На пути к уврачеванию разделения в Русской Церкви: предсоборный процесс

Высокопреосвященнейший владыка Лавр, преосвященные собратия архипастыри, всечестные отцы, дорогие о Господе братия!

Мы собрались здесь для того, чтобы обсудить нынешнее положение нашей Зарубежной Церкви и принять решение, от которого будет зависеть наше будущее.

Положение Русской Православной Церкви заграницей уникальное. Во время гражданской войны все надеялись на то, что это испытание для Русской Церкви и общества закончится в ближайшее время. Но Господь судил иначе, продлил вавилонский плен на три поколения. В 50-е годы первоначальный оптимизм в отношении кратковременности безбожного режима уступил место пессимизму — в скорое освождение России от этого гнета мало кто верил, исходя из трезвой оценки политических реальностей. Но даже в то время, когда все перестали надеятся на скорое исчезновение безбожной власти, мы всегда подчеркивали, что Церковь наша — часть единой Русской Православной Церкви. Всегда было ясно, что мы не желаем отмежеваться от Церкви в России и от порабощенного народа. Мы всегда переживали с ним и за него, выступали в его защиту, где только могли, печатали и отправляли в Россию духовную литературу…

Любовью к России и ее Церкви была продиктована попытка насадить там свою иерархию, осуществленная через хиротонию епископа Лазаря. В то время мы думали только о помощи катакомбной Церкви, не имея ввиду установить иерархию, параллельную к Московской патриарахии. Однако, начав впоследствии принимать клириков из патриархии, мы потеряли ясное представление о том, что мы, собственно, делаем в России. Границу дозволенного, на мой взгляд, мы переступили принятием клирика МП архимандрита Валентина Русанцова в Суздале. Деяние это было совершено самочинно одним архиереем без совета и без обсуждения Синодом или Собором нашей Церкви. Впервые архиерей нашей Церкви простирал свои руки за пределами Зарубежной Церкви. Этот акт не может быть определен иначе как неканоничный.

Когда я первый раз (после 90-го года) приехал в Россию, в Суздаль, и возносил за богослужением имя первоиерарха «Русской Зарубежной Церкви», я ясно почувствовал, что это — абсурд. В центре России, в столице древнего русского княжества, в одной из древнейших русских епархий у нас вдруг оказалось несколько приходов Зарубежной Церкви…

Впоследствии была сделана попытка загладить допущенное каноническое упущение. По соборному постановлению архимандрита Валентина хиротонисали во епископа, но и это оказалось ошибкой. Стало ясно, что Русанцов преследует совершенно не церковные цели, что он авантюрист, которому мы в своей наивной и слепой любви к России подали руку (некоторым, впрочем, это было очевидно еще до его хиротонии).

Со временем мы осознали, что наша Церковь нанесла огромную рану телу Русской Церкви, и особенно Владимиро-Суздальской епархии. Нам пришлось лишить сана Валентина, но рана эта продолжает гнить. В начале всего этого развития мы надеялись, что сможем удержать недовольных русских священников в лоне Русской Церкви, не допускаяя внедрения туда греческих старостильников, всегда готовых сыпать соль на раны других Поместных Церквей. Теперь же очевидно, что результат был противоположным: мы открыли недовольным путь именно в эти юрисдикции и тем способствовали раздиранию и без того истязуемого тела Русской Православной Церкви.

Несколько позже, чем Русанцова, наша Церковь приняла ряд священников из Сибири, которые подвергались гонениям со стороны местной иерархии за чистоту православного исповедания или за соблюдение канонических норм, в частности, при совершении таинства крещения. Нам казалось, что это не было вмешательством во внутренние дела Русской Церкви, потому что мы — часть единой Русской Церкви — хотели дать прибежище гонимым за веру. С того момента в нашем восприятии церковной жизни в России начала присутствовать двойственность: мы принимали священников действительно гонимых, но не обладали достаточно ясным представлением об извращении современного человека советской властью, о его способности прикрывать неблаговидные цели ложью, обманом, полуправдой… Веря каждому на слово, имея наивное представление о современном подсоветском человеке, мы приняли множество людей, которые были совершенно недостойны священнического сана, которые называли «гонениями» то, что на самом деле было попытками их архиереев восстановить церковную правду.

Сербская Православная Церковь, единственная, которая нас признавала все эти десятилетия (Иерусалимская — отчасти) и сохраняла с нами полное евхаристическое общение, предупреждала нас о пагубности такого пути. В последние годы братья-сербы стали прислушиваться к аргументам МП, возражавшей против нашего общения с Сербской Церковью, потому что сербы видели, что Церковь в России возрождается, а наша непримиримая позиция уже не столь бесспорна, как прежде.

Отношения между МП и Зарубежной Церковью сильно обострились после неприемлимых действий (всем памятны, например, захваты наших храмов в Святой Земле, бесконечные тяжбы о церковной собственности в Европе и т. п.) и высказываний отдельных руководящих деятелей МП. Мы, к сожалению, поддались искушению платить тем же.

Постепенно мы, увы, стали относиться к Московской Патриархии так же, как к советской власти, зачастую применяя к ней ту же терминологию и те же мысленные ходы, которые употребляли в отношении советской власти, т. е. фактически в своем представлении отождествляли одно с другим. Этот психологический поворот привел к усилению противостояния. Мы словно забыли, что руководство МП — еще не вся Русская Церковь, что многие архиереи и большинство священников, и, самое главное, верующий народ не повинны в наших злоключениях. Вместо того, чтобы думать о том, как мы можем помочь Церкви в России, мы стали мыслить партийными категориями, в духе, который во многом соответствует духу греческих старостильников.

В 90-е годы ныне покойный архиепископ Антоний Сан-Францисский (Медведев) снова и снова призывал нас на заседаниях Ахиерейского Синода обращать пристальное внимание на отрадные явления в развитии церковной жизни в России. К сожалению, его слова не находили должного отклика. Но российская действительность обогнала нас. Открытие все большего числа приходов, монастырей и духовных учебных заведений, хиротонии все новых и новых архиереев сделали свое. С принципиальным постоянством патриарх на епрахиальных съездах призывал к правильному совершению таинства крещения, к катихизической деятельности священников, к нормализации приходской жизни…

Все чаще некоторые клирики Московского патриархата весьма критически отзывались о политике митрополита Сергия, получившей в нашей среде название «сергианства», об участии Русской Церкви в экуменическом движении, о промедлении с прославлением святых Новомучеников и Исповедников Российских. Но многим из нас не хотелось прислушаться к этим голосам и поддержать их. Вместо того мы усугубляли противостояние. При этом многие забывали, или старались забыть, что мы сами не пережили никаких лагерей, никакого нажима со стороны властей, и что определенная часть нашей Церкви не столь уж незапятнанной вышла из небольшого опыта сосуществования с другой диктатурой — гитлеровской. Наши иерархи не сотрудничали с ней, но прихожане наши были вполне готовы ее поддержать, не суть важно, по каким побуждениям — побуждения людей в России, проявлявших в той или иной мере лояльность по отношению к советской власти, также были разными. Но неизвестно, что случилось бы с нами, если бы нацистский режим просуществовал 70 лет. Также многие забывали (или не знали), в какой мере наша Церковь раньше участвовала в экуменических деяниях. В этой области мы должны будем объяснять новым поколениям очень многое.

Чем дольше мы могли наблюдать свободное развитие церковной жизни в России, тем яснее становилось, что мы не смеем пренебрегать первым параграфом Положения о Зарубежной Церкви: «Русская Православная Церковь заграницей есть неразрывная часть Поместной Российской Православной Церкви, временно самоуправляющаяся на соборных началах до упразднения в России безбожной власти…»

И в это время, в конце 2000 года, мы узнали о прославлении святых Новомучеников на Архиерейском Соборе Московского патриархата, узнали о принятии «Социальной концепции» с ее четкими постулатами, направленными против всякого вида подчинения Церкви любому государству, т. е. по нашим понятиям — против сергианства. На это мы не могли закрыть глаза. Теперь мы были призваны действовать в соответствии с своими долголетними чаяниями. Если мы часть Русской Церкви, как мы всегда утверждали, то нам следует действовать в соответствии с нашим же Положением.

Архиерейский Собор нашей Церкви того же 2000 года учредил комиссию по переговорам с Московским патриархатом. Впоследствии, в ноябре 2003 года, делегация нашей Церкви направилась в Москву и была принята святейшим патриархом Алексием, сперва для личной беседы, а впоследствии для встречи с некоторыми членами Синода. При этих первых встречах патриарх четко определил отношение Русской Церкви Московского патриархата к Русской Зарубежной Церкви: «вы плоть от плоти и кровь от крови от Русской Церкви и от русского народа». В мае 2004 последовал визит в Россию нашего первоиерарха, митрополита Лавра, с большой делегацией. В течение этого визита были намечены темы, по которым встречные комиссии призваны были выработать совместные документы с предложением путей к разрешению недоразумений и противоположных взглядов.

Таковы вкратце канонические и исторические предпосылки нынешнего переговорного процесса.

Комиссии встречались шесть раз в разных местах. Были учреждены подкомиссии по вопросу о каноническом положении клириков, поменявших юрисдикцию, и по вопросу возможного дальнейшего развития наших отношений с Украинской Церковью. Разумеется, члены комиссий ни одной, ни другой стороны не могут претендовать на то, чтобы представить всю широту взглядов всей Церкви.

Мне, как председателю нашей Комиссии, хотелось бы поделиться своими впечатлениями, полученными в процессе переговоров, и некоторыми размышлениями по этому поводу. Уже на первых же встречах стало ясно, что опыт — как церковный, так и общественный — священнослужителей и мирян по обе стороны железного занавеса сильно отличается. Если мы желаем подойти к проблемам с пастырской осмотрительностью, мы должны учитывать разницу в восприятии людей, живших в тоталитарной системе, и тех, кто жил на свободе. Разница эта отражается даже на последующих поколениях. Восприятие людей, живших в разных системах и разных условиях, неизбежно будет различаться. Но даже те, кто жил в одинаковых условиях, могут смотреть на вещи по-разному. Те, кто не был вынужден участвовать в определенных событиях или те, кто причастны к определенному мышлению, зачастую смотрят на вещи совершенно другими глазами, чем те, кто волею судеб участвовал в этих действиях. Градаций здесь можно предположить множество.

В ходе переговоров вскоре стало очевидно, что мы не можем, в силу разности опыта двух частей Русской Церкви, разрешить в одночасье все недоумения или недопонимания.

В переговорном процессе мы можем достичь только обоюдоприемлемой оценки тех явлений, которые нас интересуют. Вряд ли когда-либо в истории человечества какой-либо переговорный процесс привел всех к полному согласию по всем вопросам. Но если нет существенных разногласий, то легко можно ужиться в едином теле Церкви с теми особенностями, которые отличают того или иного человека, то или иное общество. Мы охотно рассуждаем о том, что нас разделяет или разделяло со священослужителями в России, об отличии церковной практики в России и в зарубежье, но при этом слишком часто забываем, что можно указать на гораздо большие различия в жизни наших приходов в Европе по сравнению с Австралией или Америкой, или даже в Германии по сравнению с Францией или Англией. Если мы упорно стремимся подчеркивать то, что может нас разделять, мы никогда к единству не придем. Но если мы готовы смиряться и дать совершаться воле Божией, то можем обрести единство в теле церковном, не уступая и не прибегая к компромиссу ни в каких принципиальных вопросах. Конец переговорного процесса не может быть назван «победой» той или иной стороны. Он может быть назван только победой той правды, которую мы готовы совместно исповедовать.

Согласительные документы, нами составленные, не отражают той борьбы, порой ожесточенной, итогом которой они стали. Но, несомненно, во многих местах можно проследить, какая сторона внесла ту или иную мысль или выражение. Было бы наивным ожидать полного согласия по всем пунктам. Но сам факт возникновения подобных документов свидетельствует о наличии доброй воли с обеих сторон, и, прежде всего, о желании преодолеть разногласия и придти к церковному единству. Проделав ту работу, в результате которой мы в наших комиссиях дошли до сформулирования этих документов, я могу только сожалеть о том, что не каждый из здесь присутствующих имел возможность пройти такой путь. Нас он многому научил. Мы увидели, насколько разным бывает порой восприятие того или иного явления, и сколько усилий приходится прилагать для того, чтобы принять или хотя бы понять позицию другой стороны. Но вместе с тем мы часто удивлялись тому, как легко и быстро оказалось возможным во многих областях найти общий язык.

С пастырской точки зрения нам кажется не столь важным в данный момент осудить какие-то ошибки и поползновения в прошлом, сколько предотвратить их повторение. Требующие резкого осуждения или анафемы той или иной линии поведения или личности забывают, что представители другой стороны могут оценивать данное явление совсем по-иному, чем современные тому явлению критики или оппозиционеры или же ныне здравстующие члены Церкви в России и в зарубежье. Да, в итоговых документах нет однозначного и недвусмысленного осуждения декларации митрополита Сергия и его церковной политики. Видимо, время для трезвых и беспристрастных оценок еще не пришло. Но более важно, на наш взгляд, то, что на соборе 2000 г. была принята «Социальная концепция», в которой подробно разработано, что недопустимо для христианина в условиях диктатуры.

Если же мы хотим увековечить сложившееся разделение между двумя частями Русской Церкви, нам следует — как некоторые требуют — настаивать на неукоснительном исполнении тех требований, которые были нами выдвинуты в свое время — однозначное и безоговорочное осуждение сергианства, полный и окончательный отказ от участия в экуменическом движении и т. п. Но это означало бы не обращать внимания на духовное и душевное состояние другой стороны. Представители Церкви в России, исходя из подобных позиций, со своей стороны могли бы потребовать слепого подчинения — раз мы себя считаем частью Русской Церкви, то естественно должны подчиняться церковной власти в свободной ныне стране. Тут бы коса нашла на камень, и мы бы разошлись в кратчайший срок, причем скорее всего — раз и навсегда, или, во всяком случае, надолго. Такой подход не соответствовал бы преданию Церкви. Если на Седьмом Вселенском Соборе даже к иконоборцам подошли с крайней икономией, то и в наше время мы не видим иного подхода.

Все сказанное выше о различии восприятий и точек зрения ни в коем случае не следует понимать в релятивистком смысле. Разумеется, точек зрения может быть множество, но истинна из них только одна единственная. И эта единственная истинная точка зрения и единственное истинное суждение принадлежит Самоистине — Христу. Можем ли мы претендовать на то, что уразумели ум Господень (Рим 11, 34)? Мы можем только молить Господа, чтобы Он наставил нас на истину Свою.

Почему же мысль о сближении с Церковью в России вызывает у многих чад нашей Церкви такое волнение и смущение? Главных причин здесь, на наш взгляд, всего две: страх и недоверие. Страх перед переменами в нашей жизни (которые, тем не менее, неизбежно наступят, согласимся ли мы на сближение или же откажемся от него) и недоверие к партнерам по переговорам. Многие просто не верят иерархам МП, в советское время так или иначе сотрудничавшим с советской властью. Не верят, что они станут соблюдать подписанные соглашения — ведь в советское время подобные документы никогда не гарантировали соблюдения договоренностей. Многим просто несимпатичны те или иные личности в руководстве МП. Все это было бы справедливо и оправдано, если бы речь шла о переговорах между двумя мирскими организациями или общностями. Но жизнь Церкви — это прежде всего жизнь таинственная. Если кому-то, например, не нравится священник, это не значит, что у такого священника нельзя исповедоваться и причащаться. Неприязнь вменяется человеку в личный грех, но таинство совершается. Если архиерею или священнику лично неприятен кто-то из собратий, это не значит, что общение между ними должно прекратиться. Церковь же как Тело Христово и есть главное таинство, единая тайна, вмещающая все другие — тайна Христова, как понимали ее древние христиане (учение о семи таинствах заимствовано, как известно, от латинского Запада). В этой богодарованной духовной общности и общении членов Церкви между собой и одновременно с Главой Церкви — Христом — нет места страхам и недоверию. Страх, подозрительность, неприязнь относятся к сфере душевной, человеческой, которая, согласно святым Отцам, есть игралище темных сил, и все рассуждения, основанные на таких чувствах и помыслах, несть… премудрость свыше нисходящая, но земна, душевна, бесовска (Иак 3, 15).

Задумаемся, где бы мы оказались, если бы Христос судил нас тем же судом, каким мы судим братий. Но Господь Христос пришел на землю, чтобы грешных спасти, а не праведных. Он привлекал и миловал мытарей и блудниц, исцелял прокаженных и бесноватых. А среди нас многие требуют, чтобы больной исцелился до того, как врач начнет его лечить. Не лучше ли нам вместе исцеляться от всех ран, которые мы вынесли из тяжелого времени братоубийства, христоненавистничества, междоусобиц, распрей, ненависти, недоверия и неверия?

Я убежден, что единство, как в обществе, в браке или в монастыре, так и в теле церковном — это не состояние, а задача, над которой каждому из нас следует трудиться пожизненно. В нашем восприятии создавшегося положения, в нашем решении вступить или не вступить в общение со всей полнотой Русской Церкви и принять на себя ответственность за ее дальнейший путь, явится наша способность или неспособность жить по евангелию. Слова Апостола: Молю же вы, братие, именем Господа нашего Иисуса Христа, да тожде глаголете вси, и да не будутъ въ васъ распри (scivsmata), да будете же утверждени въ томже разумении и в тойже мысли (I Кор 1, 10) требуют от нас, чтобы мы все присоединили свои души к соборной душе Церкви. Душа Церкви, по богомудрой мысли нашего Аввы о. Юстина Поповича, бесконечна, неограниченна, ибо это душа вечная, богочеловеческая. В ней всегда есть место для каждой души христианской. И эта душа растет, принимая в себя все бесконечности богочеловеческого бытия.

Душа человеческая, присоединенная к соборной душе Церкви, принимает богочеловеческие качества Любви, Истины, Правды, Вечности как нечто свое, живет ими и развивается по их мерилам. Эта душа не теряет своей самостоятельности, своей неповторимости, хотя она и утверждается в томже разумении в тойже мысли. Об этом надо помнить особенно тем, кто опасается потери Зарубежной Церковью своего лица в случае ее вступления в общение с Церковью в России.

Богочеловеческий разум настолько безграничен, что дает свободу любому человеческому разуму, устремленному к соединению со Христом. Каждый разум здесь по-своему делается бесконечным, неограниченным, бессмертным и вечным. В соборном разуме Церкви он находит свое бессмертие и вечность.

Это может казаться недостижимым для нас. Но на самом деле, недостижимое и непостижимое для нас состояние достигается тем, что мы постоянно смиряем свой разум перед соборным разумом Церкви. Этим мы не отказываемся от своей неповторимой личности, но отвергаемся всего греховного, всего того, что эту личность обособляет и уничтожает.

Тот, кто не смиряет свою душу, свое сердце, свою мысль перед соборной Душой Церкви, непременно впадает в индивидуализм, отделяя и обособляя себя от Бога, от Церкви, от ближнего. Это мы видим на примере тех, кто отошел от нас в разные расколы.

Ограниченный горделивый человеческий разум подчеркивает свои мнимые достоинства: азъ убо есмь павловъ, азъ же аполлосовъ, азъ же кифинъ, азъ же Христовъ (1 Кор 1, 12). Так учит светская философия, убивающая в человеке все Божественное. В ней человек — мерило всего существующего. И это ведет к разделениям, к распрям, к войнам.

Для христианина только Один Христос есть мерило всего. Он и объединяет всех, дает нам быть утвержденными въ томже разумении и въ тойже мысли.

Когда возникает обособление, когда происходят расколы? Когда какая-то группа объявляет себя единственной носительницей церковной правды и истины, а всех других — отступниками. Ныне у нас перед глазами печальный пример людей, недавно отошедших от нас, возомнивших себя последними защитниками истинного Православия; пример греческих старостильников, своей безрассудной «акривией» оттолкнувших от себя многих своих сторонников.

Предположим на минуту, что мы на самом деле обладаем истиной в последней инстанции. Смогли ли бы мы, с нашей теплохладностью, нерадением, привычкой к душевному и телесному комфорту, самомнением и прочими немощами, в этой истине устоять, будучи отторгнуты от живительных токов Соборной Православной Церкви? Кто из нас мог бы поревновать свят. Марку Ефесскому или преп. Максиму Исповеднику? Всмотримся каждый в душу свою, не более ли приличествуют нам слова, сказанные Христом Ангелу Лаодикийской Церкви: Зане глаголеши, яко богат есмь, и обогатихся, и ничтоже требую: и не веси, яко ты еси окаянен, и беден. и нищ, и слепъ, и наг (Откр 3, 17). Не пора ли нам коллурием помазать очи свои, чтобы видеть (ср. Откр 3, 19)?

Если мы в этот судьбоносный момент не решимся на единство, мы злоупотребим смыслом Указа N 362 и именем Русской Церкви. Ибо этим мы покажем, что не желаем разделить Ее судьбы в момент, когда она поднимается из пепла. И это означает, что мы с огромным опозданием пойдем тем же путем, которым до нас пошли, уклоняясь от пути наших отцов, французская архиепископия и американская митрополия. Если бы так подходили наши предки в западных краях России в 18 и 19 вв., никогда бы не было единства Российской империи ни в вероисповедном, ни в государственном отношении.

Перед нами стоит принципиальный вопрос: хотим ли мы дать отчет в своем самостоятельном развитии и в своей деятельности за 80 лет и держать ответ перед будущими поколениями? В физическом смысле ответственность современного человечества перед потомками простирается далеко в будущее, потому что сегодня техника дает человеку возможность способствовать более человеческой жизни или же совсем уничтожить жизнь на Земле. Наша духовная ответственность как членов бесконечного и вечного Тела Христова гораздо страшнее: она не только не ограничена нашим временем, нашими епархиями или приходами, она простирается за пределы физического времени и пространства, за пределы этого чувственного мира в миры иные.

Перед нами вопрос: распинать ли нам и дальше Христа, разделять ли Его нешвенный хитон, или же принести жертву живую ради единства Его Тела?

Способны ли мы и готовы ли мы ответить перед всей полнотой Русской Церкви, русского народа, перед лицом русской церковной истории, и в конечном итоге, перед Страшным и нелицеприятным судом Господним?

Не в гордыне наша сила, но во смирении нашем помяну ны Господь (Пс. 135, 23).

http://www.russianorthodoxchurch.ws/synod/2006/5dokladvm.htm