 |
| Русское Воскресение | Василий Дворцов | 21.04.2006 |
Те же Ислам или Буддизм, охватывая новые территории, обычно не вносили в жизненный уклад местных народов особых изменений.
Село, т. е., поселение, имеющее собственный храм, за пределами Центральной и Западной России было явлением достаточно редким. Большинство крестьян Юга, Севера и всей Сибири жили в деревнях и мелких посёлках, отрубах-хуторах или казачьих заимках. Однако, все они каждодневно подтверждали свою принадлежность Православию. Начиная единой купелью, Церковь, через таинства исповеди и причастия, венчания и отпевания, через обряды годового богослужебного цикла духовно объединяла рассеянных, разнесённых друг от друга десятками малопроходимых вёрст хуторян и заимщиков в приходские общины, и из поколения в поколение православные славяне и угры, тюрки и аланы чувствовали, мыслили и руководствовались в своих делах едино-общинными мировоззренческими представлениями Русского народа.
Победившие в Гражданской войне идеологи коммунизма понимали, что Русский Мир — это Православный Мир, и составляющий его опору христианин-крестьянин никогда не встроится в обезбоженное «светлое» будущее. В советском времени нужно выделять два рубежных периода, кардинально сломавших социальный и нравственный облик села: это «раскулачивание» наиболее успешных хозяев с насильственно общей коллективизацией, и последовавший после переход на совхозное производство. И если колхозы в какой-то степени имитировали общины крепостного периода, то совхозы стали совершенно новым для России принципом социально-экономических отношений государства и его кормящего сословия, отчуждающим крестьянина от результатов непосредственного труда. И деологическая установка «стирания границ между городом и селом» привела к массовой люмпенизации крестьянства, к его психологическому надлому — к потере сельскими жителями живой связи с природой, утраты творческой свободы. Фиксированные, не зависящие от конечного продукта зарплаты, «укрупнения» сёл с развалом деревенских усадеб и с разрушением подсобного хозяйства, унификация школьного образования, при всё более узкой проф. специализации «сельхозрабочих», активно вторгающиеся в каждую семью радио- и электронные средства дешёвых развлечений — постепенно превращали сёла в продолжения городских окраин. Стирание социальных и культурно-бытовых границ города и села ввело раскрестьяненные массы во взаимный антагонизм Центра и Периферии, и люмпенизированное село включилось в непримиримое противостояние, в озлобленно-завистливую оппозицию колоний к паразитирующей на них метрополии.
В этом противостоянии лежит и неприятие сегодняшней деревней приходящей к ней из городов церковности. Ренессанс православной жизни, начавшийся с 1000-летия Крещения Руси, наряду с радостью, принёс и виденье тревожной тенденции: как когда-то в начале прошедшего века село, даже под пытками и угрозами смерти, «туго» оставляло своё религиозное мировидение, то точно так же теперь оно не спешит вернуться за церковный порог. Искренние, жертвенные священнослужители, направляемые епархиальными архиереями на дальние приходы, воспринимаются там как очередная асфальтная блажь, очередная начальническая заумь, временная и ненужная государственная кампания. Поэтому, если в городах мы видим постоянно наполненные храмы, то в селе картина просто удручающая: крестины и похороны, да святая вода от болезни — иных причин для посещения церквей местными жителями не находится.
" Perestroyka «развалила совхозы и ту мелкую промышленность, за счёт которой существовали сельхозрабочие, взамен предоставив им возможность попытаться вновь стать самостоятельными, без спускаемых на гектары и сроки планов, крестьянами. Однако выяснилось, что за три поколения советской власти создание человека «нового сознания» свершилось, и сегодняшний сын крестьянина и внук христианина, когда-то насильно лишённый своего вчерашнего, теперь уже своевольно не хочет загадывать о завтрашнем. Новый селянин, приспособившись к безбожию, лишившись знания Вечности, уже не чувствует непрерывности Жизни, и, главное, он не испытывает к этой Жизни желания — в нём нет тяги к её бесконечному обновлению.
«Заповедь новую даю вам: да любите друг друга». Бог есть Любовь и Жизнь вечная. Секуляризованное же «новое сознание» сельского люмпена замкнуто в рамки биологического существования, в котором нет места для сердечного сочувствия, для душевного единения с другими — единоверцами и сродниками, живыми и покойными. Это когда-то внешне рассеянные хуторяне и заимщики внутренне единились общими религиозными представлениями, а теперь их согнанные, свезённые в одно место потомки оказываются не в состоянии одинаково воспринимать ничего, кроме новостей и телешоу.
Безбожие породило поголовный, общенациональный эгоизм. Эгоизм во всём, в том числе, или, вернее, в самом на сейчас главноболезненном — в нежелании рожать и заботиться о собственных детях. «Секира при корнях» — и нация вымирает, не плодонося, конвейерно убивая детей в утробах, а появившиеся нежеланно, мечутся миллионными беспризорными стайками, нищенствуя, побираясь и воруя, колясь и нюхая клей, становясь товаром для торгующих донорскими органами и утехой для извращенцев. Только за прошлый год нас стало меньше на 800 000. И миллион школьников не село за парты….
Конец двадцатого — начало двадцать первого веков показали: городская форма жизни не самодостаточна, она вообще жизненно не стабильна, чисто урбанистическая цивилизация обречена на медленное, но верное вымирание. Индустриальный мегаполис, как чёрная дыра, необратимо втягивает в себя новые и новые «ресурсы», попавшие в сферу его интересов, и, прежде всего, — человеческие. Как правило, городская семья — это один ребёнок, редко — два, многие же, в силу самых разнообразных причин, а точнее — отговорок, вообще бездетны: экология, квартирный вопрос, карьерные соображения… Так, в полуторамиллионном Новосибирске каждодневная рождаемость составляет ровно половину от каждодневной же смертности…. Понятно, что нарожать и взрастить пять-десять детей много легче в собственном доме на собственном подворье. Более того: в селе ребёнок не только не обуза, но и реальный помощник в хозяйствовании, участник, наследник и продолжатель земледелия. Однако русское село сегодня не рожает. И русские города, вслед за городами Западной Европы, обречены на восполнение собственных нужд за счёт иностранцев. И, главное, — иноверцев, инокультурцев. Турки и азербайджанцы, армяне и китайцы, узбеки и корейцы давно уже не просто укатывают улицы или торгуют с лотков, содержат шашлычные, казино и автосервисы, нет, сегодня они владеют банками, учебными заведениями и газетами — т. е., уловив зависимость урбанистической цивилизации от притока гастарбайтеров, инородцы и иноверцы, демонстративно игнорируя культуру, создавшую те самые города, которые они ныне заселяют, уже и не пытаются хотя бы внешне соблюдать обычаи и традиции России… И вот земля под городами — уже не Русская земля… Сегодня национальные общины всё нарастающим числом давят на властные, силовые и законодательные структуры мегаполисов, их всё утяжеляющиеся интересы открыто диктуют формы поведения для коренных жителей Москвы и Санкт-Петербурга, Нижнего и Ростова, Томска и Хабаровска.
Естественным было бы восполнение русскими городами своей человеческой недостаточности за счёт русского Села. Нет, не просто естественным, но — единственно спасительным! При том, что большинство населения России — горожане, надежда на дальнейшее наше национальное существование может строиться только на возвращении желания жизни Селу. Но что такое «желание жизни»?.. Где его искать?..
Каждое утро мы читаем: «Веруяй бо в Мя, рекл еси, о Христе мой, жив будет и не узрит смерти во веки». Желание жизни — благодать, оно — плод веры: «не узрит смерти во веки» только верующий народ.
Однако, отчаянье — хула на Бога. России познала немало скорбных годин и страшных испытаний, Русский народ не в первый раз искушается, казалось бы, неминуемой гибелью, но именно поэтому мы уже твёрдо знаем: «желание жизни» не зависит ни от материального благополучия, ни от идеологических заданий — «Вера же вместо дел да вменится мне, Боже мой, не обрящеши бо дел отнюд оправдащих мя».
Вопрос землевладения — корневой вопрос человеческого бытия, поэтому и сам вопрос, и ответ на него — религиозны. Господь, благословляя первочеловеков, повелел им: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею». И для верующего сознания несомненно: земля должна принадлежать не тому, кто в неё вложит капитал, кто конкурентоспособней в производстве молока, яиц или зернобобовых, и даже не тому, на ней эффективней работает, а тем, кто её наполняет, т. е. кто на ней живёт — плодится и размножается.
Не экономические, не политико-социальные спады эпохи перемен, а обезбоживание, обернувшееся демографической катастрофой, является первопричиной упадка нашего землепользования. А так-то, казалось бы: поля пустеют, пашни истощаются, в полном развале селекционная наука — на всё не хватает рук и средств. И в чём проблема? Призовём десяток миллионов китайцев! В той же Сибири выгоднее не содержать местных сельхозработников в длинные и лютые зимы, а завозить южных гастробайтеров на сезон с мая по октябрь. И расплачиваться нефтью.
Но… Но Русскую землю русской делает Русский народ. Тот северо и южно славянский, тюркский и угорский крестьянин, который всегда христианин, ибо это плоды его труда приносятся мирной жертвой «о всех и за вся». И потому сегодня, когда секирой завис вопрос о самом существовании нашей нации, любые разговоры о «рентабельности» или «нерентабельности» Русской земли — кощунственны! Это совершенно то же самое, что рассуждать о «полезности» матери, о «неконкурентоспособности» жены или о «планируемой выгоде» от детей и внуков.
Нам всем необходимо понять: выход из демографического кризиса (если уже не катастрофы) для России может начаться только через возрождение села, только через государственное усилие не просто сохранению, а по строительству и обустройству новых храмов, школ, медпунктов и магазинов для самых малых крестьянских поселений.
