 |
| Седмицa.Ru | Олег Курбатов | 11.04.2006 |
Устроитель «чина и уряда» православного воинства
Во введении к «Уложению сокольничья пути» царь Алексей Михайлович писал: «И по его государеву указу никакой бы вещи без благочиния и без устроения уряженаго и удивительнаго не было; и чтобы всякой вещи честь и чин и образец писанием предложен был». Отдав должную похвалу «малому делу» охотничьей забавы, он закончил свою мысль нравоучительным прилогом: «Правды же и суда и милостивыя любве и ратного строя николи же позабывайте: делу время и потехе час». Этим Государь ясно давал понять, что считал он настоящим, достойным монарха «делом», которому прилично посвящать свое время и усилия, в том числе усилия душевные и творческие.
Первые же поступки Алексея Михайловича по его вступлении на престол обнаруживают в нем органичное стремление придать стройность и великолепие любому государеву делу. Через десять лет он уже сознательно, философски обосновал свои взгляды словами: «А честь и чин и образец всякой вещи большой и малой учинен по тому: честь укрепляет и утверждает крепость; урядство же уставляет и объявляет красоту и удивление; стройство же предлагает дело». Истоки этих взглядов лежат, несомненно, в любви к строю церковному — известно попечение Государя о церковном благочинии, приверженность к «единогласному пению», почтение к священническому чину. В этом смысле отношение его к государственным церемониям совпадает со взглядами византийских императоров, а главное внимание уделялось царем именно тому, что он емко назвал «ратным строем».
Апогей подобного «чинотворчества» в военной сфере пришелся на время «Государевых походов» 1654 — 56 гг. В 1654 г. оригинальный обряд благословения воевод, вручения им наказов и списков ратных людей, напутствия, затем прохождения полков через Кремль и их благословления Патриархом был досконально разработан и расписан «по статьям». Он включал в себя уникальное сочетание церковных обрядов, русских ратных традиций и элементов европейского военного церемониала. Подобным образом «честь и чин и образец» оформляли основные этапы похода на Смоленск, от отправления в Вязьму Большого Наряда (осадной артиллерии) до капитуляции города.
Предписаниям о «благочинии и уряжении» в военной области, как и везде, предшествовало изучение существующих традиций и обычаев, с тем, чтобы одно исправить, а другому придать больше отчетливости и красоты. В особенности это проявилось в сфере создания полков «нового строя»: ратное дело современных европейских государств вызывало у Тишайшего интерес не только по причине его боевой эффективности, но и как всесторонне разработанный и малознакомый в России воинский «уряд». Не случайно, уже в 1647 г. увидела свет книга «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей» — наиболее полный и подробный, классический для того времени военный «учебник» И. Якоби фон Вальгаузена, интересный для чтения и просто любознательным, «любомудрым» книжникам того времени. Да и позже иноземные полковники нередко консультировали Государя по вопросам европейских ратных традиций, не отделяя их от чисто практических рекомендаций.
Царское восхищение, чисто эстетическое, новым ратным строем вылилось в то, что уже на рубеже 1640-х — 50-х гг. в обиходе Двора видное место занимают маневры рейтарских и солдатских подразделений, их смотры и парады, причем в подробностях воспроизводились многие принятые в Европе обычаи. Их стали соблюдать и московские стрельцы, а по окончании «Государевых походов» почетное место в столичном гарнизоне занимают полки «выборных солдат» — отборных бойцов, ветеранов армейской пехоты, во главе которых нет уже ни одного иноземного начального человека.
Но, оценив по достоинству «новый» европейский строй, царь не спешил перекраивать на чужеземный образец то, что перестройки не требовало — тем более, что он строго следил за благочинием своих ратников, «божьих людей», во всем, что касалось чистоты их религиозной жизни. В 1653−54 гг. «первые» по старшинству полки его армии возглавляют иноземцы, принявшие Православие, начиная со «старшего полковника» Авраама Лесли. Эти люди даже внешне более похожи на русских бояр с их окладистыми бородами, кафтанами и шубами, в противоположность «немцам», которым из соображений все того же благочиния одеваться в русскую одежду строго запрещается. Вообще, Тишайший резко восставал против ношения его православными ратниками нерусской одежды, польского, черкасского и даже «немецкого» платья, стихийно распространенного «в полках» на западных границах. Иногда приказ, «чтобы русских людей никаков человек в полском и в неметцком платье не ходил», получал довольно наивное обоснование: «Для того, чтоб из литовские стороны лазутчики и всякие воровские люди знатны были», — но в целом эту линию Государь продолжал до конца своего царствования.
Особый чин установил Алексей Михайлович для своих царедворцев, которые на столичных торжествах (церковным процессиям, встречам послов и т. п.), в своем снаряжении и одежде были обязаны следовать освященным стариной традициям. Контраст старого и нового строя русского войска проявился уже в августе 1649 г. при встрече польских послов: если рейтары только что сформированного полка И. Фанбуковена «стояли рейтарским строем» под новыми красными и белыми штандартами, то московские сотни были «на оргамаках и на конех на добрых, в приволоках золотых и во всяком цветном платье, с саблями», а отборные конные даточные — «на добрых лошадех в цветном платье». В этом явственно просматривается стремление вернуть московской коннице утраченный в годы Смуты блеск, память о тех временах, когда у ратников существовало «обыкновение перед вступлением в битву надевать сверх оружия драгоценные разноцветные одеяния, так что русское войско имеет вид прекрасного цветущего луга».
При выступлении царского войска на Смоленск в 1654 г. те же царедворцы получили «ратную збрую: латы, куяки, пансыри, колчюги, бахтерцы, и наручи, и зарукавья, и наколейки, шишаки и шапки мисюрки и всякую збрую», которую свезли в Москву из дальних и ближних монастырских хранилищ. Времена, когда эти доспехи защищали от вражеского оружия, уже ушли в прошлое, и предназначение их было чисто церемониальное: как и во времена Ивана Грозного, вид торжественного выступления московской конницы напоминал о победе князя Московского Дмитрия Ивановича за Доном.
Война 1654 — 67 гг., как и Задонский поход, велась за избавление православных христиан от ига неверных, и выступление блестящей доспехами конницы, осененной писанными по старым образцам знаменами, символизировало возвращение к тем легендарным временам.
«Сим знамением победиши»
Отношение к ратному делу как к церковной службе, где все имеет свою «честь и чин и образец», питалось у царя ясным осознанием того, что брань воинская — это проявление и продолжение брани духовной. «Божьей службой» считал он свое участие в походах 1654 — 56 гг., «божьими и нашими людьми» называл он своих ратников. А главным орудием победы в царском войске был Животворящий Крест Господень — как в древнем воинстве императора Константина Великого.Православный «осьмиконечный крест о семи степенях» давно был главным символом знамен конных сотен русского войска, но в самом начале своего правления Тишайший распространил его и на полки «нового строя», знамена которых во времена Смоленской войны еще не имели строгой регламентации, строясь полностью по рисункам иноземных полковников. Теперь же «осьмиконечный» крест занимает почетное место в верхнем углу у древка (сохранились собственноручные царские рисунки) — там, где у иных армий помещались национальные флаги или иные эмблемы.
Исправления требовал и старинный обычай русской конницы, в которой сотенные знамена доверялись молодым и незнатным детям боярским, а то и даточным людям. Почетной считалась служба лишь по охране большого полкового стяга — наследника древних княжеских хоругвей. Для Алексея Михайловича это оказалось совершенно неприемлемым, поскольку «государевы сотенные знамена» несли на себе изображение «осьмиконечного креста» и потому являлись таким же знамением Победы, что и воеводские стяги (украшенные иконописными сюжетами и навершием в виде креста).
Уже в 1646 г. по его указу ближний боярин кн. Н. И. Одоевский со товарищи лично выбрали в сотенные знаменщики и «подзнаменщики» украинных полков не захудалых, а вполне добропоместных и родовитых дворян. Когда сотенные головы, которым эти знаменщики оказались «в версту», стали величаться перед ними, Государь немедленно разъяснил, что «тем сотенным головам в отечестве до них, до знаменщиков, дела нет. Быти головам и знаменщиком у сотен без мест и промышляти государевым делом в сотне голове и знаменщику вместе сопча заодин». Унижение, даже словесное, знаменщикова чина каралось по указу ссылкой в Сибирь. В дальнейшем их высокое положение закреплялось при новых разборах в городах и полках, повышенными, наравне с сотенными головами, прибавками к окладам, и распоряжением возить знамя только в бою, «а до бою в сотне знамя возить знаменщикову человеку». Во время «Государевых походов» последовало подтверждение этого порядка, когда к охране сотенных знамен лично воеводами выбиралось по нескольку «добрых и жилопоместных» детей боярских. Однако, на практике, как только дело назначения знаменосцев выходило из-под личного контроля царя и вновь доверялось сотенным головам, все возвращалось на круги своя: ведь и награды за исполнение этой должности жаловались нерегулярно, а только по особому распоряжению. Парадоксально, но по-настоящему «честным» положение знаменщика стало лишь в полках «нового строя», где прапорщики-знаменосцы являлись одним из чинов начальных людей.
Тишайший не ограничился помещением крестов на знаменах, а по примеру своих предшественников стал прибегать к благословению воинства церковным крестом, с частицами чудотворных мощей и реликвий. Так, крест с частицами Животворящего Древа Господня, которым благословили его во второй Государев поход (1655 г.) патриархи Московский и Антиохийский, был направлен им в передовые полки со следующим напутствием: «И мы, Великий государь,… в помощь послали к вам сего Непобедимого в воеводах Воеводу и в победах Победу. И аще веруете всею душею и в сердцем и всем помышлением своим, воспоминая заповедь святого Евангелия Спаса нашего Иисуса Христа: „Вся аще молящеся просите, веруйте, ямлете и будет вам“, и мы, Великий государь, той же заповеди евангелской последуем. Уповайте и не убойтеся страха человеческа, идеже не бе страха! Ей, будет вам, и не могут стати противу страшнаго и грознаго сего Воеводы, Честнаго и Животворящаго Креста Господня, и вси падут пред лицем Его, яко прах, и без ве [сти] будут! Ей, збыться пророческое проречение: „Един гонит тысящу, а два тьму“! Ей, велий Господь наш, и велия крепость Его, и разуму Его несть числа! И вам бы, бояром нашим и воеводам и всем чиновным и всяким ратным людем паче уп[овать] безо всякого сомнения и на всяком месте за милостию Божиею поб[едить] сим Оружием Непобедимым враги наши до конца». Не смотря на подавляющее превосходство русских войск над поляками, нерешительные, «малодушные» и «двоедушные» воеводы, по мнению царя, остро нуждались в таком ободрении (вообще, он считал, что «с иным человеком рать содерживается, и единым словом без повороту расстраивается»).
В тех же целях борьбы с бесовской силой, как необходимой частью земной войны, Алексей Михайлович прибегал к молебнам, кроплению ратников святой водой, крестным ходам и иным богослужениям. Водосвятный молебен «архиерейским чином», с благословением пушкарей и окроплением их пушек, служился при отправке Большого наряда в Вязьму, прибытии его туда, и, надо полагать, и в дальнейшем его шествии к Смоленску (1654 г.); воеводы Новгородского полка, окруженного литовцами в лесах под Брестом (1655 г.), перед боем начали у Господа, Богоматери и «и у всех Небесных Сил помощи просить и молебствовать, и воду велели святить и государевых ратных людей кропить"… А при начале осады Смоленска (9 июля 1654 г.) «по государеву указу митрополит и власти со всем освященным собором со кресты и с иконами ходили около Смоленска около всего города» — в подобие ветхозаветному войску Иисуса Навина, обходившему со Скинией Завета вокруг Иерихона.
В продолжение традиций православного воинства, полки государевых воевод сопровождали чудотворные иконы, перед боем они либо данный Государем Спасов образ выносились для поклонения всех ратников, а над воеводской ставкой разворачивался огромный стяг со священными изображениями. Восприятие войны как одновременно борьбы духовной и плотской у Алексея Михайловича выражалось и в очень обдуманном, неравнодушном обращении к помощи святых покровителей. Так, получив от кн. И. А. Хованского известие о взятии им Бреста (1660 г.), сначала он предписал построить в брестском «замке» церковь во имя Богоявления Господня — взятие произошло накануне этого праздника, в ночь на 3 января; однако, затем исправил данную «статью» наказа, повелев освятить главный престол нового храма в честь Архистратига Михаила, а придел — в память «священномученика Афанасия Брестского». Святой Афанасий — игумен Брестского Симоновского монастыря Афанасий (Филиппович), казненный 5 сентября 1648 г. при лагере литовской армии Януша Радзивилла за верность Православию. В пору своей активной деятельности по борьбе с унией он бывал в Москве — когда Алексей Михайлович еще был царевичем. Посвящение же второго престола связано не с абстрактным покровительством Архистратига православному воинству, а с конкретным событием, произошедшим 17 ноября 1655 г. в битве при с. Верховичи (недалеко от Бреста). По показаниям пленных поляков, почти невероятная победа была одержана новгородскими ратными людьми благодаря помощи архангела Михаила, появившегося над русским станом в начале боя.
Уже тогда Тишайший отнесся к произошедшему со всей серьезностью, наградив участников битвы, по собственным его словам, «сверх всех людей» — т. е. ратников иных армий, сражавшихся в Белоруссии и Западной Украине. Через три года он напомнил им о «приходе архангела Михаила», прислав в Новгород «свое Государево знамя архангела Михаила, шито золотом и серебром по червчатой камке, в начале Господь Саваоф» — возможно, именно под ним новгородские полки вернулись к Бресту в 1660 г. (во главе с кн. И. А. Хованским).
О другом, еще более славном событии напомнил Алексей Михайлович своим ратникам в сентябре 1658 г., посылая в Белоруссию кн. Г. А. Козловского с повелением возглашать в бою «Сергиев ясак» — боевой клич защитников Троице-Сергиева монастыря 1608 — 10 гг. (он звучал как «Сергиев!»). Государь мог прочесть об этом ясаке в «Сказании» Авраамия Палицына и «Книге о чудесах преподобного Сергия» Симона Азарьина, либо услышать от очевидцев тех событий. Назначение воевод происходило во время царского богомолья в Троицу ко дню памяти преподобного (25 сентября), кроме того, обращение к чтимому Государем святому было исполнено глубокого смысла, ведь полки направлялись в Белоруссию для подавления братоубийственного мятежа новых православных подданных царя — новой Смуты, в восприятии Алексея Михайловича. И первые же победы этого похода царь без сомнения отнес Сергиеву заступлению: «А Нечая… Сергий Чудотворец дважды побил», — написал он кн. Ю. А. Долгорукову, после чего 30 января 1659 г. вновь «ходил молиться в Троице в Сергиев монастырь».
«Наука побеждать» Алексея Михайловича
С походом на Нечая связано составление одного государева поучения, которое смело можно назвать «Наукой побеждать» Алексея Михайловича — по аналогии со знаменитым суворовским наставлением. В этом письме гораздо меньше огненных призывов, которыми царь вдохновлялся в начале своего ратного пути, но зато немало чисто нравственных рассуждений. В связи с чем уместно будет в общих чертах обозначить два основных этапа становления его религиозно-этических взглядов на ратное дело: «героическую эпоху» Государевых походов 1654 — 56 гг. и более позднее время, когда сам Тишайший уже лично не участвовал в боевых действиях. В первые годы он горячо убеждал своих воевод в их личной ответственности за души вверенных им государевых ратных людей, причем в конкретном плане: например, чтобы в первую неделю Петровского поста они привели всех к исповеди и, по возможности, к причастию, и продолжали совершать богослужения в походе (поход 1654 г. начался после Троицы). В 1656 г. это приобрело грандиозные масштабы при штурме Кокенгаузена, когда, по словам Алексея Михайловича: «Люди все ратные и с служящими их обновилися (исповедались — О. К.); и иные и причащалися многие» — при том, что всего в приступе приняли участие несколько тысяч человек.После окончания Рижского похода такие вещи уходят в прошлое, и вместе с тем возрастает требовательность царя к самим воеводам, к их нравственной чистоте и благочестию. В этом могло сказаться прямое влияние византийских сочинений: так, в «Стратегиконе» императора Маврикия (VI в.) полководцу рекомендовалось иметь в первую очередь «заботу о благочестии и справедливости и стремиться посредством этого снискать благоволение Бога, без чего… невозможно одолеть врагов, даже если они признаются слабыми, потому что все находится в Провидении Божьем». Уже весной 1654 г., передавая свой наказ воеводе кн. А. Н. Трубецкому, Тишайший увещевал его не допускать до себя клеветников и ссорщиков, а пребывать в совете и согласии со своими товарищами. «Заповеди Божии соблюдайте и дела наши с радостию исправляйте; творите суд в правду, будьте милостивы, странноприимцы, больных питатели, во всем любовны, примирительны, а врагов Божиих и наших не щадите, да не будут их ради правые опорочены». Наказ окольничему князю Ивану Ивановичу Лобанову-Ростовскому (1659 г.) представляет собой в определенной мере прямое развитие этих рекомендаций, более углубленных в связи с конкретными обстоятельствами.
В начале 1659 г. окольничий был назначен главой большой армии, действовавшей в Белоруссии против мятежной шляхты, черкас и польских отрядов. При осаде Мстиславля это войско попало в трудную ситуацию, вызванную в первую очередь поведением своего начальника, впервые поставленного на столь высокую должность. Началось все со ссоры со вторым воеводой, кн. Г. А. Козловским, которая произошла во многом по вине последнего. Однако князь Иван, вместо того, чтобы загладить последствия размолвки и, по устному наказу Алексея Михайловича, «о Божии и о нашем Великого государя деле промышлять со всяким раденьем, отложа всякую гордость и спесь», вовсе отстранил своего опытного помощника от командования. В итоге, противник осмелел в тылах бездействующей армии, затем заманил в засаду легкий отряд, отправленный «в посылку» (на разведку), и нанес ему неожиданно высокие потери (40 чел. убитыми и 6 пленными).
Князь Лобанов-Ростовский, испугавшись царского гнева, не написал сразу о случившемся, а поспешил загладить вину поспешным штурмом Мстиславля. Неподготовленный приступ провалился с еще большим уроном (80 убитых и до 500 раненых), а в столице смутные слухи о потерях и страданиях войска вызвали «великое тужение» — ведь в походе участвовали сотни «московских чинов». Написав о своих неудачах с большим опозданием, воевода занизил понесенные потери.
Во всем случившемся видна неопытность и растерянность царедворца, не понимавшего, что скрыть подобные вещи невозможно: высокородные бойцы московских сотен отправили от себя самовольных челобитчиков о своих нуждах, которые и сообщили в Москве о случившемся. Алексей Михайлович немедленно отправил для следствия стольника Колычева, перед которым находившийся в смятении окольничий стал наивно оправдываться, что о неудачной «посылке» он якобы долго «от дел не писал к великому Государю, для того, что спрашивал сотенных голов, сколько у них побито и ранено».
Получив, в конце марта, полные данные расследования, Алексей Михайлович и сочинил свое послание. Несомненно, он долго обдумывал свои жаркие, подчас запальчивые реплики: по словам С. Ф. Платонова, «у царя Алексея продуман каждый его цветистый афоризм, из каждой книжной фразы смотрит живая и ясная мысль. У него нет пустословия… Поэтому его речь всегда искренна и полна содержанием…».
Письмо начинается выговором воеводе за попытку скрыть потери, о которых теперь стало доподлинно известно из отчетов («сказок») начальных людей его войска. Эта ложь — и грех перед Богом, и преступление перед царем («от нас, Великого государя, неутаимая хотел утаить»). Такой поступок более к лицу «недумным и худым людям», а не родовитому и «думному» человеку: «От века того не слыхано, чтобы природные холопи Государю своему в ратном деле в находках и потерьках писали неправдою и лгали». Но мало того: окольничий «вздумал приступать к городу Мстиславлю собою… своею гордостью», не подготовившись, как следует, и не испросив государева указа. Осуждался воевода не за саму попытку взять крепость, а за то, как он ее предпринял: понадеялся «на свое человечество и дородство, кроме Бога, а Божественная писания не воспомянул: «Не надейтеся на кесари, на сыны человеческия, в них же несть спасения…». Лукавство царского подчиненного было налицо, ведь в данном случае он имел достаточно времени, чтобы обдумать все детали штурма и сообщить о его подготовке в Москву.
Затем начинается главная часть послания, где Алексей Михайлович излагает свои взгляды о том, как готовиться к решающему бою. «В начале тебе достоит внутрь себя прийти и сокрушити сердце свое пред Богом, и восплакать горце в храмине своей тайно», помолившись пред образом Божьим о победе, и пред образом Пречистой Его Матери, чтобы покрыла воинов «амофором своим», и пред святыми, чтобы «сотворили молитву ко Господу Богу за вас, воевод, и за всех наших великого Государя ратных людей, во еже помощи вам и спасти вас от всякого вреда» («А не на свое высокоумие полагатца!», — добавлял он в негодовании).
После наставления о сокрушенной и тайной молитве Тишайший пишет о необходимости деятельного страннолюбия и милостыни. Казалось бы, как, да и зачем искать нищих и странников посреди военного стана в разоренной и враждебной стране? В своей излюбленной манере Алексей Михайлович задает и сам же находит ответ на этот вопрос: «Да достоит и святым и странным нози умыти, а кто святые и странные меншая братия Христова? По Его Евангельскому словеси, бедныя, маломошныя сироты, по своему обещанию которыя за Христа и за святые Его церкви и за нас, Великого государя, страждущия вправду, не жалея живота своего, на боех и на приступех телом своим обагряются до крови, и не точию до крови, но и до самыя смерти понуждают себя страдати и страждут, не иное что помышляя, точию в покаянии за Христа и за нас, Великого государя, умереть, и таковых бо есть души сияют, яко солнце. Ей, те меншая Христова братия! Ей, те святыя и блаженные светы, им же Ангели венцы плетут и на главы их кладут! А у вас таких много бедных и раненых и побитых». Из этих слов видно, какое преступление совершил окольничий, не позаботившись о хорошей подготовке штурма и оплатив свое «вышеславие» кровью стольких честных ратников.
Деятельная милостыня как необходимое условие победы — это уже оригинальная мысль самого Алексея Михайловича: вряд ли он мог прочесть что-то подобное у «древних» писателей. Прекрасен и настоящий гимн православным воинам — судя по контексту, рядовым солдатам («сиротам»). «Покаянию, молитве, милостине, страннолюбию не может никакой неприятель сопротив стати: ни агаряне, ни сам адский князь, — все окрест бегают и трепещут!», — подводил Тишайший итог своих рассуждений.
По своей привычке, ту же мысль, но в другой форме, Алексей Михайлович повторяет и во второй части своего послания, посвященной уже победе кн. Лобанова-Ростовского над Нечаем, который попытался снять осаду с Мстиславля (11 марта 1659 г.). Бой с ним продолжался недолго — со второго до третьего часа дня (после рассвета). Царские воины, «воскричав ясаком великого чудотворца Сергия», нанесли страшное поражение изменникам и «гоняли и побивали» их «до ночи на тритцати верстах и болши». По мнению Тишайшего, князь Иван совершенно правильно повел себя перед боем, вынеся перед полками образ Спаса Нерукотворного и помолившись Богу «с умилением и со слезами и с сокрушением сердец своих» — и только потом, «оградя ратных людей Честным и Животворящим крестом и окропя святою водою», чинил «промысл и поиск» над неприятелем.
В этой части письма царь прекрасно объяснил, зачем вообще надо совершать богослужения «во время начатия брани»: «Ты, окольничий наш и воевода, и все мало смирилися перед Богом и прибегли сокрушенным сердцем. Что же? И он, Свет, великий и дивный Царь, какую победу даровал? И впредь такоже твори, испрося милости и соверша молебная сокрушенным сердцем и со слезами, и странным нозе умыв, начинай и совершай всякое дело Божие и наше земское, и аще так пребудеши, и поможет ти везде до скончания живота твоего». Победа была дарована воеводе за его смирение, а не по причине строгого, но слепого выполнения предписанных обрядов.
* * *
Смысл и значение всей описанной деятельности Тишайшего уясняется при взгляде на реальное состояние духовной жизни современного ему русского общества. У большей его части за внешним истовым благочестием скрывалось весьма слабое духовное образование, отсутствие книжной культуры, и, как следствие — множество суеверий и привычек, далеких от христианских жизненных идеалов. Самым известным следствием этого стал раскол Русской Православной церкви; другим — религиозное равнодушие, та пустота, которая у высших слоев стала заполняться восприятием польской и западноевропейской светской культуры и порядков.В XVII в. главным полем деятельности государевых служилых людей — наиболее активной части общества — оставалось ратное дело. Здесь духовный кризис также проявлялся в маловерии и суеверности, присущем большинству русских воевод, в косности и равнодушии к святыне в рядах «средней знати» — дворян и детей боярских. В этом плане описанная выше деятельность царя предстает как проповедь христианских идеалов и норм жизни в полуязыческой среде — своего рода «внутреннее воцерковление» этого общества. Тщательно разработанный и размеренный обряд ратного строя, выполняясь со строгостью, уподоблял царскую службу церковному богослужению (где было бы неуместно находиться, к примеру, в иноземном платье); бережное отношение к крестоносным знаменам, пламенные речи о Животворящем Кресте, крестные ходы и молебны окружали должным благочестием главное Оружие Победы православного воинства; поклонение чудотворным иконам и Нерукотворному образу Спасителя, освящение в крепостях престолов в честь славных небесных покровителей, шитые иконы на воеводских стягах ободряли примерами из древней и новейшей христианской истории.
Но, как показывает пример со знаменщиками, многие предприятия Алексея Михайловича столкнулись с глухим противодействием служилого люда. Весь строй жизни ратного человека был пропитан многовековыми традициями, подчас далекими от идеалов Тишайшего, и ему пришлось во многом отступить и смириться с суровой реальностью (по пословице «Добро учить премудра, премудрее будет, а безумному мозолие ему есть»). Немногие из бояр могли понять смысл призывов к «милосердию и страннолюбию» как непременному условию победы на ратном поприще. Вообще, ясный, простой и необычайно бодрый взгляд на военную службу, подразумевавший постоянную работу над собой, хорошее книжное образование и «несумненную веру», без примеси суеверия, коренным образом отличает Алексея Михайловича от своих воевод. Те, быстро овладевая на практике приемами современной им войны, не поднимались до более высокого ее осмысления, буквально блуждая в потемках, когда заходила речь о духовной стороне ратного дела. Честный и храбрый, но дремучий в духовных вопросах князь Иван Андреевич Хованский, недоумевая о причинах нестойкости своих бойцов перед поляками, мог написать: «Не ведомо: от Бога за наше согрешение, или они, враги, своим злым ухищрением, чародейством и волхвованием страх подпустили»; после нескольких поражений, объясняя свое нежелание вновь идти в поход со слабым войском, он рассуждал: «А без бою, Государь, никако не разойтитца, а бой, Государь, дело Божие: яко ж восхощет, так по воли своей праведной и сотворит. Нихто, Государь, не рат себе упадку, да как Бог изволит».
При всем внешнем благочестии, столь «простые» полководцы не могли систематизировать свои знания военного дела в некий цельный комплекс, состоящий из теоретических, духовных и практических разработок. Закономерно, что действительно к уровню полководческой школы смог приблизиться лишь сам Тишайший — подобно византийским императорам Маврикию, Льву VI Мудрому или Никифору Фоке. Он не оставил после себя цельного военно-теоретического трактата, но ряд письменных высказываний, наподобие наставления кн. Ю. А. Долгорукову о линейной тактике, инструкций кн. И. А. Хованскому о приступе к крепости и походном порядке, и т. п., уже в 1660 г. обнаруживают у Государя хорошие познания и сложившийся взгляд на современную практику ведения войны. Если же добавить к этому нравственный трактат кн. Лобанову-Ростовскому, мы вправе говорить о самобытной полководческой школе царя Алексея Михайловича.
Малов А. В. «Перевод с галансково письма, что подал боярину Илье Даниловичу Милославскому рейтарсково строю полковник Исак фан Буковен…» // Российский архив. М., 1996. Вып. VI. С. 7 — 9; РГАДА. Ф. 27. N 166. Л. 112−120 («статьи» о ратном строенье генерала Т. Далиеля со товарищи, 1661).
Дворцовые разряды, издаваемые по высочайшему повелению… СПб., 1852. Т. III (1645 — 1676). Стб. 241, 242.
РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. N 349. Л. 189, 301 (указ псковскому воеводе в 1663 г.).
Записные книги Московского стола 1636−1663 гг. // РИБ. Т. 10. С. 471; Арсеньев Ю. К истории Оружейного приказа… С. 158.
Витебская старина. Витебск, 1885. Т. IV. Отд. 1. С. 130.
Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией Императорской Академии Наук. СПб., 1836. Т. IV. С. 103.
Малов А. В. Знамена полков нового строя // Цейхгауз: Военно-исторический журнал. N 15 (3/2001). С. 6 — 10; Он же. Знамена полков нового строя: Символика креста // Цейхгауз. N 16 (4/201). С. 2 — 7.
Малов А. В. Духовная символика знамен московских конных сотен XVII в. (по документальным источникам) (в печати).
Целое дело об этом выборе см.: РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. N 1079 (315 л.).
РГАДА. Ф. 210. Столбцы Владимирского стола. N 30. Л. 325, 326./
Записная книга Московского стола. 1648 — 1649 г. // Русская историческая библиотека. СПб., 1888. Т. 10. С. 462 — 463; Акты Московского государства. СПб., 1894. Т. 2. С. 253 — 255.
Записки отделения русской и славянской археологии императорского Русского археологического общества. СПб., 1861. Т. 2. С. 662.
РГАДА. Ф. 27. Оп. 1. N 86. Ч. 1. Л. 291 — 292.
Записки… С. 716.
РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. N 286. Л. 211, 212.
«Чудо архангела Михаила». Документы о походе Новгородского полка на Брест и битве при Верховичах 1655 г. / публ. О. А. Курбатова // Исторический архив. 2005. N 3. С. 168 — 190.
РГАДА. Ф. 210. Записные книги Московского стола. N 9. Л. 16 об.
РГАДА. Ф. 27. Оп. 1. N 166. Л. 8а («статьи» кн. Хованскому от 13 мая 1660 г.).
Толстой М. В. История русской церкви. Спасо-Преображенский Валаамский монастырь, 1991. С. 544 — 546.
«Чудо архангела Михаила"…РГАДА. Ф. 210. Столбцы Приказного стола. N 340. Л. 210, 238.
Дополнение к III тому Дворцовых разрядов… СПб., 1854. Стб. 176:; Яковлев Л. Древности Российского государства. Доп. к III отделению. Ч. I: Русские старинные знамена. М., 1865. С. 43.
Азарьин С. Книга о чудесах преподобного Сергия. СПб., 1888. С. 38.
Царь Алексей Михайлович. Сочинения // Московия и Европа. М., 2000. С. 525; Дополнения к III тому Дворцовых разрядов… Стб. 166.
Макарий (Булгаков), мтп. История Русской церкви. СПб., 1883. Т. 12. С. 84;
Орловский И. И. Смоленский поход царя Алексея Михайловича в 1654 году. Смоленск, 1905. С. 6 — 8.
Письма русских государей и других особ царского семейства. М., 1896. Т. 5.
Письма царя Алексея Михайловича. С. 62 (N 61).
Стратегикон Маврикия / Изд. подг. В. В. Кучма. СПб., 2004. С. 62.
РГАДА. Ф. 210. Разрядный приказ. Столбцы Белгородского стола. N 429. Л. 4 — 8, 31 — 36.
РГАДА. Ф. 27. Приказ Тайных дел. Опись 1. N 166. Л. 123 — 130.
Платонов С. Ф. Царь Алексей Михайлович (опыт характеристики) // Сочинения проф. С. Ф. Платонова. Изд. 2-е. СПб., 1912. Т. I. С. 33, 34.
Царь Алексей Михайлович. Сочинения // Московия и Европа. М., 2000. С. 537 — 542.
РГАДА. Ф. 210. Разрядный приказ. Столбцы Московского стола. N 292. Л 12 — 14.
Подробно эти указания Царь изложил в письме (от 30 сентября 1658 г.) к кн. Ю. А. Долгорукову, который в это время готовился к бою с литовскими войсками под Вильно. Судя по позднейшему письму к кн. Лобанову-Ростовскому, последний получил точно такое же наставление (Царь Алексей Михайлович. Сочинения // Московия и Европа. М., 2000. С. 522 — 524).
Собрание писем царя Алексея Михайловича… С. 183.
Акты Московского государства, изданные Императорской Академией наук. СПб., 1901. Т. 3: Разрядный приказ. Московский стол (1660−1664). С. 208.
РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. N 374. Л. 18, 19.
Записки отделения русской и славянской археологии императорского Русского археологического общества. СПб., 1861. Т. 2. С. 763, 764; РГАДА. Ф. 27. Оп. 1. N 166. Л. 35 — 38, 82 — 84.
Олег Курбатов , кандидат исторических наук, РГАДА
http://www.sedmitza.ru/index.html?sid=77&did=32 148&p_comment=belief&call_action=print1(sedmiza)
