 |
| Правая.Ru | 19.04.2006 |
Время обладает силой онтологического нигилизма. Оно стремится к тому, чтобы уничтожить не только явления эмпирического бытия, стереть следы памяти в истории, но и затормозить движения человека к Истине, Добру, Красоте. Время — враг абсолютного, и оно всегда будет насаждать неподлинные полу-бытийные формы существования. Время всегда будет насиловать совесть страхом «не успеть»; не успеть, прежде всего, насладиться как следует преходящими «дарами» беспощадно утекающей жизни. Но насыщения и удовлетворения не наступает никогда; человек в итоге оказывается в состояние поражения. Время обмануло человека.
Нравственная воля человека в том и состоит, чтобы противостоять деструкции времени. Вообще философия и есть взгляд на мир «вне времени», с точки зрения абсолюта, с точки зрения вечности. Вот почему, безнравственное обыденное мышления, начиная с античных времен, боится и гонит философию, ибо она мешает жить животной жизнью без страданий, вопрошаний, терзаний.
Нравственное сознание всегда вопреки «духу века сего» будет отстаивать абсолютные ценности, соприкосновение с которыми не дает человеку окончательно исчезнуть в небытийной мгле времени. Нравственность — это «репрезент» вечности, только нравственным сознанием можно уловить вневременные, нетленные основы существования.
Гедонизм как «воля к наслаждению» рождается, прежде всего, из осознания ужаса личностного уничтожения без стремления к преодолению наличного состояния. Гедонизм — это метафизическая трусость плоти, вдруг обнаружившей свою нестерпимо постыдную конечность и не нашедшая в себе мужества борьбы со злом. Гедонизм — это геронтофобия, доведенная до истерической самовлюбленности самости в свою пустоту. И конечно, для гедонизма предел ужаса — прикосновение к смерти.
Достоевский словами Свидригайлова очень метко выразил общий гедонистический мирострой: «боюсь смерти и не люблю, когда говорят о ней». Только смерть останавливает наслаждения, показывая их пустоту и бессмысленность. И гедонист бежит от суда совести и прячется в кокон наслаждений. Наслаждения вытесняют жизнь, вытесняя мысль о смерти.
Таким образом, гедонизм — это победа времени над вечностью, победа бессмыслицы над смыслом, победа пустоты над полной, и, в конце концов — победа смерти над жизнью.
Всегдашнюю актуальность нравственной философии создает смерть. Нравственная философия — это философия смертного. Самый фундаментальный вопрос нравственной философии — «что-нибудь значит мое существование или нет?» возникает тогда, когда сознание сталкивается с неумолимостью смерти.
Оправданность бытия, цель, смысл, необходимость — вещи далеко не очевидные. И человек, никогда не принимающий физиологического способа существования (жизнь ради жизни) будет искать высший смысл и оправданность своей жизни. И нравственная философия является философией человека и для человека по-преимуществу.
Сама нравственная философия как таковая, во многом появляется из-за того, что зло и смерть отождествляются и, становясь «недоброй тьмой этого мира» (В.Соловьев), разрушают должный порядок сущего. Поэтому нравственное совершенствование, стремящееся к восстановлению истинного образа бытия, прежде всего начинается с обнаружения в личности, в глубине ее эгоистической сути, злого начала как смертного и смертного начала как злого. Без этого первичного опознания в себе зло-смертной самости, никакое нравственное усилие невозможно. Нравственность будет сводиться лишь к формальному исполнению долга.
Смерть как нравственная проблема со всей определенностью ставится В.С. Соловьевым в «Трех разговорах», в которых Князь выражает широко распространенное вненравственное мнение о ценностной нейтральности смерти: «…совесть не только ничего не говорит нам о смерти, но и не может говорить. При все своей огромности для наших житейских, мирских чувств и желаний смерть не в нашей воле и поэтому никакого нравственного значения для нас иметь не может…. смерть есть такой же безразличный факт, как, например, дурная погода». Полагая смерть безусловным «законом», тем самым лишая ее нравственного значения, эта точка зрения стремится к тому, чтобы вычеркнуть смерть из орбиты философской рефлексии.
Каждая эпоха бросает жизни свой вызов смерти. Как сегодняшняя культура справляется с этим вызовом?
Прежде всего, повышенным (подчас откровенно нездоровым) интересом к проблеме смерти. В последние десять-пятнадцать лет в России происходит чрезмерно интенсивное (по-преимуществу эклектичное и вненравственное) обращение к теме смерти представителей из совершенно различных областей знания. «Дискурс смерти» приобретает тотальные формы. Смерть проникает во все пласты современной культуры, в результате чего смерть из трагедии и тайны превращается в «феномен повседневности».
Обилие интерпретаций смерти позволяет охарактеризовать сложившуюся ситуацию как «танатологический ренессанс». Смерть сегодня находится в руках психологов, культурологов, биологов, политологов, социологов, литературоведов, этнографов, семиотиков, одним словом — танатологов. С другой стороны, смерть попала в объятья эзотериков, которые смешивая все возможные религиозные и научные практики, занимаются «диагностикой кармы», лишая, тем самым человека, свободы воли и смыла жизни.
Нравственно неприрученная смерть таит в себе угрозу духовному здоровью личности. Смерть — сфера фундаментальной неопределенности и неопределимости. И вне нравственного к ней отношения, смерть делает бытие шатким, если не совсем безосновным и бессмысленным, а значит, открывает дорогу безнравственности, цинизму и мизантропии.
На смену коммунистической идеологии сегодня пришла гедонистическая идеология; и, соответственно, на смену коммунистическому умолчанию смерти пришло гедонистическое умолчание смерти (хотя бы в форме «танатологического ренессанса»). Нравственная рефлексия над конечностью человеческого существования была изъята из мыслительного горизонта марксизма, изъятой она оказывается и сегодня. Смерть поменяла свой «семиотический» знак, но табу сохранилось. На место бессмысленного безмолвия о смерти советской эпохи приходит бессмысленное многословие постмодернистского гедонизма.
Сейчас создается только видимость религии, философии, жизни. Подлинность ушла в глубокое подполье. И философия сегодня снова оказывается в идеологических тисках. Ибо философия в гедонистическом обществе становится служанкой науки, эпистемологии, герменевтики, культурологи и проч. Тем самым происходит фундаментальное забвение кардинальных, основополагающих вопросов нравственного характера — о смысле жизни и смысле смерти.
Эти вопросы нелицеприятны и гедонистическое мышление тщательнейшим образом стремится избавиться от нравственных раздумий над смертью, ибо оно вообще стремится избавиться от нравственного как такового. Поэтому и транслирует рефлексию над смертью в магистральное русло танатологических исследований, тем самым, пряча проблему еще глубже, делая жизнь человека еще отвратней и бессмысленней.
Эвтаназийная парадигма существования — цель современной культуры. Это значит сделать существование человека максимально комфортным в трех измерениях — в жизни, в умирании, после смерти. Эвтаназийная парадигма стремится устранить страдания из жизненного горизонта самым радикальным образом. А человек без страданий — это духовно мертвый человек, это поражение человека.
Как жизнь сможет ответить на вызов смерти будет во многом зависеть от того, в какой мере будет востребован нравственный потенциал русской философии. Ясно одно, что ни строго научное изучение смерти (в рамках медицинской танатологии), ни тем более псевдонаучное (в современной эзотерике) не смогут помочь современному человеку пережить «глубокую и мучительную трагедию» существования и обрести достойный смысл жизни.
В отечественной философии нравственность оказывается первичной при конструировании онтологической картины миры. Это та особенность, которая отличает именно русскую философию. Ее вполне можно назвать типологической чертой русской философии, так как все авторитетные исследователи отечественной мысли называли именно эту черту в качестве основополагающей.
Освоение философского наследия наших предшественников, и в частности изучение вопроса о нравственном восприятии смерти в русской философии XIX — XX веков поможет преодолению зла нынешнего времени.
