 |
| Правая.Ru | Аркадий Малер | 29.03.2006 |
Россия — это предельная ценность, и это осознают далеко не все, кто еще продолжает почему-то называть себя русскими патриотами, когда аргументом против того или иного самоутверждения России внутри и вовне себя они выбирают какую-либо иную альтернативную ценность: например, собственную жизнь.
Что предполагает признание России предельной ценностью? Как минимум, два абсолютных условия существования России в пространстве и во времени. Прежде всего, это означает, что нет, и не может быть никакой политической инстанции вне России, которая бы служила для нее источником легитимности, не говоря уже о легальности. Следовательно, речь идет о том, что Россия обладает абсолютным суверенитетом. Само понятие «суверенитета» остается на данный момент последней нелиберальной категорией в либеральном языке, якобы конвенционально принятым как язык политкорректности во всем мире. Отсюда настойчивая и законная апелляция к понятию «суверенитета» в доминирующей идеологии либерал-консерватизма (Путин, Сурков, Чадаев и др.). Однако суверенитет может быть (если, конечно, может быть) у любого территориального образования, даже весьма карликового в сравнении со всеми другими. И если бы от России, как мечтают наши либералы и нацисты, осталась только Московская область, там тоже можно было бы говорить о «суверенитете». Поэтому одной только апелляции к идее независимости ради независимости недостаточно: такая, негативная свобода от всего и вся ведет к полной свободе от своей собственной сущности, коль скоро она так мешает жить. Суверенитет — это условие элементарного существования Государства и Нации, но не самоцель.
Цель существования любого социального целого — это реализация тех смыслов, которые вольно или невольно оно несет в себе. И только те Государства и Нации достигали подлинного исторического величия, которые оправдывали свое существование через универсальную Сверхидею, обращенную ко всему человечеству в целом. В данном случае не столь принципиально что первично — идея, оправдывающая существование, или существование, требующее оправдания, — в любом случае мы видим, что Суверенитет частного социального целого и его обоснование через универсальную Сверхидею предполагают друг друга. Таким образом, условием существования России является ее абсолютный суверенитет, а условием абсолютного суверенитета является та Сверхидея России, которая оправдывает ее присутствие на одной седьмой (или шестой? или восьмой?) части мировой суши, не говоря уже о более серьезных намерениях.
Исторически сверхидейность или, если употреблять религиозный термин, мессианское самосознание было с самого начала свойственно русской интеллектуальной элите, начиная со знаменитого «Слова и Законе и Благодати» киевского митрополита Илариона (XI в.). И только самое общее видение русской истории позволяет нам однозначно констатировать тот факт, что Россия всегда выступала носителем какого-то сверхисторического проекта, который позволял ей удерживать гигантскую территорию всей Северной Евразии и с переменным успехом, но все же осуществлять свой геополитический контроль по всему миру. Страна, граничащая с Норвегией и Кореей, не может себе позволить превратиться в этнографический заповедник. Именно поэтому событие 1991 года по своим трагическим масштабам метафизически перекрывает все предыдущие катастрофы русской истории: Россия в лице ее политической элиты впервые за тысячу лет своего существования отказалась от собственной Сверхидеи, а значит, от обоснования собственного существования. Таким образом, Россия сама себя лишила самого мощного оружия господства и подавления, которым только способен овладеть человек.
Самое главное преступление российской элиты конца начала 90-х годов — это ее тотальная неадекватность тому величайшему культурно-политическому наследию, которая оставила ему Россия и которым она никак не хотела воспользоваться. Тем более было неизбежно столь впечатляющее, вулканическое развитие патриотической культуры (или «контркультуры»?) в 90-е годы, и ее кипящее состояние в наше время. Между тем, русская реакция или русский консерватизм, как объективная политическая реальность, возникает в результате неизбежной встречи двух, внешне совершенно разных, если не прямо противоположных, движений: естественного стремления нации возвести свой собственный суверенитет в абсолютный принцип вопреки предательству псевдоэлиты и «профессиональному» стремлению национально мыслящей интеллигенции дедуцировать идею абсолютного суверенитета из универсальных сверхценностей. Несмотря на то, что идея существования ради существования представляется абсурдной, идея существования России ради русских абсурдом вовсе не является. Ведь далеко не все искренние патриоты России могут четко ответить на вопрос — в чем смысл ее существования? Россия в их понимании уже является абсолютной ценностью просто потому, что, как бы это грубо и цинично не звучало, Россия — это естественный «биогеоценоз» развития русских как исторического вида.
Русский патриот может жить только в среде и атмосфере русской культуро-цивилизации, то есть русских людей, русского языка, русских традиций, какими бы порочными они ни представлялись в «нерусском» сознании. Уже поэтому Россия должна быть независимым, то есть суверенным государством, а значит и сильным, чтобы защищать свой суверенитет. Тот факт, что этот «биогеоценоз» сужается до масштабов XVII века, этих патриотов безусловно волнует, но они воспринимают этот процесс как вечную борьбу органических сил, и потому дают чисто материальное, материалистическое объяснение всем событиям. Идея «суверенного биогеоценоза» не столь примитивна, как кажется на первый взгляд, но явно неадекватна, когда речь идет о глобальной войне мировых геополитических проектов. И поэтому здесь на помощь приходят идеалистически ориентированные интеллектуалы, объясняющие необходимость этого партикулярного суверенитета через универсальные сверхценности.
В истории России только один раз, но раз и навсегда была полностью выстроена необходимая аксиологческая дедукция России как предельной ценности — это признание России, тогда еще Великого Московского княжества полноценной наследницей Нового Рима (Византии), то есть Третьим Римом. Логика великорусского византизма проста: Православие, принятое Русью в X веке, — абсолютная истинная Традиция; в рамках этой Традиции реальное совершенство всего человечества зависит от степени его воцерковления; делу воцерковления способствует воцерковленное Государство — «катехон»; таким «катехоном» была Византия до 1453 года, а потом стала Московская Русь; следовательно, от России зависит совершенство и спасение всего человечества. Именно в православной ойкумене Москва обладает столичными функциями, а реальная география этой ойкумены такова, что в соответствии со всеми геополитическими законами Россия фактически может не только контролировать, но и господствовать над всей планетой. И только полная политическая индиффирентность или сознательное предательство не позволяет представителям российской элиты воспользоваться этой логикой для наведения русского мирового порядка как внутри, так и вовне страны.
2. Три исторических типа русского консерватизма.
Исторический русский консерватизм можно разделить на три политических типа, соответствующих трем этапам развития консервативного сознания в России. Первый тип — это классический консерватизм или то, что можно назвать консерватизмом «старых правых». Нет ничего лучше в идеологическом описании природы старых правых, чем цитирование возведенной ими в принцип известной формулы «Православие. Самодержавие. Народность». Проблема здесь не в чисто концептуальных недостатках этой идеологемы, которая на самом деле абсолютно адекватна для России, а в ее происхождении: это прямая калька с немецко-протестантской триады, которую изложил граф Уваров по заказу императора Николая I в 1834 году. Из этого, видимо, следует, что до 1834 года никакой Русской Идеи не было, пока ее не перевел с немецкого граф Уваров. Основным характерным признаком «старых правых» при всем их разнообразии и значении для нашей истории является тяжелое сочетание занудного обскурантизма с полной непродуманностью собственной позиции. «Старые правые» довольствуются тем, что им дано в наличии в качестве «русского»: они не видят и не хотят видеть противоречий и ошибок русской истории, они всегда довольны собственной, крайне размытой идеологической позицией, которая по их определению не требует развития. Поэтому следующей примечательной особенностью их сознания является глубокая конспирологичность: они отрицают объективные законы истории и при этом никогда не признают своих/наших/русских хоть в чем-нибудь виноватыми. Таким образом, общим знаменателем всех старых правых является полное отсутствие самокритики как необходимого элемента политического самосознания. В наиболее полном виде старо-правая позиция была представлена в обществе «Память» конца 80-х — начала 90-х годов, как и других, безвыходно «белых» организациях.
Действительно, идеология Белого движения является историческим архетипом старо-правой позиции: совершенно неоднородная по своим базовым установкам, она формировалась в режиме нервного реагирования на монолитную и активную позицию «красных». Конечно, ни в коем случае нельзя подвергать старо-правую идеологию огульному осуждению — это первая неизбежная историческая форма самосознания русской реакции, в разной степени свойственная многим достойным мыслителям XIX и XX века. Однако на реальном политическом выходе это самосознание вырождается либо в банальное, нерефлексирующее, пассивное «охранительство», либо в маргинально-мистическое сектантство. «Старые правые» или «классические консерваторы» еще очень долго будут составлять общий фон русской консервативной мысли, оттеняя новые тенденции своим упрямым методологическим архаизмом.
Второй исторической формой русской реакции является гибридный, эклектичный «левый консерватизм», активно развивающийся в России все 90-е годы, который, безусловно, стал шагом вперед по сравнению с безвыходным консерватизмом «старых правых». Исторические причины возникновения «левого консерватизма» очевидны: падение СССР в 1991 году значительной частью русских патриотов было закономерно воспринято как падение самой России или, по крайней мере, определенного воплощения Российской Империи. В результате возникает так называемый «красно-белый» или «красно-коричневый» синтез, безраздельно доминирующий в российской оппозиции все 90-е годы, примером чему может служить идеология ведущей патриотической газеты «Завтра» и самая крупной оппозиционной структуры КПРФ. На том историческом этапе казалось, что идеология полноценного русского реванша невозможна без определяющей инфильтрации левых, коммунистических начал. В законченном, концептуально оформленном виде красно-белый синтез был представлен в идеологии «национал-большевизма», полностью изложенной философом-евразийцем Александром Дугиным.
Единственной альтернативой лево-революционному пути для русского консерватизма представлялся некий патриотический заговор в недрах спецслужб (в лице А. Коржакова), надежды на которого прошли в тот момент, когда президент Ельцин предпочел своим верным охранителям либеральное лобби во главе с Чубайсом. Однако в идеологических тенденциях политического режима РФ очень рано, но очень незаметно для оппозиционно настроенных патриотов стали проявляться некоторые консервативные начала, с каждым годом все более углубляющие раскол между властью и теми радикальными либералами, которые эту власть хотели считать своею.
Первым реальным событием, сорвавшим последовательность либерально-западнического курса 90-х стало «наведение конституционного порядка» в Чечне, начатое в декабре 1994 года. По логике либералов, Чечня должна была быть «освобождена» от России по первому требованию, но ельцинская власть почему-то решила путем высоких моральных и физических потерь сохранить этот очень небольшой кусочек земли в составе Российской Федерации. Это событие, как и некоторые другие, вносили некую двусмысленность в идеологическое состояние РФ уже в 90-е годы. Однозначно поворотным событием было внешне неожиданное, резко негативное отношение Кремля к НАТОвской оккупации Югославии в 1999 году: в этот момент власть и патриотическая оппозиция впервые оказались солидарны по принципиальной для России геополитической проблеме. И, наконец, приход нового президента Путина в 2000 году и связанные с этим события (резкое усиление антитеррористической операции в Чечне, антиолигархическая кампания, подавление ведущих либеральных СМИ, жесткая централизация и унитаризация государства, сильное повышение патриотической риторики власти и т. д.) качественно подорвали доминирующее положение левого консерватизма в патриотической оппозиции.
Этот поворот имел колоссальное, спасительное значение для всего консервативного движения. Дело не в том, что левый консерватизм 90-х оказался принципиально неадекватен 2000-м, а в том, что в самой идеологии левого консерватизма заключался фатальный порок. Левый консерватизм только потому остается шагом вперед по сравнению со старо-правым консерватизмом, что в нем присутствует самокритическое начало: в отличие от старо-правых консерваторов левые консерваторы видят в истории России до 1917 года сущностные противоречия и ошибки, ищут новые формы реализации реакционного проекта как проекта консервативно-революционного. Однако возведенная в принцип критика старо-правой идеологии у левых консерваторов оборачивается неосознанным (или осознанным) восприятием секулярно-прогрессистских установок (за исключением авангардного национал-большевизма А. Дугина) и некритической апологией советского эксперимента: в итоге, например, Ленин у них оказывается лучше Николая II, а Сталин лучше Николая I. Основной порок левого консерватизма заключается в заочном нравственном оправдании переворота 1917 г., безусловно ставшего революцией, а, следовательно, и всех его исторических последствий, что, в свою очередь, ведет к допущению принципа глобальных социальных ротаций в якобы консервативных целях. Левый консерватизм пытается преодолеть узость и пошлость старо-правой рефлексии, но в итоге предлагает новую узость и новую пошлость.
Таким образом, в левом консерватизме происходит та преступная подмена ценностей, к которой закономерно приводит логика революции. В левом консерватизме чисто левая ценность Социальной Справедливости становится важнее таких сугубо правых ценностей как Порядок, Стабильность, Преемственность и Легитимность Власти: «раз власть ведет себя несправедливо, значит можно ее свергнуть» или вообще «заново учредить государство» — так рассуждают левые, и именно так стали рассуждать левые консерваторы. Отсюда праведное возмущение перед тиранией переходит в отрицание культа сильной власти вообще, критика церковной администрации в апологию раскола, ненависть к капитализму в проповедь социальной уравниловки и иждивенчества, и т. д. Спасать Россию с такими идеологическими установками более стало невозможно: левый консерватизм уже к середине 2000-х годов стал таким же неадекватным, как и старо-правый консерватизм в середине 90-х годов.
Третьей исторической формой русской реакции является «неоконсерватизм», иначе называемый «новым правым» консерватизмом, а я предпочитаю именовать его просто «русским неоконством». Само понятие «новой правой» имеет чисто западное происхождение, но мы должны жестко различать европейских, или, точнее, континентально-европейских «новых правых» и англо-американских, атлантистских «новых правых». Континентальные «новые правые» (Nouvelle Droite) в основном представлены школой французского философа Алена де Бенуа: про них можно прямо сказать, что это подлинные нео-национал-социалисты, переформатирующие идеологию европейской «консервативной революции» (Шпенглер, Шмитт, Хаусхофер и др.) на новом этапе — с одной стороны, без тупого биологического нацизма, и, с другой стороны, без многих старо-правых мифов. Атлантистские «новые правые» (New Right) резко отличаются от континентальных, прежде всего, тем, что исходят из собственного понимания «правизны» как либерально-капиталистической ориентации в экономике, в противовес «левой», умеренно-социалистической ориентации последователей Бенуа. В Америке «новые правые», в основном, представлены последователями либерально-экономической «Чикагской школы» Милтона Фридмана, политический апофеоз которой связывают с режимом Рейгана в США и Тэтчер в Великобритании. Поэтому в англо-американском контексте неоконсерватизм практически отождествляют с неолиберализмом. Другим, чисто политическим различием между Nouvelle Droite и New Right заключается в том, что первые ориентированы на образование единого континентального союза с Россией-Евразией, а вторые как последовательные атлантисты сохраняют абсолютно антироссийскую (антиевразийскую в целом) позицию.
Безусловно, континентально-европейские Nouvelle Droite однозначно ближе русским «новым правым», чем атлантистские New Right: нас сближает проект континентального союза и гарантийной экономической системы. Однако это не значит, что мы должны как многие «старые правые» и «левые консерваторы» механически копировать идеологию западных реакционеров. Дело в том, что европейские Nouvelle Droite в своей праведной ненависти к западному универсализму («глобализму») доходят до того, что отрицают какой-либо универсализм вообще, и в итоге приходят к отрицанию церковного универсализма (который они собирательно называют «иудео-христианским»). Их можно понять: историческое католичество, не говоря уже о протестантских течениях, сделало все для того, чтобы дискредитировать Христианство в сознании ищущих традиционалистов. Поэтому европейские «новые правые», как правило, ориентированы на некое искусственно реконструируемое «неоязычество», как и вообще на этнокультурный партикуляризм и регионализм. Такой путь, конечно, однозначно неприменим к русскому консерватизму, полностью основанному на православно-имперских началах.
Одновременно с этим, среди американских New Right в качестве особой авангардной прослойки выделяются так называемые «неоконы» (то есть «неоконсерваторы»), последователи философской школы Лео Штрауса (1899−1973), в свое время чуть было не ставшего одним из немецких идеологов консервативной революции наряду с его учителем Карлом Шмиттом, но эмигрировавшим из гитлеровской Германии в США. В центре внимания философии Штрауса стоит вопрос о возможности и необходимости ценностной (аксиологической) ориентации в политике: ценности определяют политическое сознание и одновременно, как сказали бы Макиавелли или Парето, берутся на вооружение политиками, дабы оправдать их действия, независимо от их подлинных мотиваций. Сам Штраус был «мучеником» ценностной философии: он очень переживал за всеобщее падение культуры и традиционных ценностей вообще как в США, так и на всем Западе, но считал, что спасение мира состоит в возрождении «классической» политической философии Платона и Аристотеля и иудео-христианских начал евро-американской цивилизации. Однако, ученики Штрауса, среди которых встречаются ведущие имена право-республиканской политической элиты, в основном восприняли негативную сторону его философии: ими был принят не столько «платоновский» принцип абсолютных ценностей как основы политического действия, сколько нигилистический принцип использования этих ценностей для декларативного оправдания своей «воли к власти» (поэтому я не согласен с точкой зрения А. Дугина, изложенной в его блистательной статье об американских «неоконах» «Имперостроители зла», где он фактически приписывает проповедь нигилизма самому Штраусу).
Между тем, какими бы ни были подлинные цели каждого американского «неокона» в отдельности, мы можем дать точное идеологическое описание их политической позиции — это позиция все тех же атлантистских «новых правых», где главный акцент сделан на принципе перманентной экспансии США и «американских ценностей». И в отличие от европейских «новых правых» язычников, «неоконы» настаивают на своем глобалистском проекте, основанном на «иудео-христианском» универсализме. Таким образом, появление «неоконов» оттеняет в качестве их оппонентов так называемых «палеоконов», то есть старых консерваторов, которые при этом могут называть себя хоть «старыми правыми», хоть «новыми правыми». Поэтому «палеоконы» могут быть в чем угодно согласны с «неоконами», кроме главного — они отрицают экспансию как определяющий политический принцип и фактически занимают изоляционистскую позицию: это и старые консерваторы «конфедеративного Юга», готовые увидеть США сугубо региональной североамериканской державой, максимальные претензии которой не выходят за пределы «доктрины Монро» 1823 года, и французские Nouvelle Droite, по мере исторического отступления все более скатывающиеся к банальному провинциально-фольклорному изоляционизму Шарля Морраса.
В 2000-е годы в России явно заявила о себе позиция «нового правого» консерватизма. Это не старый правый консерватизм, потому что он ориентирован самокритически и находится в постоянном поиске новых политических форм и методов. Но это и не левый консерватизм, потому что его самокритика и методологический модернизм, и даже постмодернизм, априори исключают какую-либо «диалектику», ведущую к нравственному оправданию левых принципов. Разумеется, развитие «нового правого» консерватизма в России 2000-х годов напрямую связано с общим поправением режима, поэтому сама «новая правая» идеология формируется в результате встречного движения власти к патриотической оппозиции и самой патриотической оппозиции к власти.
Первым политическим воплощением «новой правой» мог бы стать избирательный блок «не-красного» патриотизма «Родина». Провал либеральных партий и победа Родины на думских выборах 2003 года обозначила новый поворот постсоветской истории, свидетельствующий о росте право-консервативных настроений не только среди политической элиты, но и во всем обществе. Однако блок «Родина» быстро скатился к левому консерватизму в лице его ведущих политиков Глазьева и Рогозина, во многом за счет новых либеральных тенденций в самой власти. Еще в начале 2005 года, после «оранжевой революции» на Украине и «монетизации льгот» казалось, что страна вновь возвращается к устоявшимся диспозициям 90-х: либеральная власть — право-левая оппозиция. Но дальнейшая коррекция социальной политики государства и всеобщее поражение оранжевых тенденций по всему постсоветскому пространству создали все предпосылки для превращения «нового правого» консерватизма или просто «неоконсерватизма» в набирающий силу идеологический мэйнстрим политического будущего России.
Продолжение следует…
http://www.pravaya.ru/look/7179
