 |
| Труд | Валерий Коновалов | 01.06.2006 |
— Вас в чем обвиняют, вы знаете? — спросил председатель суда Бек у отца Макария. — Знаю, — отвечал он спокойно. — Я при изъятии церковных драгоценностей назвал комиссию грабителями и насильниками, за это меня арестовали. А что меня побудило, я вам скажу: мое религиозное чувство, потому что светские люди не имеют права даже входить в алтарь. Но когда они коснулись святыни, то для меня это было очень больно, я ввиду этих обстоятельств действительно произнес эти слова, что вы — грабители, вы — насильники, ибо они преступность сделали, святотатство и кощунство…
— Значит, вы считаете, что комиссия действовала как грабители?
— Грабители. Действительно, это кощунственно для верующих, тем более для служителей престола. Как же это так? Я прихожу в ваш дом и начинаю распоряжаться. Скажите, что это, не то же самое?
— Вы монархист? — продолжал Бек.
— Да, по убеждению.
— Вы знаете, что монархисты — это враги? Вы считаете себя принадлежащим к шайке врагов рабочего класса?
— У меня врагов нет, я за них молюсь. Господи, прости их.
Свидетелями этого диалога весной 1922 года в здании знаменитого Политехнического музея в Москве было множество людей. Здесь шел публичный процесс по делу «об изъятии церковных ценностей». Значение этому мероприятию придавалось огромное. Достаточно сказать, что приговор обсуждался в политбюро, а предложение о мере наказания делал сам Троцкий. Нужно было продемонстрировать жестокость революционной власти по отношению к своим врагам, а в качестве таковых врагов изобличить церковников. Показать, как жалки, злобны, трусливы эти люди, которые укрывают от голодающего трудового народа предметы культа. Однако сценарий показательного процесса складывался совсем иначе. Подсудимые выходили из навязанной им роли. Они своих палачей не боялись, а о жизни и смерти размышляли с точки зрения вечности.
Тот же иеромонах Макарий всю мировую войну прошел в действующей армии. Первое время служил в госпитале на Австрийском фронте, а затем священником в штабе 1-й Донской казачьей бригады. Только после окончания военных действий вернулся в Москву. Сидевший с ним в камере священник рассказывал, что отец Макарий был весел и говорил: «Жду не дождусь встречи с Господом моим Христом».
В расстрельном списке оказались три протоиерея, иеромонах и лавочник. «Преступную группу» следователи образовали наспех. Но вышло на века. Теперь этих пятерых мучеников — Заозерского Александра Николаевича, Надеждина Христофора Алексеевича, Соколова Василия Ивановича, Телегина Макария Николаевича, Тихомирова Сергея Федоровича, соединенных приговором ревтрибунала — канонизировала Церковь и поминает ежегодно в день их казни.
Расстреляны они были в роковом «корабле» «Чрезвычайки». Так называлось помещение архива бывшего страхового общества, где в полуподвальном этаже, в комнатах для прежних сейфов убивали осужденных. Захоронены новомученики были на Калитниковском кладбище в Москве.
«Не следует тужить о прекращении этой земной жизни, тужить о приближающейся смерти: для верующего христианина это переход в лучшую жизнь, это начало его блаженства со Христом, — писал из тюрьмы перед казнью своим детям протоиерей Василий Соколов. — Апостол Павел говорит по своему опыту, что и передать нельзя красоты небесного мира, что нельзя выразить того восторга, какой обнимает душу вступающих в этот мир. Если это так, а это ведь так несомненно, то что же, собственно, жалеть об этом здешнем мире, который прекрасен только изредка, да и в этой временной красоте всегда таит в себе множество всяких страданий и всякого физического и нравственного безобразия. Потому-то и Христос говорит в Святом Евангелии: не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить. Значит, просто только малодушие наше заставляет трепетать сердце в виду этой телесной смерти. И только этот момент, этот миг исхождения души из тела, только он и труден, и страшен. А там и сейчас же покой, вечный покой, вечная радость, вечный свет, свидание с дорогими сердцу, лицезрение тех, которых здесь уже любили, которым молились, с которыми жили в общении. И больше не будет тревог, не будет предательств, происков, не будет зла, грязи всякой, мелких и крупных самолюбий, не будет ничего, что отравляет нам здесь даже минуты и самой чистой радости. Как все, теперь загадочное и таинственное, раскроется для освобожденного духа, как все сразу будет понятно, к чему стремится ум, чего желало сердце!.. Все это, безусловно, так заманчиво, так увлекательно, что действительно стоит перетерпеть этот неизбежный, все равно рано или поздно, конец жизни. И вопрос, какой конец лучше в смысле трудности, такой ли насильственный или медленный естественный. В первом случае есть даже некоторое преимущество — это насилие, эта пролитая кровь может послужить в очищение многих грехов, в оправдание многих зол перед Тем, Кто и Сам претерпел насилие и пролил кровь Свою за очищение наших грехов».
