 |
| Правая.Ru | Геннадий Пименов | 26.04.2006 |
Старшего Набокова случайно подстрелил в Берлинской филармонии наш человек, который метил в кадетского главаря Милюкова. А к невинной жертве мы всегда милосердны, особенно если пострадавший списан в расход… Другое дело — его заносчивый отпрыск — редкий сноб, любитель шахмат, кроссвордов и бабочек, возомнивший себя в эмиграции наместником Мнемозины. И даже подобравший подходящий себе псевдоним — публиковался, как некий «Сирин». Эта райская птичка стала паразитировать на мировой литературе, обмусоливая чужие сюжеты и совершенно не признавая авторских прав.
Как водится средь истаскавшихся ловеласов, буржуазных клевретов и вырожденцев В. Набоков в несдержанном желании прихвастнуть, открылся в «Лолите» во всем своем маразматическом блеске. Гумберт, совративший двенадцатилетнюю падчерицу, — замечательный пример всей культурной Европе, над которой давно витает запах распада. Смакуя подробности постыдного с нравственной позиции дела, наш литератор угодил самым взыскательным вкусам. Причем тщеславный Набоков довольства собой не скрывал: «Я знаю, что на сегодняшний день „Лолита“ — лучшая из написанных мною книг. Я спокоен в моей уверенности, что это серьезное произведение искусства и что ни один суд не сможет доказать, что она порочна и непристойна. Все категории безусловно переходят одна в другую: в комедии нравов, написанной прекрасным поэтом, могут быть элементы непристойности, но „Лолита“ это трагедия. „Порнография“ — не образ, вырванный из контекста; порнография — это отношение и намерение. Трагическое и непристойное исключает друг друга».
В этой хитромудрой тираде бывшего сатириконского шалопая, как под микроскопом, видна главная опасность лукавых творцов от литературы, которые самые низкие и подлые намерения скрывают одеждой из ловко скроенных фраз. Вместе с тем в оправданиях элитарного литературного трюкача скользит легкая обеспокоенность, ведь не все просвещенные люди восприняли его бестселлер как трагифарс: даже Зинаида Шаховская признавалась, что была слегка скандализирована, когда прочла «Лолиту» в запрещенном парижском издании Жиродиаса.
Зато в целом, распущенной, падкой на литературную «клубничку» западной публике русский эмигрант приглянулся. Набоков сделал верную на Западе ставку — на публичный скандал, как лучший способ заставить говорить о себе. Ему даже милостиво простили сюжет, откровенно содранный у немецкого литератора. А дело все в том, что, размывая грань меж дозволенным и наказуемым, своим произведением «райская птичка» выдала индульгенцию — на порнографию в литературе. А этот жанр всегда был, есть и будет самым прибыльным делом в писательском ремесле.
Своим беспримерным литературным наскоком Набоков оказал нам, однако, большую услугу. В припадке гордыни он признал очень важную вещь, которую мы охотно здесь обнародуем — для определения меры и в назидание остальным… Цитируем, что гражданин Набоков самолично печатно признал: «Литература — это измышление. Художественная литература есть художественная литература. Назвать рассказ правдивым рассказом — обида обоим — искусству и правде. Каждый великий писатель — это великий обманщик (выд. Г. П.)…»
Мысль, в общем-то, затрапезна, то есть, совсем не нова: о том что «искусство есть ложь» говорил еще янсенист Блез Паскаль. Но если гениальный ученый относился к искусству с презреньем, то наш «великий писатель», небескорыстно стремящийся потрафить низким страстям, искусство, как ложь, боготворил. Певчие птички либеральной литературы всегда подменяли своими утопиями, грезами и страстями реальную жизнь.
Известно, что слово — одежда, а смысл, скрывающийся под ней -тайна для непосвященных людей. Впоследствии этот «великий обманщик» Набоков, поняв, что поспешно проговорился, написал в оправданье много другого, но слово — не воробей: птичка может и улететь, а слово уже в протоколе, и нашему райскому Сирину заготовлена прочная клетка — по совокупности всех его растленных литературно-сексуальных заслуг… Впрочем, Набоков сознавал, что глупо нашкодил, что возмездие неотвратимо, и в ожиданьи скорой заслуженной кары потом написал:
«Бывают ночи: только лягу, в Россию поплывет кровать;
и вот ведут меня к оврагу, ведут к оврагу убивать…»
Итак, набоковы поспешно сломали — на беду себе и народу — налаживающуюся российскую жизнь, а новую построить уже не смогли. Набоковы-сирины, как забытые сироты, скитались по чужим берегам, а, поскольку делать толком ничего не могли, то оставалось одно: удариться в конъюнктуру, клеветать на Россию и русских, да оплакивать прошлую жизнь. До революции они населили отечественную литературу, а затем, как следствие, и пространства проклятой ими страны — борцами с царским режимом, а после нее — беспризорниками и толпами столичных и провинциальных лолит… А в новые времена напевы сладкоголосого «Сирина» ублажают слух педофилов, жадных на желанный, но запретный товар. Набоков сегодня — это знамя растлителей малолеток, которые обычно стенают о благе всего человечества и попираемых в России правах.
Но приведем здесь еще небольшую цитату, которая в достаточной мере характеризует моральное падение нашего персонажа:
«До блага человечества мне дела нет, и я не только не верю в правоту какого-либо большинства, но вообще склонен пересмотреть вопрос, должен ли стремиться к тому, чтобы решительно все были полусыты и полуграмотны…» Внимая совету интеллектуала Набокова, мы тоже не будем стремиться к тому, и наш подсудимый должен забыть про свою тюремную пайку. Известный выдумщик и порнограф Набоков также цинично приговорил своего героя к отсечению головы, поскольку Цинциннат был непрозрачен, а, значит, и мы с головой литератора Набокова вполне можем что-нибудь сотворить. Но, однако, не станем просвечивать, вскрывать или обезглавливать нашего именитого подопечного… Мы отправим его в глубины России по заповедным местам, той самой дорогой, по которой шли на погибель белогвардейские, кулацкие и поповские семьи. Пусть наш элитарный поэт и литературный кудесник рассказывает грустную историю падчерицы-малолетки новым лагерным корешам. И в стылом сибирском бараке честные российские воры, как водится, «по понятиям», помогут Набокову возлюбить своего палача… А лагерный начальник, тайный поклонник Набоковской прозы, обязательно добьется «полной контаминации»: побратает писателя с тем, кто потом нажмет на курок… Зато в ночь перед последним рассветом на Набокова найдет просветленье и он напишет свой самый удачный прощальный сюжет. В нем блудливый «Светлокожий вдовец» напоследок признает, что каждый литератор в ответе за то, что выводит перо…
