулиан совершит со своими братиями мученический подвиг.
Иулиан был взят под стражу, а весь его монастырь со всеми десятью тысячами братии и присоединившимися к ним епископом и духовенством был сожжен. И долгое время потом на месте монастыря раздавалось сладкогласное пение невидимых певцов в те часы, когда Церковь совершает свои моления, — в первом, в третьем, в шестом и девятом, — и подавалось исцеление тем, кому удалось слышать это небесное пение. Иулиан же, претерпев много мук, явил много чудес и после жесточайших пыток был казнен.
Такова история брака святого мученика Иулиана и блаженной Василисы.
Русская история знает много примеров таких христианских браков. Одна из отраднейших по нравственной высоте своей русских женщин, благоверная великая княгиня преподобная инокиня Анна Кашинская принадлежала к числу тех женщин, для которых вечная судьба супруга дороже его жизни.
Когда великий князь Михаил Тверской был вызван в Орду, благоверная великая княгиня Анна убеждала мужа не изменять вере, прося его лучше мученически пострадать, чем отречься в Орде от Христа или совершить какие-нибудь жертвенные обряды. Анна, так сказать, определила его на муки, сама своей рукой подвела его к пыткам.
Так говорила в ней лучшая часть ее существа, хотя для человеческой ее природы казался страшным тот подвиг, к которому она толкала своего мужа. Что пережила она, когда получила весть о его мученической кончине и когда по Волге был привезен гроб с мученическими останками еще не старого, погибшего в цвете лет князя Михаила! Безутешное вдовство, гибель нескольких сыновей, взятых у нее Ордою, были ее последующим испытанием. И эта крепкая духом женщина в духовном подвиге находила утешение от жестокой своей земной доли.
И вот теперь он в Твери, она в Кашине светят русским людям святостью своей и нетлением мощей своих, на земле разлучившиеся, согласно пострадавшие, чтобы в небе соединиться и вместе царствовать.
Пример царицы Анастасии Романовны показывает, что может сделать женщина для своего мужа.
Детство Иоанна Грозного было детством несчастного, заброшенного, постоянно озлобляемого ребенка. Оставшись младенцем после смерти отца своего, великого князя Василия III, он через несколько лет потерял и мать. Окружали его буйные бояре, которые хотели сделать из мальчика ширму для своих злоупотреблений. Мальчик был богато одаренный, чувствительный, жаждавший ласки, уже в ту пору чувствовавший и сознававший высоту и значение своей власти, а бояре обращались с царственным ребенком непочтительно, делали его зрителем своих ссор.
Однажды ночью напали они на митрополита, который убежал, растерянный, спасаться в великокняжеский терем, и ребенок был страшно этим перепуган. Один из бояр в присутствии Иоанна разваливался в кресле и ноги в сапогах клал на ту постель, в которой скончался его отец, Василий III. Забыв стыд и совесть, бояре старались раздуть в Иоанне, неподросшем еще мальчике, страсти, для того чтобы уменьшить его интерес к делам государственным и самим править помимо него. Одним словом, они искалечили, насколько могли, эту богатую природу, в которой добро было смешано со злом и которая впоследствии так широко развернулась в сторону зла, потому что провела такое печальное детство.
Но когда Иоанн, уже проявивший ростки этих уродливых наклонностей, которые впоследствии в нем развились так сильно, задумал жениться, выбор его пал на кроткую и чистую русскую девушку Анастасию Романовну Юрьеву-Захарьину.
Влиянием своей благой и мягкой души она сглаживала шероховатости характера Иоанна, смиряла его буйные порывы. В тихой и чистой привязанности к ней он нашел то счастье, которого не могли дать ему греховные упоения. И среди этого счастья, рука об руку с верной помощницей, развились в Иоанне его государственные способности. Время, проведенное с Анастасией, было счастливейшими, отраднейшими и удачнейшими годами Иоаннова царствования. Он не мог никогда забыть этой женщины, которая, казалось, унесла в могилу с собой навсегда все, что было лучшего в этой смолоду раненной, страдающей и бурной душе.
И среди ужасов его последующего царствования, в сиянии немеркнущих огней, вставал пред ним образ той, которую он с такой тоской и любовью называл «моя юница», — первая и последняя, единственная его искренняя привязанность, посланница Неба, возродившая его на новую жизнь и унесшая эту жизнь с собою.
* * *
Вот идеалы христианского брака… И как мало к этим высоким примерам подходит построение современного брака. Гниет семья, а вместе с семьей гниет и вся общественная жизнь.Как все в христианстве, так и христианский брак требует от человека постоянного подвига. Сколько искушений: то мужа или жену пленила красота чужого человека, то смущают кого-нибудь из них чужие ухаживания и искушающий голос обещает в измене большую сладость, то в раздраженном состоянии хочется сказать резкое слово — первое резкое слово, которое может стать началом неприязненных отношений.
Тут нужна большая выдержка, тут нужно сознание важности принятых на себя обязанностей, готовность на жертвы и, наконец, всепрощение. Жена, которая станет резко укорять мужа, хотя виновного пред нею, только оттолкнет его от себя. Тихое страдание больше произведет впечатления на совестливого мужчину, лучше воздержит его от тех или иных измен, чем резкие выпады, брань и укоры.
В наше время в браке вместо подвига обыкновенно обе стороны ищут только удовольствий. Девушка, вышедшая замуж, увлекаемая общим потоком безумного семейного мотовства, требует от мужа таких расходов на ее наряды, которые тяжелым бременем на него ложатся и бывают причиною семейного ада. В противность Западу, где женщина в благоразумных семьях является помощницей своего мужа, с ним вместе старается копить для обеспечения себя на старость и для обеспечения будущих детей, у нас женщина очень часто является ненасытной пожирательницей мужниного достатка.
Кроме того, в нашей русской жизни, в противность и древней, и еще сравнительно недавней Руси прошлого (XIX) века, молодые жены часто не хотят, а в большинстве случаев не умеют заниматься домашним хозяйством, и вообще — не создают мужу того уюта семейного очага, в котором трудящийся человек после дневных забот так нуждается и при отсутствии которого он начинает бегать по сторонам.
Невыразимо жаль, что во множестве семей жена ничем не отличается от дорогостоящей содержанки и, вместо того чтобы быть для мужа тем, чем была для царя Иоанна его «юница» Анастасия Романовна, является дорогостоящей прихотью, получая за то, конечно, и соответственное к себе отношение.
И как бы хотелось, чтобы девушки, выходя замуж, глубже вдумывались в те великие обязанности, которые на себя принимают, и не мечтали бы о том, как станут теперь рядиться и веселиться.
Как хотелось бы, чтобы и мужчина сознавал свои обязанности пред семьей и воспитывал в молодой жене, которой он обыкновенно бывает старше, все те добрые качества, которые в ней, может быть, и таятся, но не всегда выходят наружу.
Особенно благоприятное состояние для служения Богу есть состояние вдовства. Настоящая христианская вдова принимает свое горе как указание свыше. Душа высокая, способная на исключительные привязанности, не примирится никогда с потерей, не забудет того, кому отдала всю свежесть первого чувства; для нее муж будет всегда единым.
Есть разряд женщин, вероятно, вышедших замуж исключительно из расчета, которые обращают свое вдовство в похождения, в постоянную смену легкомысленных и мимолетных привязанностей: зрелище довольно противное.
Насколько выше те вдовы, которые, удалившись от света, одевшись в траур, не сменяемый ими до смерти, заботятся только о воспитании детей и творят в память умершего любимого человека какие-нибудь добрые дела.
Мне рассказывали о совсем молодой красивой женщине, которая, потеряв любимого мужа, оставившего ей сына, поселилась в усадьбе в окрестностях большого города и, заботясь о воспитании своего мальчика, все свободные часы проводила одна, в духовном чтении, в молитве и воспоминаниях. Она ждет только, чтобы сын ее подрос и не нуждался в ее ежедневных заботах, чтобы положить начало монашеской общины, в которой она сама поселится.
Эта смиренная скорбь, этот чистый памятник из своей жизни, воздвигаемый преданной, помнящей, женской душой в честь умершего, любимого человека, — какая в этом красота и значение!..
* * *
Таинство елеосвящения, в простонаречии называемое соборованием, окружено у нас тем же глубоким непониманием, как и большинство Таинств. У нас обыкновенно соборуют лиц, совершенно безнадежных для жизни, как бы напутствуя этим Таинством человека на смерть.Такой неправильный взгляд на это Таинство развит в общежитии и у французов-католиков, у которых это Таинство так и называется — «extreme onction» («последнее помазание»).
У нас почти не бывает, чтобы человека соборовали на ногах. Простой народ же думает, что соборование является чем-то вроде пострижения в монашество, так что, например, после соборования холостому человеку или вдовцу нельзя будто бы вступать в брак.
Таинство соборования основано на словах апостола Иакова, которые надо себе припомнить, для того чтобы иметь правильное суждение об этом Таинстве.
«Болит ли кто в вас; да призовет пресвитеры церковныя, и да молитву сотворят над ним, помазавше его елеем во имя Господне: и молитва веры спасет болящаго, и воздвигнет его Господь: и аще грехи сотворил есть, отпустятся ему». (Заметим кстати, что при елеосвящении отпускаются человеку забвенные и неисповеданные грехи.)
Таким образом, условие, при котором можно прибегать к Таинству елеосвящения, есть болезнь — «болит ли кто в вас». При этом вовсе, однако, не сказано, что болезнь должна быть смертельной или чтобы человек находился в беспомощном состоянии.
Наконец, более чем где-либо, в христианстве страдание душевное признается тоже болезнью. Таким образом, апостол советует призывать пресвитера церковного для сотворения молитвы над больными вообще — страдающими физически или немоществующими духом.
Итак, если я тяжко страдаю духом от смерти близких людей, от какого-нибудь горя, например внезапной потери средств к жизни, если мне необходим какой-нибудь благодатный духовный толчок, чтобы собраться с силами и снять с себя путы отчаяния, — я могу прибегать к соборованию. Точно так же могу я прибегать к соборованию в дни великого искушения, когда силы мои слабеют в борьбе. Во всех этих случаях я подхожу под условия, высказанные апостолом: «Болит ли кто в вас…»
Что соборование может совершаться над людьми, не распростертыми неподвижно на одре смертельной болезни, видно из того, что в Одессе, Москве и Троице-Сергиевой лавре ежегодно в Страстной Четверг совершается Таинство елеосвящения, причем помазуется весь народ, находящийся в церкви.
Точно так же в строгих монашеских обителях вы найдете старцев, которые по вашей просьбе совершат над вами тайно у себя в келье елеосвящение, когда вы скажете им, что недугуете духом и хотели бы в этом Таинстве искать себе исцеления.
Таким образом, область применения соборования должна быть много расширена против современных, неправильных о нем понятий.
Мне приходилось встречать верующих людей, которые до тридцатилетнего возраста бывали соборованы уже раза три. Я знал людей старых, над которыми это Таинство было совершено семь-восемь раз. В молитвах «последования» Таинства елеосвящения не говорится о смерти, а все время — об исцелении и жизни. Это Таинство не к смерти, а к жизни.
Точно так же нигде у апостола нет и следа мысли о том, что Таинство елеосвящения возлагает некоторую печать отвержения от мира, чем-нибудь ограничивает отношения к миру человека, выздоровевшего после этого Таинства.
Все такие взгляды — это народные предрассудки и недоразумения. Соборование, как и другие Таинства, основанные Церковью для нашей пользы, похоже на сундук с запертыми в нем сокровищами, ключ от которого находится у нас и который мы по своей косности, лени и непониманию не хотим открыть.
Соборование есть светлое Таинство, укрепляющее жизнь, есть победа силы Христовой над земным разрушением.
Так надо смотреть на это Таинство, а не видеть в нем мрачный обряд пред смертью человека.
Евгений Поселянин
Из книги «Идеалы христианской жизни»
