 |
| МИР. РПЦ | Владимир Легойда | 02.05.2006 |
Мне кажется, очень легко впасть в такой «православный снобизм». Дескать, мы люди православные, а неправославных мы сейчас просветим. В моем понимании, православная миссия — это несколько иной путь.
Если коротко о себе, то у меня типичный «околоинтеллигентский» путь, как это я для себя определяю. Единственное, что может быть необычно, — это то, что мои дедушка и бабушка были баптистами. В то время на Украине было много баптистов, поэтому Библию я начал читать в детстве. Я ходил на их собрания до тех пор, пока родители не стали возмущаться. Они были люди православные и с неудовольствием смотрели на распространение баптизма. Но, что интересно, бабушка перед смертью вернулась в православную церковь, исповедовалась, причащалась и обрела покой.
Бабушка и дедушка говорили: твои родители в Бога не верят, и они будут гореть в аду. Как вы можете такое говорить, думал я, ведь я знаю папу, маму, они такие хорошие, они так меня любят, всех любят. Это не просто отношение ребенка к родителям. Могу сказать, что мои родители действительно очень достойные и замечательные люди. Бабушка: «Поскольку они не ходят на наши собрания и в Бога не верят, значит — будут гореть». В детстве я не мог этого вместить: ведь Бог должен быть хороший, почему же будут гореть мои родители? Это был некий естественный протест против специфического, если угодно сектантского понимания веры и отношения человека к Богу. Это, кстати, была хорошая прививка против протестантизма.
Потом была пионерия, комсомол, и мысли о Боге у меня как-то ушли, затерялись. А вновь вернулись уже в постперестроечную эпоху, и это было стандартным для советского человека того времени: там был Достоевский, начались разговоры о христианстве. Я уже не из того поколения, представители которого открывали Христа по одноименной рок-опере или «Мастеру и Маргарите». Кстати, никогда не испытывал восхищения этим романом.
У меня в школе был учитель, физик, литературу никогда не преподавал. Но с ним мы часто обсуждали книжки, он увлекался философией, мое интеллектуальное знакомство с православием произошло при его непосредственном участии. Я стал читать Священное Писание. Я ему с жаром доказывал, что если есть настоящие верующие, то это баптисты. Следующий этап начался в институте. Пользуясь случаем, хотел бы сказать огромное спасибо моему преподавателю Юрию Вяземскому, который ведет сейчас на телевидении передачу «Умницы и умники». Он был заведующим моей кафедрой в МГИМО, и с ним мы также делали спецкурс по русской философии. И был у нас еще такой Владимир Иванович Лесовой, я ему очень признателен, он был преподавателем музыки из консерватории. Рассказывая нам о музыке разных народов, он часто говорил о философии, о религии, которая стоит за культурой этих народов, вспоминал отца Серафима Роуза и т. д. Благодаря ему я узнал, что есть пост, стал ходить в церковь.
А потом я уехал учиться в Америку, в небольшой городок в Калифорнии, и там в первый же день увидел магазин, основанный Серафимом Роузом, который назывался «Валаамский книжный магазин». Там продавалась книга «Не от мира сего», и там у меня впервые появился опыт общения не со словами о православии, а с православием как жизнью. Это меня совершенно перевернуло, я увидел, как можно жить верой. Очень запомнилось общение с игуменом Германом Подмошенским. Такие люди много сделали для церкви двадцатого века, у них сложная судьба во всех смыслах. На мой взгляд, они у нас до сих пор не поняты, не оценены. Это был переворот, я увидел американцев, которые почему-то приходят к православию. Обучаясь там в университете, я отпросился с занятий на Пасху, прожил две недели в монастыре, Когда я вернулся в кампус, мне стало буквально плохо, я ощутил, что эта жизнь чисто физически ломает, уничтожает великое чувство Пасхальной радости.
— Как родилась идея журнала «Фома»?
— Я всегда говорю, что журнал «Фома» — это авторский проект, его начинали Володя Гурбуликов и я. Еще не зная друг друга, мы оба, как впоследствии оказалось, об этом думали. У меня идея родилась в Америке, когда отец Герман сказал, что нужно выпускать журнал для американских панков (там были послушники, которые когда-то были панками, а потом стали монахами). Он назывался «Смерть миру» («Death to the World»). Еще в Москве мы познакомились с Владиком Томачинским, он учился в МГУ на филфаке. Мы что-то обсуждали, писали планы, но ничего у нас не вырисовывалось. Владик сделал потом «Татьянин день». И слава Богу, потому что вместо одного, может быть, плохого издания получилось два хороших. Мой друг Алексей Захаров познакомил меня с Владимиром Гурбуликовым, с которым они ходили в один храм. Володя вступил в полемику: тогда на страницах одной газеты была опубликована статья современного автора с осуждением церкви, и он как верующий человек ответил. Я пришел в этот храм, познакомился с ним и понял, что это тот человек, которого я искал.
У журнала было несколько рождений. Сначала мы встретились, возникла идея, потом мы долго не могли придумать название. Когда, наконец, придумали, долго не могли найти денег, чтобы приступить к изданию. Впоследствии эту проблему удалось решить, хотя и не без труда. Вначале мы выпускались нерегулярно. В 2004 г. журнал начал выходить раз в два месяца. Ну, а последнее рождение «Фомы» в его нынешнем качестве как ежемесячного журнала состоялось совсем недавно: в июле ему исполнится год. Кстати, мы помогали издавать и «Нескучный Сад» — очень хорошее, на наш взгляд, издание.
— Много ли православных среди студентов и преподавателей МГИМО? И стало ли их больше благодаря «Фоме»?
— Мне трудно сказать, насколько их стало больше. Применительно к МГИМО существует много разных стереотипов. Говорят, например, что там вообще не может быть верующих в принципе. На вечере «Фомы» отец Андрей Кураев сказал, что функции духовных учебных заведений сейчас выполняют МГИМО и МГУ. Он шутил, конечно, но я с этим не очень согласен: пусть духовные вузы выполняют свою функцию, а МГИМО — свою. Религиозная тема студентов очень «задевает». Я читаю курсы «История религий» и «Религия и политика» и вижу, что студенты на все это живо реагируют. Пусть не все, но всерьез, особенно на старших курсах. Многие говорили: «После ваших публикаций, бесед мое мнение сильно изменилось». Вообще представление о вере, о церкви, о православной культуре очень примитивное, даже у тех, кто к нам поступает, а ведь они учились в хороших школах.
Надеюсь, как минимум, что члены редакции изменяются благодаря тому, что мы здесь работаем. Ведь выпускать ежемесячный журнал — это серьезный труд. Нам часто говорят, что «Фома» стал другим, а я говорю: найдите того старого «Фому», которым вы так восхищаетесь, и реально сравните, а потом уже говорите. И потом, когда мы в год выпускали один или два номера, многое можно было переписать, перечувствовать. Это другое отношение, другой темп работы.
— Как Вы оцениваете ситуацию, сложившуюся в сфере молодежной политики? Потеряна ли нынешняя молодежь, или есть какие-то перспективы?
— Я вообще не согласен с термином «потерянное поколение». Я готов согласиться, что происходит некая деградация. Но надо иметь в виду: процент людей, которые тянутся к знаниям, в принципе не меняется. Общий уровень все время опускается, но если говорить с позиций верующего человека, то есть общехристианское понимание: верующим человеком может стать любой, в отличие от математика или писателя.
Да, наше поколение, скорее всего, не родит Достоевского, хотя есть замечательные писатели и теперь. Но верующими стать мы можем, и святые могут появиться в наше время, потому что Господь всегда обращен к человеческому сердцу, и если оно откликнется, тогда для него возможно все. С другой стороны, других людей у нас нет. Других студентов у меня нет, и моя задача — в том, чтобы находить с ними общий язык. Язык находить действительно трудно, люди меняются. Но что значит «потерянное поколение»? Что они, для Бога потеряны? Нет, я так не думаю. В чем парадокс нашего отношения к жизни? С одной стороны, мы видим, что нет никакого прогресса нравственного, этического, культурного, образовательного, а с другой стороны — как в этой связи должен вести себя христианин? Окопаться и защищать себя от этого мира? Или идти в этот мир и пытаться что-то сделать, что-то преобразить?
— Расскажите немного о передаче «Умницы и умники». Ваше впечатление о современных старшеклассниках?
— Не могу сказать, что я принимал участие в создании этой передачи, поскольку это авторский проект Юрия Павловича Вяземского. Когда он его создавал, я и мои друзья учились на втором курсе МГИМО, и мы помогали с первыми ребятами, которые принимали в нем участие. Они были не москвичи, мы жили вместе с ними в гостиницах, встречались. Мне кажется, что это уникальный проект на нашем телевидении, который не имеет аналогов нигде в мире.
У нас не так много программ, которые не «слизаны» с Запада, а придуманы нами. Мне кажется, что это наиболее серьезная, наиболее человеческая по совокупности критериев передача. Ведь это индивидуальная игра, все ее участники — настоящие соперники, они борются за право поступить в МГИМО, и поступает всего семь человек из ста. Но они так дружат между собой! Это просто поразительно, когда люди пытаются друг другу подсказать, это только у нас может такое происходить. Не надо нам навязывать стереотипов вроде «Слабого звена» и т. п. передач, где обязательно друг про друга говорят гадости. Я счастлив, что имею хотя бы косвенное отношение к «Умницам и умникам», потому что с какого-то времени я являюсь постоянным членом жюри, я делал сайт этой программы в Интернете и помогаю автору с вопросами, но в любом случае он сам отбирает эти вопросы. Я считаю, что программа очень полезная и интересная, а ребятам интересно, потому что многие из них только благодаря этой передаче обретают шанс получить хорошее образование.
Телевидение — вообще сложная и не очень приятная, честно говоря, штука. Но, как видите, эта передача во многом сумела избежать общих болезней телевидения и остается умной и доброй. Хотя, конечно, и к ней можно предъявить много претензий, как к любому продукту человеческой деятельности.
— Как вы оцениваете роль Интернета в формировании современной православной культуры?
— Не знаю, могу ли я оценивать вообще роль Интернета или еще чего-то. Наверное, я скажу банальную вещь, но я отношусь к Интернету как к инструменту. Могу вначале сказать, что мне в нем не нравится. Мне не нравятся форумы — почти все. Форум — это изобретение, которое обнажает некоторые человеческие грехи, страсти и пороки: пустословие, какое-то сомнительное отношение друг к другу. Темы зачастую просто забалтываются. Я убеждался не раз: в форуме нельзя обсуждать какую-то тему. И это одна из причин, по которой мы на сайте «Фомы» закрыли форум. Когда завязывается диалог, оказывается, что люди не слышат друг друга. На самом деле они не читают, что написано. Ощущение анонимности мне тоже очень не нравится. Так меня учили, так я чувствую: за каждое свое слово нужно нести ответственность. А люди пишут: неважно, кто я, есть проблема, отвечайте. Это неверно. Я никогда не отвечу по одному и тому же вопросу 17-летней девушке то же самое, что могу сказать 30-летнему мужчине. Не люблю в пустоту говорить. Когда люди прячутся, это обессмысливает разговор, особенно если дело касается веры. Когда я не понимаю, с кем говорю, ничего не могу сказать.
Второй момент, связанный не только с Интернетом, но и с компьютером вообще. Компьютер создает иллюзию работы: вот я пришел, сижу проверяю почту. Ничего в принципе не сделал, но ощущение такое, что вот я полтора часа поработал. Я спокойно отношусь к Интернету. Но применительно к православной культуре Интернет — не ценность, это инструмент. Если у нас православная культура будет ориентироваться на Интернета, то это будет плохая культура.
— Какова должна быть роль Церкви в освоении Интернет-пространства?
— Мне кажется, что высказываться на эту тему должен не я. Но уж если говорить об этом, думаю, что нужно, с одной стороны, активно присутствовать в Интернет-пространстве, а с другой стороны — делать это с рассуждением. Интернет дает очень большие возможности, мы, например, сейчас в «Фоме» хотим использовать аудио-файл, который вывешивается на сайте, чтобы можно было его прослушать. Мне кажется, совсем неплохо, что на «Православии.ру» был размещен канон Андрея Критского. У меня в силу загруженности по работе не было возможности попасть на чтение канона в храм, и я его прослушал там. Это, конечно, плохо, но хотя бы так. Впрочем, может быть, здесь я и не прав.
Конечно, у Интернета множество недостатков. Им нельзя, например, пользоваться для выяснения правописания, потому что каждый пишет там по-разному. Вообще это очень ненадежный источник информации, хотя, с другой стороны, очень оперативный. Бывает, что под рукой не оказывается словаря или энциклопедии, и тут Интернет, конечно, помогает.
— Ваши пожелания пользователям портала «Обретенное поколение».
— Мне кажется, что, помимо величайшего, самого глубокого переживания, которым является для человека опыт Богообщения, у нас есть подаренная Творцом радость простого человеческого общения. К сожалению, это человеческое общение в наше время все больше и больше становится какой-то непозволительной роскошью, потому что люди торопятся, общаются с компьютером, телевизором, но только не друг с другом. Мне кажется, наша задача — содействовать тому, чтобы люди, оторвавшись от мониторов и экранов, обернулись друг к другу. Вот этого я бы и хотел пожелать пользователям портала.
