 |
| Радонеж | Владимир Можегов | 30.03.2006 |
1.
Давайте не будем о мелком. Раздоры и нестроения лихорадят Церковь вот уже 2000 лет, а «врата адовы» не одолели ее и не одолеют вовеки…А когда-то всего двенадцать нищих рыбарей разнесли Благую весть во все концы вселенной и с тех пор благовест ее животворит, не смолкая сквозь все бездны и смертные сени времени.
«Ты спрашиваешь, как в Церкви? Как в моем теле — всё болит и никакой надежды», — писал когда-то в письме другу Василий Великий… С тех пор мир возмужал, состарился и одряхлел, а Церковь с каждым новым поколением — снова молода, и новыми устами речет свои вечные глаголы, свое вечное Слово…
ХХ век России… В каждом русском времени — своя бездна, своя катастрофа, но едва ли выпадало на ее долю время более страшное, более катастрофичное… Сравнится ли татарская туча с большевистской чумой? «перебор людишек» Грозного с молохом ГУЛАГА? шатания Смутного времени со всеобщею вековою смутою умов? рывок Великого Петра с гибельным шагом ХХ века в бездну Светлого Завтра? русский Раскол со всеобщим развалом начала и конца этого века, а война наполеоновская с его Великой войной?
Как будто вся тысячелетняя русская история была лишь генеральной репетицией к великой трагедии этого века, как будто все катаклизмы ее вдруг снова единой волной нашли на Русь, прогрохотали Красным колесом в глазах одного-двух поколений…
И что же? можно ли было представить после революционных опустошений ее будущую мощь? в декабре 41-го предположить май 45-го? из 80-го увидеть 2000-й? Да нельзя было и сомневаться, стоило лишь обозреть ее великую и трагичную историю… А можно ли еще год назад было предположить, что прах Антона Деникина и Ивана Ильина упокоиться в Москве, а цитировать «нашего великого русского философа» в программных речах будут первые люди государства? Но и это — реальность, такая же чудесная, как сама эта земля. И можно ли сомневаться в том, что русская Церковь. сердце этой земли, когда-нибудь снова станет единой?
2.
Две России ХХ века, две трагедии: Россия без родины и родина без любви… Страшнее раскола нельзя было и вообразить: как подобно «Титанику» в океане, страна раскалывалась на куски и в отчаянии взирали на ее исчезновение все, кто ее любил…«Как хороши, как свежи были розы моей страной мне брошенные в гроб», — шептал перед смертью блистательный Северянин, когда-то встречавший этот пьянящий век ананасами в шампанском… Поэты ее гибли, кто чудовищно, кто беспросветно — и по ту и по эту сторону «добра и зла»: Блок, Маяковский, Есенин, Цветаева… Иванов, Бунин, Ремизов, Ходасевич, Шмелев…
«Чудному, новому миру», возникающему на ее осколках — ее культура, ее история, ее вера оказывались не нужны… А все, что оставалось у переживших катастрофу, заброшенных и разбросанных по миру — лишь осколки ее культуры и ее веры…
Но не в этом ли и был Божий о ней промысел? Из апокалипсического пламени все, кто ее любил выносили то, что было дороже всего, что было потеряно и забыто в изобилии и без чего они никогда не смогли бы прожить в нищете… Теряя родину, Россия возвращалась в свою культуру и свою Церковь. Захлебываясь кровью, родина тщетно искала свою потерянную Любовь… А в 1937-м, перед новыми грядущими на мир потрясениями, обе России вдруг одновременно выдохнули одно имя, сверхъестественным образом на мгновение соединившее их. И вот столетняя годовщина трагической гибели ее Поэта вылилась в грандиозное приношение его имени и в той и в другой России… Имени самой России, воплощенной в слове…
Чудо это напоминало другое, свершившееся за 50 с лишним лет до него, когда «пушкинская речь» Достоевского также на одно историческое мгновение примеряла две тогдашние России — так и не сумевших ее, в конце концов, поделить славянофилов и западников: «О, всё это славянофильство и западничество наше есть только великое у нас недоразумение, хотя исторически и необходимое…Наш удел и есть всемирность, и не мечём приобретённая, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей», — так верил Достоевский и вера эта имела надежное основание пушкинской вселенскости, свободы и милости к падшим….
И вот, в этот новый жестокий век, когда мечта о свободе оборачивалась невыносимым бременем рабства или нищеты, а «милость к падшим» лишь далекой мечтой о невиданной еще «эре милосердия», не эта ли вера соединяла своими невидимыми узами обе России?
Достоевский чаял «окончательного слова великой, общей гармонии, братского, окончательного согласия всех племён по Христову евангельскому закону», которое призвана была произнести Русь. Мог ли он предположить, из какой бездны и муки суждено будет рождаться этому слову? А ведь именно такое слово дано было сказать русской эмиграции. И не в этом ли, наконец, был этот Божий промысел о России?
«Церковь — это всё, что осталось у нас от империи, — ключевая эмигранская фраза», — вспоминал позднее отец Александр Шмеман. Но из этого последнего осколка империи, в котором искала спасения всё потерявшая русская душа, Церковь незаметно и властно становилась чем-то неизмеримо большим, тем, чем она и была от начала — экзистенциальным актом спасения души, культуры, мира… И именно в ней и мысль и душа эмиграции (которая чем и была, как ни одной лишь грандиозной попыткой выживания души?), находили непоколебимое свое утверждение…
Кто-то в то время назвал поэзию Пушкина «мирской молитвой"… Но не каждое ли рожденное тогда эмиграцией слово было молитвой?… И каждое такое слово-молитва спасало Россию, спасало мир, в котором оно рождалось и, главное, спасало саму Церковь, задохнувшуюся было в циркулярах имперского «ведомства православного исповедания"…
«Может быть, я пессимистически отношусь к нашему положению, но ведь мы не христиане. Мы исповедуем христову веру. Но мы из всего сделали символы….Мы заменили Крест — иконой креста, Распятие — образом, ужас того, что происходило — поэтически-музыкальной разработкой…», — горько сознавал впоследствии митрополит Антоний Сурожский. «Красота, глубина нашего богослужения должны раскрыться, надо прорвать его и через прорыв…провести всякого… к страшной величественной тайне того, что происходит», — заключал он. И не сама ли русская революция становилась таким страшным прорывом к тайне Церкви? На родине, оставшейся без России об этой тайне свидетельствовали ее бесчисленные мученики, в России, оставшейся без родины — её слово, достигавшее концов земли. И снова, как и две тысячи лет назад, горстка нищих рыбарей разносила это Слово по свету: митрополит Антоний (Храповицкий), митрополит Анастасий Грибановский, митрополит Антоний Сурожский, архиепископ Иоанн Шаховской, архимандрит Софроний Сахаров, протоиерей Александр Шмеман, протоиерей Сергий Булгаков, Владимир Лосский, Иван Ильин, Семен Франк, Петр Струве… - Словно вся вековая русская Мысль, переплавленная в горниле Истории, входила в этот мир, сведенный судорогой боли, злобы, отчаяния и преображала его так же незаметно и так же неизбежно, как когда-то входящий в этот мир Спаситель…
Разве сказал этот век слово грандиознее слова старца Силуана Афонского и его жизнеписателя архимандрита Софрония Сахарова: «Держи ум во аде и не отчаивайся…», «По христиански жить нельзя, по христиански можно только умирать»; разве отточил он лезвие богословской мысли острее мысли Владимира Лосского? — «История мира есть история Церкви — мистической основы мира»; разве сказал он слово любви сильнее, чем слово митрополита Антония Сурожского? «Церковь…должна быть так же бессильна как Бог… как и наша совесть, которая подсказывает правду, но…оставляет свободными»;. и разве в отчаянном мраке его раздавалась песнь свободе более победительная, чем архимандрита Иоанна Шаховского: «Дух Святой — ослепительное антизаконничество… удивительное явление Свободы как высшего сыновнего Закона, Закона свободы, самого возвышенного над Законом… Господь есть Свобода…»
Одну и ту же истину доказывали в аду сталинских лагерей и окопов ее бесчисленные мученики здесь и ее апостолы — там; кровь, проливаемая здесь и слово, раздающееся там. Это была одна Россия: Россия Владимира Мономаха, митрополита Иллариона, Андрея Рублева, Серафима Саровского, Александра Пушкина, Бориса Пастернака… «Я один, всё тонет в фарисействе, Жизнь прожить — не поле перейти…», — лишь об этом был ее подвиг: подвиг свидетельства — здесь и подвиг апостольства там…Это было две разных России, но у них было одно только сердце…
3.
Удивительно, но как все ясное, кристальное апостольское слово ее было выплавлено и сказано там, так все великие песни ее поэтов были пропеты здесь… Погребальные песни… Ибо никто из них не смог прожить и спеть вне родины, зато все смогли спеть и умереть здесь: Блок, Есенин, Цветаева, Мандельштам, Ахматова… Не поют видно русские птицы в молчаливом американском лесу, и не припав к земле, не взлететь душе к своему зениту…И не потому ли сегодня слово ее, так долго оторванное от живых корней — засохло, и дух ее, покинутый словом — потемнел и угас. И хмурые ереси бродят толпами по безоглядному русскому полю в поисках смысла и натыкаются друг на друга во тьме, и живые слова ее заглушили тернии мира….
И после благовествования русского Зарубежья, вынесшего из бури, огня и землятресения слово России и пронесшего его, словно «глас хлада тонка» по всему миру, мы снова видим то, о чем говорил архимандрит Софроний Сахаров:
«…веками повторяются многие с небес сошедшие слова в самых различных сочетаниях, но не вызывают должного отзвука в окаменелых сердцах, в погасшей для высшего мира мысли. А ведь было немало мгновений, когда сии глаголы давались Свыше человекам, подобно громам, потрясающим сердца; и молниям, просвещающим сознание людей. Они нисходили на нашу землю из сокровенного Царства, как спасительное откровение о неизречённой премудрости Отца Небесного, о Его к нам любви, о великой тайне Бытия.
В течении столетий произносились священные слова без соответствующего внимания, и, возможно, в силу этого утеряли свою изначальную мощь; ту, которую имели они, впервые являясь сознанию пророков, апостолов и святых. Найдутся ли иные способы выражения глубинного смысла данного нам познания о Боге великом? Любовь к Нему ищет своего выявления в таких формах, жизненной энергии которых не могло бы умалить всегубительное время».
И как видно, настала пора апостолам России вернуться… Ибо только слову дано открывать глубины духа. И как некогда собирал Бог своих апостолов к успению Той, кто стала по слову Вл. Лосского «сердцем Церкви», собирает Он сегодня Свою Церковь, что бы открыть последние тайны ее земного пути… Что бы войдя в свои рубежи и вспыхнув в сретении духа, слово ее вновь пронеслось по миру, до последнего рубежа вселенной, во исполнение своей вечной миссии:
«И обходя моря и земли глаголом жги сердца людей"…
«…Вся вселенная призвана войти в Церковь, стать Церковью Христовой, чтобы по совершении веков, преобразиться в вечное Царство Божие. Из ничего сотворённый мир находит своё завершение в Церкви, где тварь, выполняя своё призвание, обретает непоколебимое своё утверждение"… (Вл. Лосский).
«…Бытие всего человечества в истоках своих по природе своей — есть единое бытие, единый человек. Отсюда «естественное» движение нашего духа к молитве за всех людей, за всего Адама, как за самого себя. Отсюда же приходит уразумение слов Христа: «да будут (все) едино, как Мы едино"… (арх. Софроний Сахаров)
