Благословение | Анатолий Киселев | 30.03.2006 |
— Анатолий Иванович, расскажите, пожалуйста, о том, как Вы вступили на музыкальную стезю. Сопутствовали ли этому выбору какие-то промыслительные события?
— Все, что происходит в нашей жизни, я считаю Промыслом Божиим, и если человек верит в случай, то в нем уже нет веры в Бога. Что касается выбора профессионального поприща, то этому содействовало то, что я вырос в очень музыкальной семье: мой дед по материнской линии — родом из Брянской губернии — играл на гармошке, а отец, родившийся в Орловской губернии, сохранил любовь к народной музыкальной культуре. В нашем доме постоянно звучал патефон, я знал множество песен, а в семилетнем возрасте мне посчастливилось попасть в число принятых в Московское хоровое училище, которое в те годы возглавлял ректор Московской консерватории А. В. Свешников. Туда меня привел дядя, который был тогда заместителем декана МГУ. В училище преподавали такие известные мастера, как Н. И. Демьянов, П. А. Богданов, Е. М. Щедрин, В. В. Ровдо, А. Г. Флярковский. Я еще успел застать «синодалов» — тех музыкантов, которые до октябрьского переворота заканчивали Синодальное училище, — и к нам, школярам 50-х, был перекинут мостик из дореволюционной православной культуры. Наше хоровое училище заканчивали такие выдающиеся хормейстеры, как В. Н. Минин, А. А. Юрлов, А. Д. Кожевников, В. С. Попов и многие другие. К нам приезжали известнейшие исполнители: С. Рихтер играл у нас на рояле, А. Б. Гольденвейзер, который посетил нас в 1956 году, рассказывал о том, как он вместе с С. В. Рахманиновым играл у графа Л. Н. Толстого в Ясной поляне, с И. С. Козловским мы пели вместе.
Разумеется, в те советские времена не разрешалось петь на духовные тексты, и мы пели духовную музыку либо как вокализ, без слов, либо прибегая к маленьким хитростям-подтекстовкам наших педагогов — нейтральным стихам о природе, цветочках и облачках, которые специально для нас сочиняла К. С. Алимасова, замечательный концертмейстер и музыкант. Таким образом, все мы воспитывались на духовной музыке: даже на занятиях по сольфеджио мы обращались к мелодиям Знаменного распева или к музыке русских опер. То, что пропущено через сердце, — а нас учили петь только так, — уже не забывается никогда.
— В дореволюционной России исповедание Православной веры органично вплеталось в традиции воспитания, которые несли в себе основы христианского миросозерцания. Скажите, а чему обязан Ваш путь к вере и Церкви? Способствовало ли ему приобщение к духовной музыкальной культуре?
— Мои родители были верующими людьми, и я был крещен в раннем детстве, но в те советские времена многие православные не могли открыто вести церковную жизнь. Тогда сажали даже за пятиминутное опоздание на работу, а что уж говорить о посещении храма! Мой покойный друг, поэт Л. П. Дербенев, рассказывал о том, как в советские времена даже некоторые всесильные члены политбюро КПСС оставляли свои машины в нескольких кварталах от храма и, таясь и озираясь, добирались до церкви.
Что касается моего пути к Богу, то какого-то внезапного момента обращения у меня не было. Мое движение к вере органично накладывалось на приобщение к музыке и шло через русскую песню, через потрясающие встречи и знакомства со старыми людьми, которых я встречал во время гастрольных поездок и фольклорных экспедиций. Я общался, например, с донскими казаками, которые в свое время еще «рубали красных» и в доверительных беседах рассказывали о православном быте казачества… Поэтому мое приближение к Православию произошло как-то само собой, постепенно и естественно.
— Ваше музыкальное творчество многогранно, Вы работаете в разных музыкальных жанрах, в том числе, создаете и духовные хоровые произведения, которые исполняются не только в концертных залах, но и в православных храмах во время богослужений. Скажите, в чем, по-Вашему, критерий христианского наполнения искусства? Всякое ли подлинно гениальное произведение содержит в себе — в силу своей гениальности — зерно христианской истины?
— Гениальное произведение искусства может быть и гениальной прелестью, оно может пробуждать ложные чувства и мысли и направлять человека совсем не на ту тропу, которая ведет к Богу. Критерий христианского содержания творчества — это тот знак, который оно несет в себе. Как существуют два полюса: один — дьвольский и разрушающий, а другой — божественный и созидающий, и между ними не может быть никаких компромиссов, — так и творчество может нести в себе очищение и просветление, а может служить силам зла. Произведение искусства со знаком «плюс» всегда содержит в себе преображающий и очистительный элемент. Еще великий Бах писал в своей книге «Преподавание основ генерал -баса», что музыка должна быть написана: «… во славу Божию и дозволенного наслаждения души. Назначением и конечной целью… музыки, не может быть ничто иное, как хвала Господу… Где не стремятся к этому должным образом, там нет настоящей музыки, а есть лишь дьявольские звуки и пиликанье». Вот единственный критерий любого творчества.
Мне вспоминается впечатление от посещения усыпальницы испанских королей в Эскориале — католическом монастыре, расположенном неподалеку от Мадрида, где мне довелось побывать вместе с моим другом, композитором Эдуардом Артемьевым. Там мы стали свидетелями исполнения детским хором древнего грегорианского хорала, необыкновенно близкого нашему Знаменному распеву. Вот где я ощутил подлинно христианский дух искусства. Именно поэтому мне так интересно и отрадно работать над реставрацией аудио записей древних распевов, как человеку профессионально связанному с звуковыми компьютерными технологиями.
— Человек, наделенный большим талантом, рискует впасть гордыню и тщеславие. Как, по Вашему мнению, одаренный человек должен относиться к своему таланту?
— К сожалению, никто из нас не лишен ни тщеславия, ни гордыни, ни честолюбия. Если это не так, то это исключительная редкость для любого творца. Честно говоря, я не считаю себя человеком какого-то исключительного таланта, и по-хорошему завидую тем, кого Господь наделил таким великим даром. Не все, правда, используют свой талант по назначению, и мне всегда очень жаль тех, кто зарыл свой дар в землю. Я же всего лишь пытаюсь преумножать ту маленькую частичку таланта, который мне дан, и по кирпичику строить здание своего творчества.
— Что сопутствует творчеству и вдохновению?
— Здесь не нужно особенно мудрствовать: как и для всякого дела, для творчества, прежде всего необходимо благословение священника. А дальше — все, как у Андрея Рублева: пост и молитва. Если творчеству сопутствует единение с Богом, то начинаешь явственно ощущать, что не ты водишь своей рукой. Как только, в самонадеянном упорстве, начинаешь сидеть и вымучивать из себя нечто «великое», то мгновенно к тебе приходит понимание собственного бессилия: получается что-то нудное, бесталанное и посредственное. У П. И. Чайковского есть замечательная фраза: «Музыку надо писать, как Бог на душу положит». Написал искренне — и вышло хорошо, кому-то оказалось нужным. А когда мучительно изобретаешь что-то, а порой — даже высасываешь из пальца, то ничего не выходит. Без Бога мы совершенно беспомощны.
— Анатолий Иванович, Вы — пожалуй, единственный из современных композиторов, кто отважился писать столь масштабные духовные произведения, как Всенощное бдение и Литургия святаго Иоанна Златоуста. Каково предназначение Ваших сочинений, для чего они написаны — для концертного исполнения, или же для богослужений в православных храмах?
— Я беседовал на эту тему со многими священнослужителями. Например, владыка Лонгин считает, что духовные хоровые произведения предназначены только для богослужений. Я позволил себе возразить ему. Например, «Всенощная» Рахманинова: ее ведь нельзя однозначно воспринимать как церковную музыку, скорее, это произведение концертного репертуара. И в этом есть свое преимущество. Представьте себе: какой-нибудь светский человек услышит такую музыку — в нем зажжется искорка, из которой, быть может, впоследствии разгорится истинная вера. Человек, соприкоснувшись с духовной музыкой, пусть даже исполненной в концертном зале, задумается, придет в храм и, возможно, обратит свое сердце к Богу. Ведь пути Господни неисповедимы. Как было со св. Прокопием Устюжским? Он был купцом, немцем, приехавшим в Россию из Любека, который, выгодно продав свои товары в России, случайно зашел помолиться в нашу церковь, и первое, что его поразило — это великолепие православного храма. Мгновенно он почувствовал, что навсегда здесь останется. Подвиг святости, юродства, чудотворения и пророчества стал возможен сначала благодаря чисто эстетическому впечатлению от великолепия храма, а затем на него сошла Благодать Божия. Точно так же и чувство, рожденное от восприятия музыки, может подтолкнуть человека к вере. Поэтому для духовной музыки везде есть место: верующих людей она, будучи исполненной церковным хором, призвана настраивать на молитву, а в людях, далеких от Церкви, — пробуждать веру. Поэтому у меня есть песнопения, которые имеют благословение для храмового исполнения, и они там звучат, и есть сугубо концертные духовные произведения. И те, и другие, по моему убеждению, имеют право на жизнь.
— Анатолий Иванович, в наше время всеобщей унификации и нивелировки массового сознания, с искаженной системой ценностей и повсеместным культурным невежеством, высокое искусство обречено быть искусством для избранных. Скажите, это симптом нашей эпохи, или такова сама природа искусства? Вообще, должно ли искусство «идти в ногу со временем» и отвечать его эстетическим потребностям?
— Испокон веков человек сначала изъяснялся, используя речь, потом его эмоции и чувства более ярко выражались через пение. (К примеру, раннехристианская Литургия целиком пелась). То есть выражение всего круга человеческих эмоций претворялось в звуки — музыку, пение. В связи с этим развитие искусства происходило по двум путям: животные рыки первобытного человека, самые его низменные инстинкты преобразовались сегодня в ту современную музыку, которая лишена мелодизма, гармонии и искренних чувств, а все, что было обращено к Богу, соответственно, претворилось в высокое, подлинное искусство.
С другой стороны, как бы то ни было, мы никогда не сможем уйти от колеса времени, и рано или поздно все закончится: у Господа тысяча лет, как один день. Мы стремительно меняемся и даже говорим иначе, чем наши бабушки и дедушки каких-то 50 лет назад. По сравнению с порой их молодости сегодня мы живем в абсолютно новом культурном пространстве, которому искусство должно соответствовать. От этого никуда не денешься. Как-то Ивану Бунину в Париже после войны красавец поэт Константин Симонов сказал: «Вы говорите на каком-то странном русском языке». На что острый на словцо Иван Алексеевич ответил: «Это вы, батенька, говорите на странном языке. В наше время так говорили кучера да кухарки». А это была разговорная речь знаменитого советского поэта! В музыке же опыты «аутентичного» искусства, когда, к примеру, Моцарта исполняют на современных ему инструментах взамен нынешних, усовершенствованных веками, производят весьма жалкое впечатление. Как бы там некоторые ни говорили о церковном пении, что самая лучшая музыка — это Знаменный распев, и с этим трудно не согласиться, однако жизнь усложняется, равно, как усложняются и человеческие взаимоотношения, восприятие мира. Сегодня уже нельзя писать, как во времена Рахманинова, к примеру, «Всенощную». И именно поэтому я писал «Всенощную» уже с учетом каких-то новых музыкальных достижений — гармонических и тембровых, но, опять же, в том самом баховском коридоре «дозволенного наслаждения души».
Как я уже говорил, побудительным толчком к творчеству должно быть обращение к Богу. Сложно себе представить, чтобы человек, произнеся «Господи благослови!», стал слушать песни Ф. Киркорова — а это еще не самый худший пример. Но, поскольку, как сказано, «душа по природе христианка», то хочется верить, что всем дан слух, чтобы отличить истинное от ложного и высокое от низкого. И в наше нелегкое время, когда козни лукавого становятся всё хитрее и изощреннее, чтобы вместо стяжания Благодати Духа Святаго, направить людей на стяжание денег и тленных богатств мира сего, надо быть особенно внимательным.
Беседовала Александрина Вигилянская
http://blagoslovenie.msk.ru/publisher/index.php?option=com_content&task=view&id=1105&Itemid=47