В каждом концерте должна быть идея.

Исповедь, о чем болит душа

Приезжая из Краснодара в Первопрестольную, Виктор Гаврилович останавливается в маленькой гостинице в Замоскворечье. Поутру любит, не торопясь, пройти по улочкам, само название которых говорит о том, что когда-то здесь была казачья слобода. Заходит в старинный казачий храм Успения Божией Матери, что на Полянке. Оставив в сторонке палку, с которой не расстается после тяжелой операции, с пучком свечей в руке, не спеша, обходит иконы, и, осеняя себя крестным знамением, одну за другой зажигает свечки перед святыми ликами.

С виду он похож на сельского батюшку, приехавшего в столицу поклониться святым местам. Невысокого роста, реденькая бородка, сияющие добрым лучистым светом глаза. Вот и старушки, прибирающие в храме, частенько принимают его за своего.

Композитор, народный артист России и Украины, заслуженный деятель искусств Российской Федерации и Республики Адыгея, лауреат Государственной премии России, лауреат международной премии Фонда Святого Всехвального Апостола Андрея Первозванного, доктор искусствоведения, профессор, академик, член Комиссии по культуре и искусству при Президенте Российской Федерации, Герой труда Кубани… Не перечесть всех званий и регалий, которые соединяет в себе этот удивительно скромный и удивительно талантливый человек.

Как всегда концерты прославленного хорового коллектива проходят в Москве с огромным успехом. Кубанцы показывают свое искусство на самых престижных сценах столицы. Но особую значимость имеют выступления в Храме Христа Спасителя — под его сводами Кубанский казачий хор пел духовные произведения, а также песни Захарченко на стихи русских и украинских поэтов-классиков. «Этот концерт в Храме — моя исповедь, то, о чем болит душа», — признается Виктор Гаврилович.

Обстоятельное повествование о знаменитом на весь мир казачьем хоре и его руководителе — дело будущего. Сегодня же в неторопливой, откровенной беседе с Виктором Захарченко попытаемся наметить наиболее важные вехи его творческого и духовного пути. Что им движет, что составляет основу жизненной и гражданской позиции выдающегося сына Кубани?

— Виктор Гаврилович, не раз видел у вас в руках книгу Свиридова «Музыка как судьба», в которой собраны дневники, заметки великого русского композитора. Название этой книги с полным правом можно отнести и к вам. Вы были знакомы с Георгием Васильевичем?

— Да. Имел счастье быть на репетиции его «Пушкинского венка», концерта для хора на слова Пушкина. Было это, если не ошибаюсь, в 1978 году. Репетицию проводил мой учитель — Владимир Николаевич Минин со своим Московским академическим камерным хором. Присутствовал и Георгий Васильевич. Тогда мы и познакомились. Но каких-то глубоких, духовных бесед у меня с ним не было. Он — гений, человек великий, недосягаемый. В другой раз мы вместе были на коллегии Министерства культуры. Так и подмывало подойти к нему, спросить о самом важном, что давно тревожило меня как профессионала. Но опять постеснялся. И вот сейчас, когда читаю и перечитываю его потрясающую книгу, я нахожу в ней ответы на вопросы, которые определяют судьбу каждого русского музыканта. Его понимание хоровой музыки — церковной и народной — это, я считаю, истина в конечной инстанции.

— «Хоровое искусство России, — читаем в книге Свиридова, — было нашей национальной гордостью, его красотой и величием упивался весь народ… Русские хоры вызывали изумление великих музыкантов Европы, например, Г. Берлиоза, Листа… «А что для вас значит хоровое искусство? Как вы пришли к нему?

— Я — человек верующий. Хочу это особо подчеркнуть, ибо каждый человек по-своему верующий, но каждый из нас пребывает на определенной ступени веры. Вот и я не сразу пришел. В детстве моя мама часто молилась — я это видел, но в ту пору это было чем-то обычным, будничным. Вместе с мальчишками заглядывали мы и в церковь, которая была в нашей станице Дядьковской. Я любил слушать церковное пение, особенно пасхальное, когда люди приносили святить куличи, крашеные яйца. В детстве по-своему ощущаешь этот праздник — бегаешь по улице босиком, много нарядно одетых людей, все красиво. И вот заходишь в церковь и стоишь как завороженный, слушаешь, как там поют: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Что это за мелодия? Смысл не понятен — смысл-то духовный. Но душа уже тогда принимала… А к Богу я пришел значительно позже, пройдя через жесткую полосу неприятия и атеизма.

— Вы ж, наверно, и комсомольцем были?..

— Конечно. И комсомольцем был, и в партии состоял — все как положено. Когда изучали «научный атеизм», который нам вбивали в голову, все это воспринималось как должное. Ведь как мы тогда рассуждали: если наука, значит обжалованию не подлежит. Позже, когда я учился в Новосибирской консерватории, по атеизму даже пятерку получил и радовался. Сейчас с горечью вспоминаю: чему радовался? А тогда приезжал домой на каникулы и сообщал с превосходством знатока: «Мама, чему ты молишься, ведь Бога нет». Мама не за себя, за меня, неразумного, пугалась: «Ой, сынок, не говори таких слов, не говори». Начинала плакать — ее это очень задевало. А я знай свое талдычу: «Мама, ты вот неграмотная, не понимаешь, а ученые доказали…».

А ведь маме моей в детстве было видение — она видела Бога. Было ей лет десять-двенадцать. На Пасху служба в церкви начиналась поздно. Она, девочка-сирота, взяла ведерко, перевернула и села на него в ожидании начала пасхальной службы. В избе темно, только тлел огарочек свечи.

Сижу, говорит, а глаза уже слипаются, спать хочется. Сколько прошло, но вдруг слышит громкий, сильный бас. Видит — на небе Иисус Христос в ярких одеждах: красных, синих, зеленых… И вот Он говорит ей: «Ну, что, Наташа, ты и теперь не веришь, что Господь Бог есть?» Только сказал Он это своим громким, сильным голосом, как тут же ударил церковный колокол. Мама открыла глаза: пора идти в церковь. Она рассказывала об этом не раз — жалею, что дословно не записал ее рассказ. Но в реальности того, что произошло, у нее не было и тени сомнения.

— Бог открывается чистым, светлым душам. Видно, такой чистой и доверчивой была душа маленькой девочки, вашей матери.

— Мама рано осталась сиротой. Жила в Воронежской области, в городе Лиски. Когда ей было лет восемь, где-то около церкви увидел ее местный священник и взял к себе в дом. Пришли они с батюшкой Тихоном, так его звали, он и говорит матушке: «Вот, няньку привел». У них было четверо маленьких детей. Матушка в ответ только улыбнулась: «Ей самой еще няньку надо». Мама моя испугалась — вдруг не возьмут, идти-то ей некуда было. Но ее оставили в доме. Очень полюбила батюшкиных детей. А когда у самой появились дети, она дала нам имена не по святцам, а так, как звали детей батюшки Тихона. У батюшки был сын Николай — и у меня брат Николай. У батюшки был сын Борис — и у нас есть Борис. Меня назвали Витей потому, что у батюшки был сын Витя. Нашу сестру мама хотела назвать Екатериной — и правильно, потому что она родилась 7 декабря. Но наш отец, он всю жизнь сапожничал, захотел, чтобы дочь была Зоей. Так и назвали.

— Вы начали рассказывать о своей тропинке к вере…

— В этом отношении я мало чем отличался от своих сверстников, которым выпало жить в жестких идеологических рамках. К концу 80-х, когда мы как бы заново взглянули на нашу жизнь, на историю страны, многое из того, что открылось, стало для меня настоящим потрясением. Оказалось, те, кого мы боготворили, вожди наши, зачастую были людьми мелкими, жалкими. Все они — великие грешники. Ведь именно эти люди устраивали гонения на православную веру, по их команде уничтожали храмы… В моей родной станице было четыре церкви — все порушены. В военные годы и какое-то время после войны оставалась одна, рядом со школой, но: «Как это можно — церковь рядом со школой?» И ту уничтожили.

Скажу, как я стал коммунистом. Этот момент очень важный. После окончания консерватории я работал главным хормейстером Государственного Сибирского русского народного хора в Новосибирске. А в 1974 году в Краснодаре Кубанский казачий хор остался без художественного руководителя. Пригласили меня. А ведь как тогда было: если у тебя нет партбилета, то и руководящей должности тебе не видать. Вот и меня вскоре вызывают в крайком КПСС, спрашивают: почему вы не в партии? Я сослался на Ленина: коммунистом может стать только тот, кто усвоил все лучшее, что выработало человечество. Дескать, не достоин еще. Вижу, мне не очень-то верят. Начали допытываться: а может, у вас кто-то в тюрьме сидит? Может быть, у вас есть родственники за границей? Нет, говорю, у меня никого ни за границей, ни за решеткой. Тогда, внушают мне, это не нормально, вы должны быть в партии.

Скоро я и сам увидел: будучи беспартийным, я, руководитель коллектива, остаюсь в стороне. В самом хоре была своя партийная ячейка. Были случаи, когда в парторганизации краевой филармонии обсуждали вопросы, касающиеся нашего хора, без моего участия. «Коммунисты решили» — и выполняй. Посоветовался с другом: что делать? «Да вступай ты в партию», — сказал он. Ну я и вступил.

— Выходит, карьеру укрепили, а душа была не на месте?

— Я активно включился в работу Кубанского хора. Ведь на Кубани все мое, родное. Но с каждым годом сомнения усиливались. Ладно, думаю, я неверующий, но казаки-то, отцы и деды наши, чьи песни мы поем, жили и чувствовали иначе?.. Возьмите любую казачью песню — хотя бы эту. О чем она?

Прощай мий край, дэ я родывся,
Дэ пэрву жизнь свою видав,
Дэ козаком на свит родывся,
Родной Кубани присягав.
Дэ диды, прадиды служилы
У пользу русскому царю,
За Русь головкы положилы.
Колы нужда, отдам свою…
Настав тяжелый час разлуки,
Я йду за родину служить.
Змоглы диды, зумиють внукы
Живот за веру положить.

По песням видно, что кубанские казаки — глубоко верующие люди. И тогда я всерьез взялся за историю Кубанского казачьего хора. Начинается она без малого двести лет назад. Еще в 1810 году протоиерей Черноморского казачьего войска К. Россинский обратился с прошением о создании Войскового певческого хора «для благолепнейшего богослужения при здешней соборной церкви». А в 1811 году, на праздник Покрова Божией Матери, казачий хор впервые пел Екатеринодаре, в храме.

И мне, откровенно признаюсь, стало стыдно. Думаю: как же я, без Божьего света в душе, могу быть художественным руководителем такого хора? А какие люди были во главе хора! Григорий Митрофанович Концевич, истинный патриот, подвижник, глубокий знаток народной казачьей культуры. Его расстреляли в 37-ом году. Расстреляли за его отношение к Богу прежде всего.

Расстреляли и Петра Авдеева, запевалу кубанского гимна «Ты, Кубань, ты наша Родина, вековой наш богатырь». Это, скажу вам, великая песня. Когда ее исполняли, казаки снимали шапки и вставали на колени. Я рад, что эта песня решением Законодательного собрания Краснодарского края официально утверждена гимном Кубани. Восстановлена историческая справедливость.

И вот — я продолжаю рассказ о своем пути к Богу — настал день, когда я, смирив гордыню, исповедался у батюшки, отца Милия, и решился петь в храме на клиросе. Познавал церковь изнутри, начал воцерковляться. Начал читать духовную литературу — Новый Завет, сочинения святых отцов. И у меня произошел духовный переворот. Мне открылась истинная сущность православной веры. Я поражался, как моя неграмотная мама обо всем этом ведала с раннего детства, а я, «умный», «начитанный», жил в каком-то духовном тумане, в убеждении, что религия это «опиум для народа». Да, мы были воспитаны в безграничном доверии к печатному слову. Раз напечатали — значит, это правда. Оказывается, в печатном слове может таиться страшная ложь, более того — печатное слово может быть бесовским. Но это понимаешь лишь теперь.

Надо сказать, что особую роль в формировании моей духовной крепости сыграли раздумья о творческих исканиях наших классиков, прежде всего музыкантов — Чайковского, Рахманинова, тех, кто не по заказу, а по велению души писал духовную музыку. А наши великие писатели — Пушкин, Достоевский?.. И для них вопросы веры были наиважнейшими. И они, пройдя через горнило сомнений, приняли православие. Неужели, думаю, я со своим жалким умишком умнее, чем наши великие классики, чем наши предки-казаки?.. Нет, и наши классики, и казаки держались за веру православную до конца, до последнего вздоха. Значит, и нам надо следовать тем же заветам. Тогда я решил кардинальным образом перестроить свою работу с хором и начал вводить в репертуар духовные сочинения. Положил на музыку каноническую молитву «Отче наш». И знаете, какое брожение началось в хоре?..

— Можно представить. Ведь люди пели совсем другие песни…

— Да, в репертуаре Кубанского хора были казачьи песни, песни советских композиторов. Духовных произведений не было и не могло быть. Мы же помним, как тогда «руководили» культурой: приходили и проверяли программу концерта: сколько у вас песен о Ленине, о партии?..

Ночь не спал, ждал репетиции. Думал, завтра приду и сразу всех сагитирую. Наутро произнес целую речь. По сути дела, это было мое публичное покаяние. Рассказал и об истории хора, о том, что значил хор для жителей Кубани до революции. Почему же, говорю, мы поем только светские песни, почему не исполняем сочинения, которые бы духовно связывали нас с нашими предками? Казалось, убедил. Начали учить «Отче наш», и что же? Некоторым стало не по себе: «Зачем мы это поем, умер кто?» Одна девушка даже выбежала из класса.

Я понял, что агитировать за веру вот так, взяв за грудки, нельзя. И тогда я сказал: дорогие мои коллеги, понимаю ваше состояние, наверное, я не прав, простите меня. Это почти так же, как бывает при подъеме тяжестей. Есть, скажем, вес в десять-пятнадцать килограммов — я его подниму. Но если мне, как силачу-гиревику, дадут ношу в сто пятьдесят кг — это мне явно не по плечу. Так и православные сочинения, которые мы собираемся разучивать, имеют огромную тяжесть, только не физическую, а духовную. Я еще раз приношу извинения, закрываю эти ноты. Может быть, через какое-то время мы к этому вернемся, а сейчас возьмем песню «По-за лугом зэлэнэньким…» Запели, и все пошло как обычно. А я после репетиции зашел в храм, к батюшке, рассказал ему обо всем — и батюшка со мной согласился: «С этой музыкой так не пойдет — это духовное. Надо постепенно, и без нажима, с любовью».

— Что же было дальше?..

— Через какое-то время мы включили в свой репертуар духовные песни. Но исполняли их в особые дни, как правило, во время Великого поста. Устраивали отдельные концерты духовной музыки. Хотя и тут не обошлось без сложностей. Люди, которые приходили на наши выступления, ждали в основном «Распрягайте, хлопцы, конэй», хотели услышать популярные казачьи песни, а мы — «Господи, помилуй». Перед концертом я выходил к публике и пытался быть убедительным: «Сейчас, — говорю, — Великий пост, можно ли петь песни веселые, плясовые? Наверно, это грешно. Ведь мы с вами люди православные, а еще Достоевский говорил, что русский человек немыслим без православия. Поэтому и нам хочется не просто развлекать вас, а исполнить духовные произведения, те, которые пели наши деды». Честно говоря, особого энтузиазма мои слова не вызывали.

— Выходит, агитировать пришлось не только хор, но и публику? А это, надо полагать, процесс куда более сложный и длительный.

— По промыслу Божию в августе 1995 года в Краснодар приехал Патриарх Московский и всея Руси Алексий Второй. В штабе казачьего войска у атамана Владимира Прокофьевича Громова встречался с казачеством. Я был там. Святейший пожелал послушать Кубанский казачий хор. Прямо во дворе штаба мы начали петь песни, причем разные, в том числе и духовные. Была тут и моя песня на стихи иеромонаха Романа «Матушка Добрынюшке наказывала…» О чем эта песня? Матушка видит, как закручинился ее сын-богатырь, спрашивает, отчего он такой. И вот он ей отвечает:

Не поется мне, не играется.
Я вчера скакал по Святой Руси,
Видел я на Руси оскудение,
Церкви белые разоренные,
Басурманами оскверненные.
Басурманы те не из тартара,
А своих кровей, лыком шитые.
Сатана восстал на Святую Русь,
Понаставил бесовские капища,
Из заморских стран едут нехристи
И с собой везут нравы срамные,
Всем заморским Русь заполонили,
Так что духу нет православного…

Сказал и упал на сыру землю, разрыдался. И тогда мудрая мать говорит ему такие слова:

Ох и глупый ты, сын мой Дементьевич,
Не набрался, поди, уму-разуму.
Есть еще на земле сыны русские,
Православную веру хранящие.
Сколько мучеников, исповедников
Пред престолом стоят Вседержителя,
День и ночь умоляют с Пречистою
О родной стороне, об Отечестве.
И пока в церквах Божиих молятся,
Панихиду не правь по Святой Руси!

Спели мы это Патриарху Московскому, и он сказал: «Да, жива Русь». Подошел ко мне, поблагодарил за песню. А потом мы исполнили духовные произведения. Святейшему очень понравилось. Спрашивает: «Почему вы не продолжаете дело ваших предков? Почему не поете в храме? Пойте! Не каждый день — вы светский хор? — но по праздникам можете петь». Я говорю: да мы ж еще слабенько поем. Патриарх только улыбнулся: «Если вы считаете, что это слабенько… Благословляю вас петь в храме. Сегодня будет служба — приходите».

В тот же день, вечером, в Свято-Троицком казачьем храме мы участвовали в службе, которую проводил Патриарх Московский и всея Руси. Пели стихиру «Всем русским святым», напев Киево-Печерской лавры — любимое произведение Патриарха. Вот так после долгого перерыва у нас первый раз прошла служба в церкви. И хор, надо сказать, чувствовал себя совершенно иначе — ведь храм это не сцена. С нашими хористами как будто что-то произошло. Те же люди, но уже никто никуда не бежал. Девушка, которая выскочила из класса, когда репетировали «Отче наш», окрестилась.

С той поры мы время от времени участвуем в богослужениях, которые проводятся в краснодарских храмах — в Екатерининском, главном нашем соборе, где службу проводит митрополит Екатеринодарский и Кубанский Исидор. В Свято-Троицком храме, в Ильинской церкви… Чаще стали включать духовные сочинения в свои светские концерты. Патриарх, когда слушал нас, просил спеть и народные песни. Тем самым подчеркнул, что нет никакого противоречия между духовным песнопением и песней, созданной народом. Это Патриаршее благословение было для меня настоящей радостью.

— Напутствие Святейшего придает особый смысл делам и помыслам. И это благословение, надо думать, укрепило вас?

— На пути к вере мне было послано испытанье, которое до основания перевернуло мою жизнь. Пятого сентября 1996 года я переходил через улицу, и меня сбила машина. Случилось так, что именно в то время я писал песню на стихи, которые после мученической гибели Николая Второго и его близких были найдены в книге, принадлежавшей Царской Семье: «Пошли нам, Господи, терпенье…» Меня до глубины души потрясло это стихотворенье, особенно последние строки:

И у преддверия могилы
Вдохни в уста Твоих рабов

Нечеловеческие силы —
Молиться кротко за врагов.

Позже я дописал эту песню, а в тот ужасный день нотные черновики так и остались у меня дома на рояле. Это был какой-то кошмар — несчастье посреди шумной улицы: толпа, крик, ужас… Моя левая нога оказалась почему-то справа… Попытался повернуть ее — не поддается. В глазах почернело от боли, я потерял сознание.

Пролежал в больнице больше шести месяцев. Одну за другой сделали шесть операций. Лечили меня первоклассные специалисты — Александр Федорович Коржик и Александр Михайлович Мануйлов. Полностью доверял им, но тогда и они не могли гарантировать успешного исхода: я был на грани жизни и смерти.

Я без колебаний соглашался на все операции. И все же, когда объявляют, что операция будет завтра, тебя невольно охватывает страх. Я ловил себя на мысли: да, я боюсь. Помню, вечером открываю наугад Евангелие и читаю главу, где Иисус Христос перед тем, как его распяли на Голгофе, молится в Гефсиманском саду: «Отче Мой, если возможно, да минует Меня чаша сия». И тут же выражает готовность исполнить волю Бога-Отца: «Если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя». Вот так: даже Христос, хотя он и богочеловек, страшится боли: «дух бодр, плоть же немощна». А утром, когда меня готовили к операции, в больницу пришел батюшка, отец Владимир. Он меня соборовал. После этого обряда, в ходе которого с человека снимаются все грехи, меня повезли в операционную. А там меня раздели, привязали ноги, руки — и вдруг вижу: я же, как Христос…

Рассказываю об этом так подробно вовсе не для того, чтобы кого-то устрашить или вызвать сочувствие. Просто, наверно, надо было через все это пройти, чтобы предельно четко сформировались мои мысли, моя душа. Чтобы стать таким, какой я сегодня. А сегодня я не такой, каким был, скажем, лет десять назад, другой. Когда находишься в таком тягостном положении, когда не знаешь, будешь ты жить или нет, невольно задумываешься о смысле жизни, о Боге. И вот тогда я понял: все, что произошло со мной, не случайно. Господь послал мне эти испытания. Я шел на них с мыслью: если жизнь прожита и Бог ничего мне больше не даст — надо благодарить Господа за то, что я уже сделал. Значит, так надо. И сейчас я искренне благодарю Господа Бога за все. За все тяготы, что мне выпали. Для человека неверующего это покажется странным, непонятным, но, я уверен, ничего не бывает в жизни просто так — во всем есть промысел Божий.

— Слава Богу, что все обошлось…

— Да, Господь Бог услышал мою молитву и продлил мне жизнь. Правда, первое время передвигаться я мог только на костылях, ведь в ногу мне поставили металлический штырь сорок сантиметров длиной. Но, на мое счастье, в больнице ко мне вернулась музыка. В больничной палате моя творческая деятельность резко активизировалась. Написал цикл песен на стихи русских поэтов — Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Кольцова, Блока, Есенина, Алексея Толстого, Ивана Никитина. Глубоко трогают меня и стихи наших современников — Николая Рубцова, Юрия Кузнецова, Владимира Кострова… Написал песни на стихи отца Константина Образцова, того самого, который в 1914 году сочинил песню, ставшую гимном кубанцев: «Ты, Кубань, ты наша Родина». Я положил на музыку его стихотворение, посвященное Сербии:

Родная Сербия — сестра Руси Великой,

Какой тяжелый крест несешь ты на себе!
Под натиском орды безжалостной и дикой

Ты кровью истекла в мучительной борьбе.

— Вспоминаются не только тяготы Первой мировой войны, но и натовские бомбардировки Сербии…

— Строки классиков удивительно современны. Вот, например, «Молитва матери» Сергея Есенина. Старушка-мать плачет по убитому сыну — «сын в краю далеком родину спасает». Такое впечатление, будто это написано сегодня. На наших концертах звучат такие песни, от которых кое-кому не по себе — особенно тем, кто чувствует свою вину за все, что происходит сейчас. Ведь эти песни обличают зло, несправедливость.

В общем, в дни телесной немощи, которая была послана мне по промыслу Божию, много передумал о смысле жизни и о вере. Я до конца понял, что моя вера истинна, потому что меня спас Господь. Моя жизнь должна была закончиться в тот сентябрьский день. Но, как видите, я жив. Причем жизнь моя, как я уже говорил, стала более активной, более осмысленной.

— Какие же истины открылись вам?

— Четко обозначился весь смысл жизни. Каждому из нас жизнь дана не для развлечений, а для какой-то важной, полезной людям работы. Важно созидать, творить добро. Важно успеть реализовать все, что отпущено тебе Богом. Только так мы можем очиститься от грехов, уйти из этого мира чистыми душой. Только людей с чистыми душами Господь Бог принимает в рай. Мы, православные, в это верим, и потому я знаю, что теперь я работаю во славу народа, к которому я принадлежу. Во славу русского народа, во славу славянства. Во славу моей Родины, во славу земли, на которой родился. И во славу Господа Бога!

Я не боюсь говорить такие слова. Потому что все большое и доброе человек делает с Божией помощью. Никогда я так продуктивно не работал, как после той аварии. Помимо песен на стихи русских поэтов, у меня вышло около десятка компакт-дисков, изданы несколько сборников народных кубанских песен, изданы песни из репертуара Войскового певческого хора, которые в свое время собрал и обработал Г. М.Концевич. Выходит сборник песен сибирского села Ольшанка — эти песни я записал в Сибири еще в 1972 году.

— Удивительно, какие творческие способности раскрываются в человеке, когда он одухотворен высокой идеей. Но чего вам это стоило. Сочинять в больничной палате… Как же вы, выйдя из больницы на костылях, работали с хором?

— Трудновато было. Ногой не пошевелить — чуть зацепишь нерв, и инстинктивно вскрикиваешь от боли. Пришлось даже предупредить хористов: у меня ничего не болит и, если я буду иногда вскрикивать, не обращайте внимания. Сидишь за фортепьяно, чуть повернулся — ой! Репетиция тут же прерывается. Почти два года ходил на костылях. Со стержнем в ноге ездил в Москву. Сидя в первом ряду, вел концерт в зале имени Чайковского. Так же вот, на костылях, летал в Америку, в Турцию…

Помню, в Киеве, когда я вышел на сцену во дворце «Украина», вернее, когда меня вывели на сцену — тысячи зрителей — огромный зал! — встали и аплодировали, может быть, минут десять. Такая поддержка, конечно, не может не взволновать. Да и в больнице меня часто навещали. Я уж не говорю о земляках-кубанцах… Приезжала ко мне, и не один раз, Людмила Георгиевна Зыкина. Из Вологды приезжал писатель Василий Иванович Белов. Был у меня в больнице и замечательный гармонист Геннадий Заволокин, увы, трагически погибший. Из Австралии приезжал певец Александр Васильевич Шахматов. Был атаман кубанских казаков, живущих в Канаде. Приезжали друзья с Украины, Белоруссии…

— Вы, наверно, потому быстро встали на ноги, что черпали силу от родной кубанской земли. Многие кубанцы молились за ваше здоровье. Кубань — край благодатный не только для хлебопашества. Здесь, мы знаем, дают обильные всходы и семена православия. Здесь живы глубинные народные традиции — недаром Кубань стала оплотом русской идеи, оплотом истинного патриотизма.

— Да, православная вера на Кубани имеет крепкие корни. Казаки сохранили веру. В моей станице Дядьковской, когда по команде «сверху» рушили церкви, люди сберегали все, что связывало их с православием — хранили у себя дома храмовые иконы, прятали церковную утварь. Собирались у кого-то и молились тайком. Несмотря на все запреты и массированную атеистическую пропаганду, православная вера оставалась главной духовной опорой в самые тяжелые дни.

— «В церковь я ходил большей частью с бабушкой, которая была очень религиозна. Длинные службы меня утомляли, тяжело было стоять на ногах. Я торопил бабушку, упрашивал ее идти домой, но она всегда была непреклонна, и я терпеливо отстаивал всю службу, зная ее характер. Особенно я любил службу Чистого четверга…» — так вспоминал о своем детстве в Курске Георгий Васильевич Свиридов. А что сейчас слушают наши дети, молодежь?

— Это очень серьезный и очень больной вопрос. Молодое поколение пичкают какой-то ядовитой шумовой смесью, которую и музыкой-то нельзя назвать. Я уж не говорю о той вакханалии, которая творится на нашей эстраде, о том, чем круглосуточно потчует нас телевидение. Вопрос этот касается основ музыкального воспитания, музыкального обучения. Посмотрите, как простые люди поют народные песни. Они себя сжигают — поют со слезами в голосе, переживая песню. Помню еще по детству: мои дядя Вася и тетя Лена пели вот такую песню:

За горамы горы высоки,
За горамы солнце горыт,
Поихав мий мылый далэко,
За ным мое сэрдце болыт.
Вин пыше, что я оженився,
Забудь же, забудь про меня.
А як я про его забуду,
Як в мэне дэтына мала.

Такие песни, строго говоря, для взрослых. Но когда ты, ребенок, сидишь, слушаешь и видишь, как певцы поют и плачут, ты понимаешь всю жизненную драму, о которой поется. Вот так с детства в народе воспитывались очень важные нравственные вещи. Я, например, боялся, как бы такое не случилось с моей старшей сестрой — вдруг и у нее останется «дэтына мала», а он уедет… И у самого в отношениях с девушками всегда было чувство ответственности — всегда помнил, что это не просто красивая партнерша, а человек, которому ты можешь поломать судьбу. Да, народные песни воспитывают нас. На этих песнях мы учимся жизни.

А чему учат в консерватории? Там, я видел, поют правильно, по нотам, профессионально, но равнодушно, без души, не переживают песню как народные певцы. И на этой почве у меня даже были конфликты с коллегами-музыкантами. Я не понимал, почему нет того переживания музыки, какое я видел в родной станице. Это относится и к музыке многих известных композиторов. Кажется, что без специальной подготовки ее не понять. И в самом деле, она сделана мастерски, со знанием дела. Но если в ней нет души — эта музыка не захватит, она так и останется музыкой для «узкого круга». Как картина Малевича «Черный квадрат». Сколько вокруг нее всяких «умных» рассуждений, а на самом деле есть кусок холста, на котором черной краской намалеван квадрат — и больше ничего. Профессионалы любят форму — так, Маяковский на вес золота ценил свои рифмы, в которых действительно много выдумки, но, увы, мало души. Музыка же рождается душой и только душой.

В своей книге Георгий Васильевич Свиридов глубоко затронул и «неприкасаемый» вопрос — о негативном влиянии еврейских музыкантов на становление национальной музыки. Причем не только в России, но и в Германии, Франции, в других странах. Взять мою учебу в консерватории. За все годы обучения там мы не спели ни одного произведения духовной православной музыки. Ни разу! Очень формально знакомили нас и с фольклором.

По мнению Свиридова, с самого начала в консерваториях — а первую, напомню, основал в Германии Мендельсон, у нас в России — братья Рубинштейны — учили в ущерб национальным музыкальным традициям. Недаром же против этого восставали Шуберт, Шопен… Гении не принимали этого. Вот и выдающихся русских композиторов — Римского-Корсакова, Бородина, Балакирева, Мусоргского — поначалу называли «жалкой кучкой». Это уж потом Стасов назвал их «Могучей кучкой». А какая борьба за национальный характер в музыке шла в советское время! Кто все эти годы заправлял в Союзе композиторов? Кто под маркой интернационализма нанес тяжелейший удар по русской хоровой культуре?

Вот к каким темам прикоснулся Георгий Васильевич. Будучи гением, Свиридов высказал резкие, но весьма обоснованные критические замечания в адрес еврейских музыкальных деятелей. Если бы это сделал кто-то другой, ему бы сразу навесили ярлыки «антисемита» и «ксенофоба». Но против Свиридова с голыми руками не пойдешь. По большому счету, после глубочайших размышлений Георгия Васильевича надо иначе писать историю русской музыки, иначе строить программу обучения в наших музыкальных учреждениях.

— Но эти мысли Свиридова почему-то замалчивают…

— Да, это так. Я непременно напишу статью по книге Георгия Васильевича. Потому что для русского человека, для православного, самое дорогое — это истина. Георгий Васильевич поднимает очень злободневные темы — он пишет о России, показывает, как душили русскую культуру. А что, в наши дни мы много слышим русской музыки? По телевидению давно уже не услышишь ни русской песни, ни украинской, ни татарской… Национальное искусство всех народов России находится в очень ущемленном состоянии. А оно не может быть «вещью в себе».

Разве сегодня государство всерьез озабочено русской хоровой музыкой? Каких-либо положительных сдвигов в отношении к национальным хоровым коллективам — а их у нас было много, прекрасных, самобытных — увы, не наблюдается. Оренбургский, Воронежский, Омский, Уральский хоры. Куда они подевались? Борются за выживание?.. Хорошо, если в регионе такой губернатор, как наш Александр Николаевич Ткачев, который хорошо понимает огромную значимость духовного фактора. Но национальной культуре крайне необходима поддержка и на федеральном уровне. А для этого, я считаю, нужен закон о сохранении культурных традиций народов России. Духовные традиции, нравственные народные ценности должны быть приоритетны не на словах, а на деле. Нельзя ратовать за национальную безопасность страны, забыв о богатейшем культурном наследии нашей многонациональной Родины.

— Неужели родники народного творчества совсем иссякли?

— Что вы, нет, конечно. Дети — вот кто сегодня наша надежда и отрада. У нас на Кубани ежегодно проходит детский фольклорный фестиваль, в котором участвуют около ста коллективов. Причем каждый год прибавляется десяток-другой новых. И я расцениваю это как естественный протест против того, что телевидение отлучает нас от всего своего, национального, родного. А тут приезжают ребятишки с самых отдаленных хуторов, поют песни своих отцов и дедов. Поют замечательно. Привозят и свои поделки — параллельно мы проводим выставки декоративно-прикладного искусства. Поражаешься: как же так, вроде бы специально никто их не обучает, вроде бы все в запрете, а дети творят, поют, рукодельничают… И это радует: значит, не все погибло и, может быть, не погибнет.

Хотя сейчас, повторяю, со всех сторон идет атака на все исконное, коренное. Национальное искусство подменяется псевдофольклором, а махровая пошлость выдается за народное творчество. Между тем в народной песне нет ничего грязного, пакостного. Есть песни свадебные, колыбельные, похоронные… И любовь, и слезы — все естественно, правдиво. Или возьмите частушки. Да, есть озорные, но не пахабные. Крепкое словцо там к месту, причем оно там органично, нет этой гнусности, которую сейчас нарочито выпячивают. Просто какая-то карикатура на наш народ!

— Когда слушаешь выступление Кубанского хора, словно крылья за спиной вырастают — самому хочется встать в казачий строй. В чем главные особенности казачьих песен?

— Как известно, казачьи линии на тысячи километров шли по рубежам России — от Черного моря и до Тихого океана. Казаки были и воины, и пахари. Пахали, сеяли, но ружья всегда держали заряженными. Казаки были живым щитом России, много времени проводили в боях и походах. Потому-то и казачьи песни насыщены активной ритмикой, в них сильно героическое начало, чувствуется готовность постоять за Отечество, за землю, за веру.

Мы сыны Кубани славни,
Древнеруськи козакы,
Хоть сейчас готовы к бою
На врага свои полкы.

Воинственность казака — не показная бодрость, это его истинная сущность. Даже женские казачьи песни — проводы казака, ожидание, возвращение его домой — пронизаны военной темой.

— У Льва Толстого есть суждение о «скрытом чувстве патриотизма». Любящий свою родину человек вроде бы не должен громко возвещать об этом. Но казак, как видим, — другое дело. Он не может не говорить и не петь о том, что составляет основу его повседневной жизни.

— Да, готовность казака послужить Родине с оружием в руках — это его жизнь, его долг. А свой долг казаки понимали свято. Помните, как в «Тихом Доне» у Шолохова описано начало Первой мировой войны? В знойный солнечный день казаки убирают урожай. И вдруг видят: от хутора по серому шляху во весь опор, наметом, скачет всадник. «Война!» — и казаки все, как один, садятся на своих коней и мчатся к хутору, на круг. Такое можно было наблюдать во всех казачьих краях. Короткие сборы — и в поход. Вот песня, которой наш хор часто начинает свои выступления:

За Кубанью огонь горит, а в Дядьковской видно.
Пошли наши казаченьки, чуть знамены видны.
Они едут и рыдают, назад поглядают,
Осталися наши жены, жены молодые,
Наши жены молодые да детки малые…

— Казаки не щадя жизни защищали свою землю. Хлеб и земля — святые понятия для каждого станичника. Сколько ж песен сложено про землю-кормилицу!

— Казачья народная песня испокон веку связана с сельским общинным трудом. Даже в советские времена, при колхозном строе, люди шли на работу и трудились в поле с песней. Вот почему, к слову сказать, я с тревогой слежу за тем, как на практике внедряется закон о купле-продаже пахотной земли — закон, который может размежевать не только посевы, но и людские души.

Да, дружный, совместный труд на земле — та природная среда, в которой рождается и живет народная песня. В консерватории этому не учат. Когда после окончания Новосибирской консерватории я начал работать в Сибирском народном хоре, очень скоро понял, что не знаю народной песни. Поехал по сибирским селам, послушать, как поют люди. Оказалось, в каждом селе поют по-своему — в зависимости от того, откуда приехали в Сибирь. Тогда решил докопаться, что же представляет собой коренная сибирская песня? Нашел ее у чалдонов — так называют коренных сибиряков. Всего же в Сибири я записал несколько тысяч народных песен, издал несколько сборников. И на Кубани много ездил по хуторам и станицам, собирал песни кубанской земли.

— А сами вы, Виктор Гаврилович, когда начали сочинять?

— С детства. В шестом или седьмом классе мне купили гармонь. Приглашали на свадьбы, и я начал сочинять вальсы, фокстроты, польки. Попадались стихи — сочинял песни. В те годы у нас в станице не было ни радио, ни телевидения, но везде звучали народные песни — русские, украинские. Я вырос в этой народной песенной стихии.

Много позже, когда пришел в консерваторию, обратил внимание: почему-то многие так называемые крупные сочинения профессиональных композиторов очень похожи друг на друга. А ты сидишь и думаешь: может, действительно ты такой темный, деревенский, ничего не понимаешь. А дело тут совсем не в том, дорос ты или не дорос, а в другом — в самой музыке, в том, что музыки как таковой здесь просто-напросто нет. Есть только форма, видимость музыки.

— Как вы пишете свои песни?

— Стихи, которые мне приглянулись, я не читаю — я их пою. В разных вариациях, в разной тональности. Рождается мелодия, потом идет проверка «стоимости» того или иного варианта. Причем, замечаю, первый вариант, как правило, самый удачный. Но истинная цена песни проверяется на публике. Самому оценить трудно — важно только, чтобы все рождалось искренне. Музыка такая штука, которая не терпит фальши. Какой ты есть, таким должен быть и в песне.

— Тридцать лет вы — художественный руководитель Кубанского казачьего хора. Что это за должность? За что вы отвечаете?

— За конечный результат. За успех концерта, но и за провал. В нашем хоре более пятидесяти певцов, около сорока танцоров, оркестранты. Каждый по-своему понимает дело. Мне же надо, чтобы они показали песню и концертную программу в целом так, как вижу ее я. В этом заключаются воля и искусство художественного руководителя.

В нашем активе много ярких, великолепных произведений. Но какие песни ставить, в какой последовательности? Нужен тут танец или нет? Это только кажется, что все просто… Я считаю, в каждом концерте должна быть идея, моя гражданская позиция. Именно эта позиция подсказывает, что и как петь.

Ради чего мы даем концерт? Веселить и развлекать публику? Нет, этого мало. Хватает и того, что телевидение сутками крутит всякие «смехопанорамы». А мы должны петь о том, что сегодня волнует народ, что его беспокоит. Наряду с народными произведениями я часто включаю в концерты нашего хора песни современных композиторов. Такие, например, как песня Александры Пахмутовой на слова Николая Добронравова «Горькая моя родина». Звучат и мои песни на слова русских, украинских поэтов. Легко и свободно легли на музыку стихи Федора Тютчева «Умом Россию не понять», «Ты долго ль будешь за туманом скрываться, Русская звезда?»

По-особому остро воспринимаются песни на слова иеромонаха Романа «Вся Россия стала полем Куликовым», «Колокольный звон». Чью душу не заденут такие строки:

Русь еще жива, Русь еще поет.
С песнею такой хоть иди на смерть.
Много ли тебе, Русь Святая, петь?..

— Ваша гражданская позиция ярко проявляется в музыке, которую исполняет Кубанский казачий хор, в музыке, которую вы сочиняете. А политика в «чистом виде» вас как-то волнует?

— Безусловно. Нам внушают, что в политике нужны профессионалы. Но куда важнее, я полагаю, чтобы во власть пришли честные люди. Человек с чистой совестью не проголосует за закон, который ущемляет права соотечественников. К тому же профессионал профессионалу рознь. Есть такие «мастера», которые с помощью отмычки проникают в вашу квартиру и в считанные минуты забирают все нажитое добро. Ведь и братьям Мавроди, к примеру, которые облапошили тысячи доверчивых людей, в «профессионализме» не откажешь… К тому же во власть лезет криминал — люди без веры и совести. Вот что опасно.

— Сколько всяких законов наштамповали, а жизнь простого человека, увы, не улучшается.

— Не надо из России делать Америку или Германию. Мы — самодостаточны. У нас великая культура, великие традиции, великая судьба. А нас хотят сделать космополитами, даже графу о национальности из паспорта исключили. Решая судьбоносные вопросы, важно постоянно оглядываться на нашу историю. Да, ее часто переписывают в угоду новым властителям. Но мы обязаны сохранять свою историческую память, свое национальное самосознание — без этого нет народа, нет полноценного общества.

Правда, как только речь заходит о защите наших национальных интересов, нас начинают пугать «национал-социализмом», «русским фашизмом"… Все эти страшилки, придуманные ненавистниками России, только уводят от сути проблем. Почему-то для Америки все можно, а вот, скажем, маленькой, свободолюбивой Кубе — ничего нельзя. Слишком много стало двойных стандартов и в жизни, и в культуре, хотя истина одна. И совесть одна! Главное — не падать духом, не опускать руки. Я верю в Россию! С Божией помощью все преодолеем.

— Спасибо, Виктор Гаврилович. Низкий поклон вам за ваш подвижнический труд. Храни вас Бог!

Беседу вел Николай Панченко. Материал подготовил П. Емелин. Москва, 16 января 2005 г.

http://www.voskres.ru/interview/zachartschenko.htm