 |
| Культура | Борис Фаликов | 14.04.2006 |
Эта тема оказались в центре внимания РПЦ неслучайно. Сейчас по всему миру нарастает противостояние религиозных консерваторов и секуляристов (от лат. saecularis — мирской, светский). Первые хотят усилить влияние религии на общество, вторые — уменьшить. Бои идут с переменным успехом. За океаном немалых побед добились консерваторы, точнее, их радикальное крыло — фундаменталисты. Они составляют немалую часть электората правящей республиканской партии. В Европе сильны секуляристы: им удалось изъять из проекта европейской конституции упоминание о христианских корнях родного континента.
Консерваторы утверждают, что современная концепция прав человека — это порождение секулярного либерализма. Она абсолютизирует человеческую свободу в ущерб традиционной морали, укорененной в религии. А потому подрывает мораль общественную, к примеру, семейные ценности, признавая нормальными вещами свободную любовь и даже гомосексуализм. Кризис семьи ведет к кризису демографическому — Запад вымирает. Признание права на эвтаназию его окончательно добивает. Поэтому надо дополнять свободу ответственностью, а это можно сделать только путем возвращения религиозной морали. Их оппоненты возражают, что в секулярном обществе право на свободу для всех без исключения не породило никакой безответственности, а напротив, позволило нормально сосуществовать людям с совершенно разными взглядами на жизнь. К тому же в статье 29 Всеобщей декларации прав человека открытым текстом говорится о том, что «каждый человек имеет обязанности перед обществом, в котором только и возможно свободное и полное развитие его личности». И религия здесь вовсе ни при чем.
Западная концепция прав человека не устраивает и исламский мир. Еще в 1990 году страны-участницы «Исламской конференции» подписали в Каире декларацию, где признали основные права человека, в том числе и «право на свободное выражение своего мнения», но при условии, что это не противоречит нормам шариата (ст. 22 пункт А). А для непонятливых уточнили: вышеозначенная свобода не должна нарушать «святость и достоинство пророков, подрывать моральные и этические ценности, разрушать, коррумпировать или наносить ущерб обществу или ослаблять его веру» (пункт С). Права человека были ограничены, таким образом, не просто традиционной моралью, а моралью, обладающей силой закона. Кроме того, в документе особо подчеркивалась историческая миссия исламского мира по спасению погрязшего в материализме Запада.
С мая прошлого года за выработку собственного подхода к правам человека принялась и специальная комиссия Собора. Поначалу публичные заявления ее членов, включая самого митрополита и его ближайшее окружение, вызывали подозрение, что в ее недрах зреет нечто напоминающее скорее Каирскую декларацию, чем инвективы западных религиозных консерваторов в адрес «диктатуры светскости». Те, клеймя «агрессивный секуляризм», не забывают похвалить и «секуляризм справедливый» (к примеру, папа Бенедикт XVI), который создает равные условия для разных религий. Разработчики православного подхода явно не приветствовали такой плюрализм и, главное, ставили общественные ценности над индивидуальными правами. Слова протоиерея Всеволода Чаплина о том, что истинные приоритеты в правозащитной сфере — «ценность отечества, ценность нации и безопасность ближнего», оброненные им на одном из «круглых столов», навеяли воспоминания не только о Каирской декларации, но и о советском прошлом. Как и обещания других членов комиссии, что Россия научит уму-разуму находящийся в перманентном кризисе Запад.
Наконец наступил «час X», и митрополит Кирилл с высокой трибуны Собора самолично представил проект широкой публике. Его содержание оказалось миролюбивее, чем можно было предположить. Митрополит клеймил пороки, но не призывал искоренять их силовыми методами. Критиковал секулярные перегибы в сфере прав человека, но не предлагал ограничивать эти права общеобязательной моралью. А рассуждения о самобытной русской цивилизации не шли ни в какое сравнение с утверждениями Каирской декларации о том, что исламский мир сотворен Господом в качестве лучшего. Если бы не резкое осуждение «конкуренции в миссии» (чтоб неповадно было инославным заглядываться на православные владения), доклад прозвучал бы как нечто среднее между проповедью протестантского фундаменталиста и консервативного католика. А итоговая декларация Собора и вовсе указала, что ценности веры и святыни не ниже (а значит, и не выше) прав человека, и предложила государству их гармонизировать, если они, не дай Бог, вступят в противоречие. А также призвала к диалогу по правам человека не только людей разных вер, но и разных мировоззрений (включая, надо полагать, и неверующих).
Вся беда в том, что такой диалог, буде он затеян, вряд ли увлечет российскую публику. Если на Западе дебаты на эту тему находятся в центре общественного внимания, а на исламском Востоке невозможны по причине, ясно указанной в Каирской декларации, у нас они маловероятны потому, что большинству населения безразличны как либерально-секулярные, так и консервативно-религиозные ценности. В защиту своих, а тем более чужих прав оно не слишком верит, а в библейские заповеди — еще меньше.
