 |
| Интерфакс-Религия | Владимир Легойда | 01.06.2006 |
Смысл жизни христианина — спасение, стяжение Духа Святого, обожение — возможен только в Церкви как Мистическом Теле Христа, которое безусловно трансцендирует любой культурный опыт, связывает (religare) человека, живущего в мире артефактов, с нетварным Абсолютом. В этом смысле религию никак нельзя назвать феноменом культурным, то есть являющимся детищем культуры. Религия есть культурный феномен в том смысле, что она возникает после грехопадения и является в определенном смысле его результатом: отпавший от дара Богообщения человек начинает искать Бога. Однако здесь в равной степени как религия может быть названа культурным феноменом, так и культура — религиозным. Религия является источником культуры. Важно отметить, что вырастающая из религии культура по отношению к своей родительнице не теряет изначальной вторичности, не обладает самоценностью. Здесь кроется, на мой взгляд, фундаментальная антиномичность самой идеи христианской культуры: христианизация последней, с одной стороны, необходима, с другой — принципиально неосуществима до конца. Христианизация культуры возможна не как устроение Царства Божия на земле (оно сущностно внекультурно), но лишь как формирование правильного взгляда на культуру, как установление в обществе правильной иерархии потребностей: идеальные — социальные — витальные. Эта задача сама по себе является чрезвычайно сложной (практически неразрешимой?), как показывает развитие христианской — и западной, и восточной — цивилизации. «Человеческим, слишко человеческим» становились все попытки установления мира и гармонии: от хилиазма и, говоря словами прот. Иоанна Мейендорфа, «реализованной эсхатологии» византиийцев до общества всеобщего благосостояния во многих странах современного западного мира.
Иными словами, вектор религиозной потребности направлен за пределы культуры. Христианская сотериология ломает культурные рамки, так как спасение не совершается в пространстве культуры и культурными средствами. В этом смысле, повторяю, «невписываемость» религии в формат современных СМИ есть частный случай подобной «невписанности» христианства со всем его контекстом в культурный формат. Однако означает ли это — и данный вопрос является гораздо более важным для обозначенной проблемы дискуссии — невозможность какого бы то ни было адекватного религиозного дискурса в современных СМИ?
Итак, религия не есть культурный феномен по своему источнику (источник — Бог, отсюда — христианство как религия Откровения), цели, конечному устремлению, но она есть и культурный феномен в том числе. Конечно, религиозные СМИ или публикации в светских изданиях о религии не представляют, да и не должны представлять собой — по определению — учебные пособия по догматике, нравственному богословию или церковному праву. Однако существует социальная, политическая и даже экономическая составляющая религиозной жизни. (Культура вырастает из религии: последняя изначально содержит в себе, в недифференцированном виде, все будущие самостоятельные сферы культуры — право, политику и даже экономику, т.к. безусловной доминантой традиционного общества является доминанта религиозная). Поэтому, например, адекватный рассказ о православии как о культурном феномене на страницах современных СМИ вполне возможен — были бы профессионалы. Равно как и размышления о Церкви как, например, об одном из акторов современных международных отношений. Другое дело, что и в первом, и во втором, и во всех прочих случаях необходимо помнить (а честным журналистам — напоминать своим читателям), что речь идет не об основной цели существования Церкви, а о ее, так сказать, проекциях в культуре. Проекциях, которые в падшем мире заведомо могут осуществляться лишь как тенденции, но не как состояния: неслиянное единство тварного и нетварного, материи и духа здесь и сейчас возможно лишь как ожидание.
Очевидно, что разговор о Церкви и вере на страницах СМИ должно вести на привычном для последних языке, дабы быть понятным читателю. Не менее очевидно, что есть вещи, сложно выразимые (и тут опять важно умение, если угодно, искусство пишущего) или вовсе не выразимые данным профанным языком. Невыразимые в принципе. Однако даже если в такой, казалось бы последовательно отрицающей реальность существования культурного мира религии, как буддизм с течением времени возникли тенденции к миссионерству и переводу основных интуиций, просветлений и истин Буддхадхармы не только на язык вообще, но и на принципиально иной язык западной культуры (вспомним хотя бы деятельность в XX веке известного японского учителя дзен Д.Т.Судзуки), то в христианстве существует не менее древняя, убедительная и понятная традиция. С проблемой «неадекватности дискурса» сталкивался всегда и везде любой миссионер. И никогда эта проблема не полагалась неразрешимой. Конечно, каждое время порождает свои, как сейчас принято говорить, вызовы. Но каждый вызов, как представляется, может получить свой ответ. Ибо «Я с вами во се дни и до скончания века» (Мф. 28:20). До скончания, а не до начала века XXI-го. Любой христианский журналист в современном мире есть миссионер и свидетель о своей вере. И здесь, на мой взгляд, существуют вполне определенные и реализуемые цели и задачи, а также тесным образом связанные с ними приемы подачи материала именно в современных СМИ.
Задача, по большому счету, одна: свидетельство о вере и жизни Церкви. А вот приемов может быть много. Один из основных я бы условно назвал апофатическим (вслед за апофатическим богословием отцов Церкви). Именно подобный «апофатизм» может стать ступенькой к понятному диалогу о вере в эпоху коммуникаций. Что имеется в виду? Конечно, адекватный дискурс о сущности Церкви как Тела Христова на страницах СМИ невозможен (как, повторяю, в принципе невозможен в рамках дискурсивного мышления; да и нужен ли?). Трудно на страницах журналов или газет говорить о том, что есть Церковь. Но нельзя не говорить о том, что Церковь есть. И нельзя молчать о том, чем она ни в коем случае не является.
Сегодня православные по привычке много и часто ругают большинство публикаций о Церкви: дескать, печатаются только скандальные и негативные материалы. На самом деле, подобные публикации нередко свидетельствуют не о личной вражде автора к Церкви, а о том, что «скандалы продаются» (движущий закон современных СМИ). Конечно, скандальные публикации не прибавляют ни авторитета Церкви, ни подлинного знания о ней читателям. И в таких публикациях ничего хорошего для Церкви нет. Однако, как мне кажется, существует вещь куда более опасная: это некоторые положительные публикации о Церкви и церковной жизни. Публикации, в которых церковная жизнь редуцируется до «колоссального культурного значения», «основ отечественной культуры» и предстает в виде обязательного хождения в храм по воскресеньям, соблюдения постов и победоносного поедания пасхального кулича. И все… Вот это чрезвычайно опасно. Это тот самый формат, который пока еще можно разрушить и который, если такого разрушения не произойдет, превратится в прокрустово ложе, «форматирующее» любой текст, любою идею по своим стандартам. Семьдесят лет атеистического режима не смогли разрушить то, что может тихо, но глубоко утоптать подобный «позитив». Многие современных положительные публикации о Церкви (а их не так мало — практически каждое издание и телеканал сегодня в обязательном порядке «отзываются» на основные православные праздники и посты) создают православию музейную славу, превращают его в культурный заповедник.
Конечно, в подобных публикациях есть и свой действительно положительный момент: православная жизнь перестает быть «родом духовной сивухи» (В.И.Ленин) и обретает статус нормальной в глазах большинства россиян. Однако какой видится эта норма? Что мы узнаем о православной культуре? Безусловно, православие есть культурообразующий феномен, естественно, русская культура есть культура православная по преимуществу, но сущностью православия это не является. Кроме того, между культурой и Церковью необходимо установить правильную связь: будучи порождением религии, культура должна питаться последней, без нее превращаясь в мертвые, застывшие формы технологичности. А лишенная творческого начала (читай: религии) культура начинает саморазрушаться. Кризис западной культуры, связанный с просвещенческой культурной моделью, — классический тому пример…
Церковь стоит на спасительной Жертве Богочеловека, она утверждает жизнь вечную, а не культурное богатство, глубину или многообразие, она превосходит философию, богословие и обретается только как живой опыт духовной жизни. Его нельзя описать на страницах газет, но о его существовании нельзя молчать. Музей, памятник есть свидетельство о том, что отжило, что уже умерло. Церковь есть утверждение жизни. Вот без чего церковный журналист не имеет права браться за перо. Мы не можем показать или выразить полноту пасхальной радости, но мы можем сказать, что она есть. Мы обязаны говорить, что Церковь — это не ежедневные хождения в храм, «правильная» одежда и даже не исполнение всех заповедей (и говорить об этом одинаково важно как с ищущими веры сомневающимися, так и с нашими воцерковленными соотечественниками). Это нечто неизмеримо большее, что, однако, возможно только пережить самому, а не выучить по книжкам. Конечно, нельзя сделать так, чтобы, прочитав газетный или журнальный материал, человек пережил это, но можно написать таким образом, чтобы читатель захотел пережить. Может быть, зачастую просто очень важно правильно определить цель? Ведь задача священника (епископа), отвечающего на вопрос «из СМИ», не в том, чтобы непременно вписать в существующий медийный формат контекст всей истории богословских споров по данному вопросу или сделать так, чтобы прочитав ответ человек «все понял» и стал ежедневно ходить в храм. Нужно ответить так, чтобы позиция отвечающего вызвала бы уважение и внимание — даже, кстати сказать, если она ломает заданный формат. Описанные в Новом Завете «ловушки» книжников и фарисеев (платить ли подать кесарю; как поступить с прелюбодействовавшей женщиной и т. д.) не есть ли подобные рамочные описания дискурса, в которых никак не должны были вместиться евангельские истины? Результат хорошо известен.
Существует множество приемов, в том числе художественных, способных вполне адекватно выразить данный апофатизм. Конечно, эти приемы не могут обладать научной строгостью и одинаково действовать на всех (хотя и скандалы в СМИ жадно читаемы далеко не каждым). Но разве все, слушавшие Христа или читавшие Евангелие, стали христианами?..
И последнее. Давно известно, что жизнь как реальность (а не как теория) не поддается рациональному конструированию. Поэтому, как мне кажется, в наших размышлениях на подобные темы — даже в среде церковных журналистов и экспертов — подчас слишком много оказывается рационализма, логики и уверенности в «решаемости» или «нерешаемости» тех или иных задач. Не окажется ли так, что споры и дискуссии наши — не о том и мимо цели?
Пресловутый «формат СМИ» создается людьми же. Конечно, его рамки (особенно, если говорить о массовых изданиях) жестко диктует рынок и потребительский спрос, который, увы, не становится изысканней. Поэтому надеяться на многомиллионную аудиторию для православный изданий не приходится. Но к этому все равно надо стремиться. И создавать свой медийный формат. И это еще один из парадоксов жизни любого христианина. Даже если он журналист.
Вена, 3−5 мая 2006 г.
http://www.interfax-religion.ru/print.php?act=documents&id=428
