 |
| Правая.Ru | Алексей Чесноков | 14.04.2006 |
Сейчас конституции многих стран запрещают монополию, а раньше было то же, но грубее — «экспроприация экспроприированного».
В наше время «развитой демократии» говорят о «гуманитарных интервенциях» — раньше говорили о том, что «на начальном этапе вся полнота власти должна перейти к пролетариату».
Ничего существенного, как видим, не изменилось, технологии стали совершеннее и гораздо глобальнее. Их охват поражает воображение, и кому, как не русским, пережившим эту экспансию технологии, эти «безбожные пятилетки» и «создания нового человека», знать это.
За технологиями кроется одна простая вещь — они в принципе не апеллируют к ценностям. Нельзя сказать, что это плохо, а это хорошо. Демократия, которой так гордится Запад, превратилась в процедуру, в технологию сосуществования. Однако и это кажется некоторым известным западным мыслителям достижением. Что плохого в том, говорят они, что демократия не располагает ценностями, а является чистой процедурой голосования? Да ничего, если не понимать, что это обычный тоталитаризм! Причем более изощренный, так как не только ограничивает право человека на творчество, но и предписывает совершение определенных ритуалов, вне зависимости от преследуемых самим ритуалом результатов. Не важно, кто и что скажет, не важно, кто и как проголосует — важна сама форма участия, ибо она подразумевает лояльность государству, контролирующему процесс, или другому государству, которое следит за процессом.
Главное — это сам процесс, вырабатывающий покорность и определяющий опасных граждан. Отказаться — значит лишиться не жизни, не имущества, а статуса человека, ибо это посягательство на «права человека».
Таким образом, свобода, как возможность творчества, девальвируется и подчиняется неукротимой уже самими основателями логике. В ее основе лежит понятие толерантности, т. е. терпимости. Сейчас можно говорить, что терпимость к инакомыслию переросла в нетерпимость. Одно дело понимать, что рядом живут непохожие люди, пусть и грешники, но терпеть это с сокрушенным сердцем. Другое дело, когда вынуждают одобрять этих непохожих грешников. Куда дальше будет развиваться эта логика, эта технологическая машина, предположить просто. Видимо, любое различие будет стираться, стираться жестко и последовательно. А так как среди «меньшинств» преобладают отнюдь не национальные или религиозные, а именно инакомыслящие, то, возможно, мир просто положит им под ноги все свои святыни.
Чтобы этого не произошло, нужна воля, прежде всего, политическая. Та самая «монаршая воля» единственного ответственного лица, которое вправе легитимно принимать единоличное решение. Как ни странно, эта воля возможна лишь в свободном — подлинно свободном — обществе. Но не в той тоталитарной демократии, поддавшейся на соблазн квазиидеологий и утвердившей власть технологии над личностью.
Политическая воля монарха, или «суверена», крайне действенна в ситуации девальвации ценностей. Именно он утверждает базовые принципы и он же контролирует их действие.
Россия сегодня представляет собой пространство, переборовшее тоталитарную технологию. В России возможен любой диалог, перед Россией стоят глобальные вызовы и перспективы, но главное — в России существуют незыблемые ценности многовековой культуры, главной из которых является Церковь. Почему Церковь?
Церковь — это не институт и не собрание людей, разделяющих определенные взгляды. Церковь — это погруженный в вечность организм, лишь частью своей явленный в данный момент времени для людей ради их спасения. И ценности, аккумулируемые Церковью, — это постоянно повторяемые истины, место которых вне пределов разума человека. Но они позволяют существовать современной Церкви, давая ответы на актуальные вопросы и создавая новые и новые языки общения. Потому Церковь не будет одолена адом, ибо, с одной стороны, сохранит свои истины, а, с другой, сможет их по-новому высказать, чего ад никогда не сделает, ибо он в состоянии только паразитировать и извращать уже существующее.
Русская Церковь сейчас возвращает из-под спуда надежно укрытые ценности, делает их всеобщим достоянием. Ценности, почти век бережно сохраняемые по всей планете, оказываются доступными. В этом кроется очень серьезная опасность, о которой важно сказать. Мiру предъявляется то, что им может быть переработано, высмеяно и отторгнуто. Особенно — мiром западной цивилизации, который давно отправил религию в разряд опасных тенденций, угрожающих мирному сосуществованию людей. Современная демократия не может позволить какой-то церкви трактовать события так, чтобы затронуть чью-то совесть, возбудить рознь. За это отбирают храмы, лишают гражданства, арестовывают имущество. Эти вопиющие факты только кажутся такими нам, живущим в России. За рубежом — это обычное явление, просто там на верующих смотрят с подозрением, отслеживают каждый шаг и каждое слово. В режиме современной демократии не должно быть места разделениям, проповедям и миссиям. Более того, в современной демократии нет места подвигу. Никого не казнят и не заставляют страдать. Верующего подавляют незаметно, исподволь. И от этого становится не по себе людям, живущим в России.
Ведь они переживали это раньше, многие помнят ужасы расстрелов священников и грабежей храмов, публичных высмеиваний и отчислений с работы. Но люди знали, на что они шли, на крови мучеников крепла Церковь, вырабатывались методы выживания. Это известно, так как было недавно. Но советский тоталитаризм дела сильно уступает западному тоталитаризму мысли. И потому западные события переживаются здесь, в России, с удвоенной болью.
Церковь пытаются незаметно расколоть, постепенно унизить и низвести до уровня домовых храмов, пугают мифами о «КГБ» и «номенклатуре». Делается все, чтобы сжать стены Зарубежной Церкви, не давая людям воздуха. Результат такого буквального давления очевиден.
Здесь же в России — свобода. Церковь возвращает себе царскую роль. Предъявив свои ценности, Церковь стала инициатором повестки дня. Никто ныне в России не готов и десятой доли вопросов обсуждать в таком широком диапазоне, как Церковь. И Церковь продолжает свою миссию. Она требует возврата храмов, требует улучшения социального служения государства, прирастает новыми священниками и епископами. Она балансирует на самом острие общественной жизни: каждое заявление — это информационный повод, каждый оступившийся — это мишень для противников. Но Церкви в России уже нечего бояться — она доказала свою состоятельность и право самой распоряжаться вверенной ей ролью. Церковь сейчас готова стать тем центром, который может принимать решения. И самое первое из них — воссоединение. Это необходимое и одновременно рискованное решение.
С одной стороны, две разделенные части Русской Церкви представляют собой удобную мишень. С другой — движение навстречу может навлечь на Русскую Церковь массу нападок, критики и лжи. Может начаться (если уже не началась) травля ряда священнослужителей, а затем и всей Церкви.
Но если Русская Церковь доведет дело до конца, выстоит, то у нее появится шанс задавать тон общественной дискуссии на Западе, предъявлять свои законные права на наследование достижений человеческой цивилизации от лица всего христианства, чего сейчас не может сделать ни Ватикан, ни отдельные протестантские деноминации.
И сейчас Церковь пытается отстаивать свои права, но от лица России, русской цивилизации. Однако, ее роль более обширна: апостолы, преемственность от которых сохраняется в Православной Церкви, были посланы по всему миру, значит, долг Церкви — завершить их труды, в том числе — заявив об этом сегодня всему секулярному миру. Это поможет и самому Западу очнуться от пут тоталитарных технологий, понять губительность своего пути, на котором практически была разрушена суверенность человека и политики, что отдало власть в руки нескольким транснациональным группировкам, конкурирующим друг с другом, вплоть до уничтожения государств и многих тысяч человек.
Таким образом, примирение и воссоздание целостности Русской Церкви будет актом легитимации самого человека, человека, который имеет право не только быть толерантным, но и право на собственную жизнь — жизнь вечную.
