 |
| Нескучный сад | Алексей Чеботарев | 20.04.2006 |
Всероссийский центр медицины катастроф «Защита» — федеральное медицинское учреждение, подчиненное Министерству здравоохранения и социального развития. В штате головной московской организации ВЦМК — 1300 сотрудников. 82 региональных отделения по всей стране. ВЦМК «Защита» работает в тесном взаимодействии с Министерством по чрезвычайным ситуациям. Основные задачи центра — экстренная медпомощь на догоспитальном этапе, эвакуация, лечение больных, медико-социальная реабилитация.
Крылатые врачи
В команде Александра Попова, руководителя службы санитарной авиации, — 25 врачей, сестер, фельдшеров и пять машин. Своих самолетов нет. «Берем их в аренду у авиакомпаний, — рассказывает Попов. — Дорого, конечно. Аренда Як-40 стоит 1,5 тысячи долларов в час, а Ил-76 — 2,5 тысячи». Вертолетов тоже нет, хотя сейчас «в стадии обсуждения» идея создания вертолетного отряда медицинской помощи на трассе Москва-Санкт-Петербург. В Европе час аренды вертолета в среднем стоит 32 евро в час, у нас пока чуть дешевле.Чаще всего причиной вылетов являются сложные черепно-мозговые травмы, полученные в результате ДТП. «В том случае, когда, возможно, придется делать операцию на месте или в пути, берем с собой специалистов из крупнейших российских медучреждений, — продолжает начальник „летающих докторов“. — Но основная наша задача — эвакуация, поэтому у нас жизнь не такая интересная, как у нашего же полевого госпиталя. Видим в основном аэропорты».
Во время последнего выезда в Чечню одну санитарную машину службы обстреляли боевики (трое погибших, трое раненых), другая подорвалась на фугасе (один погиб, двое раненых). Сейчас раненых из Чечни служба санавиации забирает из аэропорта в Назрани — в воюющей республике собственный аэропорт закрыт.
Пик работы у санитарной авиации в этом году пришелся на лето — было много пострадавших наших туристов-курортников. Особенно в Турции, в Египте, на разных теплых островах в океанах. «Здесь тоже, как правило, черепно-мозговые травмы», — говорит Александр Попов. Последняя крупная эвакуация раненых была из Нальчика — вывезли оттуда пятерых мужчин с тяжелыми огнестрельными и осколочными ранениями.
«А здесь, на территории Москвы и области, мы участвуем в оказании помощи населению, — продолжает Попов. — Почти как обычная „скорая помощь“ — с той разницей, что принимаем заявки не от населения, а от медицинских учреждений. У нас работает круглосуточная диспетчерская. Обращений больше всего утром и вечером. Машина под рукой, два экипажа, так что, как правило, мы первыми прибываем на место событий в нашем регионе. Вот на Дубровку, когда боевики захватили театральный центр, мы приехали одними из первых…»
После Беслана ВЦМК «Защита» получил дополнительное финансирование, зарплата врачей выросла до 14 тыс. рублей. «Мы хорошо „упакованы“, но это не решает проблемы санитарной авиации в целом, — говорит Александр Попов. — Такая служба нужна всей стране — ведь уровень здравоохранения в России за годы реформ снизился. Наши подразделения есть во всех регионах, но главная проблема — отсутствие средств на оплату авиации — не решена. Самые летающие регионы — Якутия, Хабаровский край, Заполярье, но и там потребность превышает возможности».
Один в поле госпиталь
В ВЦМК «Защита» существует БЭР — бригада экстренного реагирования, срок приведения которой в готовность — 15 минут. Медсестры и врачи дежурят здесь сутками. У них 15 минут на то, чтобы выехать, не важно куда — в Турцию, в Колумбию, в Беслан. Она входит в состав полевого госпиталя, срок подготовки и развертывания которого — два часа.— Американцы сказали, что в Новом Орлеане мы не нужны — у российских врачей, мол, нет права работать на территории США, ибо они не учились в их университетах! Во как!, — говорит Валерий Шабанов, главный врач полевого многопрофильного госпиталя ВЦМК «Защита». — В Нальчике мы помогали только эвакуировать самых тяжелых раненых из числа мирных жителей. Военными и сотрудниками спецслужб занимались ведомственные медики, наша помощь не требовалась. Но если речь идет о вылете в отдаленное заграничное место, все упирается в финансирование, точнее, в сложности нашей системы. Пока деньги из Минфина попадут в министерство, потом в федеральное агентство… Когда мы в Шри-Ланку летали, после цунами, то деньги пришли только через семь месяцев.
— Где вы постоянно нужны?
— Долгое время таким регионом была Чечня. Когда мы приехали туда после свержения масхадовского режима, здания больниц были целиком разворованы, даже снят линолеум с полов. Сейчас все восстановлено и будет работать — если не случится следующей войны.
Свое боевое крещение наш госпиталь получил во время первой чеченской компании. Тогда наши специалисты вместе со спасателями МЧС вылетели в Моздок и Грозный. Я попал в Моздок. Не забуду одного старика, который к нам пешком пришел. Спрашиваю: «Дедушка, что беспокоит?» — «Да вот ноги болят». Его калоши были надеты на босые ноги. Когда удалось эти самые калоши снять, то оказалось, что на ногах такие трофические язвы, что торчат голые пяточные кости. Никак не могли понять: как же он смог до нас дойти? Мы спасли ему ноги. Старик был чеченцем. Многих людей после Чечни — ребят из спецназа ФСБ — наш реабилитационный центр консультирует и сейчас.
Вообще-то по сравнению с Америкой у нас везде гуманитарная катастрофа — за исключением Москвы.
— Как проводилась эвакуация в Беслане?
— Главное — организация работы. Госпиталь ведь — не для лечения, а для оказания экстренной медицинской помощи и грамотной медицинской сортировки больных. В Беслане было всего десять терапевтических детских коек. Поэтому при осмотре каждого пострадавшего в течение нескольких минут надо было решить: может ли он пережить эвакуацию (двадцать километров до Владикавказа) или нет? А если может, то что надо сделать, чтоб не ухудшилось его состояние? Сортировка медицинская — самая сложная задача. У нас этим занимаются профессора.
Раненые не скапливались ни в больнице, ни перед школой, всем своевременно была оказана помощь. Машин «скорой» тоже хватало. Людей мы смогли вывести с территории школы за десять минут, а через пятнадцать в среднем каждый освобожденный уже был в больнице. Шоферам все объяснили и показали дороги, каждый ехал с местным сопровождающим.
Поначалу говорили, что там триста заложников. Но мы люди ученые, знаем: где говорят триста, там скорее всего тысяча. Примерно на такое и даже большее количество и рассчитывали. И всю ночь тренировали в Беслане врачей, медсестер, водителей «скорых». Провели всех пешком по маршрутам, по которым должны были ехать «скорые». Инженеры МЧС успели госпиталь развернуть в ночь накануне трагедии.
Там еще продолжалась стрельба, а мы уже эвакуировали всех, кого можно было. За пять часов. Когда экстренная помощь была оказана, группа врачей поехала отбирать больных для отправки в Москву. Шесть реанимобилей привезли на самолетах, и шесть больных на искусственной вентиляции легких доставили в «Склиф» и другие клиники. Никто из 122 человек во время эвакуации не умер.
Один ребенок, правда, умер уже в Москве. Еще одного человека нам не удалось спасти в Беслане. Это был подозреваемый в терроризме — был ли он боевиком, мне неизвестно. Там, где-то между школой и городской администрацией, я впервые в жизни видел, как человека толпа разорвала на кусочки… В своих палатках мы провели 47 операций, в бесланской больнице — 32 операции.
— Самая запомнившаяся операция?
— Это ребенок, год и девять месяцев, Азамат, самый маленький заложник. Как мы его называем, крестник наш. Ночью прилетел самолет с реанимобилями, мы его перевезли в Москву, в реанимации он полежал, ему сделали еще одну операцию, и теперь у него все нормально. Это была самая трудная операция. Потому что возраст маленький и тяжелые повреждения. Его в принципе опасно было оперировать, но при таком сильном кровотечении что-то делать нужно было немедленно, на месте.
А ведь при всяком большом поступлении раненых объем помощи неизбежно уменьшается, потому что мы должны помочь как можно большему количеству людей, чтобы они не «затяжелели». Но человек пятьдесят остались живы благодаря нам.
Как становятся спецдокторами
— Работа врачей ВЦМК «Защита» на выезде сравнима с работой докторов из маленьких клиник, — говорит Валерий Шабанов. — Ведь в маленькой больнице нет глубоко эшелонированной обороны — один хирург, один анестезиолог, один терапевт. У нас, когда мы работаем на выезде, то же самое. Каждый отвечает за свой участок работы, заменить или подстраховать некому. Идет массовое поступление больных — «три зеленых свистка», и все стоят на своих местах.Людей сразу после вузов и училищ мы не берем. Нам не нужна «зеленая» молодежь. Учить их в поле — времени нет. Сможет ли выпускница работать со мной так же, как наша операционная медсестра? Мы ведь на операции как единый механизм: я сестре ничего не говорю, только протягиваю руку, и она мне подает нужный инструмент. Есть несколько условий приема к нам на работу. Во-первых, высокая квалификация и большой опыт, во-вторых — умение работать в команде, бесконфликтность и исполнительность, устойчивость к стрессам. Еще — высокая работоспособность, ведь мы работаем, как правило, сутками, с небольшими перерывами на сон и отдых. А если врач или медсестра прошли школу небольшой провинциальной больницы, — цены им нет.
