 |
| Правая.Ru | Вадим Нифонтов | 10.04.2006 |
Пару недель назад американский журнал «Newsweek» посвятил основную часть материалов номера Фрейду и фрейдизму. Из подборки следовало, что в целом фрейдизм вроде бы как потерпел крах, но при этом всё же оказал колоссальное влияние на психологию как науку, а также на культуру и общественную жизнь Запада вообще.
В российских консервативных кругах Фрейда принято ругать, причём не столько за его метод (о нём, как правило, у нас знают довольно мало), сколько за то, что австрийский психолог немало поспособствовал возникновению течения под названием «бытовой фрейдизм». Даже, если быть совсем уж точным, не возникновению, а интеллектуальному оформлению этого течения, созданию его языка. То есть до Фрейда многоумная фраза наподобие «вы — отягощённый эдиповым комплексом латентный гомосексуалист» звучала так, что никакая газета не взялась бы её напечатать. После популяризации фрейдизма стало можно довольно грубо оскорблять собеседника с помощью вполне себе научных терминов. И это не единственное достижение современной культуры, ставшее результатом деятельности Зигмунда Фрейда.
Другое достижение (и тут я вовсе не шучу) — превращение одной из самых популярных форм исторического редукционизма в научный метод. Что такое исторический редукционизм? Это стремление объяснить все наблюдаемые события какой-нибудь одной, максимум — двумя-тремя причинами, исходя из известного принципа «экономии мышления». Очень старое, исконно народное стремление. Как говорил один зощенковский герой, отвечая на вопрос, отчего поёт соловей: «жрать хочет, оттого и поёт» (в сущности, в этом весь марксистский, да и либеральный метод). Из этой же серии конспирология с её «жидомасонами». Ну, и, конечно, бытовой фрейдизм — история и вообще любые события на 99% объясняются тем, что люди пытаются удовлетворить какие-то физиологические потребности (включая «кормление» собственных комплексов). Короче, «любовь и голод правят миром».
Вне всяческих сомнений, такой подход к истории и вообще к мировосприятию можно назвать «хамским». Но это было бы допустимо, скажем, в 17 веке. Теперь, когда «массы», а не «иерархии», стали главными действующими силами обществ, лучше о «хамстве» забыть. Бытовой фрейдизм — это ведь, по сути, идеология секуляризованного крестьянства. Крестьянства, пережившего буржуазные революции, и постепенно превращающегося в «рабочий класс». Или не превращающегося (на мой взгляд, психология интеллектуального работника, того же писателя куда ближе к крестьянской, чем к рабочей). Но факт остаётся фактом: община распалась, церковь закрыли или она просто стала непопулярна. А жить-то надо, и наши «крестьяне» создают себе понятную и простую идеологию, основанную на том, что они видят. Видят же они исключительно «массовые события» — борьбу за существование, размножение, связанные с этим эмоции. Вот и вся система ценностей.
Конечно, можно было бы обрушиться на «маленьких людей» с упрёками — мол, они не видят и видеть не хотят ничего более высокого, чем бытовой фрейдомарксизм (и, кстати, многие любители делить население на «элиту» и «быдло» именно так и поступают). Однако следует задуматься вот о чём: ведь такое восприятие действительности, да и вообще, исторический переход от «иерархий» к «массам» случились не в результате заговора или чьей-то злонамеренности. Это произошло из-за духовного вырождения традиционных элит. Настал момент, когда «аристократия» стала жить почти исключительно марксофрейдистскими категориями, но при этом продолжала лицемерно рассуждать о собственном высоком призвании, о Боге, Царе и Отечестве… Хотя видела во всём этом уже лишь средство сохранения собственного привилегированного статуса. Наказание не замедлило себя ждать…
Так что из приверженности «масс» бытовому фрейдизму следовало бы сделать выводы. Люди склонны давать поступкам других самые простые и примитивные объяснения, и это их право. Печально только, что в большинстве случаев они оказываются правы. И получается, что все шестерёнки «большой политики» в самом деле крутятся ради того, чтобы какой-нибудь средний чиновник получил 5% от сделки.
Такого рода события — не «исторические», а «массовые». Они, в сущности, не заслуживают того, чтобы попасть в летописи, потому что никак не расширяют наш опыт и не вносят в жизнь ничего нового. И место им, в лучшем случае, в анекдоте.
Бытовой фрейдизм, однако, стал тем самым критерием, который отсеивает исторические события от «исторической шелухи». Совершая поступок, претендующий на историчность, следует заранее подумать, останется ли от него хоть что-то после того, как толпа даст ему фрейдистское или марксистское истолкование. Тут примерно как с настоящей литературой: хорошая книга должна пройти испытание массовым читателем, и если тот убедится, что данный текст — не просто выражение «комплексов и фобий» автора, а что-то более серьёзное, то можно считать успех состоявшимся.
Подозреваю, что Фрейд просто слишком поздно родился. Лет на двести раньше его (предварительно окрестив) взяли бы на службу советником инквизиции, и он прекрасно выступал бы в роли этакого «адвоката дьявола». Ведь при разборе дел о чудесах и необычных явлениях важно знать, насколько они правдоподобны — или, быть может, за ними стоят всего-навсего «комплексы» да желание лучше поесть. И тут дедушка Зигмунд очень бы пригодился. Жёсткая и часто грубая процедура проверки, которую предложил Фрейд, в общем-то, если отбросить её материалистические интерпретации, вполне вписывается в контекст христианской культуры эпохи «глубокой апостасии». Сделать что-то, превосходящее «слишком человеческое», становится всё труднее. На слово больше не верят — «аристократия» себя полностью дискредитировала. А каждое действие сопровождает громким свистом улюлюкающая, смеющаяся толпа, которая быстро вам объяснит, какие «комплексы» и «потребности» вы пытались реализовать таким образом. И это, наверное, правильно — во всяком случае, никому не позволено думать о себе слишком хорошо.
Так что, совершая серьёзный поступок, прежде всего следует подумать, что от него останется после того, как его разберёт по косточкам «массовое сознание». Увы, очень часто в результате не остаётся ничего, кроме бытового фрейдизма.
