Ногою твердой стать при море

Борьба за Крым

Со времени первой русско-турецкой войны времен Екатерины II основным соперником России продолжала оставаться Османская империя. Разрешение восточного вопроса на том этапе стало одной из основных задач внешней политики России, а ее приоритетными направлениями — Юг и Юго-Запад. Главная цель — собирание русских земель в исторических границах.

Памятуя о том, что турки никогда «не ставили себе в стыд» отказываться от своих собственных слов и постановлений, трактуя их по своему усмотрению, русская императрица, резонно рассудила, что «полезнее всегда было, когда говорили с ними сильным тоном».

Противоречия между Россией и Турцией начались сразу после заключения в 1774 году Кючук-Кайнарджийского мира. Яблоком раздора вновь стал Крым. После объявления независимости своей в 1772 году в Крыму не прекращались брожения, в результате которых (не без участия Порты) татары избрали себе нового хана — Девлет-Гирея, правление которого усилило противостояние между двумя державами. Турция пыталась вновь поставить Крым под свою зависимость, что, в свою очередь, вызвало противодействие со стороны России, которая в 1776 году «нашла себя вынужденной необходимости, предохраняя высочайшее свое достоинство и желая возвратить императорскому своему двору разрушенное ныне равенство в трактатном положении обеих империй, обратиться к взаимству и указать, следуя примеру Блистательной Порты, ввесть свои войска в Перекоп, как место третьей, ни той, ни другой стороне не принадлежащей области, о чём 3 декабря специальной декларацией было объявлено Порте».

Решительные действия Российского кабинета охладили пыл турок. В тех обстоятельствах «как по недостатку денег, так и по робости войска» турки были не в состоянии противодействовать России. К тому же в этот период Турция вела войну с Персией, а потому ограничилась лишь ответом на декларацию, наполненную обидами и упреками в адрес российской стороны.

Екатерина II, воспользовавшись таким обстоятельством, не замедлила предпринять меры к укреплению своих позиций в Крыму. 17 декабря 1776 года туда прибыл генерал-поручик А. В. Суворов и вступил во временное исполнение обязанностей командующего корпусом вместо генерала А. А. Прозоровского.

Нерешительность Турции, а также нестабильная ситуация в Крыму и на Кубани подтолкнули российскую сторону к еще более энергичным действиям. Четко отслеживая настроения в татарской среде, Екатерина II решила поддержать выдвижение одного из татарских лидеров — Шагин-Гирея, человека, «душевно познающего цену дарованной Отечеству его вольности». В январе 1777 года она писала: «Вместе с занятием Перекопа сочли Мы за нужно приняться и за беспосредственное между татарами установление особливого благонамеренного общества, по сей причине и надобно было подвинуться известному калге Шагин-Гирей султану во внутрь Кубани при отряде войск Наших под командою бригадира [И. Ф.] Бринка. Сие движение произвело два действия: первое, калга султан от Едичкульской орды и несколько других родов с радостию принят и торжественно объявлен уже самодержавным и ни от кого не зависимым ханом, в котором качестве он, быв от Нас признан, имеет скоро вступить в Крым, где есть много ему преданных людей, для установления там своей власти и изгнания по возможности прежнего хана Девлет-Гирея, чем вольность и независимость татар сами собою могли бы установиться и утвердиться по силе и словам мирного трактата».

10 марта 1777 года А. В. Суворов одними маневрами своих войск рассеял неорганизованное воинство Девлет-Гирея, что позволило Шагин-Гирею войти в Крым, где 29 марта он был провозглашен ханом.

С радостным известием из Крыма были посланы депутаты к обоим высоким дворам, представив им священные макзары (грамоты), в которых сообщалось: «Божиею всесильною помощию… избрали и приняли мы в ханы щастливейшего Шагин-Гирей хана и подчинили себя его власти, возведя на ханский трон».

Но борьба за Крым этим не закончилась. Порта, умудренная в коварстве, решила взорвать ситуацию изнутри. В Крым были засланы лазутчики, подстрекавшие единоверцев к возмущению. Злые семена раздора падали на благодатную почву. «Сего народа вероломство, шаткость, на всякие пакости склонность», как всегда, сыграли свою решающую роль. 5 октября взбунтовались бишлеи — личная гвардия хана, которых он хотел переодеть в прусские мундиры и организовать по европейскому типу. Бахчисарай был захвачен племянником хана Селим-Гиреем, а к турецкому султану отправлены депутаты с просьбой о помощи.

24 декабря на генеральном совете при Порте решено было поддержать бунтовщиков и начать военные действия против Шагин-Гирея. При этом капудан-паша Джезаирли Газы Гассан-паша — будущий главный противник Ушакова, осердясь на миролюбивую партию, начал громко заявлять о необходимости ведения войны против самой России.

Порта начала интенсивные военные приготовления. Для поддержки крымских мятежников решено было направить туда восемь кораблей под командованием Гаджи Мегмет-аги, названного крымским сераскиром, и 20 тысяч человек сухопутного войска. А для комплектования флота указано привести в Константинополь до четырех тысяч дульциниотов, так как служивших на флоте азиатских матросов признали к такой службе неспособными.

Янычарскому аге приказано было с 36 ортами янычар (36 тысяч человек) идти в поход к Днестру и Дунаю. На соседнем с Кинбурном острове Березань велено сделать укрепления. Был объявлен набор и в сухопутную армию, которой уже предстоящей весной надлежало быть у Измаила.

Турецкая военная машина была запущена, но ее «гнилой» механизм постоянно давал сбои. Турецкое войско то разбегалось от несносного снабжения, то устраивало погромы, грабежи и насилия. Дело дошло до того, что Порте пришлось отдать повеление женщинам не выходить на улицы во время прохода войск, а войскам не задерживаться в населенных пунктах. Между морскими и сухопутными турецкими начальниками Гассан-пашою и Джаныклы Али-пашою (или Гаджи Али Джаныклы-паша) начались разногласия. А войска тем временем не хотели переправляться в Крым.

В трудной ситуации Шагин-Гирей сумел организовать своих сторонников и в письме к генерал-фельдмаршалу П. А. Румянцеву-Задунайскому аргументировано дал отпор оттоманским измышлениям о происходящих в Крыму событиях.

«Вся причина их тяжбы, — писал он, — выходит единственно из злобствования, что в самое то время, когда Порта имела всю лучшую уже удобность совершенно поработить и завладеть татарскою областию подобным образом, как учинила она с прочими державами, тогда врожденным Ее Императорскаго Величества человеколюбием и споспешествованием подвигов вельмож российских народ татарский получил от ига ее (Порты. — Авт.) совершенное избавление, а потому и не отстает она стараться в надеянии, что успеет временем в своих внутренних скрытых намерениях, или же, подобным настоящему возмущению, доведет татарскую область до крайнего падения и тем исполнит свое мщение, ибо есть ли все те державы, кои суть магометанской религии и не есть в подданстве Порты, грешат против своего закона, то великому множеству мусульман должно быть злоключиму.

…Впрочем, всему свету известно, что татарские султаны предались в подданство Порты отнюдь не по убеждению религии и закона, но единственно избегая опасности от соседних сильных держав и в надеянии на защиту сил оттоманских».

В двадцатых числах декабря российские войска наголову разбили крымских бунтовщиков под предводительством Селим-Гирея в районе урочища Сары-Абыз и загнали их в горы. Из пяти отправленных на Чёрное море турецких фрегатов и не нашедших способа подойти к Суджуку три в Кызыл-Таше были взяты Шагин-Гиреем в плен, а четвертый разбило штормом у мыса Такла, недалеко от Керченского пролива.

Несмотря на неудачи, в начале следующего, 1778 года, турки продолжали наращивать свои военные усилия против сторонников Шагин-Гирея и одновременно попытались предпринять дипломатические шаги для оправдания своих действий и обвинения российского Двора в нарушении мирных договоренностей.

Из Синопа в Крым были направлены восемь судов с сухопутным войском под командованием двух сыновей Джаныклы Али-паши. Но, подойдя к крымскому берегу, они были встречены артиллерией и «приведены в такой беспорядок, что не токмо к берегу пристать не могли, но и между собою так запутались, что одно утоплено, а у другого руль отбит, остальные же шесть с великим уроном одно за другим в Синоп возвратились и уверяют, что в Крыму ни одного из бунтовщиков не осталось, но все разбежались, покинув Селим-Гирея». Столь печальное известие привело в ярость Али-пашу, и он, не вдаваясь в долгие разбирательства, велел повесить первых двух капитанов. Висеть бы на рее и третьему, по имени Хаммамджи Оглу, но он оказался хитрее своих собратьев и вовремя сбежал.

Вскоре Джаныклы Али-паша получил письмо от Селим-Гирея, в котором тот сообщал, что находится на мысе Ахтиар и может продержаться там не более 15 дней, после чего помощь ему уже вряд ли понадобится, и он вынужден будет оттуда удалиться.

При поддержке российских войск Шагин-Гирей восстановил свою власть от Еникальского (Керченского) пролива через Кафу до Бахчисарая. А остатки бунтовщиков были загнаны вместе с семьями на гору Аю-Даг (Медвежья гора). Шагин-Гирей потребовал от них прекращения сопротивления, на что те и согласились. К марту 1778 года с мятежом в Крыму было покончено. Бывшие мятежники обратились к Шагин-Гирею с раскаянием.

Российский резидент в Крыму А. Д. Константинов с удовлетворением доносил А. В. Суворову на Кубань: «Имею честь возвестить Вашему высокопревосходительству об окончании настоящего в Крыму мятежа, в котором раскаялись татары, потерявшие многое число народа и бесчисленное количество скота и имений. Теперь пали они к ногам своего законного властителя, прося единственно пощады и прощения в их беззаконном заблуждении, предают себя в непосредственную власть и волю Шагин-Гирея-хана и, отдав в руки его всё свое оружие, отдают к наказанию и начальных возмутителей, отрекаются от прошений, посланных к Порте, кои сочинены единственным насилием и наглостию означенных зачинщиков бунта».

Доволен был и сам крымский хан. Пригласив к себе Константинова на кофе, Шагин-Гирей, с легким акцентом говоря по-русски, отметил:

— Пособием Ее Императорского Величества татарские народы пришли в прежнее нам повиновение.

— То матушка-императрица почла за долг свой вступиться за сохранение независимости татарской, — учтиво ответил Константинов.

— Однако, — продолжал Шагин-Гирей, — начальные виновники разврату и столь мерзостным деяниям нагрузили на корабли награбленное и сами на оных уехали, так что казна татарская пуста.

Выдержав паузу, крымский хан спросил:

— Не соблаговолит ли Ее Величество оказать финансовую помощь в подкреплении завоеваний независимости ханства Крымского?

Андрей Дмитриевич заверил хана в благосклонности российского Двора к его персоне и пообещал содействовать в финансовой поддержке.

А тем временем Порта продолжала военные приготовления, лицемерно заявляя о своём «искреннем» желании сохранения мира. Распалив свое воображение скорым возвращением Крыма, она уже не могла остановиться.

К Джаныклы Али-паше был послан капуджи-баша с султанским указом о немедленной переправке его войск в Крым. В самом же Крыму Порта намеревалась поднять восстание под предводительством Девлет-Гирея, которому было послано повеление отправиться в Очаков и оттуда тайно пробираться на Крымский полуостров. Для поддержки Али-паши и Девлет-Гирея к двадцатым числам марта Портой в Чёрное море было отправлено 22 судна, шесть из которых были линейными кораблями.

25 апреля у муфтия состоялся большой совет, на котором Порта окончательно решила послать свой флот в Крым под командованием самого капудан-паши, который по пути должен был зайти в Синоп и взять на борт 40-тысячный корпус под предводительством именитого Джаныклы Али-паши. На том же совете Джаныклы был сделан сераскиром, а сын его произведен в трехбунчужные паши с обязанностью исполнять губернаторскую должность на время отсутствия отца. Как сухопутному, так и морскому начальникам во время экспедиции было приказано не чинить никаких неприятельских действий, если они не будут атакованы и если им удастся высадить на берег свое войско без сопротивления с российской стороны; тогда они могут объявить, что прибыли туда для приведения себя в равенство с российской стороной; а если с российской стороны на них будет совершено нападение, то тогда объявив, что Россия нарушила мир, начать и продолжать военные действия «без всякой пощады и уважения».

Не осталось никаких сомнений, что Порта не отступится от своих коварных планов, принудя российский Двор воспрепятствовать высадке турецкого войска на таврический берег и представив всему свету свои действия как оборонительные. При этом Порта тешила себя и надеждой на то, что в условиях обострения противоречий между Францией и Англией, а особенно между Австрией и Пруссией, Россия также будет втянута в них и, естественно, значительно ослабеет. Уповала она и на возмущения в Польше. Но Российский кабинет вел достаточно умную политическую игру, лишив тем самым турок дополнительных козырей.

Со своей стороны Россия предпринимала шаги к признанию Портой Шагин-Гирея как независимого государя. В начале апреля российский посланник А. С. Стахиев направил к реиз-эфенди переводчика с сообщением о том, что бывшие в Крыму мятежники принесли Шагин-Гирею искреннее раскаяние и спокойно возвратились в свои жилища, что в Крыму стоит совершенная тишина и что турецкие фрегаты покинули крымские берега. Однако реакция реиз-эфенди была на редкость бурной и негодующей. Нервно расхаживая по комнате, он разразился длинной тирадой. А драгоман Порты язвительно заметил:

— Надобно думать, что посланник или почитает министров Порты глупыми, или же насмехаться хочет через возвещение таких непристойностей. А что касается до присланного от Шагин-Гирея пакета, то Порта никогда не признавала, да и не будет признавать его ханом.

26 апреля турецкая эскадра, состоящая из 11 линейных кораблей, 4 галер, 14 весельных полугалер и 20 дульциниотских шлюпок под командованием самого капудан-паши начала выдвигаться из Босфора в Чёрное море. Выйдя из канала, суда вынуждены были встать на якорь из-за наступившего безветрия.

На турецких кораблях оказалось много греческих матросов, которые были весьма недовольны своим жребием. Меж собою они говорили о том, что если бы наперед знали о цели экспедиции, то вместе с семьями ушли бы на Мальту. Теперь же, оказавшись в руках «своих варваров», принуждены были им повиноваться для спасения оставшейся дома родни. В таких удручающих обстоятельствах один из греков, Франческо, тайно прибыл к титулярному советнику Сиверину с прошением от своих товарищей, чтобы в случае военных предприятий в Крыму российские войска отличали греков от турок и не трогали их. А греки будут искать случая к побегу на российскую сторону.

А. С. Стахиев по своим тайным каналам выяснил, что весь флот, вместе с уже вышедшими в Чёрное море судами, будет состоять из 33 линейных кораблей и фрегатов, шести галер и 40 полугалер. Он должен разделиться на три эскадры, первая из которых пойдет к Очакову, вторая — к Козлову (Гезлёву; совр. Евпатория), а третья — к кубанским берегам. Первой эскадре под командованием капудан-паши надлежало атаковать Кинбурнскую крепость, высадив на берег десант сухопутного войска под предводительством измаильского сераскира Абдулаг-паши, которому было послано повеление выдвинуться со своим войском к границам.

В ожидании прибытия флота в Синоп Джаныклы Али-паша отправил в Крым часть своего войска. Но высадившийся на таврическом берегу в районе Кафы десант был встречен Шагин-Гиреем. 300 человек были убиты, а остальные бежали к находившимся у берега сайкам. От большой скученности турки давили друг друга. Уцелевшие сумели переправиться в азиатский порт Платона.

В это же время в Ахтиарской бухте находилось семь турецких фрегатов, пришедших туда еще в начале апреля. Шагин-Гирей направил капудан-паше письмо, которым просил турецкого адмирала увести фрегаты от крымского берега «как для успокоения тамошних жителей, так и для отвлечения подозрения со стороны командующих там российских войск, оставя только один фрегат для установления доброго порядка в его областях».

Гассан-паша проигнорировал прошение крымского хана. Но, со своей стороны, не предпринял никаких мер к снабжению этого отряда. Сложилась парадоксальная ситуация, при которой командиры турецких фрегатов не знали, что им делать и чем кормить команды. Не прошло и месяца, как на фрегатах начался голодный бунт. Командовавший отрядом Арнаут-Сулеймен-Мерли и капитан Гиганеирли-Али были убиты, а 500 янычар сошли на берег, запросив покровительства у Шагин-Гирея. При этом они заявили, что лучше им умереть здесь, нежели на родине, ибо Порта никогда не простит их. Впоследствии Шагин-Гирею с трудом удалось отправить турок в Очаков. Многим же оставшимся на кораблях для своего пропитания пришлось продавать даже личное оружие.

Голод был и в самой Турции, а скудость казны увеличивала дороговизну. Внутренняя ситуация значительно осложнилась еще и начавшейся в столице эпидемией «моровой заразы. Однако Порта и не собиралась отказываться от своих приготовлений. Зная это, Шагин-Гирей и командующий русскими войсками в Крыму генерал-поручик А. В. Суворов начали приведение побережья к надлежащей обороне. Для контроля за побережьем его разделили на четыре сектора, в каждый из которых направили по бригаде войск. Внутри самих секторов Суворов лично выбрал участки, по его мнению наиболее удобные для высадки войск противника, где оборудовали специальные укрепленные пункты. При этом главным пунктом обороны был определен Ахтиар, где должна была сосредоточиться 2-я бригада, состоящая из трех полков, трех гренадерских батальонов, егерского батальона и двух казачьих полков. В целях обороны побережья со стороны моря осуществлялось крейсерство силами Азовской флотилии.

Генерал-фельдмаршал П. А. Румянцев-Задунайский 8 мая направил решительное письмо к верховному визирю, на которое 23 мая последовал ультимативный ответ Мегмет-визиря. В приложенном к нему переводу говорилось: «Порта за нужно сочла назначить к отправлению в Крым с флотом своим и армию регулярных войск славного визиря Гази Гассан-пашу, теперешнего великого адмирала, в качестве генералиссимуса на море, щедрого Гаджи Али-пашу эрзерумского и трапезундского губернатора в качестве генералиссимуса над сухопутными войсками. Они имеют совершенную полную мочь утвердить постановленный уже мир и привести дела в твердое положение, если российский двор из любви к миру освободит Крым от своих войск, приложит старание изобрести средство, которое бы выводило татар из опасности, и покажет таким образом доброе и искреннее свое расположение к сохранению мирной тишины… Если российский двор искренно желает покоя, то не может найти лучше сего случая к утверждению того…

Блистательная Порта ни на шаг не уступала Черного моря ни России, ни татарам, будучи оною ее область и собственность, почему и в трактате постановлено, что, кроме купеческих судов, никакой военной корабль, какого бы он качества ни был, не может по оному морю плавать, почему и поручено обоим помянутым визирям, если они усмотрят на оном море, кроме купеческих суден, какое другое военное вопреки капитуляции, не почитая оное российским, но просто иностранным, сперва дружеским образом принуждать из того моря выйти, и в случае упрямства старалися бы всеми своими силами оное выгнать и удалить, постановляя то наблюдением наисущественнейшего артикула».

Не осталось сомнений, что теперь только силой можно было отстоять Крым, не допуская высадки турецких войск на полуостров. При этом, кажется, сама природа защищала Таврию: уже месяц на море стоял полный штиль. Наступил июнь, а турецкий флот так и не смог сдвинуться с места. Взятые на шесть месяцев продукты на треть были съедены, а пополнить провиант не было возможности, так как Порта собрала наперед со своих подданных трехгодовой оброк.

На торговом судне, прибывшем из Синопа, адмиралтейский чауш (чиновник) привез донесение Джаныклы Али-паши о том, что и там настает крайняя нужда в хлебных припасах и что если капудан-паша еще месяц промедлит с выходом в море, то его войско или с голоду вымрет, или разбежится.

Наконец, 9 июня 1778 года, пользуясь малым благоприятным ветром, капудан-паша с флотом, состоявшим из семи линейных кораблей (один корабль через 30 миль пути из-за поломки пришлось вернуть обратно) и вновь построенного бомбардирского корабля при помощи завозов (буксиров) вытянулся из канала в Чёрное море. В руках капудан-паши, таким образом, оказалась судьба мира, заключенного в Кючук-Кайнарджи.

Крым стал местом пересечения не только российских и турецких, но и европейских интересов. А позиция, которую занимали европейские державы, как лакмусовая бумага высвечивала их подлинные политические цели.

Франции во что бы то ни стало необходимо было заиметь свободный проход ее кораблей в Чёрное море. А потому неудивительно, что французский Двор не признал избрание Шагин-Гирея. Более того, французский посланник в Турции Леба в приватной беседе со Стахиевым заметил, что завершение распрей в Крыму невозможно без предварительного вывода оттуда российских войск.

Австрия же более осторожно относилась к происходящему, имея к туркам свои претензии. Венский посол Тассара уверял российского посланника, что «все теперешние вооружения чинятся более для закрытия слабости турок и возбуждения у всевысочайшего двора податливости к здешним (турецким. — Авт.) требованиям, нежели для какого существительного предприятия». С этим можно было согласиться, если бы капудан-паша с флотом и многочисленными десантными судами не вышел бы в море, имея повеление топить российские военные корабли.

Узнав о выходе турецкого флота, Шагин-Гирей предъявил стоящим в Ахтиарской бухте турецким фрегатам требование немедленно удалиться от крымского берега. Но это требование не возымело действия. Тогда в сопровождении А. В. Суворова Шагин-Гирей прибыл к бухте, где за ночь по обеим сторонам были устроены батареи.

На рассвете, увидев себя под дулами русских пушек, капитаны фрегатов срочно собрались на совет, на котором решили немедленно удалиться в Константинополь, предварительно испросив на то разрешения у находившегося здесь же Селим-Гирея.

Селим-Гирей также не собирался испытывать судьбу, тем более что во всех письмах от Порты ему не было позволения «вступать с россиянами в драку». В результате 17 июня при «противной погоде» туркам пришлось буксировать свои суда из Ахтиарской бухты, увозя с собой несостоявшегося крымского хана Селим-Гирея.

Русский резидент в Крыму Андрей Константинов доносил графу Румянцеву-Задунайскому об уходе из Ахтиара турецких судов: «С отбытием их исчезли и все интриги, в которых, толь долго упражняясь, не могли они более успеть в своих мстительных к татарской нации зложеланиях».

«За вытеснение турецкого флота из Ахтиарской гавани и от крымских берегов» императрица пожаловала А. В. Суворову золотую табакерку, богато украшенную бриллиантами, со своим портретом.

Но основная угроза Крыму только надвигалась со стороны Синопа, куда 18 июня прибыл флот капудан-паши. Взяв на борт десантное войско Джаныклы Али-паши, он направился в Самсон, где в начале июля к нему присоединились фрегаты, покинувшие Ахтиарскую бухту. А далее его курс лежал через Суджук прямо на Крым.

Капудан-паша с нарочным направил письмо А. В. Суворову с жестким требованием прекратить плавание русских военных судов в Чёрном море, угрожая в противном случае обстреливать и топить их. Отвечая на столь суровый ультиматум, Суворов и крымское правительство твердо предупредили турецкого адмирала о его ответственности за нарушение мирного договора и последующие за этим действия, а равно и о своей готовности защищать полуостров.

Божиим провидением 15 августа на пути к крымским берегам турецкий флот попал в жесточайший шторм, разметавший все суда. Хранитель капудан-пашинской печати Мегмет-ага в своём письме к Селахору Гассан-аге так описывал происходящее: «Превеликий шторм жестокостию своею весь флот разметал по морю. У иного корабля якоря совсем оторваны, у иного не удержались на грунте и волочились за оным. Многие расшатались от ударов волн и пустили в себя воду, однако остались безвредны. Но попущением Божиим корабль Гассан-паши, называемый Морской змей, сорвясь с якорей, несколько саженей тянул их за собою. Потом открылись внизу превеликие щели; все севшие на том корабле старались выливать натекшую воду, но не успевали за умножением от часу на час. По сигналу съехались со всего флота капитаны и одиннадцатью машинами тянули воду, но и то ничего не пособило; посылали нырцов, чтоб снизу законопатить щели, — бесполезно. Семь дней и восемь ночей сряду сие продолжали без всякого успеху. Пороховые снаряды все превратились в грязь. Паша держал консилиум со всеми капитанами морскими и, не найдя способу к спасению оного корабля, паша с превеликим сожалением вышел с него вон, потом пушки и все припасы свезли на другие корабли, а пустое судно предали волнам на волю. Капитан-паша пересел на корабль, называемой «Капитания». Уцелевшие же корабли были сильно повреждены: у кого вдребезги разбило руль, у кого сломаны мачты и поврежден такелаж. Почти все имели течь *.

Флот с трудом смог собраться опять в Суджуке. После бури он представлял собой жалкое зрелище. Гассан-реиз уведомлял своего хозяина Хаджи Мустафу, что «судно его, нагруженное пушками и лафетами, беспрестанно натекает водой. Притом не осталось из людей ни одного живого человека. Припасы растеряны, разобраны и провианта нет». На кораблях вспыхнула эпидемия дизентерии. Один из капитанов писал: «Смертным поносом многие страдают и…весьма много померло. Кто с вечера заболел, то до утра умирает… Войск много, провианта нет. При Суджуке одной водой питаются. Войско голодное и нагое денно и нощно помышляет о побеге, притом болезнь весьма усилилась, мертвых тел выносить уже некуда».

Турки стали сомневаться в благополучном окончании плавания и просили Аллаха о скорейшей возможности вернуться в Константинополь. Однако Порте удалось укрепить свой флот. К тому же у турок появился еще один предлог вторгнуться в крымские пределы: князь Потёмкин под прикрытием российских войск начал переселение из Крыма христиан.

7 сентября турецкий флот из 170 больших и малых судов окружил крымские берега. Основная его часть вошла в Кафинский порт, откуда капудан-паша направил генерал-поручику Суворову письмо с требованием указать ему место высадки войск и заправки пресной водой. Суворов под предлогом соблюдения карантина не разрешил высадку и отдал войскам приказ занять места, удобные для десантирования неприятеля. Капудан-паша, не желая открытого вооруженного конфликта с российскими войсками, 10 сентября увел свой флот в море. А к концу сентября была снята и блокада Крыма.

А. Д. Константинов, подытоживая события, писал: «Турецкие демонстрации… своим вояжем ясно показали публике свое бессилие… По возвращении флота к берегам анадольским войски распущены тотчас по домам, коих, однако, не больше третьей доли остались в живых. Гассан-паша сказался больным, лежа на якоре, не выходя с корабля».

Тогда спор за Крым был решен в пользу России. 10 марта 1779 года была заключена Изъяснительная конвенция, подтверждавшая и уточнявшая основные положения Кючук-Кайнарджийского мирного договора 1774 года, что способствовало утверждению России на берегах Черного моря.

В 1782 году Турция вновь вознамерились разыграть крымскую карту, введя свои войска в Тамань, чтобы затем переправить их в Крым, где снова вспыхнул мятеж. По этому поводу граф А. А. Безбородко в своём письме от 25 августа к вице-канцлеру графу И. А. Остерману отмечал: «Поведение Порты Оттоманской от самого заключения мира доказывает ее худую веру и желание препятствовать нам в выгодах, приобретенных трактатом в Кайнарджи 10 июля 1774 года заключенным…»

Обострение противоречий по крымскому вопросу заставило Российский кабинет искать пути и способы их разрешения. В Зимнем дворце зрел план присоединения Крыма к России, явившийся составной частью куда более грандиозного плана.

Еще в 1777—1778 годах Г. А. Потёмкиным был разработан так называемый «Греческий прожект», суть которого заключалась в том, чтобы вытеснить турок из Европы и на территории дунайских княжеств (Молдавии, Валахии и Бессарабии) в качестве своеобразного буфера между Европой и Азией создать государство Дакия во главе с христианским государём (в дальнейшем на это место прочили самого Г. А. Потёмкина), независимое ни от России, ни от Австрии.

«Греческий прожект» был поддержан Екатериной II, решившей для его реализации войти в союз с Австрией. В секретной переписке с австрийским императором Иосифом II она изложила основные его положения. Именно он лег в основу оборонительного союзного договора, заключенного между Россией и Австрией 9 октября 1781 года.

Однако идея создания Дакии была для Екатерины II лишь прелюдией к более глобальному проекту — ликвидации Османской империи и возрождение великого греческого государства, во главе которого она решила поставить своего внука Константина. В письме к Иосифу II от 10 сентября 1782 года она писала: «…если бы успехи наши в предстоящей войне дали возможность освободить Европу от врага Христова имени, выгнав его из Константинополя, Ваше Императорское Величество не откажете мне в Вашем содействии для восстановления древней Греческой империи на развалинах ныне господствующего, на прежнем месте оного варварского владычества».

8 сентября 1782 года российскому посланнику в Вене Д. М. Голицыну был отправлен секретный рескрипт, в котором сообщалось: «Вам уже небезынтересно, что в Крыму произошли новые замешательства… что сие замешательство произведено ухищрением и игрою Порты. Такое новое ею содеянное зло преисполняет меру терпения Нашего, ибо до того разные с ее стороны поступки… довольно уже Нас оскорбляли и обращали на себя внимание Наше. При таковом неприятном положении дел не остается к исправлению и вящей на будущие времена беспечности лучшего и надежнейшего способа, как поставить тамошний край совсем в другое состояние и тем единожды навсегда пресечь все оттуда рождающиеся хлопоты. Со всем тем, прежде дойти до такой развязки, а по ней иногда и до совершеннейшего разрыва с Портой, восхотели Мы испытать еще путь миролюбия и умеренности и употребить на сей конец последнее средство…».

Рескриптом Д. М. Голицыну повелевалось начать переговоры с австрийской стороной о совместном решительном «представлении» Порте. Аналогичный рескрипт 15 сентября был послан и А. С. Стахиеву в Константинополь. В результате в начале ноября российским посланником в Константинополе и римско-императорским интернунцием бароном Гербертом Блистательной Порте было сделано представление с требованиями о свободе судоходства и невмешательстве в крымские и молдавские дела.

Наряду с дипломатическими ходами были предприняты и военные меры. В октябре 1782 года в Крым вступили российские войска под командованием генерал-поручика А. Б. де Бальмена, который распределил их по полуострову и занял Ахтиарскую бухту. А. В. Суворов укрепил Кинбурн, прикрывающий Днепровский лиман, и заставил ретироваться в море турецкий флот под предводительством самого капудан-паши.

Принятые меры сдержали агрессивные устремления турок и усмирили крымских татар. Но стало совершенно ясно, что независимость Крыма долго не просуществует. Рано или поздно Крым станет или турецким, или российским. Выбора для Екатерины II не оставалось, что беспрестанно внушал ей Г. А. Потёмкин. «По сим обстоятельствам польза Вашего Императорского Величества, — писал он, — требует занимать то, чего никакая сила из рук Ваших отнять не в состоянии и чего требует необходимость, то есть взять навсегда полуостров Крымской… Порта не упустит, выждав свободное время, захватить сей полуостров в свои руки. Тогда тяжелее он будет России, нежели теперь… Я уверен, что они не осмелются высадить в Крым войска, когда он будет назван русским, ибо сие было бы начать прямо войну».

По его мнению, присоединение Крыма решило бы целый ряд проблем. Это привело бы к созданию непрерывной границы между Черным и Азовским морями, что коренным образом изменило бы саму оборону южных рубежей; усилило бы влияние России на Чёрном море, в руках которой оказались бы контрольные функции за устьями Дуная и Днепра.

Не менее важным аргументом в пользу присоединения Крыма было то, что там находилась превосходная Ахтиарская бухта, не имеющая ограничений по вместительности судов любого класса, с прекрасными климатическими и метеорологическими условиями, что делало ее первоклассной базой для создаваемого Черноморского флота. В отличие от Днепровского лимана, где российские корабли в любое время могли быть заблокированы турецким флотом, из Ахтиарской бухты всегда имелся свободный выход в море.

Взвесив все «за» и «против», Екатерина II начала интенсивную дипломатическую и военную подготовку к присоединению Крыма к Российской империи.

8 декабря 1782 года секретным указом она повелела Коллегии иностранных дел рассмотреть вопрос о присоединении Крыма и завершении дел с Портою, а также «начертать генеральную систему в рассуждении поведения нашего со всеми другими державами».

Проанализировав военно-политическую ситуацию в Европе и учитывая возможную реакцию каждой из европейских держав, Коллегия иностранных дел пришла к обоснованному выводу о настоятельной необходимости присоединения Крыма, указав на благоприятные к тому обстоятельства. При этом оговаривалось, что уступка Турцией Крыма будет мера вынужденная и, следовательно, необходимо предпринять все усилия, чтобы Порта постоянно чувствовала угрозу возмездия. На этом основании был сделан вывод, что «содержание на Чёрном море почтительного флота долженствует для нас быть лучшим залогом оттоманской доброй веры в наблюдении обетов ее. Действительное на Чёрном море появление из оного 12 линейных кораблей и многих фрегатов, кои пред Константинополем лучшими стряпчими тяжбы нашей служить могут». Но здесь же было замечено: «Однако нельзя нам не чувствовать, что для всегдашнего обуздания турков нужно иметь другой военный порт, откуда бы во всякое время свободный выход иметь было можно… Настоящее занятие Ахтиарского порта представляет собой и лучший случай к утверждению там твердой ноги и к приведению его в образ и оборону военной пристани».

Подытоживая выводы, коллегия отметила: «Таковое поведение наше, основываясь в первой части на точном разуме Кайнарджийского трактата и Изъяснительной конвенции, а с другой — на здравом рассудке, на праве собственности от независимого владетеля приобретенном и на сущей необходимости содержания в узде турок и татар, дабы во времена будущие тишина и покой Отечества нашего с той стороны не зависели более от их произвола, не встретит, конечно, пред светом осуждения нашей доброй вере и не возбудит излишней зависти в других народах, потому что они сами собственною своею пользою обязаны желать и способствовать в их земли активной торговли из черноморских наших пристаней».

В результате напряженной дипломатической работы и всестороннего обоснования, подкрепленного решительными передвижениями российских войск, 8 апреля 1783 года Екатерина II издала Манифест о присоединении Крыма к Российской империи, который был обнародован князем Потёмкиным в Карасу-Базаре «великому множеству в одну кучу стекшимся мурзам, мулам и простому народу». Шагин-Гирей отрекся от престола, а крымские мурзы и духовенство 25 мая передали генерал-поручику А. Б. де Бальмену акт о признании себя российскими подданными, получив в ответ контракт о праве пользования всеми преимуществами российских подданных и об освобождении их от всяких податей.

Некоторым несведущим людям даже показалось, что всё произошло как бы само собой: «И так гнездо разбойников, угнетавшее в прошедшие века Россию, — писал участник событий, молодой прапорщик Петербургского полка А. С. Пишчевич, — отважностию монахини и крайнею предосторожностью князя Потемкина, приведено в ничтожество. Можно сказать, что князь Потемкин сделал сие приобретение, не вставая из своей софы, на которой он по своей привычке лежа делал все распоряжения, и оное тем славнее, что при сем случае не пролито ни одной капли человеческой крови».

Впоследствии в жалованной грамоте «На права, вольности и преимущества российского дворянства» от 21 апреля 1785 года Екатерина II, оценивая важность Манифеста о присоединении Крыма, писала: «Кроме выгод от ветвей торговли, мореплавания в Черном море и той прибыли, что приносит земля, сама по себе всяким плодородием изобилующая, всеконечно почувствует всяк россиянин сугубое утешение в душе своей, представя страну сию во времена Владимира, когда князь сей просветившийся в оной сам крещением святым, принес оттуда спасительную христианскую веру во всю Россию; и воспоминая при том от древности до НАШИХ времён, колико царство и народ сей учинившийся ныне в России подвластным, бедоносными нашествиями раздирали Отечество, опустошениями нарушая покой его; но теперь подвергнутый во область НАШУ, обратился с помощию Божиею тот край вместо прежнего вреда в источник пользы».

Во исполнении рекомендаций Коллегии иностранных дел и Г. А. Потёмкина, Екатерина II повелела вице-адмиралу Ф. А. Клокачёву, назначенному в январе 1783 года «для командования флотом, заводимым на Черном и Азовском морях», обследовать Ахтиарскую бухту на предмет возможности базирования в ней кораблей Азовской флотилии и всего создаваемого Черноморского флота. Для этих целей туда из Керчи был отправлен фрегат N 8 «Осторожный» под командованием капитан-лейтенанта И. А. Берсенева, с которым Фёдор Ушаков в 1761 году приехал из далекого Романовского уезда в Петербург в Морской кадетский корпус. С борта корабля открывалась великолепная бухта с обильной кустарниковой растительностью по берегам. К удивлению русских моряков в бухте не было никаких строений, кроме небольшой татарской деревушки Ахтиар (белая или меловая гора). Самая большая Южная бухта называлась Чабан-лиман (пастушья), куда зимой пастухи пригоняли отары овец на водопой и укрытия от непогоды.

Получив донесение Берсенева об удобности Ахтиарской бухты, Клокачёв отдал команду кораблям Азовской флотилии сняться с якоря и начать переход Керчи в Ахтиарскую бухту. 2 мая 1783 года авангардный отряд флотилии в составе четырех фрегатов, бомбардирского корабля, полаки, шхуны и бота вошел в бухту.

Клокачёв пришел в восторг от увиденного в Ахтиаре и в одном из своих письме сообщал: «Подобной еще гавани не видал, и в Европе, действительно, такой хорошей нет; вход в сию гавань самый лучший, натура сама разделила бухту на разные гавани, т. е. военную и купеческую; довольная в каждом лимане глубина, положение ж берегового места хорошее и надежно к здоровью, словом сказать, лучшее нельзя найти к содержанию флота место».

Екатерина II, получая донесения из Крыма, решила наградить Шагин-Гирея за столь великую услугу. 30 июня 1783 года она подписала грамоту о награждении его орденом Андрея Первозванного, в которой говорилось: «Светлейший хан Шагин-Гирей. В доказательство особливаго НАШЕГО благоволения к вам и удовольствия о том доброхотстве и преданности, кои вы непоколебимо НАМ сохранили, посылаем вашей светлости знаки перваго НАШЕГО кавалерскаго ордена, учредя оные по разности вер, нами исповедуемых, так, что МЫ вам оные пожаловать, а вы оные употреблять могли бы». В соответствии со статутом ордена крымский хан получил и чин генерал-поручика.

Тем временем Шагин-Гирей, не имея и тени сомнения в своих поступках, 28 июня сам направил Порте сообщение о преобразованиях в Крыму. Его известие хотя и было ожидаемо, но, тем не менее, не на шутку растревожило сераль. Ситуация усугубилась и тем, что как раз в это время среди христианского населения начала ходить старинная книга «Агафангелос», наделавшая много шума в прошлую войну. Написанная «тайным слогом», она пророчествовала о скором падении Османской империи, а потому под страхом смерти была запрещена. Запрещалось не только ее иметь, но даже говорить о ней.

В создавшихся обстоятельствах Порта немедля обратилась к своим давним друзьям, Франции и Испании, надеясь на их поддержку. И не ошиблась.

Французский посол в Петербурге маркиз Верак напросился на аудиенцию к вице-канцлеру И. А. Остерману с предложением посредничества в делах России и Турции. Однако его позиция как вероятного посредника выглядела довольно странно.

— Занятие Крыма, господин вице-канцлер, — начал он, — не препятствует употреблению добрых услуг, по средствам коих может Ее Величество в замену того получить другую полную надежность, ибо много есть примеров, что таковые занятия чужих земель отменяются при получении иного удовлетворения.

— Государыня не имела прежде намерения овладеть означенными татарскими областями, — заметил Остерман, — и приняла такую резолюцию по необходимости, когда Порта Оттоманская обнажила свое вероломство присылкою от суджукского паши чиновника в Тамань, коий объявил тамошних жителей подданными Порты и отрубил голову посланнику Шагин-Гирея. Что же касаемо до возвращения Крыма, то сии земли не принадлежат Порте уже издавна. Равномерно нельзя их оставить и в прежней независимости, которая по легкомыслию жителей, побудившему и самого Шагин-Гирея отказаться от правления, им не свойственна.

Внимательно выслушав вице-канцлера, маркиз Верак сказал:

— Не входя в исследование причин, побудивших императрицу принять вышеозначенную резолюцию, не могу я обойтись без изъявления моего короля, чтобы Ее Величество предпочла полюбовную сделку неизвестности оружия. В случае же неотмены сей резолюции, мне кажется, турецкое министерство, хотя и хотело бы пребывать в миролюбивых расположениях, принуждено будет уступить буйности простого народа, а от сего и возгорится в Европе жестокий пламень.

Более ясно выразил позицию Версаля по крымскому вопросу российский посланник в Вене Д. М. Голицын. В своей реляции на высочайшее имя он писал: «…впрочем, не может Франция спокойно смотреть на предприятия, кои бы простиралися к крайнему разорению Турецкой империи».

Не остался в стороне и прусский король, которого более заботил возобновившийся союз России и Австрии. Его происками при французском и испанском дворах возбуждалось неприязненное отношение к Австрии, чтобы они, в случае участия Австрии в войне против Турции, которая неминуема с Россией из-за Крыма, атаковали бы своими войсками Австрийские Нидерланды. Не забыл прусский король датский и шведский дворы, стараясь убедить их в опасности союза обоих императорских дворов и «склонности их к завоеваниям».

А тем временем в Крыму жизнь понемногу налаживалась. Простые татары были весьма довольны своим преобразованием и хулили хана за его «худые» поступки. Российский посланник в Константинополе Я. И. Булгаков, получив 12 июля официальное сообщение Потёмкина о произведенной перемене правления в Крыму, с восторгом писал ему: «Поздравляю с благополучным окончанием покорения Крыма. Сие знаменитое происшествие, расширяющее пределы империи Российской присоединением бесценных областей и умножающее славу премудрости Монархини нашей, предоставлено было трудам Вашей светлости, и совершение его без малейшего при том кровопролития учинит имя Ваше бессмертным в истории веков и человечества».

Позиции России ещё более усилились после подписания 24 июля 1783 года Георгиевского трактата России с грузинским царём Ираклием II о принятии в состав России Картли-Кахетского царства.

События, развернувшиеся в Крыму и на Кавказе, задели за живое всю Европу. И Турция, почувствовав поддержку, начала с новой силой военные приготовления. В народе разглашался слух, что после байрама (17 августа) Порта непременно объявит России войну. Но при этом горожане роптали на своего султана, что он только забавляется в серале и не печется о государственных делах. К тому же на беду несчастных турок, на них вновь обрушилась эпидемия чумы.

Однако ближе к осени на противоположной стороне Черного моря усилилось недовольство переменами в Крыму. Турки как будто очнулись после двухмесячного забытья. 31 августа у муфтия состоялся большой совет, на котором было определено «чинить к войне всевозможные приготовления». Духовенство с жаром говорило, что «поступок российского двора в рассуждении Крыма совсем противен трактату и что магометанская вера не может видеть крымцев и татар подданными России, которая сим присвоением не удовольствуется и от времени до времени будет чинить новые требования и напоследок пожелает, может быть, иметь в своих руках и самой Константинополь; почему лучше теперь погибнуть, нежели видеть сие событие».

Усиленно муссировался слух о том, будто бы Франция и Испания в случае войны Турции с Россией обещались не пропускать русские военные корабли в Средиземное море и что Франция якобы готова дать Порте 12 линейных кораблей и семь бомбард для блокирования российских крепостей в Чёрном море, куда они пойдут под турецкими флагами. Французы обещали Порте помочь и опытными артиллеристами, что, однако, вызвало бунт в среде турецких канониров.

Флот турок к сентябрю был уже починен, за исключением трех судов, к ремонту не пригодных. Готовилась к походу и турецкая армия. Началось ее выдвижение к российским границам. Но по верному замечанию Я. И. Булгакова, «отправление войск более происходило от боязни турецкого министерства, что возникнет внутреннее беспокойство, нежели явятся внешние опасности». Оно старалось уменьшить в столице число «тунеядцев», от которых ежедневно можно было ожидать бунта. При этом мелкие начальники, получив деньги, «набирали всякую сволочь, подобно употребляемым в европейских государствах вольным батальонам».

Имея обо всём подробную информацию, Россия твердо стояла на своих позициях, не собираясь идти на попятную. 1 сентября Булгаков доносил императрице: «Если турки своими приуготовлениями льстятся перемену какую произвести по крымскому делу, то в великом находятся заблуждении; ибо высочайший двор поступил на присоединение к империи Крыма по зрелому размышлению о всех следствиях, могущих из того произойти, по предварительном приуготовлении всех и везде нужных мер, и с твердым намерением подкрепить свой поступок всеми своими силами, а сии последние довольно по опыту знакомы Порте, и ежели она збирается что-либо предпринять, и своего собственного лишится; пребывая же спокойною, не теряет ничего, ибо Крым был уже для нее потерян с самой войны, а выиграет напротив того, что преобразованием его изторжется совсем корень к ссорам и распрям между обеими империями».

И всё-таки, как ни хотелось Турции расставаться с Крымом, Таманью и Кубанью, но собственная слабость и разруха, с одной стороны, сила русской и австрийской армии — с другой, заставили Порту умерить свои желания.

Учитывая внутреннюю ситуацию в Константинополе, а также готовность Англии «вступить с обоими императорскими дворами (российским и австрийским. — Авт.) в беспосредственные обязательства», Россия решила представить Порте проект декларации о закреплении за собой Крыма, Тамани и Кубани.

Порте не оставалось другого выбора, как принять условия российской стороны. В результате 28 декабря 1783 года на конференции, состоявшейся в Аинали-Каваке (местечко близ Константинополя) Порта подписала акт о присоединении Крыма, Тамани и Кубани к Российской империи.

Это был настоящий триумф российской дипломатии. В своём донесении Я. И. Булгаков в тот же день с радостью сообщал императрице: «Татарские народы одержали счастие быть ненарушимо навсегда подданными Вашего Величества. Сие им благоденствие и новые пределы империи утверждены без пролития крови подданных, без употребления мною денег и без жертвования наималейшей выгоды».

30 марта 1784 года, после размена ратификациями Крымского акта, крымский вопрос юридически был закрыт. Во время церемоний верховный визирь заметил, что он «радуется благому окончанию дел и будет стараться о соблюдении тесной дружбы между двумя империями». А Екатерина II, оценивая это историческое событие, написала: «Присоединение к империи Нашей Крыма, Тамани и Кубани, совершившееся без извлечения меча, следовательно же, и без пролития крови человеческой, составит, конечно, в роды родов Эпоху, примечая, достойную».

СОЗДАНИЕ ФЛОТА НА ЧЁРНОМ МОРЕ

Военно-политические устремления России последней четверти XVIII века предопределили основную направленность российской военной и морской политики — наращивание военной силы на южных рубежах и развитие там морских сил для успешного решения поставленных задач и в конечном итоге достижения намеченных военно-политических целей.

Не теряя времени, россияне занялись судостроением на Дону. Кроме воронежских верфей, расположенных на Икорце, в Таврове, Павловске и Хоперске, были учреждены новые близ устья Дона, в Рогожских Хуторах, Гнилом Тоне и Таганроге. Но плоскодонные «новоизобретенные» корабли и другие маломерные суда донской постройки не могли решать задач борьбы с турецким флотом. России на Чёрном море необходим был линейный флот. Это обусловливалось тем, что основной ударной мощью флотов всего мира являлись линейные корабли (отсюда название «линейный флот»). Они использовались для ведения морского боя в кильватерной колонне (линии баталии) и оказывали решающее влияние на исход сражения. В свою очередь, сражение («генеральная баталия») являлось главной формой лишения противника основных средств борьбы на море и, следовательно, достижения намеченных военных и политических целей.

Для России это положение имело особое значение, потому как в ходе войны с Турцией без завоевания господства на Чёрном море русской армии было бы достаточно сложно вести стратегическое наступление на сухопутном театре военных действий. И это подтверждал опыт прошедшей русско-турецкой войны 1768−1774 годов, когда практически весь турецкий флот был сожжен в Чесменской бухте и не смог влиять на дела кампании на суше.

Правильность этого вывода подтвердил впоследствии известный российский военно-морской теоретик Н. Л. Кладо, писавший, что «владеющий морем флот дает свободу действий своей армии и отнимает эту свободу у армии противника., увеличивает численность своей армии и уменьшает численность армии противника». Поэтому справедливо говорить о том, что создававшийся Екатериной II флот на Черном море, несмотря на колоссальные затраты, должен был стать важнейшим институтом политики государства, «в каждую частицу… которого вложена цель, государственная необходимость».

В этой связи 11 декабря 1775 года был издан указ Екатерины II, в котором определялись основные направления строительства флота на Чёрном море. Предусматривалась постройка «двадцати больших военных кораблей с надобными для них малыми». С этой целью командующему Азовской флотилией вице-адмиралу А. Н. Сенявину предписывалось обследовать Днепровский лиман для отыскания удобного места под сооружение верфей.

В июле 1776 года командующим Азовской флотилией и начальником всех работ на Дону был назначен участник Чесменского сражения контр-адмирал Ф. А. Клокачёв. Под его руководством за год в Таганроге было построено семь фрегатов и бомбардирский корабль. А на следующий год решили продолжить изыскания, начатые Сенявиным в соответствии с указом от 11 декабря 1775 года, для чего генерал-контролеру С. Б. Шубину было поручено приискать место для кораблестроения на Днепре. Он остановился на местечке Александр-шанц, расположенном недалеко от урочища Глубокая пристань, в 30 верстах от устья реки. Здесь и решили заложить верфь.

На верфи предписывалось иметь не менее 15 эллингов, расположенных достаточно близко друг к другу для удобства окружения их совместно с адмиралтейскими зданиями системой защитных укреплений. Работа закипела.

События, разворачивающиеся в Крыму, требовали значительного усиления морских сил на юге России. Одновременно с указом о строительстве судов на Дону и отыскании удобного места под верфи на Днепре решено было перевести с Балтийского и Средиземного морей несколько фрегатов на Чёрное море.

Так как трактат 1774 года исключал возможность прохода российских военных судов Черноморскими проливами, то возникла идея провести фрегаты под видом торговых судов с коммерческими грузами. В начале июня 1776 года был подписан рескрипт императрицы о снаряжении к переходу на Чёрное море пяти фрегатов: «Павел», «Наталия», «Григорий», «Констанца» и «Св. Павел». Первым трём судам в сопровождении 40-пушечного фрегата «Северный Орел» сначала надлежало перейти из Кронштадта в Средиземное море. 26-пушечный фрегат «Св. Павел» и 24-пушечный фрегат «Констанца», оставленные в Средиземном море после Архипелагской экспедиции Русского флота 1770−1774 годов под надзором генерал-майора Ивана Ганнибала, находились в порту Ливорно.

Командование фрегатом «Северный Орел» и всем отрядом было поручено капитану 2-го ранга (впоследствии вице-адмиралу) Тимофею Козлянинову. Командирами «закамуфлированных» фрегатов были назначены Николай Скуратов (впоследствии вице-адмирал), Фёдор Мосолов и Остафий (Евстафий) Одинцов (впоследствии вице-адмирал). Их назначение было не случайным. Это были самые опытные офицеры, хорошо знавшие район плавания. Еще до русско-турецкой войны Козлянинов, Скуратов и Мосолов находились в практических плаваниях на мальтийских галерах и достаточно хорошо изучили планы портов, подробно знали конструкции средиземноморских галер и кораблей. Команды также подбирались с особым тщанием. Третью часть экипажей составляли матросы, участвовавшие в Архипелагской экспедиции.

На переход в Средиземное море Адмиралтейств-коллегией 7 (18) июня капитану 2-го ранга Козлянинову была дана специальная инструкция из 22 пунктов. В соответствии с инструкцией ему надлежало: с первым попутным ветром выйти из Кронштадта и безостановочно следовать до Копенгагена; в порты не заходить, исключая случаи поломок, назначенных рандеву и для укрытия от штормов; положенным образом производить салютацию со встречными военными судами; в Копенгагене поменять воду и следовать далее; в Средиземном море пиратов не атаковать, во французские, испанские и неаполитанские порты не входить; по прибытии в Ливорно снестись с российским дипломатическим представителем.

В дополнение к инструкции вице-президент Адмиралтейств-коллегии Иван Чернышев предписывал командиру отряда для комплектования экипажей фрегатов, находящихся в Ливорно, взять в качестве командира «Св. Павла» капитан-лейтенанта Фёдора Ушакова и вместе с ним двух лейтенантов, трех мичманов и 73 человека нижних чинов. Командира на «Констанцу» он должен был назначить по своему усмотрению, направив туда и часть своей команды.

Перед отходом на трех означенных 32-пушечных фрегатах были сняты орудия, кроме восьми, оставленных для обороны, разобраны орудийные станки, заколочены орудийные порты и подняты коммерческие флаги. Сняв пушки, их аккуратно уложили в трюме и засыпали песком. Большая часть экипажа, предназначенного для комплектования «Св. Павла», была посажена на «Северный Орел», стоявший под Андреевским флагом в полном вооружении.

Так Фёдор Ушаков оказался на командирском фрегате. 15 (26) июня отряд отправился в дальний путь. Попутным ветром скоро миновали острова Наргин, Гогланд, Борнгольм и прибыли в Копенгаген. Остановка была недолгой. После замены воды отряд двинулся дальше. Пройдя Зунд, Каттегат, Скагеррак и Дуврский (Па-де-Кале) проливы, фрегаты оказались в Английском канале (проливе Ла-Манш) и встали на якорь в 15 милях от Портсмута.

Вскоре на «Северный Орел» прибыл бывший некогда на русской службе контр-адмирал Джон Эльфинстон, командовавший в 1770 году Второй средиземноморской эскадрой в знаменитой Архипелагской экспедиции Русского флота. Зная непреклонный характер русских командиров и стараясь уберечь их от возможного конфликта с англичанами, он сообщил Козлянинову:

— Из Портсмутской гавани скоро выйдут три корабля. Как вам известно, в водах Его Величества им надлежит салютовать при спущенном вымпеле. По сему не лучше ли будет вам удалиться в сторону от предлежащего им пути?

— Сэр Джон, но ведь и вам известно, что, по нашим узаконениям, делать сего не позволяется.

— Господин Козлянинов, я лишь считал своим долгом предупредить вас, чтоб из сей распри не вышло сражения.

Козлянинов, внимательно выслушав британского адмирала, с места всё же не сошел. Однако чтобы и впрямь не довести дело до конфликта, он велел заранее опустить грот-брам-стеньгу (верхнюю часть средней мачты) якобы для ремонта, а на самом деле, чтобы находившийся на ней вымпел был не столь приметен. Англичане, со своей стороны, также не стали испытывать судьбу, поэтому прошли на заметном удалении от русских фрегатов. Инцидента, таким образом, удалось избежать.

Через день фрегаты вновь вступили под паруса и вышли в океан. После нескольких дней хорошей погоды начался шторм, в условиях которого пришлось ходить галсами взад и вперёд, причём по месту, где по голландской карте, по которой шли, был обозначен подводный камень. Этот камень рождал страшные предчувствия, и вскоре окончательно испортил всем настроение, так как наскочить на него в океане означало неминуемую гибель. Сидя в кают-компании, офицеры обсуждали этот вопрос. Некоторые утверждали, что это пустое воображение сочинителя карты, ибо, если бы автор наткнулся на этот камень, то вряд ли мог поведать о том, сгинув в пучине океана. Оригинальное решение предложил Фёдор Ушаков. Он сказал:

— Да хотя бы и точно тут был камень, я знаю верное средство его миновать.

— Как же? — спросили остальные.

— Надо стараться на него попасть, — ответил Фёдор. — Счисление не может быть без погрешностей, поэтому, держа прямо на него, мы непременно пройдём мимо.

Присутствующие громко рассмеялись. Но при этом способ, предложенный Ушаковым, показался всем наиболее подходящим.

Между тем во второй половине августа фрегаты миновали Гибралтар и прибыли в Порт-Магон и затем в Ливорно, где согласно предписанию капитан-лейтенант Фёдор Ушаков вступил в командование фрегатом «Св. Павел».

Входу русских судов в Дарданеллы предшествовала упорная дипломатическая подготовка. И, кажется, Порта начала более снисходительно относиться к их проходу в Чёрное море.

На пути к Константинополю фрегат «Констанца» сначала отстал от отряда, а потом, не появившись в точке встречи, ушел вперед. В ожидании его три фрегата встали на якорь в предместьях Афин. Пользуясь уникальной возможностью, Фёдор Ушаков вместе с другими офицерами часто сходил на берег и любовался памятниками древней Эллады, о которых лишь читал в книгах и представить себе не мог, что когда-нибудь увидит всю эту дивную красоту воочию.

Однако, увидев следы надругательства над православными святынями, причём не турок, а «просвещенных» французов, Ушаков пришел в подавленное состояние. Его попутчик Александр Шишков вспоминал: «Мы видели также несколько новейших греческих часовен с написанными на стенах их изображениями святых и не могли надивиться буйству и злочествию безбожных французов, которые, заходя иногда в сей порт, не оставили ни одной часовни без того, чтоб не обезобразить лиц святых и не начертать везде насмешливых и ругательных подписей. Удивительно, до какой злобы и неистовства доводит развращение нравов! Пусть бы сами они отупели в безверии, но зачем же вероисповедание других, подобных себе христиан, ненавидеть? Для чего турки не обезобразили сих часовен? Для чего не иной какой язык читается в сих гнусных надписях, как только французский? Зато мы видим и плоды от того прекрасные!»

13 (24) января 1777 года фрегаты снялись с якоря и в сопровождении целого стада дельфинов, летящих гагар и чаек продолжили свой путь к турецкой столице. 22 января (2 февраля) в 10 часов пополудни они втянулись на Константинопольский рейд. Взору мореплавателей предстали окутанные туманом высокие минареты и круглые мечети, окруженные великим множеством маленьких домиков, разбросанных на семи изгибистых холмах.

По приказанию капудан-паши на русские фрегаты тотчас же явились досмотрщики с длинными железными шестами, которыми начали прощупывать днища: нет ли там пушек? Хотя звук железа о железо явственно прослушивался сквозь песчаную толщу, но звук подаренного им золота заглушил звук меди и чугуна.

Через день русский посол Александр Стахиев прислал на фрегаты срочное уведомление о том, что происками французских дипломатов Порта настроена против пропуска русских судов в Чёрное море. Еще до прихода русских фрегатов они внушили туркам подозрение в том, что наши суда нагружены пушками, порохом и прочими боеприпасами и что под видом торговых судов русские хотят провести через проливы военные корабли. Сообщение посланника встревожило и русских моряков. На всех российских фрегатах было не более 30 пушек и около 400 человек команды. Никто не знал что делать. «С одной стороны, — вспоминал Шишков, — столь малые силы посреди толь многолюдной столицы представляли невозможность обороняться, а с другой народная гордость и стыд покориться без всякого сопротивления такому народу, который мы всегда побеждать привыкли, казалось, покроет нас вечным срамом и укоризнами».

Слух о готовящемся нападении на русские суда мгновенно распространился по городу. Иностранцы любопытствовали, будут ли русские обороняться? Поскольку не было никакого указания от российского дипломатического представителя, капитаны вольны были поступать по своему усмотрению. Некоторые предпочитали лучше умереть, чем сдаться без боя, другие, напротив, считали неблагоразумным устраивать шум и давать туркам лишний повод к войне: обстановка из-за ввода русских войск на Перекоп и без того была накалена.

Ночью капитан-лейтенант Фёдор Ушаков, находясь на палубе, заметил вблизи султанского дворца, необычную суету. Множество людей бегало вокруг, размахивая фонарями и крича. Он решил, что турки начинают нападение, и дал оповещение на остальные суда. На фрегате «Наталия» по команде капитан-лейтенанта Мосолова тотчас подняли якорь, обрубили чалки, зарядили пушки картечью. Фрегат начал отходить на середину канала в готовности к отражению нападения.

Но, как оказалось, в городе произошел всего лишь очередной пожар, на который, по обыкновению, приехал сам султан. Поэтому всё обошлось без кровопролития. Более того, вскоре турки стали более лояльно относиться к присутствию русских судов у себя в проливе. Трудно судить, что могло быть причиной смягчения позиции Порты: может, рассказы турецкого лазутчика о том, что русские моряки — люди отчаянные и что скорее погибнут сами, но при этом разнесут в щепки и султанский дворец с прилегающими к нему строениями. Что бы там ни было, но вскоре всё успокоилось. Более того, русским морякам было дозволено свободно ходить по городу и посещать храмы.

В одну из таких прогулок произошел невероятный случай, после которого, очевидно, турки еще более утвердились в мысли об отчаянности русских моряков.

Произошло же вот что. По древнему обычаю турки с закатом солнца заперли улицы города, а ключи отнесли в комендатуру. Один матрос со «Св. Павла» не сумел попасть на корабль. «Не ведая о сих басурманских порядках», служивый решил было разнести закрытые ворота. Однако в этом ему воспрепятствовал турецкий военный патруль, состоявший из офицера и двенадцати воинов. Офицер хотел объяснить моряку, что тот должен пройти с ними к коменданту за ключам, но матрос его не понял. Патрульные решили отвести его в комендатуру, но не тут-то было. Матрос подумал, что нечестивые хотят его «потурчить» (обратить в мусульманство), и, сжав кулаки, тяжелыми ударами уложил наземь добрую половину своих обидчиков, включая офицера. Однако силы были неравными: морячка связали и доставили к коменданту.

На следующее утро о ночном происшествии доложили самому султану, который повелел отвести матроса на корабль и требовать от капитана его публичной казни. На счастье бедолаги, наказание оказалось не столь суровым: его всего лишь высекли кошками (веревками). При этом Ушаков объяснил турецкому чиновнику, что за подобный проступок в русском флоте это самое тяжкое наказание.

С этого времени отношение турок к русским морякам стало более доверительным. Особенно приятно было слышать добрые воспоминания бывших пленных, которые с удовольствием рассказывали о своём пребывании в России. Завидев русского моряка, некоторые из них кричали по-русски: «Русский человек, куда идешь? Здорово, брат!» А бывало, даже запевали русскую песню.

Но одно из самых сильных впечатлений у Фёдора Ушакова осталось от посещения мечети, бывшей некогда величественным православным храмом Святой Софии. С восхищением он взирал на знакомую архитектуру, угадывая места, где некогда были алтарь и приделы, и думал, что «праведно обратить назад то, что с великою неправдою было отнято».

Наступил март. К этому времени турки обещали пропустить русские фрегаты в Чёрное море. Однако ввод российских войск в Крым и смена там хана, произошедшая 29 марта (9апреля), осложнили положение русских моряков в Константинополе. Оно усугублялось еще и тем, что корабли дали течь, а офицеры за неимением денег терпели крайнюю нужду. В этих обстоятельствах местная чернь вновь начала поговаривать о войне.

На требования российского посланника принять решение о пропуске фрегатов Порта уклончиво заявляла, что не отказывает в пропуске, но просит еще немного подождать. Меж тем капудан-паша получил приказание о вооружении турецкого флота и об отправлении его в Чёрное море.

7 сентября 1777 года в Петербурге был подписан и на следующий день отправлен Стахиеву указ. В нём говорилось о необходимости принять меры для подготовки фрегатов к возвращению и о подаче Порте мемориала с протестом против нежелания турок пропустить суда в Чёрное море.

Близился октябрь, а Порта упорно стояла на своём. Она выдвинула новое условие для прохода русских судов в Чёрное море: вывести войска из Крыма и отказаться от поддержки крымского хана Шагин-Гирея.

Подобные условия вызвали протест с российской стороны, и Стахиев немедленно подал второй мемориал, тем более что пора к отправлению фрегатов на Чёрное море миновала. Вскоре вышел султанский фирман (указ), разрешавший русским фрегатам выйти в Средиземное море.

Ранним утром 22 октября (2 ноября) при благоприятном ветре отдал приказ сниматься с якоря и Фёдор Ушаков. Через некоторое время, наполнив паруса, «Св. Павел» и фрегат «Констанца» направились в Мраморное море. В районе острова Тенедос, где некогда находилась древняя Троя, они встретились с сопровождавшим их фрегатом «Северный Орел». Фёдор Фёдорович не заметил даже и малейших следов далекой цивилизации, но в воображении представлял описанные Гомером картины битвы Ахиллеса с Гектором и, конечно, исполинского троянского коня.

Российские фрегаты пошли далее в Средиземное море, в порт Ливорно. По получении указа из Петербурга, капитан 2-го ранга Козлянинов принял решение следовать к Гибралтару. К своему немалому удивлению, русские моряки встретили в Гибралтаре небольшую голландскую эскадру под командованием вице-адмирала Иогана Кинсбергена, отличившегося на русской службе в русско-турецкую войну. Голландскому адмиралу не пришлось объяснять, почему на фрегатах оказались коммерческие флаги: он хорошо знал обстановку на Чёрном море. Большим сюрпризом была для него лишь встреча со своим недавним подчиненным Фёдором Ушаковым.

В Гибралтаре русским офицерам был оказан теплый приём. Они были непременными гостями на всех приёмах у местного губернатора — генерал-лейтенанта инженерной службы Джорджа Эллиота. В свою очередь и губернатор не преминул побывать на русских фрегатах, где его встречали с надлежащими почестями: артиллерийским салютом и музыкой. По его распоряжению к русским морякам были приставлены британские офицеры для объяснения всего ими увиденного и показа того, чего они пожелают.

Меж тем военно-политическая обстановка вокруг Гибралтара накалялась день ото дня. Полуостров соединялся узким перешейком с Испанией, с которой Англия находилась в состоянии войны. Не оставалась в стороне и Франция, для которой Гибралтар служил своеобразными воротами в Атлантический океан и Средиземное море. Однако французов явно не устраивало, что ключ от этих ворот находился в руках англичан.

На протяжении всей своей многовековой истории Гибралтар, отделяющий Европу от Африки, имел важное стратегическое значение, а поэтому всегда был яблоком раздора. Впервые Гибралтар завоевали мавры, переправившиеся из Африки в 700 году. Они укрепили его и владели им почти шесть веков. В 1309 году он перешел в руки кастильянцев. В продолжение последующих полутораста столетий Гибралтар переходил из рук в руки, пока в 1461 году окончательно не попал под власть испанцев. В 1607 году его пытались осаждать голландцы, а в 1693 году — знаменитый французский адмирал де Турвиль. Однако ни одна из экспедиций не имела успеха.

Борьба за Гибралтар продолжилась и в XVIII веке. В 1704 году, во время войны за испанское наследство, англо-голландский флот в составе 22 линейных кораблей со 3100 орудиями и 19 000 матросов и солдат внезапно напал на крепость и овладел ею. С тех пор англичане прочно удерживали в своих руках «ключи» от Средиземного моря. По условиям Утрехтского мирного договора, заключенного 13 июля 1713 года, Гибралтар окончательно был закреплен за Англией.

После каждой очередной осады крепостные сооружения Гибралтара еще более усиливались, в результате крепость, прикрываемая со стороны гавани флотом, стала неприступной.

При осмотре галерей крепости англичане оказывали русским офицерам знаки почтения. Офицеры и матросы становились во фрунт и отдавали воинскую честь. Удивлению русских офицеров не было предела. Перед их глазами предстали картины, воистину поражающие воображение. Они стояли на месте, которое в древности Геркулес принял за край света. С высоких скал, как на ладони, им были одновременно видны Атлантический океан и Средиземное море.

Получив указ о возвращении на Балтику, фрегаты наполнили паруса и попутным ветром, точно на крыльях, понеслись к дому. 24 мая 1779 года закончилась эта беспрецедентная по времени экспедиция, продолжавшаяся без малого три года. Фрегаты вернулись домой. За кормой остались более 20 тысяч миль. И хотя задуманная экспедиция оказалась неудачной, был приобретен богатейший опыт длительного плавания, более детально изучен морской театр, проведена демонстрация Российского флага на Средиземном море и налажено взаимодействие с флотами других держав. Осталась и масса незабываемых впечатлений и воспоминаний о не виданных дотоле землях и странах.

По возвращении отряда в Кронштадт Фёдор Фёдорович Ушаков был назначен командиром 66-пушечного корабля «Георгий Победоносец». Случай по тем временам был достаточно редким, так как командирами больших кораблей назначались, как правило, старшие офицеры — капитаны 2-го и 1-го ранга. Но период командования Ушаков оказался недолгим: через несколько месяцев он был переведен в Санкт-Петербургскую корабельную команду и отправлен на родину — в город Рыбинск для доставки в Санкт-Петербург каравана с корабельным лесом.

К этому времени строительство флота на Чёрном море было отдано на попечение новороссийскому генерал-губернатору генерал-аншефу князю Григорию Александровичу Потёмкину. А 18 июня 1778 года высочайше повелевалось на месте верфи у Александр-шанца основать порт и город Херсон. Здесь под руководством генерал-поручика флота И. А. Ганнибала началось сооружение эллингов для кораблей.

Замирение в Крыму, последовавшее после заключения 10 марта 1779 года Изъяснительной конвенции, способствовало сосредоточению внимания Российского кабинета на строительстве флота в Херсоне. 26 мая там был заложен первый 60-пушечный линейный корабль «Св. Екатерина» и начата закладка еще четырех эллингов. А для того чтобы «обезопасить себя на будущие времена от опасного соседства с очаковской крепостью», указом Екатерины II от 21 июля Адмиралтейств-коллегии было предписано часть судов Азовской флотилии, базировавшихся в Керчи, исключая необходимые для защиты пролива, перевести в Херсон. Это решение обосновывалось еще и тем, что Днепровский лиман предполагалось использовать как главную базу создаваемого флота. Осенью того же года туда перешли пять фрегатов и два бота.

Преобразование юга России напомнило современникам о создание в начале XVIII века форпоста на северо-западе страны. Как когда-то на Балтике, строительство Черноморского флота шло при высокой концентрации людских и материальных ресурсов. К месту строительства съехались многочисленные рабочие. Это были солдаты пехотных полков и мастеровые. Самая тяжелая, неквалифицированная работа легла на солдатские плечи. Они были заняты на земляных работах, на работах по доставке строительных материалов и в других сферах, не требующих специальной подготовки, а также для охраны Херсона. Мастеровые занимались строительством кораблей и города.

Создание флота на Чёрном море велось вместе с решением других государственных задач. Важное внимание при этом уделялось военной колонизации пограничных районов, созданию новых крепостей, городов и селений. Одновременно строились промышленные и добывающие предприятия, возрождалось сельское хозяйство, оживлялась торговля. Создаваемый на Чёрном море флот способствовал освоению отвоеванных у Турции земель. Энергией и волей Григория Александровича Потёмкина некогда «дикое поле» возрождалось к жизни теми, кто испокон веков проживал на этой земле. Укрепление южных границ и создание флота стало для них делом жизни, а потому весь край жил нуждами армии и строившегося флота.

В самом начале строительства флота на Чёрном море князь Потёмкин предпринял все меры к сокрытию подлинной картины строительства боевых кораблей, выдавая его за коммерческое кораблестроение. Только через год до Порты дошли сведения о том, что в действительности происходило в Херсоне. 9 марта 1780 года реиз-эфенди представили приложение к «Венским ведомостям» N 13 за 12 февраля, из которого следовало, что «в Херсонском порте и на тамошних верфях упражняются в строении пяти новых больших кораблей, кои хотя и называются торговыми, да знатоки уверяют, что для превращения оных в военные корабли недостает только орудий и войска».

В Диване тогда не хотели верить происходившему в Херсоне, о чём даже не доложили султану, которого всё это время уверяли, что Россия не имеет на Чёрном море кораблей, за исключением нескольких малых фрегатов. В тот же день 9 марта 1780 года, российский посланник А. С. Стахиев был призван к реиз-эфенди. Не скрывая раздражения, тот прочитал Стахиеву известие из венской газеты.

— Желаю от вас сведать, господин министр, — от имени реиз-эфенди спросил драгоман Порты, — правда ли это? — И не дожидаясь ответа, продолжил: — Ежели те суда так велики, как сказывается, то оные не могут быть торговыми, а стало быть, они есть военные. Но как на Черном море нет никакой другой смежной державы, противу которой можно употреблять такие суда, тогда ясно, для какой цели оные предназначены… Смею заметить, что по силе трактата не дозволено российским кораблям такой величины плавать по Черному морю, которое Блистательной Порте принадлежит, а позволяется одним только торговым судам. Однако ж невозможно поверить, чтоб российский двор помышлял что-либо неприятельское против Порты в такую пору, когда мир установлен и не преподается никакой опасности к неспокойству со стороны Блистательной Порты, которая едино помышляет вечно мир наблюдать.

На это возмущение турецкой стороны российский посланник дипломатично отвечал:

— Оные корабли не иные как те, кои во время минувших сумнительных обстоятельств между обоими высокими дворами вынуждено застроены были, следовательно, надобно их достроить. Величина же торговых кораблей, употребляемых для торговли в оттоманских гаванях, единожды определена в последней конвенции, и Блистательной Порте надобно быть весьма спокойной, что-то несумненно и точно соблюдаемо будет.

Видя, что произнесенные уверения недостаточно убедили главу турецкого внешнеполитического ведомства, Стахиев продолжил:

— Чинимое внушение, что для превращения тех суден в военные корабли недостает лишь орудий и войска, доказывает только злой умысел недоброжелателей напрасно тревожить Порту. Инако же на таком основании можно и всякую лодку почитать военным кораблём. Даже если бы реченные корабли и в существе были военными, то оные, как и турецкие, сгниют без употребления в своей гавани, если Блистательная Порта, со своей стороны, будет оставаться в миролюбивых сантиментах и добром согласии с Всевысочайшим двором, в каковых теперь благополучно пребывает. А Всевысочайший двор, со своей стороны, ни о чём другом не печется, как о святости взаимных по трактату обязательств и соблюдении вечного мира, к нарушению которого никогда не преподаст повода.

Реиз-эфенди остался доволен объяснениями российского посланника и на прощание сказал, что с помощью Всевышнего дружба между высокими дворами со дня на день возрастать будет.

О разговоре с реиз-эфенди А. С. Стахиев немедленно уведомил императрицу, на что та отреагировала более откровенно, чем ее опытный дипломат. В собственноручной записке Коллегии иностранных дел от 6 мая 1780 года она заявила: «Миролюбие российской императрицы всему свету известно, строить же в своих пределах никому запретить не можно… В начале прошедшей войны Россия не имела ни единой лодки на Черном море, а при заключении мира с лишком шестьдесят разных судов на той воде имела; чрез что доказывается, что строение или не строение морских судов во время мира есть дело, равнодушию принадлежащее, ибо в мире опасности нету, а в военной случай большая держава всегда способы сыщет».

Несмотря на сглаживание дипломатического инцидента, строительство российского флота серьезно взволновало Порту. Понимая, что время работает не на них, турки начали интенсивные военные приготовления, о чём Екатерина II позднее писала: «Одним словом сказать, что турки не перестают всячески доказывать нам, сколь велико желание их разорвать мир, и что недостает им только сил и случая, чтоб обратить в ничто всё, что мы приобрели в войне. Страшно им мореплавание наше на Черном море. Для того они начинают вооружаться, что видят — Херсонскому флоту готовому быть».

К этому времени осложнилась обстановка и во всём мире. Новое обострение было вызвано борьбой северо-американских колоний за свою независимость. На этом фоне значительно усугубилось положение дел с морской торговлей, вред которой наносили пиратские действия воюющих держав и их союзников. Так в начале 1780 года испанскими военными кораблями были захвачены два российских торговых судна, на что Россия «в сильных выражениях» сделала представление Мадридскому двору, требуя «строжайшего запрещения прикасаться торговли и навигации российской на Средиземном море».

Вскоре, 27 февраля (10 марта) 1780 года, Россия выступила со знаменитой Декларацией воюющим державам, в которой объявила Англии, Франции и Испании о защите свободы судоходства и торговли на море как для своих судов, так и для судов других нейтральных государств. Поддержавшие Россию Дания, Швеция, Голландия, Португалия, Пруссия, Австрия и Королевство Обеих Сицилий создали своеобразный союз, вошедший в историю под названием «Вооруженного нейтралитета».

Таким образом, соблюдая нейтралитет в войне, Екатерина II почла «за обязательство, с достоинством Ея сходствующее, защищать от кого бы то ни было из воюющих держав честь флага своего и безопасность торга и плавания Ея подданных».

Еще до объявления декларации, 8 (19) февраля последовал императорский указ Адмиралтейств-коллегии, в котором говорилось: «Сверх отправленных и в нынешнем году по примеру прошедшего двух кораблей и двух фрегатов в Северное море для ограждения свободного мореплавания и торговли к портам Нашим, признали Мы за благо вооружить из флота Нашего при Кронштадте пятнадцать кораблей, приуготовя для них все потребные припасы, провиант и морскую провизию на полгода, повелеваем вследствие того Нашей Адмиралтейской Коллегии стараться исполнить сие так, чтоб помянутое количество кораблей со всем для них потребным, по совершенном вскрытии вод здешних, в крайней готовности было и по первым Нашим повелениям тотчас в плавание пуститься могло».

На основании этого указа Адмиралтейств-коллегия приступила к подготовке трех эскадр для отправки их в Средиземное море. Командирами эскадр были назначены контр-адмирал Борисов, контр-адмирал Круз и капитан бригадирского ранга Палибин. В качестве руководства Адмиралтейств-коллегией для них была разработана специальная инструкция, которой предусматривалось: «В случае нападения на препровождаемое купеческое судно или суда… под каким бы флагом ни было, защищать оные всеми силами, исполняя должность храброго и искусного мореплавателя и сохраняя честь флага до последней крайности… поступать в защищении сего, себя и флага, как долг, честь и присяга велит».

Появление на Средиземном море российских военных кораблей значительно укрепило авторитет России. Первые лица Коллегии иностранных дел Никита Панин и Иван Остерман еще до выхода эскадры писали императрице: «Сие обстоятельство послужит без сомнения… к приобретению доверенности нашему торговому флагу, а по оной и к вящему его употреблению, от чего натурально последовать долженствует размножение у нас мореходных судов и мореходцев».

Исполнив долг по защите морского судоходства и торговли на Средиземном море в кампанию 1780 года, эскадры Борисова и Палибина вернулись в Кронштадт. А в мае 1781 года для этих же целей туда отправилась эскадра из пяти кораблей и двух фрегатов под командованием контр-адмирала Якова Сухотина, в состав которой входил и 66-пушечный линейный корабль «Виктор», которым командовал капитан-лейтенант Фёдор Ушаков.

Назначение Ушакова состоялось в самый последний момент. Случилось так, что заболел прежний командир «Виктора», и должность неожиданно для всех оказалась вакантной. Выбор пал на капитан-лейтенанта, стоявшего первым в списке получения чина старшего офицера — Фёдора Ушакова. Несомненную роль в назначении сыграло его участие в Средиземноморском походе 1776−1779 годов, и, конечно же, личное желание. Он принял корабль 11 (22) мая, когда уже вся эскадра сутки стояла на Кронштадтском рейде, готовясь к депутатскому смотру. Времени до отхода оставалось совсем немного, и Ушакову потребовались большие усилия, чтобы подготовить корабль к выходу в море.

20 (31) мая императрице доложили, что назначенная в поход эскадра стоит в готовности, и «не повелено ли будет оную отправить в путь». На поднесенной бумаге Екатерина II изящно начертала: «Отправить». 25 мая (5 июня) по высочайшему повелению эскадра снялись с якоря и взяла курс на Зунд.

В столице Дании капитан-лейтенант Ушаков приказал снести на берег первого умершего матроса. А на выходе из Зунда эпидемия начала уже ежедневно уносить жизни моряков. 29 июля при проходе Гибралтара на корабле Ушакова умер судовой лекарь К. Миленберн, так что пришлось Фёдору быть и командиром, и лекарем одновременно.

Основным пунктом пребывания русских кораблей на Средиземном море стал порт Ливорно, куда 15 (26) августа, н аконец, пришла эскадра Сухотина. Несмотря на все трудности похода, во время которого на корабле «Виктор» скончались 47 человек, Ушаков с волнением заводил свой корабль в знакомый ему порт. С разрешения и с помощью местных властей на берегу оборудовали временный лазарет, куда свезли с кораблей большую часть больных. В донесении Сухотина от 3 (14) сентября отмечалось, что в лазарете находились до 800 человек больных. «По сей причине, — сообщал Сухотин в Петербург, — не имею надежды, чтоб мог от Ливорны отправиться». Поэтому командующий принял решение остаться на зимовку. К середине декабря в лазарете находились 111 больных, и 28 человек похоронили.

Для Ушакова это была уже вторая зима в этом порту. Прибывший в начале следующего, 1782 года курьер из Петербурга доставил указ от 1 (12) января о производстве в чины. Как и ожидалось, Ушаков получил штаб-офицерский чин капитана 2-го ранга. Для него это событие было достаточно значимым. Повышение обеспечивало Фёдору Фёдоровичу, живущему практически только на казенный счет, существенную прибавку к жалованью и выводило его на качественно новый уровень в военной иерархии.

В последний день января Адмиралтейств-коллегия отправила в Италию указ контр-адмиралу Сухотину о возвращении эскадры в Кронштадт. Во исполнении высочайший воли 2 (13) мая эскадра вышла в обратный путь. По хорошо знакомому маршруту русские корабли шли домой.

16 (27) мая на подходе к Гибралтару эскадра была приведена в полную боевую готовность: предстояло не просто проходить пролив, а, по существу, форсировать район военных действий. По этому поводу волнение не покидало командиров и команды русских кораблей. Причины этого волнения заключались в том, что почти три года назад, 21 июня (2 июля) 1779 года, Франция и Испания, заключив между собой союз, осадили Гибралтар, занятый английскими войсками. Началась так называемая «Великая осада». Весной 1782 года правительства Испании и Франции после безуспешной длительной блокады крепости решили предпринять самые энергичные меры к ее захвату. Поэтому в момент прохода русской эскадры вокруг Гибралтара шли интенсивные военные приготовления.

Надо себе представить, что чувствовал Ушаков при проходе мимо франко-испанского флота. О чём думал он, вглядываясь в подзорную трубу, рассматривая бастионы крепости, по которым три года назад он ходил, хорошо знал их защитников, в том числе и коменданта крепости генерала Джорджа Эллиота…

За две недели дошли до Англии. Затем, практически без остановок — до Копенгагена. Простояв там десять дней, исправляя повреждения и пополняя запасы, 23 июня (4 июля) эскадра Сухотина вышла в Балтийское море, где через четыре дня встретила эскадру вице-адмирала Василия Чичагова, следовавшую по тому же маршруту в Средиземное море. Став на якорь, моряки сутки общались друг с другом, делясь опытом и впечатлениями.

Придя 2 (13) июля на Кронштадтский рейд, корабли эскадры Сухотина были построены в линию для встречи императрицы, которая на следующий день намеревалась посетить главную базу флота. Ранним утром на горизонте показалась императорская яхта «Нева». Недолго ею командовал Фёдор Ушаков, но всё же ему приятно было вновь увидеть этот небольшой, богато украшенный парусник. Волнительной была и торжественность момента: не каждый раз из похода тебя встречает сама императрица!

Пробыв два часа в городе, Екатерина II, взойдя на яхту, направилась на рейд в сторону эскадры, которая приветствовала свою государыню орудийным салютом. Как и четырнадцать лет назад Фёдор с восторгом смотрел на нее. Но теперь он был уже не молодой мичман, а старший офицер — командир грозного линейного корабля.

Наградой доблестным офицерам флота стала встреча с Родиной, по которой они изрядно стосковались. Хотя, как вскоре выяснилось, командир императорской яхты за переход от Кронштадта до Петергофа получил из рук императрицы бриллиантовый перстень, а его офицеры — золотые табакерки и часы…

Таким образом, завершилась эта непростая экспедиция. И хотя за время этого похода не было отмечено ни одного случая, когда бы русским военным кораблям пришлось применять оружие, сама экспедиция, равно как и экспедиции Борисова, Палибина и Чичагова, явила собой важный прецедент в мировой политике. Флот стал действенным инструментом внешней политики России. Екатерина II заставила признавать свои интересы на морях и уважать Андреевский флаг.

Подводя итог семилетней службы Фёдора Ушакова на Балтике, можно с уверенностью сказать, что он стал опытным моряком. За это время дважды побывал на Средиземном море, еще не зная, что в будущем оно станет полем его ратной славы.

После присоединения Крыма к России в 1783 году у Екатерины II были развязаны руки для преобразований в Крыму и приведения его к должной обороне. В Ахтиарской бухте под руководством контр-адмирала Томаса Мекензи, прозванного на русской службе Фома Фомич, началось строительство новой базы для флота, где с нетерпением ждали прихода новых кораблей из Херсона.

Однако херсонское кораблестроение начало пробуксовывать. Грандиозные планы оказались не подкрепленными точным экономическим расчетом и не соизмеримы с реальными экономическими возможностями государства. Дело в значительной степени усугубили бесхозяйственность и нерадение чиновников.

Из Петербурга требовали к началу 1783 года закончить постройку семи линейных кораблей, но на стапеле в Херсоне находился всего лишь один, заложенный еще в 1779 году, корабль «Св. Екатерина», обшивка которого наполовину прогнила, а лес на остальные шесть кораблей стоял еще на корню по берегам Днепра…

В мае Ф. А. Клокачёву пришлось принять должность начальника херсонского адмиралтейства у генерал-поручика И. А. Ганнибала, отозванного в Петербург. Картину, увиденную им в Херсоне, он ярко живописал вице-президенту Адмиралтейств-коллегии И. Г. Чернышеву: «…корабли нашел в малом построении, паче что еще и недостаточно к строению всякого звания лесов… В проезд же мой довольно количество видел лесов, разбросанных при речках в воде, из которых от давнего лежания без бережения много совершенно сгнило. Был я во всех магазинах, чтобы видеть припасы, материалы, однако неожиданно сыскал почти порожние… словом сказать, сей порт нашел и в бедном, и в беспорядочном состоянии».

На верфях катастрофически не хватало квалифицированных рабочих. Не спасало положения и решение Г. А. Потёмкина обратиться к вольному найму, так как приехавшие из Олонецкой губернии плотники в количестве тысячи человек не могли выполнять даже простую работу без опытного корабельного мастера.

Тогда Потёмкин обратился к Екатерине II с настоятельной просьбой командировать на юг морских служителей для комплектования экипажей семи линейных кораблей. Императрица, в свою очередь, переадресовала прошение своему сыну — генерал-адмиралу флота цесаревичу Павлу Петровичу, который 13 июня представил в Адмиралтейств-коллегию предложение о срочном наборе требуемого числа людей — 3 878 человек.

В кратчайшие сроки отбор был произведен. Вместе с указанным числом нижних чинов на Чёрное море были направлены 132 лучших, по словам цесаревича, офицера, в том числе Фёдор Ушаков, его однокашники по Морскому корпусу Гаврила Голенкин и Михаил Макаров (впоследствии адмирал и сосед Ф. Ф. Ушакова по месту жительства в Петербурге). По этому поводу Екатерина писала Потёмкину: «К вооружению морскому люди отправлены и отправляются, и надеюсь, что выбор людей также недурен».

Команды были разделены на несколько партий. Фёдор Фёдорович отправился во второй. В самый Петров день (29 июня. — Авт.), едва успели разговеться, как сразу же отправились в путь. Дорога шла через Новгород на Москву. Шли бодро с песнями. За Новгородом всех посадили на подводы. Проезжая по деревням и селениям народ лакомился спелыми ягодами, которые по дешёвке продавали местные жители. В первопрестольной всех разместили по квартирам. И всё было бы ничего, если бы не приключения, сопутствующие первой партии.

Там сразу же после выхода из Петербурга начались воровство и неприкрытый грабёж местного населения. Говорили, что об этом доложили даже императрице, которая якобы сказала в ответ: «Я плачу — мои дети; пускай идут — я знаю, куда посылаю». А в Москве, получив жалование, служивые и работный люд захмелели и устроили настоящие побоище.

Участник событий, корабельный мастер Иван Андреевич Полномочный вспоминал: «Они загуляли и сделали бунт: объездчики по кабакам прибыли и всех разбили; тревоги такой наделали и полицейских, и будочников разбили, даже в трещотки ударили; будочника их одного до смерти убили, а других на руках переносили; и нашего одного убили, так что на другой день и помер, такой бунт сделали, что лавочники запоры похватали; на помощь своим и, наша было партия хотела первой пособлять, да все трезвые, и офицеры наши отогнали, всех по квартирам, не позволили. Тут и запретил давать главный командир Сухаревой башни жалованье в Москве, а по выходе из Москвы давать. И по всей Москве разнеслась молва о морских служителях. «То-то, говорят, эдакая смола-прилипчата».

Из Москвы все партии отправились уже на нанятых извозчиках и протяжных. На дворе лето. Всё поспело. Дешевизна невиданная. Кругом яблоки, груши, вишни, арбузы, дыни, которые даже никто не продаёт: всё рвали и брали прямо с кустов, деревьев и с полей. Птица, молоко, сыр и даже водка — по смешной цене. На привалах купание, игры и шалости. Настроение у всех было хорошее. Не поход, а сплошное гуляние. Наконец дошли до Кременчуга, где стояли два дня. Хорошенько выпарились в бане и вышли в степь по прямой дороге на Херсон. По прибытии на место всех расселили в казармах на форштадте. Прибыв с северных верфей, люди думали, что попали в рай: тепло и сытно.

С прибытием флотских команд и мастеровых дела в Херсонском адмиралтействе стали поправляться. Историки отмечали, что «только после прибытия в Херсон в августе 1783 года капитана 2-го ранга Ф. Ф. Ушакова с 700 матросами и тремя тысячами рабочих темпы строительства кораблей резко возросли». Фёдор Фёдорович был назначен командиром на строящийся корабль N 4. Здесь пригодился весь накопленный опыт: и строительство пинка в Архангельске, и прама — на Дону.

Обстановка благоприятствовала работе. Но не тут то было… В начале сентября в городе разразилась чума. Чума и оспа считались самыми страшными болезнями XVIII века. Они буквально выкашивали целые города и селения. Возникавшие эпидемии ввергали людей в настоящую панику. И если в ноябре 1768 года привитием оспы императрице и ее сыну нашли способ борьбы с этой болезнью, то чума оставалась непобежденной.

Интенсивность распространения чумы в Херсоне была еще незначительной, но вице-адмирал Ф. А. Клокачёв уже не решался отправлять из Херсона спущенный 16 сентября на воду корабль «Слава Екатерины», дабы исключить возможность занесения «заразы» в Ахтиар. В городе и на верфях был установлен карантин. Начали проводиться примитивные профилактические мероприятия.

В то время считалось, что чума распространяется по воздуху, а потому в народе она называлась еще «моровым поветрием». Для борьбы с ним на улицах разводили костры, окуривали жилища, в рот клали чеснок. Очевидец событий, лейтенант П. А. Данилов — будущий флаг-капитан Ушакова, — вспоминая о чуме в Херсоне, писал: «Я ходил каждое утро осматривать свою команду с лекарем… От такого смотра, возвращаясь домой, я в прихожей раздевался, выливал на себя ведро уксуса и чеснок клал в рот. По улицам везде были кучи навоза с камышом и бурьяном, которые горели, и воздух наполнялся дымом… Ежели случалось повстречаться с кем-либо, то кажный старался быть на ветре, а говорили между собой, будучи равно на ветру». Однако поначалу мало кто думал, что основными причинами распространения болезни являлись непосредственные контакты с больными и через оставшиеся после умерших вещи.

Эпидемия усиливалась. Несмотря на сложную военно-политическую обстановку, требовавшую продолжения строительства кораблей, вице-адмирал Клокачёв в октябре дал указание полностью прекратить работы и все силы бросить на борьбу с чумой. Однако вскоре после этого он скончался.

Вместо Клокачёва старшим в Херсоне остался начальник над портом генерал-майор А. П. Муромцев. В ноябре на эту должность был назначен вице-адмирал Я. Ф. Сухотин — недавний начальник Ф. Ф. Ушакова по Средиземноморскому походу. Яков Филиппович хорошо знал покойного командующего. Вместе с ним еще в 1768 году они были командирами кораблей в эскадре С. К. Грейга, где состоял мичманом и Фёдор Ушаков. Знаком был ему и морской театр, так как в последнюю русско-турецкую войну командовал здесь отрядом судов.

С прекращением работ все команды были выведены в степь. При катастрофической нехватке лекарей их функции принимали на себя командиры *. И Ушаков, памятуя опыт соблюдения карантинного режима в средиземноморских портах, со свойственной ему пунктуальностью стал твердо устанавливать особый карантинный режим. Всю команду он разделил на артели. Общение одной артели с другой было строго запрещено. У каждой артели имелась своя палатка из камыша, по сторонам которой были установлены к ó злы для проветривания белья. Для больных отводились отдельные палатки. На значительном удалении располагалась больничка. Если в артели появлялся заболевший, его немедленно отправляли в отдельную палату, а старую вместе со всеми вещами сжигали. Остальные артельщики переводились на карантин. Ушаков сам неустанно за всем этим следил.

Если из лагеря кто-то отправлялся на работы или за покупками, то по возвращении офицер обязательно должен был представить Ушакову рапорт, в котором указывал, кто, где и сколько времени находился. Покупка вещей была строго запрещена. В результате проведенных мероприятий в казармах Ушакова к 4 ноября чумы больше не было, тогда как в остальных флотских командах болезнь держалась до весны следующего года.

В войсках, расквартированных в городе, также был установлен карантин. Генерал-поручик А. Б. де Бальмен докладывал князю Потёмкину о том, что в гарнизоне с 5 по 12 ноября из 2013 зараженных человек умерли 265 и что по рапортам от флотской команды в морском госпитале и лазарете числились 1097 человек.

В третьей партии, следовавшей из Петербурга к Херсону, шёл доктор Эрнест Вильгельм Дримпельман — немец по происхождению, приехавший в Россию в 1779 году из Копенгагена, где до этого служил в датском флоте. Поступив на русскую службу, польстившись на хорошее содержание, Дримпельман успел послужить в кронштадтском морском госпитале, в 1781 году поплавать на эскадрах А. И. Круза и В. Я. Чичагова. Сей доктор оставил нам удивительные по своему эмоциональному содержанию записки о пребывании в Херсоне в 1783 году, в которых он ярко живописал картину происходящего.

«Мы приближались к месту нашего назначения — Херсону; но вести, которые получались отовсюду о состоянии здоровья тамошних жителей, не могли заставить нас радоваться окончанию путешествия. Еще в Чернигове говорили, что в Херсоне свирепствует какое-то злокачественное поветрие. В Кременчуге нам подтверждали это известие и прибавляли, что, по достоверным сведениям, в Херсоне действительно распространилась чума и в короткое время похитила несколько сот человек. Можно себе представить, каково было тем, которые, достигнув цели своего странствования, должны были идти на встречу почти неизбежной гибели.

Команда наша, пробыв в дороге целых два месяца и пройдя, от Петербурга 1 800 верст, прибыла наконец в Херсон. Уже за несколько верст до самого города дым и пар, застилавший на большое пространство небосклон, не предвещали ничего хорошего. Чем дальше мы подвигались, тем грознее становилось зрелище. Повсюду нагроможденные кучи всякого мусора, который надо было поддерживать в постоянном горении, чтобы посредством дыма и пара сколько-нибудь отнять у зараженной атмосферы злокачественную силу. Но все это нисколько не помогало: чума продолжала свирепствовать среди несчастного населения Херсона. Мои спутники — команда моряков и рекрут — вступили в город. Был сделан смотр, и солдат разместили по квартирам. Меня назначили в устроенный в двух верстах от Херсона и определенный для приема зараженных карантин, в котором уже погибло несколько врачей. Здесь увидел я страдание, отчаяние и уныние среди нескольких сот людей, положение которых настоятельно требовало сочувствия того, кто едва был в состоянии подать им помощь. Им нельзя было и помочь, так как болезнь уже слишком развилась. Мои молодцы-рекруты, хотя большинство их прибыло в Херсон здраво и невредимо, все почти перемерли. Прибытие их совпало как раз с тем временем, когда поспевают арбузы, дыни, огурцы и другие произведения полуденной России; они продаются на Херсонском базаре в бесчисленном множестве и по невероятно дешевой цене. Прелесть новизны и приятный вкус этих продуктов соблазняли новичков. У них началась диарея, которая в соединении с постигшею их чумою неминуемо должна была приводить к совершенному истощению.

Отведенное мне при карантине помещение, как и самое здание для приема больных, было такое же, чтоб и у всех служащих, т. е. вырытая в горе землянка, крытая для защиты от ветра и непогоды камышом и землею. Деревянные рамы, затянутые масляною бумагою, служили окнами. В самом карантине ежедневный список умерших был не мал. Он умножался от прибавления тех, которые умирали в городе на своих квартирах. Сверх того нередко случалось, что заразившиеся и захворавшие люди умирали внезапно, и потому были определены арестанты, называемые по-русски каторжниками, которые каждый день ходили по улицам с тележкою, чтобы подбирать попадавшиеся трупы и погребать их вне города на отведенном для того месте. Чтобы через них не распространилась как-нибудь зараза, один из каторжников должен был носить впереди тележки белый флаг на палке так, что при его появлении каждый вовремя мог сворачивать в сторону».

Подобную же ужасающую картину обрисовал в своих воспоминаниях и И. А. Полномочный:

«Служителей всех вывезли из казарм в степь, и других за Днепр, по ту сторону жить, а жителям в домах повелено никуда не выходить. Адмиралтейство заперли и прекратили работу. Карантины поделали легкой и тяжелой за балкою для зараженных. И так усилилась поганая болезнь, что мертвых как дрова невольники возили на роспусках и в ямы зарывали, вдруг по 50 человек в яму; и такой был ужас, что друг с другом боялись сходиться. Платье и прочее так валялось, никто не смел ничего брать, всякий жизнь свою берег. И главный генерал Клокачев в заразу помер, и много офицеров. А служителей и вольного народу половина только разве осталось. И невольников было из Таганрога 800, которые зараженных возили, и все померли. Вот страшная была жизнь! Не дай Бог ни кому такой видеть!»

Наконец, когда бедствие оставшихся в Херсоне жителей достигло высшей степени от совершенного прекращения подвоза съестных припасов, Господь послал на помощь несчастным своего ангела-хранителя. К концу 1783 года чума начала отступать.

Жизнь в Херсоне продолжилась, и можно было уже безбоязненно общаться. Офицеры переехали жить в город. Возобновились обеды и балы. А на квартирах капитана 1-го ранга (впоследствии адмирала) М. И. Войновича и генерал-лейтенанта (впоследствии генерал-фельдмаршала) И. В. Гудовича офицеры устраивали даже театрализованные представления. Вскоре карантин был окончательно снят и сожжен. Все оставшиеся в живых люди выпущены из него и отправились по домам. Перед возвращением на место жительства все обмывались уксусом, а все платье было предано огню, чтобы снова не вызвать только что прекратившейся болезни. Взамен того, каждый получал от казны рубаху, овчинный тулуп, шапку, пару чулок и обувь. Служащие получили не только полное содержание, но сверх того и вознаграждение за понесенные во время чумы убытки, чтобы могли заново всем запастись.

Фёдор Фёдорович свободное время старался больше проводить со своим другом Гаврилой Голенкиным, который, так же как и он, был холостяком. Но однажды Гаврила Кузьмич признался Ушакову, что «возымел склонность к вдове капитан-лейтенанта Василия Пусторжевцева», который с ними прибыл в Херсон из Петербурга. Так случилось, что товарищ их, будучи заядлым голубятником, упал с крыши и от полученной травмы скончался, оставив сиротами двух маленьких дочек. Вдова, оказавшаяся в отдаленном по тем временам краю, ответила на предложение Голенкина, так что сразу же после Святок сыграли свадьбу.

1 января 1784 года Ф. Ф. Ушаков был произведен в капитаны 1-го ранга. Повышение в чине, несомненно, стоит считать отличием, так как во втором ранге он проходил лишь два года. Подтверждает это и письменная благодарность Адмиралтейств-коллегии от 3 мая 1784 года.

Но командующий, хорошо зная Ушакова, решил добиться и более высокого его награждения. Усилиями Сухотина 9 сентября состоялся указ коллегии, в котором говорилось: «Приобща формулярное о службе его, Ушакова, описание, поднесть Ее Императорскому Величеству всеподданнейший доклад, в котором донести, что, как об нём командующий на Черном и Азовском морях господин вице-адмирал Сухотин Коллегии двукратно представлял, что он, Ушаков, находясь в прошлом 1783 году, во время случившейся там заразительной болезни, исполняя наиприлежнейше повеления главной команды и употребляя всевозможные старания, також делая собственные свои распоряжения, отличил себя тем, что ту болезнь по вверенной ему части, не допуская ее к большему распространению, присек совершенно, гораздо скорее других командиров, за что ему от Коллегии приписано особливое ее удовольствие, что Коллегия, приняв в уважение таковой его, Ушакова, ревностный и отличный подвиг, не упоминая прочей его службы и сделанных им двадцати семи кампаний на море, по содержанию двенадцатого пункта статута ордена Св. Равноапостольного Князя Владимира, осмеливается всеподданнейше представить Ее Императорскому Величеству о всемилостивейшем пожаловании его, Ушакова, знаком того ордена».

По каким-то причинам представление не было готово к кавалерскому празднику — 22 сентября, и поэтому указ о награждении Ф. Ф. Ушакова орденом Св. Владимира IV степени состоялся на следующий год. В рескрипте Екатерины II по этому поводу отмечалось: «Усердная Ваша служба, особливое в делах радение и искусство и точное исполнение должностей с успехом и пользою Государственною обращает на себя НАШЕ внимание и милость».

Известный исследователь жизни Ф. Ф. Ушакова — В. Ильинский — в начале ХХ века по этому поводу писал: «Во многих отдельных случаях жизни и службы адмирала Ф. Ф. Ушакова можно проследить присущую исключительным талантам способность проявлять выдающуюся инициативу во всяком деле, какое попадало в его руки. Борьба его с чумой в 1783 году в Херсоне подтверждает наличие в Ушакове такого таланта».

После подписания 2 февраля 1784 года документов об окончательном присоединении Крыма к России, в тот же день был подписан указ об учреждении Таврической области. А уже 10 февраля был издан указ об устройстве на южных рубежах новых укреплений, среди которых должно было выстроить и «крепость большую Севастополь, где ныне Ахтияр и где должны быть Адмиралтейство, верфь для перваго ранга кораблей, порт и военное селение». Таким образом, Севастополь официально стал основным местом пребывания строящегося Черноморского флота, торговым портом и крепостью. К переходу в Севастополь готовились корабли, сошедшие со стапелей Херсона.

Лето 1784 года в Херсоне прошло в заботах по достройке 66-пушечного корабля «Св. Павел» и вооружению «Славы Екатерины». Прибытие «Славы Екатерины» на рейд вблизи Очакова произвело на турок ошеломляющее впечатление. Они никак не ожидали, что у них под носом был построен настоящий боевой линейный корабль, каких у русских никогда не было. На следующий год на воду был спущен и корабль Ушакова «Св. Павел». На камелях (понтонах) его доставили к Глубокой пристани, а после установки рангоута и такелажа вывели в Лиман и ошвартовали у Кинбурна для полного вооружения. В это время турецкие чины приезжали к месту стоянки «Св. Павла», а Ушаков со своими офицерами ездил в Очаков для ответного визита вежливости. «Какой прекрасный был город с моря глядеть — настоящая картинка: строения, пристани, мечети, сады сильные были до Буга».

Чтобы не давать туркам лишний раз повозмущаться вооружениями россиян на море, Я. Ф. Сухотин приказал доставлять орудия и прочие припасы на «Св. Павел» фрегатами под видом транспортных судов. После полного вооружения корабль вышел из Лимана и, подняв паруса, взял курс на Севастополь.

На п ереходе морем, в соответствии с приказом Сухотина, Ушаков обучал морской практике команду, состоявшую в основном из рекрутов. 28 августа «Св. Павел» вошел в Севастопольскую бухту. Сообщая И. Г. Чернышеву о благополучном прибытии нового корабля в Севастополь, Сухотин высоко оценил деятельность его командира: «Могу вашей светлости об оном господине Ушакове свидетельствовать всегдашнюю его исправность, попечение, а при сём случае он особливо доказал оные».

Прибыв в Севастополь, «Св. Павел» бросил якорь в корабельной бухте у мыса, названного впоследствии Павловским. В отличие от степного Херсона моряки нашли Севастополь великолепным местом с буйной зелёной растительностью. Многие из них гурьбой сошли на берег и, радуясь, как дети, принялись собирать кизил, во множестве произрастающий по берегам. Тот же Иван Полномочный вспоминал: «Так осыпаны были деревья, как под красным сукном покрыты; а ягоды крупные, как орехи и спелые. Мы попробовали — чрезвычайно вкусны». Набив рубахи спелыми ягодами, матросы притащили их на корабль для офицеров. Фёдор Фёдорович, увидев столь грубое нарушение карантинных правил, тем более после Херсона, пришёл в негодование и накричал на вахтенного, за то, что тот пропустил их на корабль:

— На что пускал. Объедаться!

Офицеры едва сумели уговорить командира, что ягоды безвредны и очень вкусны. Тогда Ушаков прислал с констапелем тарелку за той ягодой, и, попробовав, расхвалил, после чего разрешил есть её всем.

В тот же день на корабль прибыл главный командир Севастопольского порта контр-адмирал Томас Меккензи, которого звали на русской службе Фома Фомич. После поздравления команды с благополучным прибытием, он удалился в каюту Ушакова, а приехавший вместе с ним скоморох веселил матросов на шканцах. Все вокруг пели и шутили.

Прибытие Ушакова в Севастополь совпало по времени с принятием первого корабельного штата Черноморского флота, утвержденного указом императрицы 13 августа 1785 года. По этому штату Черноморский флот должен был состоять из двух 80-пушечных, десяти 66-пушечных линейных кораблей; восьми 50-пушечных, шести 32-пушечных, шести 22-пушечных фрегатов; пяти 12-пушечных судов и восьми транспортов с общей численностью личного состава 13 504 человека. Этим документом и было юридически закреплено образование Черноморского флота. Командование флотом поручили его основателю — наместнику императрицы на юге России генерал-фельдмаршалу князю Г. А. Потёмкину-Таврическому. По этому указу было создано и Черноморское адмиралтейское правление, получившее фактическую независимость от Адмиралтейств-коллегии в решении вопросов по управлению Черноморским флотом. Старшим членом правления стал капитан 1-го ранга Н. С. Мордвинов. В честь столь знаменательного события была выбита медаль.

В отличие от корабля «Слава Екатерины» и фрегата «Георгий Победоносец», первыми пришедшими в Севастополь, у которых была уже своя пристань и казармы, место стоянки «Св. Павла» было ещё не оборудовано. Поэтому экипаж, не теряя времени, приступил к работе. Участник событий вспоминал: «Ушаков сам за мастера, офицеры за урядников, унтер офицеры всех званий и рядовые употреблялись в работе: кто с носилками, другие камень носят и землю, колья бьют, пашинником застилают и засыпают». Нерадивых командир лично подгонял палкой, не редко повышая на них голос.

Так, с Божией помощью, к осени и управились. Но жить остались на корабле. Для этого он был разоружён: снасти снесли на берег и укрыли в большой брезентовой палатке, что-то сложили и укрыли на пирсе. В борта вставили рамы со стёклами, а Ушакову в каюте устроили «камелёк», трубу от которого вывели через прорубленный борт на юте. Так на корабле все и зимовали. Матросы и канониры заготавливали камень на казармы, а мастеровые работали в адмиралтействе под командой Г. Юхарина. Уже знакомый нам Иван Полномочный строил в городе дом для Ушакова.

12 января 1786 года скончался командующий Севастопольской эскадрой, главный командир порта и основатель Севастополя контр-адмирала Ф. Ф. Мекензи. Похоронили его «с большой церемонией и пальбой пушечной». На его место был назначен командир линейного корабля «Слава Екатерины» капитан бригадирского ранга М. И. Войнович.

Для обустройства Севастополя на высочайшее усмотрение Г. А. Потёмкин в том же году представил 10-летний план строительства города и порта. В нём предусматривались постройка жилищ для рабочих; кирпичных и известковых заводов; пристаней и крепостей для обороны порта; «водовода и водохрана»; пороховых погребов и кладовых для продовольствия; создание адмиралтейства с полагающимися для него строениями; постройка церкви, гостиных дворов, комендантского дома и пр.

В апреле Черноморский флот пополнился еще одним 66-пушечным линейным кораблём «Св. Александр» и 50-пушечным фрегатом «Св. Андрей», спущенными на воду в Херсоне. Однако вновь построенному кораблю выпала недолгая и трагическая судьба.

Доктор Дримпельман, попавший на корабль, вспоминал: «Приняв у Кинбурна на борт необходимую артиллерию, мы 26 августа отправились с попутным ветром в море; но едва вышли из лимана, как ветер переменился, и мы увидели себя в необходимости снова бросить якорь у острова Ады. 27 числа вечером, в 8 часов, ветер опять сделался попутным; весело снялись мы с якоря и на всех парусах пустились в море. Но роковой час пробил. Памятный мне и всему экипажу ужасный день! Двадцать миль, пройденные нами в три часа, были первыми я последними, которые вделал «Святой Александр». В двенадцатом часу ночи ветер внезапно превратился в бурю, шедшую с моря, и погнал со всею силой корабль на берег. Руль и паруса отказывались служить, и стало очевидно, какая ужасная участь ожидала всех нас. Все, что только могли сделать искусство и человеческие силы, было сделано, чтобы по возможности спасти корабль и людей. Действительно, даже теперь еще, когда я вспоминаю о том ужасном положении, в котором мы находились, когда думаю об этом хладнокровно, меня прохватывает дрожь. Громадными волнами и силою свирепевшей бури наш корабль бросило на камни и разбило у Таврического берега, недалеко от Тарханкута. Было половина первого ночи. Покрытое облаками небо, придававшее еще более ужасный характер этой ночи, скрывало от наших глаз близлежащую землю. Ни звездочки не было видно; а на нее страдающий человек, угнетенный чувством бессилия, охотно смотрит, как на символ близкой помощи. По-видимому, было неизбежно, что изо всех 800 человек, составлявших экипаж судна, ни один не спасется от бесславной смерти в волнах. Рубка мачт, бросание за борт пушек, с целью облегчить судно и по возможности помешать ему погрузиться в воду, ужасное смятение среди людей, одно это уже могло навести страх на самого твердого человека. Каждый, думая, что и его ничтожный багаж может обременять корабль, бросал его за борт. Наконец, все было очищено. Корабль засел между двух камней, до половины наполненный водою, и вдобавок каждая значительная волна приподнимала его и снова ударяла о скалы. Ежеминутно ждали, что он совершенно развалится. Казалось, не достает еще только одного удара волны, чтоб все мы безвозвратно погибли. Самому командиру корабля, капитану Домажирову, ничего не оставалось более, как объявить экипажу, чтобы, каждый приготовился молитвою к смерти, так как уже нет спасения от гибели. Тут произошла сцена, которая по своему потрясающему действию превзошла все до сих пор бывшее с нами. Весьма многие из матросов и морских солдат, которым навсегда приходилось остаться в Севастополе, были женаты. Между мужьями и женами раздавались крик и плач, которых не передаст никакое описание; ибо самый простой русский питает нежное чувство к своей жене, и кому же неизвестно, как страстно они любят своих детей? Явился корабельный священник: все плача и молясь пали на колена; матери поднимали вверх своих малюток и молили, чтобы Бог сжалился хоть над их неповинностью, если уже сами они должны погибнуть. Жаркие мольбы громко воссылались к небу и заглушались ужасным шумом волн и бури. Уныние и отчаяние на всех лицах.

Благодетельное влияние оказывают лучи живительного солнца, падая на предмет, который нуждается в их действии. Так было и с нами. Хотя и медленно, но тем радостнее восходило для нас солнце надежды и новой жизни. Едва забелелось утро того дня, который после столь ужасной ночи должен был решить нашу участь, как море стало успокаиваться. Любовь к жизни и надежда на дальнейшее сохранение ее возвратились в сердца измученных людей: вблизи оказалась земля, которую Провидение предназначило для спасения нашего от гибели. Тотчас же были спущены три корабельные шлюпки. Кто не умел плавать — прыгал в одну из них, и таким образом были спасены по крайней мере те, которые наиболее нуждались в помощи. Триста человек экипажа, не попавших на лодки, должны были попытаться переплыть от места нашей стоянки до берега, находившегося на расстоянии почти целой версты, и все благополучно вышли на сушу. Только нескольким больным, которые лежали в нижней части корабля и о которых забыли в минуту общей опасности, пришлось погибнуть от воды, врывавшейся с неудержимою силой».

Выйдя на берег, экипаж и пассажиры через некоторое время были доставлены сухим путем в Севастополь.

Несмотря на потерю корабля, к концу 1786 года флот на Чёрном море представлял собой достаточно внушительную силу, состоящую из 4 линейных кораблей, бомбардирского корабля, 19 фрегатов, 3 шхун, 4 шхунар, 7 ботов, 24 более мелких судов и 11 транспортов. Кроме того, на херсонских верфях стоял на стапеле 80-пушечный корабль.

ПО ТУ СТОРОНУ МОРЯ

В Константинополе пристально следили за ситуацией в Крыму и за русскими кораблями, находившимися в Днепровском лимане и Ахтиарской бухте. Для этих целей в марте 1784 года капудан-паша Эски Гассан на свои деньги приказал набрать экипажи трех кирлангичей. Разведчики вскоре доложили ему, «что в Крыму настоит совершенная тишина; что в порте Ахтияр находится в готовности 20 больших и 10 посредственных военных судов; что по проведенной в Крыму ревизии явилось 45 тысяч татар мужеска и 35 тысяч женскаго пола… что ниже волосом до татар никто не касается; что, видя такое покровительство и безопасность, начали они сеять хлеб и вообще, а особливо деревенские жители: стараются удержать и отклонять земляков своих от переезда в турецкие области; что, слыша сие, многие татары, переселившиеся в Турцию, намерены нынешним летом назад в Крым ехать… что в Крым прислан один генерал с четырьмя знатными особами, который делает там сильные городовые укрепления и начал строить крепость Ак-Мечеть (Симферополь. — Авт.)».

Известия, особенно об оборонительных сооружениях в Крыму, заставили капудан-пашу прислушаться к увещеваниям французских инженеров об укреплении берега Черного моря и устья пролива.

На неприспособленность к обороне турецкого побережья обратили внимание и русские разведчики. На основе сведений, добытых через французского инженера де Лафита Клавье, занимавшегося при Порте укреплением дарданелльских берегов, на стол императрицы легло «Описание Константинополя в военном отношении и проект завладения им».

В документе кроме подробного описания канала и указания мест, удобных к высадке, особое место отводилось соображениям «о выгодах, которых Российский двор в случае войны с Портою от своего в Черном море находящегося флота ожидать может», а именно:

«Первое. В возможности подвинуться с войсками в южные части Румелии далее, нежели до ныне когда-либо то делалось.

Второе. В удобности пресечь подвоз в Царьград большою частию необходимо нужных припасов.

Третье. В различных случаях затруднить туркам собственные их военные действия, равно как и причинить их флоту знатный подрыв разорением разных верфей.

Четвертое. В нынешней возможности учинить нечаянное нападение на столицу самаго султана».

В том же 1784 году президент Военной коллегии генерал-фельдмаршал Светлейший князь Г. А. Потёмкин-Таврический представил на высочайшее усмотрение «расписание» войск русской армии против прусского и шведского королей, а также Оттоманской Порты. Никто не сомневался в скорой войне с турками, вследствие чего основные силы планировалось разместить на юге. В операционном плане на предстоящую войну Потёмкин отмечал: «Мы испытали турецкую силу, а потому и знаем, чего убегать и как поражать их; искать в поле и, разбив, не давать оправляться. Войско их не останавливается, следовательно, простирая успехи, впереди не найдём препон. Сильны турки защищаться в укреплениях; для того не должно брать крепостей штурмами (что, впрочем, в скором времени блестяще опровергнет А. В. Суворов. — Авт.), тем паче, что положение их большей частью такое, что сами упасть должны. Днестровские крепости первыми движениями должны будут отрезаны от сил своих, поморские от Очакова до Измаила, в мертвом углу лежащие, не могут быть подкрепляемы… Очаков во-первых схватить должно, а как осадная артиллерия уже вся в Херсоне, то и сборы недолго займут».

Понимая невозможность одной противостоять двум императорским дворам, Турция стала укреплять свои позиции во взаимоотношениях с Францией, Испанией и Пруссией, ища в них как моральную, так и материальную поддержку. Изменившаяся ситуация в бассейне Черного моря вновь заставила Францию настраивать Блистательную Порту против России. Резон был прост: вытеснив Россию с Черного моря, Франция за свое содействие получила бы там право вольной торговли. Надеясь добиться благорасположения Порты, французы подкрепляли свои надежды практическими делами, чтобы «поднять Турцию на ноги». 1 марта 1785 года в Турцию прибыла партия французов под общим начальством подполковника артиллерии Сен-Реми, которых принял сам визирь и одарил собольими шубами. Их прибытие вызвало недовольство у англичан, «да и турки смотрели на них косо». Тем не менее, именно французы наладили туркам кораблестроение и занялись фортификационными работами на побережье Черного моря. Под наблюдением французских мастеров отливались корабельные орудия 4-, 8-, 12- и 24-фунтового калибра. Эти же мастера взяли на себя заботу обучать турок артиллерийской стрельбе. Но успехи были невелики, чем был недоволен капудан-паша, который учинил выговор французскому корабельному мастеру Лероа и своему первому корабельщику Измаил-Аге за медлительность в работах. Мешал делу и затянувшийся конфликт между верховным визирем и капудан-пашой.

Тем не менее, туркам удалось к этому времени создать достаточно сильный флот, состоящий из 33 линейных кораблей, 15 фрегатов и шебек, 3 бомбардирских кораблей, 6 галер и 12 кирлангичей, которые уже были готовы к выходу в Чёрное море.

«ПУТЕШЕСТВЕННИКИ»

На северной стороне Черного моря россияне неимоверными усилиями пытались нагнать турок в численном составе флота. На херсонских верфях кипела работа, результаты которой стали уже осязаемы. Образование Черноморского адмиралтейского правления положительным образом сказалось на успехах в строительстве флота. Он рос численно и обустраивался в новой базе.

Слухи о растущей морской мощи России на юге поползли по всему миру. Всем стало чрезвычайно любопытно узнать, что же там происходит. А потому в полуденный край потянусь так называемые путешественники с целью обозрения новых российских приобретений, а заодно и чтобы «пронюхать» о составе и состоянии войск и флота. Императрица с князем Потёмкиным не препятствовали «путешествующим», зная, что вскоре их сведения окажутся на столах британского, прусского и французского монархов.

Почти одновременно в 1786 году туда направились некая английская путешественница Элизабет Кравен и воспитатель П. А. Строганова (с 1779 по 1786 гг.), француз Шарль Жульбер Ромм (впоследствии один из деятелей Французской революции). На следующий год началось настоящее «паломничество» иностранных визитёров, из которых нам представляются весьма интересными письма графа де Людольфа.

Очаровательная 36-летня миледи Кравен ещё в начале года прибыла в Петербург, где была удостоена аудиенции Екатерины II и внимания князя Потёмкина, о котором она написала: «Я везде его вижу; он очень скромен и весьма почтителен к дамам». О истинных намерениях сей особы можно судить по её первому же письму из Херсона, написанному 12 марта: «Мне должно, да и хочется, осмотреть верфи сего города и укрепления, которые будут делать по новому плану, данному Г[осподином] полковником Корсаковым».

Повсюду её сопровождали первые военные и гражданские чины, и давали ей практически всю информацию. «Не забуду ласки и учтивости русских офицеров, — писала она, — которые дали мне карты полуострова, и все те сведения, какие я только желала знать».

Из её путевых заметок любопытным оказалось описание Севастопольской бухты:

«Удивительные и странные берега представляют гавань совсем не похожую на те, какие прежде сего видела. Пристань вдоль по берегу моря между двумя такими высочайшими горами простирается, что Слава Екатерины самый большой корабль в Российском флоте, который стоит здесь на якоре, за нею не виден; потому что берег выше флюгера, привязанного на конце главной мачты. Место это так глубоко, что корабль едва достает дна. Все европейские флоты могут быть в безопасности от бурь и неприятеля в гаванях, и в таких натуральных пристанях, которых здесь очень много. Довольно бы было двух батарей, которыми можно укрепить устье с одной стороны, чтоб потопить те корабли, которые осмелились бы в них пройти; а естьли бы они находились со стороны моря, то воспрепятствовали бы войти флоту». Недурно для простой путешественницы…

Интересными кажутся и её откровенные мысли об использовании территории столь благодатного края: «Признаюсь, весьма бы желала, чтоб аглинское селение завело здесь фабрики моего отечества. Оно обогатило бы эту страну, особливо бы на этих берегах безопасную и знатную торговлю».

13 апреля леди Кравен покинула Севастополь, отправившись в Константинополь на специально выделенном для этой цели фрегате. Граф Войнович лично проводил её из гавани на своём катере, чем заслужил лестный отзыв и пожелание «оказать в скором времени на море свою храбрость».

Вслед за ней в Новороссию прибыл Шарль Ромм. Маршрут его следования проходил по Днепру от Киева до Херсона, и затем сухим путём до Севастополя. Исследовательский ум сего любознательного иностранца оставил нам немало довольно интересных свидетельств и описаний. Прежде всего, это касается Херсона:

«Херсон — город еще только строящийся; он расположен на правом берегу Днепра в 25 верстах от так называемого лимана. Г-н Корсаков, изучивший за границей все виды инженерного дела, руководит всеми работами в этом городе. Он, так сказать, полностью переделал все укрепления, за исключением цитадели; найдя, что полигон слишком велик по сравнению с дальнобойностью ружей, он его сделал меньше, но для того чтобы не убавлять соответственно фланги, укоротил куртины…

Войска размещены в землянках, корабли строят в самом городе. Мы видели 46-пушечный фрегат и другой — с 66 пушками корабль, которые будут спущены недели через 3; на той же верфи находится еще один фрегат 40 пушечный. В этом месте Днепр имеет 12 футов глубины. Однако же, чтобы спустить суда в море, приходится пользоваться камелью. Это тем более затруднительно, что течение здесь очень слабое, часто дуют встречные, очень сильные ветры и для проводки судов галер не хватает. Для перевозки больших деревянных свай г-н Мордвинов приспособил очень высокие колеса, к оси которых привязывают сваю. Это недурной способ.

Складов для леса здесь нет, и лес валяется в беспорядке на улице. Лес выписывают из Польши, он обходится по 29 коп. за пуд. В кузницах употребляют каменный уголь, который покупают по 39 коп. за пуд; прежде употребляли древесный, за который платили по 67 коп. за четверть.

Г-н Корсаков, которому приходится руководить 39 различными очень важными видами работ, хочет снабдить город хорошей водой; с этой целью он велел вырыть довольно глубокие колодцы, вода из которых будет стекать в один общий бассейн, предварительно профильтрованная через песок или гравий, для чего ее будут пропускать через кессон, на две трети наполненный гравием, так, чтобы у нее не было другого выхода, кроме бокового отверстия в нижней части кессона.

Он насадил в городе и отчасти на принадлежащей казне даче, в 3 верстах от последнего, приблизительно 20 тысяч фруктовых и других пород деревьев, вывезенных из Польши, Крыма, Турции, Воронежа. Доставить их взялся один подрядчик на условии оплаты лишь за те деревья, которые примутся. Эта дача предназначена стать местом общественных прогулок. Ресторация и музыка по воскресеньям и праздникам будут служить приманкой для свободных горожан; несомненно, для них это явится большой усладой».

Любопытными оказались свидетельства Ромма о его встрече с местным архиепископом Евгением *, из которых явствует, что человек этот был, скорее, учёным-экуменистом, нежели православным пастырем.

Примечательными оказались заметки Ромма и о Севастополе, Херсонесе и Инкерамне:

«Это, бесспорно, самый красивый и большой в Европе порт… он принимает в себя быструю и довольно широкую речку Инкерман. Она впадает между 2 скал и продолжает течь среди бассейна такой же ширины, что и порт, и окруженного на протяжении от 2 до 3 верст такими же каменистыми холмами.

Таким образом, можно предположить, что залив, образующий нынче Севастопольский порт, в прежнее время простирался до обеих скал, о которых я упоминал; теперь часть его занята высыхающими по летам болотами. В устье реки встречаются мели, делающие эту часть порта недоступной для морских судов. Считают, что, помимо небольших бассейнов, в самом порту суда могут стоять на якоре на протяжении 3 или 4 верст.

Находящийся в настоящее время в порту флот состоит из 3 линейных кораблей и 30 фрегатов. Есть там и несколько торговых судов. Последний бассейн, ближайший к древнему Херсонесу, предназначен для приходящих с запада судов, которые ставятся в карантин. Порт этот мог бы считаться вполне хорошим, но ему не достает рейда. Выходя из него, суда оказываются в открытом море, на глубине в 30 морских сажень, так что неприятельский флот, благоприятствуемый хорошим ветром, легко может запереть в порту самый многочисленный флот.

Черви и ракушки сильно вредят русскому флоту. Суда покрываются таким чудовищным количеством устриц и других ракушек, что становится затруднительным маневрировать ими. Черви истачивают дерево внутри, между тем как с обеих сторон доска остается по виду нетронутой. Это насекомое (?), причиняющее вред судам во всей Европе, не поддается воздействию ни одного из применявшихся до сих пор против него средств.

От обшивки судов медью пришлось отказаться, так как она дорога и не вполне отвечает цели; пробовали применять состав из смолы, толченого кирпича и пороху, потом, найдя нужным его усовершенствовать, стали изготовлять его из одной только смолы, вара, серы и сала, которое должно помешать устрицам прицелиться к подводной части судна. Здесь, однако же, считают, что самое лучшее из всего, до сих пор придуманного, — это обжигать на толщину пальца подводную часть судна, что следует повторять с новыми судами ежегодно, и лишь каждые 2 года со старыми, которые служат 5−6 лет. Это значило бы допустить, что старое дерево менее поражается червями, чем новое, и, следовательно, русский флот так страдает от этих насекомых лишь потому, что на него идет молодой или недостаточно выстоявшийся лес. Возможно также, что дерево, постепенно пропитавшейся солью, тем самым уже защищено от червоточин…

Граф Войнович сопровождал нас в своей шлюпке в поездке к развалинам древнего Херсонеса. Этот город был расположен на самой западной точке порта, при выходе из него в море. Развалины этого знаменитого поселения были столько раз перерыты г-ном Макензи, в поисках античных монет и каменных плит, из которых строят новый город, что путешественник находит там лишь груды камня. Пощажены были только одни ворота, которые, по преданию, были сооружены с тем, чтобы устроить спускную решетку. По обеим сторонам этих ворот находились 2 башни, разрушенные теперь до основания. В них-то и нашли больше всего медных и серебреных монет разных народов.

За пределами городской черты лежит небольшой холм, а вокруг него по склону, обращенному к морю, было обнаружено огромное количество высеченных в скале гротов; среди них находится водоем, вход в который очень затруднителен… Вода чудесная и, возможно, предназначалась для снабжения города. Исходя из общего вида местности, нельзя не признать здесь места где, как указывает история, происходило крещение Владимира…

В глубине залива стоит крепость Инкерман. Это место замечательно гротами, высеченными в скалах. Слева от реки очень высокая скала, совершенно отвесная. Такое природное ее расположение как будто приглашало выдолбить пещеру, как-то было сделано в Херсонесе. Действительно, и здесь на одном уровне с равниной, вы видите обширные гроты. Повыше, за поворотом, против крепости, на высоте от 12 до 19 футов, видна галерея, ведущая к церкви греческого вероисповедания, в которой вы еще различите место алтаря; - „жертвенник“; на своде и на стенах едва виднеется почти неразличимая живопись. Видно также несколько славянских букв на дверном перекрытии — справа, при входе. Пониже крепости, справа от речки, другая церковь; при ней небольшое помещение, похожее на монастырский рефекторий, по-русски „трапезная“. Церковь эта небольшая, но лучше сохранилась и луч ше построена, чем первая. Вокруг нее, на уровне основания свода, тянется карниз с лепными выступами. Алтарь — полуциркульный, с полукруглыми же ступенями. В том месте, где был иконостас, можно еще различить царские врата… Эти церкви с несомненностью указывают на существование в былое время монастырей в незначительном расстоянии от города… Херсонес и Инкерман не единственные места, где древними были выкопаны пещеры; они встречаются также и вокруг малых бассейнов порта и, в частности, около бассейна „Слава Екатерины“, названного так по имени первого русского корабля, построенного в Херсоне. Эти гроты стали теперь складами и жилищами матросов. Нельзя воздержаться от предположения, что гроты эти — дело рук многочисленного народа мореплавателей, который, живя в стране, лишенной леса, принужден был либо строить из камня, либо же рыть себе жилища в скалах».

После посещения Крыма Ш. Ж. Ромм прекратил свою воспитательную деятельность в России и поспешил на историческую родину, где, примкнув к лидерам революции, вскоре стал профессором навигации Морского училища и корреспондентом Парижской академии наук, специалистом по строительству и применению флота.

Вскоре после отъезда господина Рома, в Севастополь прибыла команда разбившегося о скалы корабля «Св. Александр», член экипажа которого — доктор Дримпельман оставил свои заметки и об этом городе:

«Севастополь расположен в каменистой, вовсе не имеющей приятных или величественных видов местности западной Тавриды. Еще менее можно найти в нем замечательных памятников древнегреческой архитектуры, хотя торговля греков во все времена, с тех пор как они являются в истории, была весьма значительна в так называемом Херсонесе Таврическом. Только знаменитая морская гавань, которою Севастополь должен гордиться и в которой со времени владычества русских имеет свое пребывание военный Черноморский флот, замечательна своею обширностью и безопасностью. Гавань состоит из трех бухт и окружена высокими каменными горами, которые лишь на вершинах своих скудно покрыты плодородною землей; слой ее при подошве и в промежуточных лощинах достигает толщины пяти футов и в изобилии производит разного рода кормовые травы. Город в то время не имел улиц; а дома, магазины и другие постройки, исключительно деревянные, были разбросаны между скал. Меня особенно интересовала здесь вырытая в скале пещера, находившаяся в конце гавани и лучше других, ей подобных, сохранившаяся. Камень, в котором ископана сия пещера, имел в основании сто десять футов, высота простиралась наверно более 80 футов. Масса его состояла из шифера, известняка и еще какой-то раковинной породы, в которой попадались окаменелые рыбы, жабы, лягушки и т. п. Такая масса легко уступает долоту и молоту; жилище, в котором я мог ясно различать некоторые комнаты, лестницы и ходы, было устроено в этой скале наверно еще в те времена, когда Византийские императоры владели северным берегом Черного моря. Посреди грота находилась довольно обширная часовня, в которую проникал слабый свет чрез отверстия, сделанные под крышею. На потолке еще видны следы вырезанного креста, из чего можно заключить, что обитателями этой пещеры были греческие монахи, которые часто вели отшельническую жизнь. В позднейшие времена татары, как враги христианского символа, уничтожили крест, или губительное время истребило его, так что, когда я посетил эту пещеру, от креста оставались уже только ничтожные следы».

В следующем 1787 году, перед приездом Екатерины в Новороссию, туда был вызван и русский посол в Константинополе Я. И. Булгаков, который 14 апреля отправился по морю в Севастополь. Вместе с ним отплыл и один из иностранных дипломатов — некий граф де Людольф, воспоминания которого для нашего читателя не столь широко известны в сравнении с записками лиц, непосредственно сопровождавших русскую императрицу. Особую пикантность этим воспоминаниям придаёт его откровенно недружественное отношение к России.

19 апреля корабль русского посла бросил якорь в карантинной бухте Севастополя, откуда и начинается повествование Людольфа:

«Командир флота, граф Войнович, явился встретить г. Булгакова и заявил нам, что мы должны пробыть в карантине пять дней. Граф показался мне человеком любезным; он свободно говорит на нескольких языках, и приобрел себе такую репутацию, которая естественным образом доставила ему и тот пост, который он занимает, и знаки орденов Св. Владимира в Св. Георгия. Местечко, где мы стали на якорь, предназначено для карантина, но оно не только совершенно пустынно, но даже не позаботились о том, чтобы возвести там какие бы то ни было строения, так что, если не спать под открытым небом в крайне холодные и вредные для здоровья ночи, приходится довольствоваться пребыванием на корабле. При нашем прибытии мы нашли приготовленные на земле две палатки, но все предпочли остаться на корабле, где мы очень удобно устроились. Нам предоставили свободу сколько угодно гулять по окрестности, с тою, однако, предосторожностью, чтобы нас сопровождал карантинный офицер для отстранения от нас всех. Предосторожность довольно излишняя, потому что за исключением нескольких солдат, приставленных к нам для нашей безопасности, нигде не встретишь ни одной живой души. Здесь находился древний город Херсонес, развалины которого покрывают довольно значительное пространство; уцелевшие еще стены сложены из тесаного камня, который ежедневно выламывают для постройки новых домов в Севастополе, которые не будут иметь ни красоты, ни прочности прежних строений. Мне трудно дать вам точное подробное описание этого древнего города; покрываемое все пространство представляет собою зрелище всеобщего опустошения, а окружающие его окрестности в настоящее время представляют собою не более, как обширную дикую пустыню, покрытую развалинами и обломками.

Куда ни глянет взгляд не видно ни одного жилища, ни одного дерева. И по морским берегам и даже внутри страны есть глубокие обширные пещеры; первые, по всей вероятности, вымыты водой и, по-видимому, море некогда покрывало всю эту местность, на это достаточно указывают замечаемые всюду обломки морских судов; пещеры же внутренние, по-видимому, сделаны рукой человека, во многие из них ведут высеченные в утесе ступеньки; в некоторых пещерах есть колонны, поддерживающие своды; в других встречается узкая окружающая их эстрада. Пещер этих очень много и некоторые из них между собой сообщаются. Не знаю, для чего они могли служить прежде, в настоящее же время в них складывают находящиеся в карантине товары. Точно также пещеры эти являются единственным обиталищем для тех, кто не желает жить на корабле. При раскопках в развалинах Херсонеса найдено множество медалей Александра Великого, некоторых римских императоров и Русского царя Владимира Первого, явившегося сюда в 988 году, чтобы креститься. Он женился на дочери Константинопольского императора Анне, а дочь его внучка Ярослава в 1051 году вышла замуж за Генриха I французского.

На днях я дошел, гуляя, до большого Севастопольского порта, находящегося на расстоянии нескольких верст от этого местечка. Я был поражен красотой порта; я видел только некоторую его часть, где несколько военных кораблей стояли на якоре в бухтах, из которых каждая представляет собою обширную, вполне защищенную гавань. Вход в главный порт очень узок, и хорошая батарея в состоянии защищать его от всякой морской атаки. Никак нельзя назвать городом две длинные улицы, состоящие из офицерских, матросских и солдатских бараков, с маленькою церковью, несколькими магазинами и адмиралтейством; почти все строения здесь покрыты соломой. На здании адмиралтейства отразилась та поспешность, с которою старались всему придать вид великолепия и важности, заметно, что здесь трудно было справиться с постройкой за отсутствием средств. Вид этого порта был бы великолепен, если б окружающие его холмы были заселены, возделаны и покрыты лесом. Съестные припасы для эскадры, как-то: мука, сухари, соленое мясо, с большими издержками привозятся сюда из России, а некогда столь густо заселенный и столь плодородный Крым не в состоянии кормить остающихся в ней немногочисленных жителей; здесь всего мало и все здесь страшно дорого, дрова доставляются сюда более чем за двадцать, за тридцать верст. У нас были блюда, состоящие из рыб различных сортов; я назову вам некоторые из них, которых у нас нет в Леванте; это осетрина и судак, очень нежные рыбы, которые в большом количестве ловятся зимой и которые несравненно реже попадаются в это время года.

В здешней местности существует всего один огород, впрочем, крайне бедный; здесь есть цикорий и в большом количестве дикая, довольно толстая, но горькая спаржа, которые и заменяют, собою всякие другие овощи».

Выйдя 24 апреля из карантина, граф Людольф продолжил своё описание:

«Вот мы и вне карантина; я не скажу, чтобы мы вздыхали о том, чтоб он поскорее кончился, потому что он продолжался всего пять дней, которые мы провели весьма приятно, не будучи нисколько стесняемы в наших прогулках. Сегодня нас окончательно выпустили на свет. Губернатор Крыма и его брат генерал Каковкий (Каховский. — Авт.) приезжали после, чтобы видеться с г. Булгаковым; они его старинные друзья. Нам очень хвалили губернатора, он действительно весьма любезен, очень образован и легко изъясняется на нескольких языках. Младший его брат-генерал, главнокомандующий и в его ведении находится военная часть; он говорит только по-русски, весьма плохо по-немецки, и крайне резок. Господ этих сопровождал граф Войнович и часов в 11 мы сели в его шлюпку, которая и отвезла нас в Севастополь, где мы и поехали к нему. Домик у него хотя и невелик, но довольно удобный; он был выстроен в английском вкусе покойным адмиралом Макензи и готовился для императрицы; за то это единственный дом, в котором возможно жить. После обеда г. Булгаков уехал с братьями Каковскими, чтобы переночевать в 10 верстах отсюда в имении князя Потемкина. Мы воспользовались этим промежутком времени, чтоб осмотреть город и сделать несколько визитов. Все домики офицеров построены матросами их кораблей. Мы не рассчитывали найти в них особенного великолепия, и рассчитаны они не на вечность. Все они построены из развалин древнего Херсонеса. По окончании визитов, мы взяли шлюпку и объехали порт; я полагаю, что нигде природа не устроила бассейна, который возможно было бы сравнить с этою гаванью. Длиной она в семь верст, совершенно защищена, а глубина ее, нигде не изменяющаяся, всюду достигает десяти сажень. Корабли первого ранга стоят на якоре у самого берега, и каждый корабль имеет свои особенные казармы и свои магазины для провианта и боевых запасов, и нас заверяли, что все находится в таком хорошем порядке, что одного дня достаточно для вооружения и экипировки всей эскадры. Русский двор понимает все значение этого порта и серьезно помышляет о том, чтобы поставить его вне возможности всякого оскорбления. Будет построен город и при входе в него сооружены две батареи, затем верфь и главный арсенал для флота. Херсонская верфь, которую находят слишком дорого стоящею и подверженною многими неудобствами, будет оставлена. Таганрогская верфь на Азовском море будет также преобразована. Князь Потемкин даже заявил, что он желает совершенно уничтожить этот город и перевести все его население в какое-нибудь другое место. Однако я не думаю, чтобы план этот осуществился, потому что город этот во все времена имел большое значение для торговли, был рынком для сбыта всех произведений Астраханской губернии.

Дон чудесным образом облегчает сюда доставку товаров. Из этого города вывозят рожь, сало, смолу, полотна, водку, лесной строительный материал, масло и проч. В этой стране ежедневно являются новые планы; они могут быть лишь вредными, если они не выполняются с мудростью и если они не представляют собою никакой действительной пользы; но я замечаю, что особенно в данную минуту это есть наиболее обильная подобными проектами в мире страна. Вот каково состояние морских сил России на Черном море:

В Севастополе: 3 линейных корабля с 66 пушками.

2 фрегата……………… 50

10 фрегатов…………. 40

4 корвета……………… 24

В Таганроге:

4 фрегата……………… 40

В Херсоне:

1 линейный корабль…….80

1…………………………. 66

1 фрегат……………………….50

Итого 26 судов.

Все эти суда плохо вооружены, комплект экипажа далеко не полон. Каждый линейный корабль должен иметь 550 человек экипажа и 120 человек солдат, но количество матросов и флотских солдат не полно; в настоящую минуту общее количество доводят до 6.000 человек. Все это крестьяне, которых набирают в различных частях империи: кое-как здесь стараются обучить их военным упражнениям, а так как в этой стране все преувеличивают, то меня уверяют, что по доброте они превосходят матросов всех прочих европейских держав. Поверить этому было бы довольно трудно, потому что возможно ли сравнить взятых в известном воз расте прямо от сохи людей, которые видят море только при некоторых производимых каждое лето в окрестностях Крымских берегов эволюциях, возможно ли их сравнивать с матросами европейских морских держав, которые с самого нежного детского возраста упражняются на море? В состоянии ли они приобрести ту силу, ту ловкость, которые приобретаются только упражнениями? Я не думаю, чтоб эта толпа флотских офицеров имела бы больше способности, потому что если б это было так, то для морской службы не старались бы по преимуществу пред другими иностранцами набирать англичан. Русские матросы получают в год 12 рублей жалованья и две полные пары платья; когда они находятся на службе, они получают 1,5 фунта сухарей в день; две чарки водки, суп с солониной утром и вечером и фунт масла и муки на неделю. Но их ни нисколько не берегут; их заставляют без устали работать, исполнять все общественные работы. Если их доля представляется лучшею при сравнении с участью простых солдат, то как тем, так и другим нечто хвалиться правительством. Все пушки большею частью льются в Москве, сперва они перевозятся в Херсон, а оттуда сюда. Кроме того, каждый корабль имеет свои бронзовые пушки; из них бросают в неприятеля большие чугунные ядра, наполненные горючим веществом, которое зажигает все, куда оно попадает и даже не гаснет в воде. Вещество это горит очень жарко и распространяет одно из самых ужаснейших зловоний. Русские претендуют на то, что только им одним и известен секрет этого состава; я полагаю, что это нечто вроде греческого огня. Невозможно удержаться от содрогания при мысли, что не перестают постоянно умножать средства разрушения. Человечество должно было бы издать закон для сокращения уже существующих средств разрушения. Но это желание, которое честолюбие царей будет всегда обращать в ничто! — Весь материал, снасти, огонь, все боевые запасы точно также привозятся из России; здесь еще не устроено никаких фабрик. Русские, насколько только возможно, стараются составлять себе иллюзии и скрывать, особенно от иностранцев, печальное положение вещей; тем не менее, трудно не видеть, насколько Русская империя тяготится этим отдаленным завоеванием.

Императрица, питающая неутолимую жажду к славе, желает, чтоб ежегодно на Черном море строилось по четыре линейные корабля. Но сообразила ли она, что это стоит? Подобного рода учреждение требует большого количества расходов, чем может выдержать Россия и задержать успехи этого рождающегося флота. Меня уверяют, что экипированный корабль обходится более чем в 500 тысяч рублей. Мне было трудно точно узнать, сколько стоит казне содержание этого флота в виду того, что стараются скрывать истину особенно от чересчур любопытных иностранцев, к которым обыкновенно относятся подозрительно. Мне не позволили снять копии с плана порта, который мне показывали; тем не менее, мне удалось начертать его во время различных моих прогулок. Воздух не плох при настоящем состоянии города, но у самого порта впадающая в него река Инкерман составляет зловонное болото, которое отравляет здесь воздух летом. Целый полк стрелков, стоявший здесь лагерем в прошедшем году, сделался жертвой этого воздуха. За отсутствием населения и культуры множество других местностей Крыма находится в точно таком же состоянии. Севастополь был едва известен во время владычества татар, а русские уверяют меня, что когда они явились для поселения сюда, то нашли здесь всего несколько рыбачьих хижин».

Чтобы у читателя было более полное представление о Севастополе того времени, представим и описание севастопольского старожила:

«В 1783 году контр-адмирал Меккензи начал строить порт. Близ берега заложил дом, превращенный во дворец для императрицы, рядом — каменную пристань, рядом был дом капитана 1 ранга Тизделя.

Церковь Св. Николая была маленькая. Против церкви были угловые дома подрядчика черноморского департамента купца Экзаменовского и корабельного мастера Юхарина, за ним дом капитан Севастопольского порта Доможирова, а за ним — Ушакова. За домом Ушакова несколько греческих и русских лавочек, а против них пекарни. Все это составляло нынечную большую улицу и в том заключался весь город.

В корабельной бухте, на узком мысе, была казарма Св. Павла, почему и мыс принял название Павловского; на другом мысе, в той же бухте, был выстроен графом Войновичем домик, близ берега для морских офицеров, с хорошо обделанною пристанью, рядом с пристанью корабля Слава Екатерины; в этом домике была после гауптвахта военной гавани; над ним на возвышении горы в самой пещере сохранялся порох для кораблей, а внизу, по набережной корабельной бухты, были две казармы корабля Слава Екатерины и фрегата Нестор, более никаких».

Переходя к описанию Херсона, вернёмся к заметкам графа Людольфа, прибывшего туда с Булгаковым 1 мая:

«Вы без сомнения думаете, друг мой, что Херсон пустыня, что мы живем под землей; разуверьтесь. Я составил себе об этом городе такое плохое понятие, особенно при мысли, что еще восемь лет тому назад здесь не было никакого жилья, что я был крайне поражен всем, что видел. Этот город, построенный на берегу Днепра, находится на расстоянии двадцати пяти верст от моря. Первый его камень был положен после последней войны; нельзя было выбрать более плохого пункта для торговли, потому что местечко это окружено островами и низинами так, что суда известной величины принуждены останавливаться за шесть миль ниже в Глубокой, где приходится выгружать товары, которые потом везут сухим путем или на плоскодонных лодках. Воздух, вследствие окружающих город болот и стоячих вод, летом бывает наполнен зловонием. Не взирая на все эти суровые стороны, князь Потемкин, стремившийся содействовать осуществлению желания императрицы иметь город на Черном Море еще до того времени, как было задумано овладение татарскими провинциями, бросил на учреждение здесь города семь миллионов рублей. Город этот, выстроенный вдоль реки, должен быть около семи верст длиной. То, что называется кремлем собственно и есть самый город, он возвышается в самом центре, а по обе его стороны расстилается военное и купеческое предместья. Военное предместье лежит к северу от кремля и заключает в себе казармы составляющих гарнизон города полков, дома офицеров, магазины, госпитали и проч. Казармы, называемые землянами, все выкопаны в земле и покрыты камышом, промазанным глиной или известью, но построены они в строгом порядке, а улицы все проведены по веревочке. Предместье это занимает весьма обширное пространство, и живут в нем только одни солдаты. Каждый полк имеет свои особые казармы, свою церковь, свои магазины и свой госпиталь. В каждом отделении есть своя печка для печения хлеба, и в каждом отделении живут по двадцать человек солдат, которые спят вдоль стен на нарах из камыша. Эти подземные жилища чрезвычайно сыры и весьма нездоровы. Удушливый воздух здесь еще более смраден вследствие испарений живущих здесь людей, которые не грешат излишнею чистоплотностью. Количество солдат, составляющих гарнизон Херсона, достигает двадцати пяти тысяч человек кавалерии и пехоты. Мне сказали, что в настоящую минуту для безопасности императрицы численность гарнизона более чем удвоена, и что теперь в городе и его окрестностях насчитывается около шестидесяти тысяч человек солдат.

По-видимому, здесь очень тревожатся операциями турок в Очакове. На Буг двинут большой корпус для наблюдений, а князь Потемкин отправил г. Лошкарева с подарками к паше в Очаков.

Русские солдаты получают семь рублей жалованья в год и по два фунта черного хлеба в день; они кормятся соленым мясом и рыбой, которою изобилует река и которая здесь не почем, но рыба здесь очень вредна. Вода здесь очень плохая и потому солдаты делают себе питье из распущенной в воде муки, питье это называется квасом. Квас кисловат и не думаю, чтоб он был вреден, ибо составляет прекрасное противо-скорбутное средство.

Я был поражен ужасною субординацией, которой подчинены солдаты; полагают, что субординация эта и составляет могущество России. Еще более был я поражен тупостью и нечувствительностью русских солдат и крестьян. Солдаты в Херсоне без устали исполняют общественные работы, они строят дома, казармы, содержат укрепления, возят камень, отправляются к реке за камышом, который здесь употребляют, вместо топлива и т. д. При резке камыша они обыкновенно находятся по пояс в воде и затем возвращаются в свои подземные жилища, где не имеют возможности ни переодеться, ни обсушиться, за то и смертность между ними очень велика. Военные госпитали, которые я посетил, чисты и каждый солдат здесь имеет отдельную койку. Сопровождавшие меня сюда офицеры выражали свое удовольствие по поводу того, что в это самое нездоровое время года на каждый полк оказывается не более 200 человек больных.

В купеческом предместье есть много хороших каменных домов генералов и иностранных купцов, имеющих большие магазины для своих товаров. Улицы широки и на них оставлены площади, которые рассчитывают украсить лавками. В уже существующих лавках имеются только мелочные железные товары, да некоторые предметы роскоши, продаваемые по страшно дорогой цене, правда, платимая за иностранные товары высокие пошлины до такой степени возвышают их цену, что только крайняя необходимость может заставлять покупать их. Не взирая на стеснения и многочисленные пороки, которыми кишат торговая часть, город этот со временем может иметь некоторое значение, до сих пор весы склоняются в его сторону. По-видимому, императрица намерена посвятить этому городу все свое внимание. Сбираются обнародовать новые постановления, чтобы поставить вещи на лучшую ногу и ободрить торговлю, которая идет крайне вяло. Свобода по отношению к торговле несравненно лучше, чем самые мудрые регламентации, потому что купцы несравненно более правительства понимают, что для них полезно и прибыльно. Так как Порта даровала свободное плавание в Черном море двум императорским дворам, то торговлю здесь и производят лишь суда под этими двумя флагами.

Австрийские суда находятся под управлением одного Левантского учрежденного в Триесте общества, получившего различные преимущества от императора. Суда эти большего частью плывут пустыми в Галац на Дунае, где они и забирают груз, состоящий изо ржи, вина, табака и прочих произведений Венгрии и Трансильвании. В Херсон они доставляют произведения австрийских фабрик: сукна, полотна, железные и медные товары, водку и т. д., а взамен того берут там железо, коноплю, снасти, москательные товары и продают их в Турцию и по средиземноморскому побережью. Суда под русским флагом большею частью принадлежат греческим или французским купцам, имеющим магазины в Херсоне, потому что не существует ни одного собственно русского судна и иностранные суда, в количестве 110, получают русский флаг в русском отделении иностранных дел в Константинополе. Предметы вывоза, предоставляемого херсонской торговле, идут из Польши и южно-русских губерний, это масло, икра, воск, канаты, веревки, кожи, конопля, свечи, рыбный клей, рыбьи зубы, всевозможная соленая и сушеная рыба, овощи, сало, мыло, табак, китайский чай, якори, семя, меха, парусина, войлоки, циновки, сафьян с татарских фабрик и т. д.

Вывоз всех этих, различных предметов в прошлом году доставал сумму в 735.117 рублей.

Предметы ввоза из различных частей Европы состоят из миндаля, всевозможных ликеров из Англии, Франции и Италии, водки, французских сукон, шелковых чулок, ниток и шерсти, различных шелковых, шерстяных и бумажных матерей, сухих фруктов, сыров, фарфора, жидких масел, южных трав и других аптекарских и москательных товаров, кисеи, оливков, лимонов, апельсинов, рыбы, пряностей, солений, курительного табака, вин из Архипелага, Италии и Франции, всего на сумму 480.977 рублей. Таким образом, польза торговли с Херсоном выражается в сумме 254.140 рублей.

Ни одно деревцо само по себе не растет в окрестностях Херсона, представляющих собою лишь обширные, пустынные и бесплодные равнины.

Домохозяева обязаны сажать перед домом и вдоль улиц ивы, которые очень хорошо принимаются. На расстоянии 5 верст отсюда находится большой сад, именуемый „садом императрицы“, в нем 80 тысяч всевозможных плодовых деревьев, которые процветают.

Так как город не мощен, то пыль здесь нестерпимая. Берега Днепра изобилуют мелким камнем, перевозка которого стоила бы очень дешево, но он порист и может быть слишком мягок. Крепость очень правильна и очень велика, она земляная, но в случае нападения может держаться, так как она окружена двойным рвом и крепким палисадом. Над крепостью находится цитадель, командующая адмиралтейством. Здесь находится только что построенный дворец императрицы и магазины адмиралтейства. На берегу Днепра находится верфь. Здесь выкопано 5 бассейнов для постройки такого же количества судов; для той же цели копаются еще 12 бассейнов. В настоящую минуту работают над тремя судами, которые должны быть окончены к приезду императрицы. Киль 80-пущечного корабля был положен в январе, а теперь надобно еще всего несколько дней для завершения его постройки.

Херсон имеет около 3.000 жителей, большинство из них ремесленники, торговцы и крестьяне. Крестьяне здесь живут не земледелием, ибо во всех окрестностях весьма мало возделанной земли, а занимаются весьма прибыльным извозом, доставляя издалека, особенно из Польши, муку и прочие съестные припасы.

Полицейская часть здесь очень плоха, никто не безопасен даже в своем собственном доме. Здесь столько несчастных, влачащих самое жалкое существование, что нет ничего удивительного в том, что ежедневно приходится слышать о воровстве, грабежах и даже иногда об убийствах.

Никто, как мне показалось, не доволен здесь городом, всякий судит со своей личной точки зрения. Негоцианты недовольны плохим положением Херсона, отсутствием ободрения со стороны правительства, его небрежностью, местными неприятностями, обманами, грабежами, совершающимися безнаказанно. Действительно, трудно составить себе понятие о проникших сюда всяких злоупотреблениях. Петербург слишком далеко, чтобы возможно было добиться правосудия, а это-то и ободряет злоумышленников, которых можно встретить даже в карантине, где совершается множество нелепостей. Здесь есть главнокомандующий войсками, в ведении которого находятся также и гражданские дела, это г. Самойлов, племянник князя Потемкина и кавалер многих орденов. Все дела в последней инстанции должны решаться в Петербурге. Человек этот обязан своею карьерой своему дяде, он не обладает требуемыми для его поста способностями, весьма мало образован, но весьма деятелен. Вторым по своему положению лицом здесь является князь Вяземский, племянник министра финансов. Он путешествовал по многим частям Европы и путешествовал с пользой; он умен и выигрывает при более близком с ним знакомстве. Есть здесь еще несколько других генералов и офицеров генерального штаба, потому что здесь все военные, но я о них упоминать не стану. Я их видел у генерала Самойлова, мало кто из них говорит на иностранных языках, а вы знаете, что я не понимаю по-русски.

Я обедал у нескольких из этих господ, с которыми мог изъясняться лишь знаками и телодвижениями. Едят здесь весьма плохо, почти все холодное и очень грязно. Вина отвратительны и, по правде говоря, здесь трудно и достать хорошего вина. Этому стараются пособить устройством напитков из различных плодов. Квас и кислые щи делаются из муки, заквашенной в воде. Здесь есть хороший мед, вишневка, пиво, но к этим напиткам приходится привыкать насильно. Вода плохая, солодковатая и нездоровая, ее никогда и не пьют за столом. Общество вообще далеко не из самых приятных, потому что на всем отзывается военная субординация. Пред генералом никто не садится, если только он сам не прикажет сесть, точно также никто не решается говорить без его приказания, все неустанно следят за каждым движением своего начальника. Иностранцев вообще принимают очень хорошо, и мы можем только хвалить русское радушие».

Таким образом, уважаемый читатель получил достаточно полное представление о том, что представляли из себя Севастополь и Херсон к моменту прибытия туда Екатерины II.

ВЫСОЧАЙШИЙ СМОТР ЧЕРНОМОРСКОГО ФЛОТА

Вопрос о посещении императрицей Новороссии был решён еще в конце 1786 года. Формально это выглядело как одна из ряда её поездок по империи, но она имела гораздо более важное значение, чем все предыдущие, причём не столько с точки зрения внутренней, сколько внешней политики. В ходе её должен был решиться важнейший вопрос о союзе с австрийским императором в предстоящей войне с Турцией. Взяв с собой послов ведущих держав (граф Кобенцель — австрийский, граф Сегюр — французский и Герберт — великобританский), Екатерина II и князь Потёмкин собирались продемонстрировать всему миру как возросшую русскую военную мощь на Черном море, так и преимущества от развития там морской торговли.

К приезду Екатерины II на Днепре строилась целая флотилия для ее путешествия по реке. Самая роскошная галера «Днепр» предназначалась для императрицы, другая — «Буг» — для Потёмкина. Начальнику таганрогской верфи поручено было изготовить два парома для переправы через пороги во время следования к Херсону.

Известия о готовящемся путешествии Екатерины II насторожили Оттоманскую Порту. Еще в январе 1787 года она разослала повсюду фирманы, суть которых сводилась к следующему: «Державы дружественные и соседние одна с другою, следуя древнему обыкновению, должны наблюдать и примечать взаимные движения. И когда одна из них делает приуготовления, надлежит, чтоб и другая тоже чинила, дабы быть в положении равновесия и защиты. И как ныне оправдалось, что российский двор, который есть дружественной и соседний с империей оттоманскою, вверил от 40 до 50 тысяч войска генералу Потёмкину и, наименовав его фельдмаршалом (сераскиром), отправил на границы против Очакова и в Крым. А императрица российская, желая будущею весною осмотреть свои владения, прибудет со знатным числом войска в Херсон и в Крым. И как непредвиденное и безвремянное приближение к нашим границам помянутого генерала с тяжелым корпусом войск заставляет думать, размышлять и принять предосторожности».

В связи с этим турки решили подвести свои войска к Очакову и Измаилу, а также отправить на Чёрное море флот, состоящий из 22 кораблей и фрегатов, и с ним 10 тысяч янычар. Для командования флотом из Каира был вызван капудан-паша, находившийся там для усмирения бунтовщиков.

К наращиванию военных приготовлений Порту подталкивали и иностранные послы. Особенно старался новый английский посол, уверяя визиря в том, что как только Россия увидит твердость приготовления Порты, то сразу же отступится от всех своих притязаний.

В начале 1787 года началась знаменитая поездка русской императрицы в «полуденный рай». Путь на юг лежал через Смоленск, Новгород-Северский, Чернигов, Киев, а оттуда по Днепру до Екатеринослава и уже посуху — до Херсона.

Пышно обставленное путешествие вызвало много шуму как в России, так и в Европе, породив множество домыслов, легенд и сплетен о «потёмкинских деревнях». С большим вниманием и опаской следили за этим визитом и в Константинополе, считая, «что будто бы сие есть для взятия Очакова, в опасение того выставляя всякую ночь для объездов около города (Очакова. — Авт.) 400 человек».

Прибыв в Киев, Екатерина вынуждена была задержаться там из-за позднего ледохода на Днепре, откуда 22 апреля водным путём на семи чудесных галерах, блиставших шелками и позолотою, в сопровождении 80 иных судов отправилась в Новороссию.

В Киеве по рекомендации Потёмкина императрице был представлен принц Карл Никола Оттон Нассау-Зиген, обещавший устроить её встречу с польским королём Августом Понятовским. Сей принц, прозванный современниками паладином XVIII века, вырос и начал свою службу во Франции, был страстно предан военному делу и, стремясь к военной славе, предлагал свои услуги попеременно Франции, Австрии, Турции, Испании, Польше и, наконец, России. И ему была обещана важная должность в случае начала новой войны.

После порогов Екатерина II направилась в Кайдак, где произошла её встреча с австрийским императором Иосифом II, приехавшего под видом графа Фалькенштейн а, и был заложен камень в основание города Екатеринослав. Далее царственный караван продолжил путь сухим путём. В Херсон Екатерина II приехала в великолепной колеснице вместе с австрийским императором, Потёмкиным, иностранными послами, принцами Нассау-Зигеном и де Линем и множеством других важных особ.

Граф Сегюр вспоминал: «Херсон удивил даже иностранцев, бывших в свите Екатерины. Крепость почти совершенно оконченная, большие казармы, адмиралтейство с богатыми магазинами, арсенал со множеством пушек, два линейных корабля и один фрегат, совершенно готовые на верфях, казенные здания, несколько церквей, частные дома, лавки, купеческие корабли в порту — всё это свидетельствовало о неутомимой и успешной деятельности Потёмкина».

В описании дней пребывания Екатерины II в Херсоне вновь предоставим слово графу Людольфу:

«23 (2) мая, в день, назначенный для приезда императрицы, с 12 часов дня по всему пути, начиная от военного предместья и до дворца Государыни, на пространстве в три версты, был расставлен шпалерами гарнизон под командой офицеров различных полков, знамена были развернуты и музыка была наготове, чтоб играть. В 6 часов пушечный выстрел возвестил о прибытии ее величества; впереди нее ехали верхом, многочисленные конногвардейцы. Она подвигалась шагом среди рядов солдат, при восторженных кликах всего собравшегося ее видеть народа, при колокольном звоне и 101-пушечном выстреле, которым ей салютовала крепость. Государыня ехала в шестиместной карете. По правую ее руку сидел граф Фалькенштейн с князем Потемкиным, против неё помещались её фрейлина графиня Браницкая, посланник императора и флигель-адъютант генерал Мамонов. За каретой государыни следовало еще несколько карет, в которых находились дамы и кавалеры ее свиты. Согласно обычаю, прежде всего императрица вошла в церковь. Затем она проехала к адмиралтейству и отсюда проследовала в приготовленный для нее дворец. Некоторое время она пробыла в зале и затем в саду, потом удалилась во внутренние покои. Толпа собралась очень большая, но князь Потемкин позаботился о том, чтобы всех привести к порядку и мало-помалу все разошлись. Я был представлен и князю Потемкину, и графу Безбородко.

24-го (3-го мая) в 10 часов утра императрица появилась в приемном зале, и тогда я имел честь быть ей представлен точно так же, как и все находившиеся в Херсоне иностранцы. Придворный маршал князь Барятинский пригласил меня к столу императрицы.

Императрица и граф Фалькенштейн беседовали со всеми присутствующими, поочередно разговаривая с каждым и прогуливаясь с одного конца комнаты до другого. Стол в форме подковы был накрыт на сто кувертов в великолепной нарочно для сего случая выстроенной и с большим вкусом убранной зале. В глубине залы помещался оркестр во 160 человек музыкантов, считая инструменты и голоса. Инструменты состояли из различных величин труб, очень похожих на органные трубы. Каждый музыкант извлекает только один звук из своего инструмента, а все вместе производят великолепное впечатление. Эта музыка особенно хорошо аккомпанирует пению. Исполнялись прелестные пьесы. Оркестр этот принадлежит князю Потемкину, купившему его за 50 тысяч рублей у графа Румянцева. Вся эта труппа принадлежит и свите императрицы, а директором у них состоит знаменитый капельмейстер Сарти. Стол ее величества был обильно снабжен всем, что в состоянии доставить страна, но тут не было ничего чрезвычайного, ничего тонкого. Были очень плохие вина, но за то великое множество всевозможных русских напитков. После обеда императрица с графом Фалкенштейном и несколькими придворными объезжала город. Вечером было собрание, продолжавшееся до 8 часов.

25-го (4-го мая) императрица со всем двором отправилась обедать в деревню графа Безбородко Белозерку на Днепре в 20 верстах отсюда. До ее отъезда было собрание, около 11 часов императрица села в лодку в адмиралтействе. Вся дорога, по которой она должна была пройти к реке, была устлала красным сукном. При ее лодке находилось 14 человек роскошно одетых гребцов; над лодкой возвышался красный бархатный балдахин с золотыми галунами, внутри же все было обито и убрано самыми драгоценными константинопольскими и индийскими тканями. Все прочие лодки были менее великолепны, но все нарядны и чисты. Флотилия эта отплыла при громе артиллерийских орудий; она производила чрезвычайно красивое впечатление.

Часам к четырем вечера флотилия вернулась, и ее величество рано удалилась к себе.

26-го (5-го мая) я присутствовал при самом великолепном в мире зрелище, так как в этот день был назначен спуск военных кораблей. По моем приезде в Херсон, я не мог себе представить того, чтоб эти суда могли быть готовы к прибытии императрицы, но работали так усердно, что к назначенному сроку все было готово. 80-пушечный корабль был едва начат в январе, но так как не следует довольствоваться только одною внешностью, то я могу вас уверить, что и сейчас за ним еще есть работа на шесть месяцев, потому что все сделано только на скорую руку. Тем не менее, я был поражен прилагаемою ко всему деятельностью. Это страна вещей удивительных и я их всегда сравниваю с тепличными произведениями, только уж не знаю, будут ли они долговечны. В 11 часов утра мы явились ко двору; весь гарнизон был в парадной форме. Ее величество во флотском мундире в сопровождении графа Фалькенштейна и всего двора в парадных мундирах двинулась в путь пешком при залпах артиллерийских орудий и громе военной музыки всех полков. Весь путь царицы был устлан красным сукном. Ее величество спустилась на плавучую галерею, которая была прикреплена к лестнице и которая нарочно для сего случая была построена; она состояла из двух больших покоев, окруженных золоченою балюстрадой. В первом покое был накрыт стол с великолепным завтраком. Второй покой был великолепно меблирован самым богатыми константинопольскими и индийскими тканями. Здесь находился турецкий диван, то есть наложенные один на другой большие тюфяки из этих тканей, на нем было устроено нечто вроде трона с балдахином, украшенным тюрбанами, полумесяцами и страусовыми перьями. Все стены и колонны были вызолочены и отделаны самым изящным образом. Вся эта галерея была покрыта обширным навесом, обшитым золотыми и серебряными галунами и бахромой. Эта галерея помещалась между двумя кораблями. Рядом с нею находилась еще другая обширная галерея для дам и кавалеров свиты, она была самым удивительным образом убрана во всем, что есть самого красивого и самого богатого в отношении восточных тканей. Берега Днепра были покрыты несметною толпой, что придавало еще более интереса общему виду. Около полудня подан сигнал, и первый корабль поплыл при громе артиллерийских орудий и кликах всех зрителей. Менее чем в двадцать минут с тою же легкостью были спущены и два другие корабля. Император Иосиф и весь двор поздравляли императрицу с таким успехом. Государыня спросила у императора по-немецки о том, что он думает об ее хозяйстве? Но он ограничился тем, что ответил ей глубоким безмолвным поклоном, предоставив зрителям истолковывать по своему усмотрению это весьма двусмысленное выражение того, что он думает!

Ее величество назвала 80-пушечный корабль Иосифом II. Затем в галерее она допустила к своей руке начальников адмиралтейства и строителя, которому следует с каждой пушки по три рубля, которые ему и были вручены на серебряном блюде. Строитель русский и никогда не выезжал из своего отечества, но, по-видимому, он хорошо знает свое дело, потому что знатоки говорят, что корабли эти очень хорошо сооружены. Императрица воспользовалась этим случаем, чтобы сделать несколько повышений по службе и оказать различные милости военным (среди них был и Фёдор Фёдорович Ушаков, ставший капитаном бригадирского ранга. — Авт.). По окончании церемонии она села в лодку, чтоб объехать гавань и вернулась тем же порядком, предшествуемая своими камергерами. До обеда было собрание, и государыня и граф Фалькенштейн опять беседовали со всеми присутствовавшими. Около 2 часов был обед на сто кувертов, та же музыка, а вечером происходило собрание до 8 часов. После этого все свободны отправляться, куда кому хочется. Обыкновенно заходят к князю Потемкину, где иногда и ужинают.

В воскресенье 27-го (6-го мая) происходило богослужение. Окрестили находившихся здесь с некоторого времени троих татар, которые, как говорят, были лезгинами. Вся эта церемония продолжалась более часа и императрица, и граф Фалькенштейн при ней присутствовали. Государыня обнаружила большую набожность, молясь пред каждым образом, которых в храме было очень много. Количество этих образов столь велико, что их видно повсюду. В русских домах, во всех комнатах есть образа и накануне больших праздников пред ними зажигаются восковые свечи. Образов наставили по всем комнатам императрицы. После богослужения снова был большой обед. Вечером императрице представлялись херсонские дамы, а после того был бал по этикету… В это время императрица играла в вист с князем Потемкиным, английским министром и министром императора. Как только она поднялась со своего места, музыка прекратилась и к 8 часам бал окончился; херсонские дамы отправились танцевать в другое место.

Сегодня и с той, и с другой стороны раздавались подарки. Император угощал всех кавалеров свиты императрицы и поручил своему послу раздать массу табакерок, перстней и прочих драгоценностей, он никого не позабыл. Императрица со своей стороны великолепно угощала лиц свиты императора. Она раздала также 23.000 рублей солдатам гарнизона. 28-го рано по утру все явились ко двору пожелать доброго пути императрице. В 11 часов был большой обед, а в 1 час пополудни ее величество с частью своей свиты двинулась в Крым».

К приезду царственных особ в Севастополе выстроили дворец напротив главной пристани. Во всех комнатах дворца стены до окон, на которых висели шёлковые занавески, были богато отделаны под орех, а верхняя их часть обита малиновым штофом. Полы устланы тёмно-зелёным тонким сукном. Везде была поставлена дорогая мебель, на стенах — зеркала, а на потолках — люстры. От дворца до пристани устлан деревянный помост с металлическими перилами и позолоченными фонарями.

Утром 22 мая императорский картеж подъехал к Севастополю. Для приёма высоких гостей на полпути между Мекензиевых гор и Инкерманом, на отлогой плоскости горы напротив рейдовой бухты, было сооружено великолепное временное здание. С южной его стороны открывался вид на Инкерманскую долину, с севера были горы, а западная была прикрыта полотном. Когда все сели за обеденный стол, занавес упал, и взору присутствовавших открылся великолепный вид на обширный Севастопольский рейд, где красовался Черноморский флот: 3 линейных корабля, 3 бомбардирских, 12 фрегатов, 2 брандера и 20 более мелких судов. По сигналу Потёмкина на «Славе Екатерины» подняли кайзер-флаг и каждое судно салютовало двенадцатью выстрелами. Восторг был неописуемый!

В этот момент императрица предложила тост за здоровье австрийского императора, произнеся:

— Надобно выпить за здоровье моего лучшего друга!

Она была чрезвычайно довольна от созерцания своих морских сил. Улучивший подходящий момент, принц Нассау облобызал князя Потёмкина, и, неожиданно возникнув перед царственными особами, обратился к Екатерине II:

— Я так тронут всем видимым, что поцеловал бы Вашу руку, ежели бы я смог на это осмелиться!

— Князя Потёмкина, которому я всем обязана, следует поцеловать, — снисходительно ответила императрица, обращаясь, скорее к Иосифу, нежели к принцу.

После обеда, ближе к вечеру того же дня все спустились вниз к бухте, где у пристани ожидали три великолепно украшенные в тёмно-зелёных тонах катера с вызолоченными внутри и снаружи широкими полосами. На вёсла были посажены специально отобранные со всего флота самые рослые, сильные и красивые матросы, одетые в белые шёлковые рубахи и круглые белые шляпы с перьями и вызолоченными императорскими вензелями. На императорском катере на руль был поставлен командир фрегата «Нестор» капитан 2 ранга Селивачев, через плечо которого была надета серебряная цепь с серебряной боцманской дудкой.

Екатерина и Иосиф сели в самый роскошный катер и направились к флоту, выстроенному в кильватерную колонну на Севастопольском рейде напротив Южной бухты. Первым стоял флагманский «Слава Екатерины», под флагом графа Войновича, за ним «Св. Павел» капитана бригадирского ранга Ушакова, «Мария Магдалина» капитана 1 ранга Тизделя, далее фрегаты и более мелкие суда. Погода была великолепная. На подходе к флоту по приказу императрицы на катере был поднят её штандарт, на что весь флот приспустил флаги, гюйсы и вымпелы и отсалютовал. При этом командиры кораблей в парадных мундирах со светло-зелёными кушаками стояли на шканцах, а команда разошлась по реям, приветствуя императоров дружным матросским «Ура!». Поравнявшись с флагманским кораблём, императорский катер был вторично приветствован 31 залпом артиллерийских орудий, которые прогремели уже в честь австрийского императора. При подходе к Графской пристани эстафету салютов приняли береговые батареи с Николаевского и Павловского мысов.

В 18 часов Екатерина II и Иосиф II вышли на пристань, где при многочисленном стечении народа были встречены графом Войновичем и командирами кораблей. Главный командир Севастопольского порта отдал императрице положенный рапорт о благополучии города и Черноморского флота, после чего проводил её во дворец при отдании воинской чести гренадерской ротой Севастопольского полка и бурных восклицаниях народа. Во дворце Екатерина II допустила к руке штаб- и обер-офицеров, в числе которых находился и Ф. Ф. Ушаков. Весь тот вечер город и корабли флота были иллюминированы.

На следующий день, в воскресенье, Их Императорские Величества по дороге, вымощенной камнем и посыпанной песком, пешком направились в церковь Св. Николая. Храм по случаю был празднично украшен. На правой стороне возвышенный пол был покрыт тёмно-зелёным сукном, а по сторонами убрано алым бархатом с широким золотым позументом с бахромами. При колокольном звоне Её Величество вошла в храм, где в притворе была встречена духовенством.

После литургии государыня возвратилась во дворец и перед обедом приняла офицерских жён. На обеде присутствовал и граф Войнович, и при тосте за благоденствие Черноморского флота, по его сигналу, все корабли произвели салют. Затем царственные особы с приближёнными посетили флагманский корабль, где их встретил князь Потёмкин. Гости с большим интересом ознакомились с кораблём, прошли по всем батареям и с кормы осмотрели фрегат «Лёгкий», которые снялся с якоря и пошёл на выход из бухты с расставленными по вантам матросами. Он отсалютовал императрице, на что с флагманского корабля ему было отвечено музыкой.

В это время австрийский император с графом Войновичем осматривал корабль «Андрей», после чего вместе с Екатериной II отъехал на катере в Южную бухту. В продолжении их перехода на всех кораблях флота матросы стояли по вантам и кричали «Ура!» На пристани «Славы Екатерины» Их Величества сошли на берег и с любопытством осматривали гавань и казармы. Затем все возвратились во дворец.

Вечером гостям была показана примерная атака бомбардирского корабля крепости, специально построенной для этой цели на северной стороне бухты. С трёхсот сажень с пятой брошенной бомбы крепость была подожжена. В это время в воздух взлетело множество ракет, на всём флоте прокричали «Ура!», а корабли иллюминировались огнями.

На следующее утро Её Императорское Величество объявив своё монаршее благоволение графу Войновичу и всем офицерам флота за найденный порядок, пожаловала матросам по рублю и при пушечной пальбе и восторженные крики покинула Севастополь. Императрица восхищалась приобретением такого превосходного порта, из которого попутным ветром можно было за 30 часов добраться до Константинополя. Довольна была и скорым построением флота на Чёрном море, о чём позднее в своём письме к барону Гримму писала: «Здесь, где тому назад три года ничего не было, я нашла довольно красивый город и флотилию, довольно живую и бойкую на вид; гавань, якорная стоянка и пристань хороши от природы, и надо отдать справедливость князю Потёмкину, что он во всём этом обнаружил величайшую деятельность и прозорливость».

*Глава из книги Владимира Овчинникова «Святой праведный воин Феодор Ушаков и его время».

---

* Тексты писем приводятся в оригинальном переводе XVIII в ека.

* В одном из донесений Потёмкину в ноябре 1783 г. отмечалось: «В настоящем теперь Херсона состоянии нужны весьма медицинские чины, которых бы старания и ревность поспешествовать могли пресечению продолжающегося здесь несчастия» [РГВИА. Ф. 52. Оп. 1. Д. 282. Л. 74].

* Евгений Булгарис (1716−1806) — известный в XVIII веке греческий богослов. В 50-х годах состоял преподавателем в Афонской академии, был обвинён «в недостаточном послушании св. церкви» и вынужден был покинуть Афон. Одно время стоял во главе патриаршей академии в Константинополе, где своим вольнодумством навлёк на себя неудовольствие патриарха. После этого направился в Пруссию, где слушал лекции в Лейпциге. Фридрих II рекомендовал его Екатерине II. Сначала он получил место придворного библиотекаря, а в 1785 году был назначен архиепископом Словенским и Херсонским. Им были написаны ряд богословских работ, а также труды по вопросам философии, лингвистики, истории и мифологии. Для Екатерины II составил записки об упадке Османской империи и о колонизации юга России. Знал практически все языки, кроме русского.

http://www.voskres.ru/army/spirit/ovtschinnikov_printed.htm